Роковое желание

Сердце, привыкшее за эти недели одиночества в Меловом Периоде, сжалось в комок холодного страха перед неизвестностью, а затем забилось чаще, странной, почти болезненной смесью этого страха и... надежды. Голой, первобытной надежды.
Кто это? Вопрос прозвучал в её голове громче рёва далёкого аллозавра. Она резко, почти автоматически, затоптала свои угли ногой, засыпала их влажной землей и пеплом, и в три плавных, отработанных движения слилась с глубокой тенью огромного валуна, возвышавшегося над ее импровизированным лагерем на небольшой возвышенности.
Сумерки сгущались быстро, как фиолетовые чернила, растекающиеся по небу, стирая чёткие линии горизонта. На том берегу огонь разгорался, отбрасывая прыгающие, гигантские тени на стволы ближайших древовидных папоротников. И вот, в этом колеблющемся, неровном свете, она различила фигуру.
Человек. Мужчина. Сидел на корточках у огня, что-то помешивая в примитивном, обмазанном глиной горшке, подвешенном над пламенем. Слишком далеко, чтобы разглядеть черты лица, но очертания были ясны даже в сгущающихся сумерках: широкие плечи, сгорбленная, но мощная спина, подчёркнутая игрой света и тени, тёмные волосы, собранные у основания шеи в небрежный хвост. Один. Как и она. Фигура одиночества в бескрайнем, безжалостном мире.
Елена наблюдала. Минуты тянулись, мучительно медленные, превращаясь в часы. Луна поднялась, огромная, серебряным диском отражаясь в чёрной, как нефрит, воде реки. Человек на том берегу поел из горшка, тщательно убрал его, подбросил в костер несколько толстых, смолистых веток, и улегся рядом, завернувшись во что-то темное, похожее на шкуру. Сторож? Или просто человек, настолько уверенный в своей силе и удаче, что не боится открытого огня в ночи?
Она не сомкнула глаз всю долгую, наполненную странными криками ночь, прислушиваясь к привычным звукам первобытной темноты и не спуская глаз с далекого огонька, этого крошечного, мерцающего маяка человеческого присутствия.
- Каин...?
Имя всплыло из глубин памяти, связанное лишь с мимолетной встречей и молчаливым сотрудничеством в игре, в другой жизни. Или кто-то совершенно другой? Друг? Враг? Незнакомец, несущий новую угрозу Неизвестность висела в воздухе, плотнее вечернего тумана, смешиваясь с запахом сырой земли, речной воды и чего-то звериного, пришедшего на водопой ниже по течению.
На рассвете огонь на том берегу превратился в горстку тлеющих углей, едва различимых в сером свете. Человек проснулся с первыми лучами солнца, потянулся. Его движения были плавными, экономичными, лишёнными суеты, как у крупного, уверенного в себе хищника.
Он подошел к кромке воды, умылся, напился долгими глотками, огляделся - его взгляд, казалось, скользнул по ее укрытию, заставив Елену инстинктивно прижаться к холодному камню, затаив дыхание. Но он не проявил никаких признаков тревоги или поиска. Собрал свои нехитрые пожитки - сверток из шкуры, длинное копьё с каменным наконечником, что-то похожее на тяжелый каменный топор у пояса, и двинулся вдоль берега вниз по течению, быстро и бесшумно растворяясь в утренней дымке и зарослях гигантских хвощей.
Решение созрело почти сразу, подпитанное неделями гнетущего одиночества и острым, профессиональным (пусть и из другого мира) любопытством. Следовать. Осторожно. На пределе видимости. Ей нужны были ответы. Нужен был... контакт. Хотя бы визуальный. Хотя бы знать, что она не единственное разумное существо, бьющееся за жизнь в этом каменном веке.
Она выбрала место для переправы выше по течению, где река сужалась, бурлила среди торчащих из воды чёрных глыб. Переход был опасен: сильное течение норовило сбить с ног, скользкие камни угрожали падением, холодная вода леденила тело. Она пробиралась, цепляясь руками за выступы, чувствуя, как мускулы горят от напряжения, а сердце колотится где-то в горле. Один неверный шаг - и её унесет вниз по течению, к водопаду, грохот которого доносился издалека.
Выбравшись на тот берег, промокшая насквозь, дрожащая от холода и выброса адреналина, она позволила себе минуту отдышаться, прислонившись к мокрому стволу гигантского древовидного папоротника. Запах гнили и влаги ударил в нос. Она была на его территории.
