Копьё
Первые часы в Меловом периоде были не прыжком, а падением в кипящий котел первозданного мира. Воздух не вдыхался - им давились. Он был густым, влажным, обволакивающим, пропитанным запахами, которые обжигали ноздри и заставляли глаза слезиться. Сладковатая гниль перезревших плодов, раздавленных под невидимыми лапами. Острый, смолистый аромат гигантских хвойных, чьи вершины терялись в бирюзовой дымке неба. Пыльная сухость папоротников, возвышавшихся над Еленой подобно зеленым стенам древнего города. И подстилающая все это глубокая, медная нота - запах теплой крови, звериного пота и вечно влажной земли, никогда не знавшей асфальта или стерильной чистоты больничных полов. Солнце, неестественно большое и белое, висело в зените, прожигая небесный свод, заставляя воздух дрожать маревами.
Елена стояла посреди зарослей, ноги утопая в мягком, тёплом ковре мха и перегноя. Под грубыми кожаными сапогами чувствовалась не просто почва - чувствовалась жизнь, пульсирующая, древняя, равнодушная. В руке - тяжелое, настоящее копье. Холодный обсидиан наконечника впивался в ладонь, напоминая о своей смертоносной остроте. На поясе - каменный нож, шершавый и надёжный. На предплечье - щит, сплетенный из древесной коры, уже покрытый царапинами от невидимых схваток. Одежда из грубо выделанной шкуры натирала кожу, оставляя красные полосы на боках и плечах. Это был не костюм для ролевой игры. Это была вторая кожа Копья. И она была здесь. Воплощенная мечта о силе, обернувшаяся воплощенным кошмаром первобытного выживания. Весь её мир сузился до острого конца копья, до следующего шага, до следующего вдоха этого чужеродного, насыщенного воздуха.
Адаптация - слишком чистое, научное слово для того, что происходило с ней. Это был не процесс, а непрерывная, изматывающая война. Война с миром, с собственным телом, с призраками прошлого, которые цеплялись за подол ее кожаной туники, как колючки репейника.
Первые дни слились в бесконечную череду промахов, боли и отчаянного сосредоточения. Каждый шаг по незнакомой земле был минным полем. Лианы цеплялись за ноги и руки с коварством живых. Корни под уставшими ногами предательски скользили на влажном мху, а под каждым гигантским, кожистым листом могла таиться смерть - ядовитая змея с чешуей, сливающейся с тенью, или хищное насекомое размером с кулак, чей укус вызывал мучительный паралич.
Она научилась различать шелест ветра в кронах от шипения затаившейся опасности. Поняла, что лужицы прозрачной воды часто кишат невидимыми паразитами, от которых живот скручивало в мучительных спазмах на сутки, а яркие, манящие ягоды могли вызвать бред или мучительную смерть за считанные часы.
Однажды, пытаясь сбить сочный, похожий на манго плод с верхушки древовидного папоротника длинной жердью, она спугнула стаю мелких, но невероятно агрессивных дромеозаврид.
Пикируя с пронзительными, режущими слух криками, они атаковали с воздуха, их острые клювы рвали кожу на ее руках и плечах, как бумагу. Спасалась она бегством, отчаянно отмахиваясь щитом, спотыкаясь о корни, чувствуя теплую струйку крови, стекающую по виску от удара клювом.
Оставив на земле капли своей крови и перья одной из птицеящерок, сбитой отчаянным, наугад брошенным ударом копья, она нашла укрытие в дупле поваленного гигантского дерева и просидела там до темноты, дрожа от адреналина и унижения. Сила? Да, тело Копья было сильнее, но знание, инстинкт... вот их уже приходилось добывать кровью и страхом.
Её прежнее тело, тело Соколовы Елены Анатольевны, казалось призраком, бледной тенью, запертой где-то далеко за невидимой стеной. Теперь правило телом Копьё. Эта девушка была крепка, вынослива. Её упругое тело откликалось на малейший намек опасности мгновенным выбросом адреналина, заставляющего кровь петь в жилах и притуплять боль.
Мускулы горели от непривычной работы - лазания по склонам, рытья ям для ловушек, долгих переходов под палящим солнцем. Ладони покрывались кровавыми мозолями, которые грубая кожа рукояти копья быстро превращала в жёсткие, как панцирь, наросты.
