ДРУГИЕ МЫ | 18+

Порой ей кажется, что в жизни не осталось света. Только густая, непреодолимая тьма. Клубок проблем тянет её вниз, как удушающее болото. Однако правда в том, что она просто-напросто перестала замечать свет.

Она измучена. Совершенно вымотана. И это не та усталость, которую может вылечить глубокий сон или тройной эспрессо. Нет, этот тип истощения сродни усталой душе. Душе, которая пережила уже предостаточно горя за столь всё ещё такую юную жизнь. Душе, которой теперь ничего не нужно, ведь в ней не осталось места для хранения чего-либо другого.

То, чего она хочет, нет, жаждет, так это свернуться калачиком под одеялом и исчезнуть. Просочиться между швами мира и просто... не существовать. Хотя бы на чуть-чуть. Однако она не может позволить себе подобной роскоши, потому что, к сожалению или к счастью, у неё есть обязанности. А она слишком ответственна, чтобы от них сбегать.

Вот только сейчас эти самые обязанности тянут вниз, как свинцовые цепи. Последняя пациентка на сегодня, женщина чуть за тридцать, наконец-то заговорила. Её защита начала рассыпаться на их третьем сеансе, как первый распущенный стежок старого свитера. Но правда, которую она раскрывала, задевала Есению за живое. Ковыряла старые раны, которые затянулись, но так и не зажили, всё ещё тихо гноясь в темноте.

Это вызывало в ней желание кричать. Или плакать. Или выпрыгнуть в окно, лишь бы сбежать от невыносимого разговора.

И всё же снаружи она оставалась воплощением самообладания. Самым уверенным человеком из всех, кого можно себе представить. Её глаза, спокойные и заслуживающие доверия, были устремлены вперёд и излучали полнейшую вовлечённость.

Но внутри она рассыпалась. Стойкая, да, но не знала, сколько ещё выдержит. Она словно сжатая пружина, напряжённая до предела, готовая вывернуться во все стороны сразу.

— И... мне просто так тяжело. Все вокруг твердят, что пора отпустить, двигаться дальше. Люди умирают, а те, кто их любил, находят силы продолжать жить, а значит, и я должна сделать то же самое, да?

— Нет, мисс О'Брайен, — голос доктора Крейвен был тихим и уверенным. Она чувствовала, как её собственные эмоции шевелились, поднимались, как дым, но она заталкивала их вниз, глубоко, в привычную темноту. — Вы никому ничего не должны. Никогда не думайте, что вы обязаны "отпустить", хорошо? Вы можете скорбеть столько, сколько вам это необходимо. Даже до конца жизни, если это то, как вы чувствуете. И это абсолютно нормально до тех пор, пока... пока это остаётся здоровой скорбью. До тех пор, пока она не начинает граничить с травматической скорбью. Знаете, что это такое?

Мисс О'Брайен тихо всхлипнула и пожала плечами:

— Полагаю... это как-то связано с невозможностью жить после потери любимого человека.

— Верно, — Есения кивнула. — Травматическая скорбь — это утрата смысла жизни. Когда кажется, что часть тебя умерла вместе с этим человеком. Когда дни становятся пустыми. Когда начинаешь избегать всего того, что напоминает об умершем: мест, мыслей, чувств. Вот тогда, да, критически важно найти способ двигаться дальше.

— Но как? — голос её чуть дрогнул. — Я не хочу забывать его.

— А вы и не забудете, — ответила Есения быстро, мягко. — Обещаю вам, Оуэн никогда не будет забыт. Вы можете хранить воспоминания о нём в своём сердце до конца жизни и при этом найти счастье.

Наступила тишина. Долгая, щемящая. Молчание в такие моменты — это хорошо. Молчание означает, что человек слушает.

— Я хочу, чтобы вы услышали меня, — продолжила она. Её глаза внимательно и неотрывно смотрели в глаза мисс О'Брайен. — Вы заслуживаете быть счастливой. Счастье не отрицает потери, которую вы пережили. Быть счастливым — это не предательство людей, которых вы потеряли. Та любовь, что он дарил вам Оуэн, она была дана не для того, чтобы вы страдали. Он любил вас без условий. Просто потому, что вы достойны любви. И он бы хотел, чтобы вы были счастливы. Чтобы вы снова расцвели. Ведь вы всё ещё здесь. И вы всё ещё живы.

Мисс О'Брайен уставилась на край ковра под своими ногами. Её руки нервно теребили пальцы.

— Да, я жива... но я вечно думаю... А что хуже? Умереть или быть той, кто всё ещё дышит? Ведь я продолжаю совершать ошибки. Продолжаю причинять боль людям.

— Каждый ранит других людей, — произнесла Есения, слегка склонив голову. — Даже самые добрые люди. Даже неосознанно. Никто не может прожить жизнь, не совершая ошибок и не нанося малый вред окружающим людям. Но знаете, что такое ошибки на самом деле? Это возможности. Уродливые, маленькие приглашения стать лучше, вырасти. А тот, кто говорит, что никогда никого не ранил, лжёт. Или отрицает. Или и то, и другое.