Поиск следов не занял много времени. На влажном иле у кромки воды они были чёткими, как отпечатки на свежей глине: босые ноги, крупные, с широким подъёмом и характерным поворотом мизинца внутрь. Опытный следопыт. Охотник. Человек, для которого этот мир был не кошмаром, а домом.
Она шла весь день, двигаясь словно тень, используя каждую складку местности, каждое дерево, каждый валун. Она держала дистанцию, достаточную, чтобы оставаться незамеченной, но позволяющую видеть его силуэт впереди.
Он двигался с потрясающей уверенностью и скоростью, знал тропы, невидимые глазу горожанина, обходил топкие места, находил безопасные броды. Его путь был прямым, целеустремленным. Иногда он останавливался, не поворачиваясь, но всем телом замирая, как лось, прислушивающийся к лесу, - не из-за подозрений, а как зверь, инстинктивно проверяющий территорию, сканирующий пространство на предмет угрозы или добычи.
Однажды он замер у опушки леса, снял с плеча примитивный, но мощный лук (да, у него был лук!), тетива слабо блеснула в солнечном луче. Мгновение - и стрела просвистела в воздухе. В кустах затрепыхалась крупная птица, похожая на страуса с перьями невероятных расцветок. Он подошёл, добил её ударом каменного ножа с невозмутимой, пугающей эффективностью, повесил тушу на ремень и двинулся дальше.
Елена наблюдала, затаив дыхание, впечатленная его ловкостью, спокойствием и абсолютной слитностью с этим миром. Он был его частью. Она же - чужеродным элементом.
Вечер второго дня пути. Он разбил лагерь не на открытом месте, а в небольшой, но глубокой расщелине у подножия скал - естественном укрытии с хорошим обзором впереди и узким входом. Елена устроилась выше, на узком уступе, поросшем колючим кустарником, откуда могла видеть вход в расщелину и часть внутреннего пространства, освещенного разгорающимся костром.
Она жевала вяленое мясо, наблюдая, как он свежует птицу, его сильные руки с закатанными по локоть рукавами двигались быстро, точно, без лишних движений. Рубцы и шрамы на его загорелой коже рассказывали немые истории о схватках.
Внезапно он замер, поднял голову, и, не глядя прямо в её сторону, громко, чуть хрипловато, но очень четко сказал:
- Хватит прятаться. Выходи. Следы твои как у раненого гадрозавра - шумные, глупые. Видал их еще у реки.
Сердце Елены ушло в пятки, а потом рванулось в горло. Он знал! Знает, наверное, с самого первого дня её слежки.
Она медленно, преодолевая инстинктивное желание бежать, встала, отряхнулась от пыли и иголок колючки, стараясь выглядеть спокойнее, чем чувствовала. Спускалась вниз по осыпи осторожно, держа руки на виду, копье опущенным наконечником вниз - знак мира в любом мире.
Он стоял у входа в расщелину, опираясь на своё копье, наблюдая за её спуском. В свете костра и последних лучей заходящего солнца она разглядела его впервые по-настоящему. Лет под сорок, наверное. Лицо - не грубое, но резкое, будто высеченное из камня непогодой и временем: высокие скулы, сильный подбородок с легкой щетиной, прямой нос с небольшой горбинкой, возможно, от старого перелома. Тёмные, почти черные волосы с проседью у висков, собранные в низкий, небрежный хвост. Но больше всего поражали глаза - серые, холодные и оценивающие, как стальные лезвия, лишённые тепла, но полные напряжённого внимания.
Тело под простой кожаной туникой и штанами было мощным, покрытым шрамами - старыми белыми полосами и розоватыми свежими царапинами. Карта жестокости этого мира, нанесенная на живую плоть. На нём висела аура абсолютной самодостаточности, суровой компетентности и постоянной, как дыхание, настороженности дикого зверя.
- Мир, - произнесла Елена, останавливаясь в нескольких шагах, на расстоянии броска копья. Голос ее звучал чуть хрипло от напряжения. - Я не враг. Ищу... подобных себе. Называюсь Копьём.
Он молча смотрел на неё, его взгляд скользнул по её снаряжению - самодельному, но прочному, задержался на мозолистых руках, на необычном перламутровом шраме на лодыжке (от Анисии), на её лице, вглядываясь в глаза. В его глазах не было немедленного признания или тепла, но и открытой враждебности, к счастью, тоже не читалось. Просто оценка. Взвешивание риска.
- Каин, - наконец отозвался он, отрывисто. Голос низкий, хрипловатый, как скрежет камней друг о друга. - Видал тебя. У реки. Ты новая. Откуда ветер принес?