Она училась слушать лес - не просто слышать, а читать его многоголосый шум, различая тревожную тишину от мирного гула. Училась видеть следы - отпечаток трёхпалой лапы в грязи, обломанную ветку на высоте пояса, помёт, рассказывающий о недавнем присутствии хозяина этих мест и его размерах. Училась маскироваться, сливаясь с пятнистыми тенями под деревьями, замирая, как камень, становясь частью пейзажа. И училась убивать - сначала мелких ящериц и птиц для еды, быстро и безжалостно, подавляя рвотный рефлекс при виде крови и внутренностей. Потом - более серьезных противников.
Встреча с самым первым раптором стала кровавым крещением, лицом к лицу со смертью в желтых, немигающих глазах. Его шипение, запах падали из его пасти, звон когтей о ее щит - все это врезалось в память ярче любого кошмара. Но она выжила. Завалила его, вонзив обсидиановый нож в мягкое подбрюшье, чувствуя, как горячая кровь хлещет на руки.
Каждая такая победа, каждый найденный источник чистой, прохладной воды, бьющей из-под корней древнего платана, каждый удачно разведенный костер в промозглой сырости после ливня - были маленькими, но горько-сладкими триумфами над хаосом этого мира.
В них была суровая правда: здесь она была сильна физически. Здесь ее страх был чистым, животным, лишённым гложущей тоски прошлого, бездонного одиночества больничных коридоров и леденящего холода детдомовского крыльца. Здесь не было Глеба с его тихим, обжигающим "спасибо", которое ложилось на плечи гирей ответственности и напоминало обо всех, кого она не смогла спасти. Здесь был только закон когтя и зуба. Выжить или умереть. И это было... проще. Ужасающе, но проще.
Одиночество было ее постоянным спутником. Гнетущим, как влажный воздух перед грозой. Она разговаривала сама с собой - бормотала инструкции, ругалась на споткнувшийся корень, шептала обрывки стихов любимого писателя. Иногда ей казалось, что за деревьями наблюдают невидимые глаза. Иногда она ловила движение на периферии зрения - мимолетную тень, вспышку неземного света, - но, обернувшись, видела лишь колышущиеся листья или игру света.
Анисия появлялась редко и всегда неожиданно, как внезапный порыв ветра в безветренный день. Она никогда не приходила во время охоты или явной опасности. Её присутствие было скорее... наблюдением.
Однажды Елена нашла её на закате, сидящей на огромном валуне посреди поляны, залитой багряным светом умирающего солнца. Сияющая кожа джинна казалась расплавленной синевой темноватого неба, а волосы, сплетенные в сложные косы, мерцали, как первые звёзды.
Она смотрела на багровый диск солнца, её бездонные синие глаза, лишенные зрачков, отражали закат, но казалось, видят что-то за его пределами. Елена, вышедшая на поляну в поисках места для ночлега, замерла, пораженная.
- Трещина сегодня спокойна, - произнесла Анисия, не поворачиваясь. Голос был как шелест сухих листьев. - Но она дышит. Чувствуешь? Легкое покалывание на коже. Как статическое электричество перед грозой. Это эхо твоего мира. Оно... ностальгирует по тебе.
Слово "ностальгия" прозвучало странно из её уст, неуместно человечно. Елена ощутила легкое покалывание на предплечьях, но списала его на усталость.
- Оно может... потянуть меня обратно? - спросила она осторожно, подходя ближе.
Анисия медленно повернула голову. Её взгляд был непостижимым.
- Трещина - это дверь. Дверь открывается в обе стороны. Но чтобы пройти, нужен ключ. Или... достаточно сильный толчок с той стороны. - Она подняла руку, и между ее пальцами заплясали искорки, складываясь в сложный, мерцающий узор. - Ты - ключ, Елена. Ты открыла дверь своим желанием. Но дверь может открыть и другой, если найдет твой след в ткани реальности. Или если твоя плата не будет внесена вовремя. - Искорки погасли. - Баланс. Всегда баланс.
- Плата? - Елена почувствовала знакомый холодок тревоги. - Ты говорила об этом. Что это значит? Чем я плачу?
Анисия наклонила голову, рассматривая Елену, как редкий минерал.