- Из-за Большой Воды, - повторила она свою легенду, выстраданную за недели одиночества. - Далеко. Выживаю.
Он кивнул, коротко, резко, как удар топора по дереву. - Выживаешь. Плохо скрываешься. - Он махнул рукой, черной от сажи и смолы, в сторону костра внутри расщелины. - Входи. Или иди своей дорогой. Но ночь близко. Лес не спит. Выбор твой.
Это было не приглашение, а констатация факта и предложение условий. Елена, после секундного мучительного колебания (войти в логово незнакомца? остаться одной в наступающей тьме?), шагнула внутрь.
Расщелина была неглубокой, но сухой, с высоким сводом, уходящим в темноту. Костер горел ровно, дым уходил в узкую щель в потолке. Запах жареного мяса и травяного чая щекотал ноздри, вызывая слюну. Каин вернулся к разделке птицы, не предлагая помощи и не проявляя к ней дальнейшего интереса, словно она была лишь тенью.
Елена села у противоположной стены, в самом дальнем углу от входа, положив копьё рядом на расстоянии вытянутой руки, и достала свою скудную порцию вяленого мяса. Тишина висела тяжело, нарушаемая только потрескиванием огня, шипением жира на мясе и ритмичными звуками его ножа, рассекающего плоть.
Так началось их странное, молчаливое сосуществование. Каин не гнал её, но и не звал. Он просто... позволял ей быть рядом, как терпит старый волк присутствие молодого, не видя в нём прямой угрозы.
Елена, в свою очередь, не навязывалась, не задавала вопросов. Она наблюдала. Впитывала. Училась его молчаливой, безупречной эффективности, которая была поэзией выживания: как он разводит огонь почти без дыма, используя особо сухие грибы-трутовики; как ставит ловушки на мелкую дичь - не просто ямы, а хитроумные силки из жил; как выбирает место для ночлега - всегда с укрытием, источником воды поблизости и запасным выходом. Он читал язык леса так, как она когда-то читала медицинские карты - каждую деталь, каждый намек. Шорох листвы, направление ветра, поведение птиц - все было для него текстом, полным смысла.
Постепенно, очень постепенно, как вода точит камень, между ними возникло подобие взаимодействия, продиктованное практической необходимостью и зарождающимся, осторожным доверием.
Однажды, возвращаясь с поиска воды, где она нашла чистый родник, Елена принесла не только воду в своем бурдюке, но и горсть съедобных, сладковатых кореньев, найденных по пути. Она молча положила их рядом с его небольшим запасом припасов на плоском камне у костра. Он посмотрел на коренья, потом на нее, ничего не сказал, но на следующий день, вернувшись с проверки сетей, выложил на тот же камень две крупные, серебристые рыбины - поровну. Ни слова благодарности, ни объяснений. Просто факт. Обмен. Признание ее полезности.
Доверие строилось микродозами, через совместное преодоление мелких трудностей. Через неделю совместного движения на север (он шёл впереди, она следовала на почтительном, но уже не скрытном расстоянии) их застал внезапный, холодный ливень. Каин жестом - резким взмахом руки - указал ей под нависающую скалу, где был узкий козырек, дававший укрытие ровно на одного человека. Он сам остался под проливным дождем, прислонившись к мокрой скале, спокойный и невозмутимый, как будто так и было задумано природой.
Елена промокла до нитки за те несколько секунд, пока шла к укрытию, но чувство неловкости, почти стыда, было сильнее холода. Она неловко подвинулась к самому краю скалы, освобождая сантиметры пространства. Он посмотрел на нее, потом на стену дождя, и молча шагнул под скалу. Они стояли плечом к плечу в тесноте, дыша паром, слушая оглушительный шум воды, обрушивающейся с неба. Его плечо было твёрдым, живым и неожиданно тёплым сквозь мокрую кожу его туники. Она почувствовала, как по спине пробежали мурашки, не от холода.
Он не отодвинулся, его дыхание было ровным. Они простояли так, плечом к плечу, пока ливень не стих так же внезапно, как начался. Ни слова. Но этот молчаливый контакт в тесноте, под шум дождя, стёр еще одну невидимую грань между ними.
В один из вечеров у костра, уже в новой пещере, выше по течению реки Каин чинил тетиву своего мощного лука, скручивая и сплетая сухожилия. Елена точила свой обсидиановый нож о гладкий, тёмный камень, ритмичные звуки скрежета сливались с треском пламени. Тишина была уже не гнетущей, а... спокойной. Комфортной в своей предсказуемости, наполненной немым пониманием.
- Ты умеешь врачевать? - неожиданно спросил он, не поднимая головы от работы. Голос его был таким же ровным, как всегда, но вопрос прозвучал неожиданно.
Он застал ее врасплох. «Врачевать»? В этом мире костей, камня и шкур? Всплыли образы: стерильные кабинеты, блестящие стетоскопы, стопки рецептов... Абсурдный контраст.
- Знаю кое-что о телах, - осторожно ответила она, откладывая нож. - О том, как они ломаются и как... иногда... чинятся. Но здесь... травы другие. Инструментов нет. Все иначе.
Он кивнул, как будто этого и ожидал. Закончил завязывать узел на тетиве, натянул её, проверил упругость.
- Видал. Как ты ногу себе перевязала после падения с камня. Аккуратно. Не как дикарка. Чисто. - Он сделал паузу, повернулся к костру, снял верхнюю тунику из грубой кожи. На его спине, в свете пламени, было не только переплетение шрамов, но и глубокая, давно зажившая вмятина чуть ниже правой лопатки - явно от сильнейшего удара, возможно, камнем или дубиной. Мышцы вокруг неё были неестественно напряжены, образуя валик.
- У меня... здесь. Старая хворь. От ушиба. Ноет когда холодно или перед дождем. Как старый друг, который приходит без приглашения.
Он впервые заговорил о себе. О своей слабости, о боли. Елена почувствовала странную тяжесть в груди - смесь ответственности, доверия и профессионального азарта, пробивающегося сквозь слои выживания.
- Покажи, - сказала она просто, вставая и подходя ближе.
Он, не колеблясь, повернулся к огню спиной, ссутулившись чуть больше обычного.
Кожа на месте травмы была горячей на ощупь, мышцы под ней - каменными, спазмированными. Она вспомнила основы миофасциального релиза, триггерные точки, анатомию спины - знания, казалось бы, бесполезные здесь, в мире динозавров. Но руки помнили. Пальцы, привыкшие к нежному прикосновению к детской коже, теперь были грубыми, но память движений осталась. Она начала осторожно, но уверенно разминать напряжённые мышцы вокруг вмятины, используя силу пальцев и знание анатомии, избегая самого поврежденного места. Глубокие, медленные круги, поиск узлов, их плавное, терпеливое разминание.
Он не издал ни звука, но она почувствовала, как под ее пальцами постепенно, миллиметр за миллиметром, отпускает панцирь напряжения, мышцы становятся мягче, пластичнее.
Она работала молча, сосредоточенно, с той же концентрацией, с какой когда-то делала массаж детям с ДЦП. Минут через десять, когда пот выступил у неё на лбу, она остановилась.
- Лучше? - спросила она, отступая на шаг и вытирая руки о кожу штанов.
Он потянулся медленно, осторожно, повертел плечами, сделал пробный наклон вперед.
- Легче. Значит, - произнес он, и в его привычно хрипловатом голосе впервые прозвучало что-то, кроме привычной сдержанности - легкое удивление, почти уважение? - Ты и вправду знаешь. - Он натянул тунику. - Спасибо.
Простое слово «спасибо» прозвучало здесь, в дикости, под сводами пещеры, громче любого крика хищника. Оно обожгло Елену по-новому. Не как в больнице, где оно было частью ритуала, вежливой формальностью, а как искреннее признание ее умения, ее ценности здесь и сейчас, в этом суровом мире. Это было подтверждением её нужности не как бойца, а как человека с уникальным знанием. Она кивнула, не зная, что сказать, чувствуя неожиданный ком в горле.
Дни шли, сливаясь в череду переходов, охоты, поиска воды и безопасных мест для ночлега. Они шли теперь чаще бок о бок, сохраняя дистанцию - не физическую (она сокращалась на опасных участках), а душевную, ту, что защищала их личные бездны.
Он показывал ей ядовитые растения с яркими цветами, которые можно использовать для смазки наконечников стрел, но ни в коем случае не в пищу. Она показала ему, как плести более прочную и тонкую веревку из волокон особого растения, растущего у воды. Он научил ее ставить силки на мелкую, но верную дичь - ящериц и птиц, похожих на куропаток. Она - как правильно перевязывать глубокие порезы, используя прокипяченные (насколько это возможно) полоски кожи и отвар коры с разными свойствами, чтобы избежать страшной гангрены. Они делили пищу, воду, ночлег, тепло костра. Обменивались редкими фразами, как драгоценными камнями, бережно.