- Жизнью. Минутами твоего существования здесь. Энергией твоих эмоций. Страхом, который ты испытываешь перед гигантскими существами с гремящими шагами, чьи запахи доносятся с юга. - Она указала тонким пальцем в сторону темнеющего леса. - Радостью от найденного источника. Болью от старой раны, что ноет при смене ветра. Все это... валюта. Энергия. Она питает трещину, удерживает её открытой для тебя. Но трещина ненасытна. Чем дольше ты здесь, тем больше ей нужно. - Ее голос стал тише, почти шепотом. - Ищи большие трещины. Природные разломы. Места силы. Они могут... подпитать твою. Или найти другой источник платы. Сильный. Яркий. Как вспышка молнии.
Елена смотрела на нее, пытаясь понять логику, лежащую за пределами человеческого разума. Мир Анисии был миром энергий, баланса, трансформации, где жизнь и смерть, радость и боль были лишь разными формами одной субстанции.
- Ты говоришь, как инженер или бухгалтер, - пробормотала Елена. - Не как дух, цель жизни которого - исполнение желаний.
Анисия издала звук, отдаленно напоминающий ветер в расщелине - что-то вроде смеха.
- Желания - это лишь импульс, Елена. Импульс, создающий дисбаланс. Моя задача - восстановить баланс. Исполняя желание, я создаю новую трещину. Чтобы её залатать, нужна энергия. Плата. Иногда она берется из самого желающего. Иногда... из окружающего мира. Иногда из того, кто рядом. - Ее синие глаза на миг остановились на Елене, и в них мелькнуло что-то нечитаемое. - Ты - сложный случай. Твой уголь тлеет ровно. Но мир вокруг тебя... он реагирует. Он чувствует чужеродность. Трещину. Будь осторожна. Не только с зубами и когтями.
Она исчезла так же внезапно, как появилась, растворившись в сгущающихся сумерках, оставив после себя лишь легкий запах озона и холодок недоумения.
Прошли дни, наполненные тяжелым трудом и постоянной настороженностью. Елена научилась ставить ловушки на мелкую дичь, различать съедобные коренья, предсказывать погоду по облакам и поведению насекомых. Её тело закалялось, движения становились увереннее, реакция - острее. Но одиночество грызло по ночам, когда треск костра и далекие крики ночных хищников были единственными звуками.
Она вспоминала Светку, её дерзкую улыбку. Ивана Петровича и его мудрые, печальные глаза со сломанными очками. Даже Глеба и его испуганный взгляд. Эти воспоминания были и болью, и якорем, связывающим её с тем, что она когда-то называла собой.
Однажды, исследуя скалистый выход в поисках пещеры, она не заметила скользкий мох под ногами. Нога подвернулась, и она полетела вниз по крутому склону, кубарем, ударяясь о камни, цепляясь за колючие кусты, пока не рухнула в мелкий ручей у подножия. Боль пронзила лодыжку, как раскаленный нож. Рёбра ныли от ударов, на лбу сочилась кровь из ссадины.
Она выползла, дрожащая, мокрая, с головокружением от удара и отчаяния. Солнце садилось, окрашивая небо в кровавые тона. Холод проникал под мокрую одежду. Она знала, что ночь здесь - самое опасное время. А она была ранена и уязвима.
Именно тогда Анисия появилась. Не из воздуха, а словно выплыла из тени скалы, её сияние в сумерках было призрачным, холодным. Она стояла над Еленой, смотря своими бездонными глазами. Ни осуждения, ни сочувствия. Только наблюдение.
- Трещина в плоти, -констатировала она. - И дисбаланс в духе. Боль. Страх. Отчаяние. Сильные источники энергии. Трещина твоя... она насыщается.
Елена хотела закричать, что ей плевать на трещину, что ей больно и страшно, что она хочет просто пережить эту ночь. Но сил не было. Она лишь прошептала:
- Помоги или проваливай через одну из трещин, про которую ты так много говоришь...
Анисия присела на корточки рядом. Её близость ощущалась как холодная аура. Она протянула руку к распухшей лодыжке Елены. Прикосновение было ледяным, почти обжигающим в своей интенсивности. Елена вскрикнула от неожиданности и боли, смешанной с этим странным холодом. Потом пошла волна тепла - глубокого, проникающего в кости. Боль в лодыжке начала стихать, сменяясь онемением, затем легким зудом. Ссадина на лбу перестала сочиться.