- Там, откуда ты... много людей? - спросил он однажды вечером, глядя на зарево заката, окрашивающее облака в кроваво-золотые тона. Он чистил наконечники стрел тонкой костяной иглой.
- Очень много, - ответила она, помешивая варево из кореньев и мяса в глиняной плошке. Помолчала, глядя на пламя.
- Иногда слишком много. Шумно. Тесно. А здесь... до тебя никого не встречала. Тишина. И простор.
- Здесь люди... редкость, - он бросил в костер щепку. Она вспыхнула ярким язычком. - Как хорошая сталь или чистая вода. Чаще враги, чем союзники. Выжить легче одному. Меньше проблем. Меньше боли.
- А теперь? - рискнула она спросить, не глядя на него, следя за пузырьками в котелке.
Он посмотрел на неё. Серые глаза в свете пламени казались теплее, глубже. - Теперь... по-другому. Не всегда легче. Забот больше. - Он сделал паузу, как будто подбирая слова, непривычные для него. - Но... тише внутри. Иногда. Когда не один.
Это было максимальным признанием, вырванным у него суровой действительностью и их странным союзом. Елена почувствовала, как что-то сжимается у нее в груди - тёплое и тревожное одновременно. Она не стала спрашивать, что было «до». Шрамы на его спине и, несомненно, в душе были его тайной, его крестом. Как и её детдом с запахом хлорки, больничные коридоры, гнетущая ответственность, бронзовая лампа и Анисия - были её ношей. Они несли свои грузы молча, уважая молчание друг друга.
Между ними возникали моменты... близости. Не физической, а какой-то иной, трудноопределимой. Когда их руки случайно касались, передавая сосуд с водой или связку дров, и ни один не торопился отдернуть руку, как от огня. Когда после удачной совместной охоты на молодого, но сильного гадрозавра (их первая настоящая совместная работа!), их взгляды встретились над тушей, и в них вспыхнуло общее, немое ликование, беззвучное «Мы смогли!». Когда он молча протянул ей кусок еще теплой печени - самую питательную, богатую витаминами часть добычи, без объяснений, как нечто само собой разумеющееся. Когда она, заметив, что его прочные мокасины из толстой кожи начали разваливаться по шву, положила рядом вечером кусок эластичной, хорошо выделанной кожи, снятой с их последней добычи - крупной ящерицы. Он взял её, не глядя, и на следующее утро у него были аккуратно сшитые жилами новые мокасины. И его взгляд, брошенный на нее, был красноречивее слов.
Однажды, переходя обманчиво спокойный на вид ручей, она поскользнулась на мокром, покрытом водорослями камне. Течение сразу же потянуло её вниз. Он успел схватить её за запястье - сильной, мозолистой, надежной хваткой, удержав от падения. Его рука была твёрдой, как корень дерева, и невероятно уверенной.
Она почувствовала прилив тепла к лицу, смешанный с испугом и облегчением. Он держал её руку дольше, чем было необходимо для восстановления устойчивости, его пронзительный серый взгляд задержался на её лице, на её широко открытых глазах. Потом резко, почти отталкивающе, отпустил, отвернулся и пошел дальше, как будто ничего не произошло. Но в его обычно плавной, хищной походке появилась какая-то неловкая скованность. И Елена ловила себя на том, что иногда просто смотрит на его руки - сильные, умелые, покрытые шрамами, следами трудов и борьбы. Или на профиль его лица в свете костра - суровый, изрезанный морщинами и шрамами, но не лишенный странной, первобытной притягательности.
Это было не любовью, не страстью в привычном понимании. Это было... признанием силы. Притяжением двух одиноких планет, нашедших друг друга в бескрайней, опасной пустоте. Симпатией, прорастающей сквозь трещины их бронированных панцирей выживших. Без слов. Без поспешности. Просто... присутствие. И это присутствие делало чужой, враждебный мир чуть менее пугающим. Чуть более... обитаемым. Человечным.
Они шли вдоль всё той же неспешной реки, и Елена уже не спрашивала себя, зачем она следует за ним. Она шла с ним и этого пока было достаточно. Достаточно для этой части пути, для этих страниц их медленного, осторожного сближения на берегах древней реки, под небом, не знавшим самолётов, больничных фонарей и горячего горького кофе из автомата. Завтра будет новый день, новые тропы, новые опасности. А послезавтра - возможно, та самая встреча, что заставит их бежать от воплощённого ужаса. Но это будет завтра. Сейчас же, у костра, под мерцанием незнакомых звезд, слушая его ровное дыхание, Елена впервые за долгое время почувствовала нечто, отдаленно напоминающее покой.