Анисия не сводила с нее своего синего, непостижимого взгляда. Елена чувствовала себя лабораторным животным под пристальным оком ученого. И в этом взгляде было что-то... необычное. Не просто интерес. Что-то более личное. Что-то, что заставило её сердце биться чаще, но не от страха.
И вот тут, в сумерках, на берегу холодного ручья, в полубреду от боли и истощения, Елене показалось. Ей показалось, что Анисия наклонилась ближе. Что её лицо, обычно лишенное эмоций, смягчилось на долю секунды. Что холодное сияние её кожи коснулось щеки Елены. Что что-то лёгкое, как паутинка, холодное, как первый снег, и одновременно обжигающее, как искра, коснулось ее губ.
Длилось это мгновение. Меньше, чем вздох. И сопровождалось не запахом озона, а странным, мимолетным ароматом - как будто смесью полыни, звездной пыли и чего-то глубоко древнего, древесного. И ощущением... не пустоты, а наполненности. Как будто в нее влили глоток чистой, ледяной энергии.
Елена замерла, глаза широко распахнуты от шока. Было ли это? Или это была галлюцинация от удара головой, от боли, от невыносимого одиночества?
Анисия уже отстранилась, вставая. Ее лицо снова было гладким, невозмутимым маской из сияющего льда. Ни тени смущения, ни намека на то, что произошло что-то выходящее за рамки "восстановления баланса" и прочих магических терминов, которые точно заполняли голову этого невероятного существа.
- Трещина в плоти затянется к утру, - произнесла она своим обычным, эхообразным голосом. - Дисбаланс энергии частично компенсирован. Отдыхай. Ночь будет спокойной. Здесь.
Она указала на небольшой выступ в скале неподалеку - укрытие. И, не дожидаясь ответа, растворилась, как и появилась, оставив Елену одну с мокрой одеждой, утихающей болью и жгучим, сбивающим с толку вопросом: Что это было?
Утро принесло облегчение. Лодыжка болела, но держала вес. Ссадины затянулись, но внутри оставалась тревожная путаница. Воспоминание о том мимолетном, ледяном прикосновении было ярким, почти осязаемым. Но было ли оно? Не игра ли это измученного сознания, жаждущего хоть какого-то контакта, хоть какого-то знака, что она не совсем одна в этом чужом мире?
Анисия вела себя абсолютно нормально (если слово "нормально" применимо к джинну) - никаких намёков, никакого изменения в поведении при их следующей, мимолетной встрече у горного озера два дня спустя. Она просто отметила, что "трещина стабильна", и исчезла. Елена решила записать это на счёт удара и усталости. Но тень сомнения осталась. Холодок того прикосновения иногда всплывал в памяти, заставляя ее непроизвольно касаться губ.
Прошла еще неделя. Елена продвигалась на север, следуя за течением большой реки, надеясь найти более безопасные или богатые дичью земли. Она научилась ценить маленькие победы: удачную охоту на крупную ящерицу, найденное гнездо со съедобными яйцами, тихий вечер у костра без тревожных криков. Ее навыки росли. Страх не исчез, но стал управляемым инструментом, а не парализующей силой. Она была всё ещё одна, но уже не беспомощна. Она была Копьём -Могучей выживающей.
Однажды вечером, разбивая лагерь на небольшой возвышенности с хорошим обзором, она заметила дымок. Тонкую, серую струйку, поднимавшуюся из-за линии леса на противоположном берегу широкой реки. Не лесной пожар - слишком аккуратный, контролируемый. Это был костер.
Сердце Елены заколотилось, но уже не только от страха. От любопытства. От того самого жгучего вопроса: Кто? Она быстро потушила свой едва разгоревшийся костер, слилась с тенью большого камня и пристально вглядывалась в даль.
Сумерки сгущались, окрашивая мир в синие и фиолетовые тона. И вот, в свете разгорающегося на том берегу пламени, она различила фигуру. Человека. Сидящего у огня. Слишком далеко, чтобы разглядеть детали, но очертания были ясны - мужчина, сгорбленный над костром, возможно, что-то готовящий. Один. Как и она.
Елена затаила дыхание, наблюдая за этой крошечной точкой человеческого присутствия в бескрайнем, безжалостном мире. Друг? Враг? Неизвестность висела в воздухе, смешиваясь с запахом речной воды и вечерней прохладой. Её одиночество, казавшееся вечным, дало первую трещину. И в этой трещине мерцал далекий огонек надежды и новой опасности.