Губы мисс О'Брайен дёрнулись в улыбке. Совсем крохотной, но всё же.

— И, возможно, сейчас вам кажется, что вы причинили больше вреда, чем другие вокруг. Может быть, так оно и есть, это не мне судить. Однако это не стирает и не затмевает всё то добро, что вы сделали. Это вечный баланс между светом и тьмой. Понимаете?

— Я понимаю, — прошептала молодая женщина. — Но мне всё равно кажется, что чаша весов слишком сильно наклонена в сторону плохого.

— Пока что.

Раздался глубокий вдох:

— К тому же, я вновь причинила боль человеку, который мне небезразличен. Я оттолкнула Джека.

Брови Есении едва заметно сошлись. Это имя ещё ни разу не всплывало. В ней вспыхнул профессиональный инстинкт. Это новая тропа. Возможно, ключевая.

— Джек это...? — осторожно подтолкнула она.

— Джек это тот, для кого я сумела вновь открыть своё сердце.

— Почему же вы тогда оттолкнули его?

— Потому что это неправильно! — мисс О'Брайен в отчаянии всплеснула руками. — Я погубила любовь всей своей жизни, я погубила Оуэна. А теперь посмотрите на меня! Испытываю чувства к другому человеку... Это неправильно.

— Почему же?

— Просто... неправильно. Вот и всё.

— Вы... вы чувствуете, будто изменяете Оуэну? Эмоционально, я имею в виду.

— А разве это не так? — прошептала она, и в голосе прозвучало настоящее сомнение.

Есения мягко выдохнула. Её взгляд на секунду скользнул к окну, к бледному свету, что пробивался сквозь стекло, подсвечивая пыль в воздухе. А потом вернулся.

— Я так не считаю. Да, я понимаю, что вы любили Оуэна всем сердцем, но... его больше нет. Так почему же это самое сердце, пусть и израненное, не может полюбить снова?

Мисс О'Брайен опустила взгляд. Её руки слегка дрожали.

— Просто... Как я могу любить кого-то нового, если бо́льшая часть моего сердца всё ещё принадлежит другому? Разве это не измена по отношению и к Оуэну, и к Джеку?

— Вы говорили с Джеком об этом?

— Конечно. Мы не держим друг от друга секретов.

— Могу ли узнать, какие у него мысли насчёт этого?

— Он сказал... что понимает. Что принимает то, что бо́льшая часть моего сердца всегда будет принадлежать Оуэну. Он сказал, что бесконечно благодарен за то, что та другая, оставшаяся часть испытывает к нему чувства. Сказал, что его любви хватит на нас двоих.

Опять повисла тишина, но на этот раз натянутая, как струна.

— Тогда что вас останавливает? — мягко спросила Есения.

Мисс О'Брайен прикрыла глаза. Её плечи приподнялись, задержались... и опустились. А потом, будто внутри что-то оборвалось, она резко вскочила с дивана.

— Потому что Оуэн умер! — закричала она, расхаживая резкими, неровными шагами. — Он умер! Мы не расстались. Мы не разлюбили друг друга. Он умер, чёрт возьми! Наша любовь не закончилась, она была отрублена. Он умер, любя меня. И теперь всё кажется таким... незаконченным! Будто мы так и не поставили точку в конце нашего предложения.

Есения не вздрогнула, но её голос стал почти шёпотом:

— У мёртвых нет незавершённых дел.

Мисс О'Брайен замерла, застыв в полушаге. Медленно, почти неохотно, она опустилась обратно на диван.

— Всё дело в нас, — продолжила Есения. — В тех, кто всё ещё дышит. Это у нас незавершённые дела. Мы те, кто носит в себе запятую, ожидая точки, которая так и не появилась. А те, кого мы потеряли... они уже обрели свой покой. Им больше нечего решать. Не им нужно завершение. Оно нужно нам.

— Но... он же был моим тем самым. Моим единственным.

Голос её был едва слышен, будто сами слова могли окончательно разрушить её. Мисс О'Брайен сидела, сгорбившись, на диване. Руки крепко сжимали колени, большие пальцы метались туда-сюда в лихорадочном ритме. Пустые глаза поблёскивали, устремлённые куда-то далеко за пределы кабинета.

Доктор Крейвен слегка наклонилась вперёд в своём кресле, мягко оперевшись локтями о свои колени.

— Затронем немного философию, — сказала она, наклоняясь так, чтобы поймать взгляд молодой женщины. — Если для каждого из нас предназначен один-единственный человек, как мы вообще можем быть уверены, что нашли именно его? Этот человек действительно "тот самый" или это просто то, во что мы верим? А потом... если этот человек умирает, и мы влюбляемся в кого-то другого... становится ли этот новый человек тем, с кем нам суждено быть? А если бы они оба стояли перед нами одновременно, оба были бы "тем самым"? Или просто один из них первым появился в нашей жизни, и поэтому стал им?

Она замолчала, внимательно наблюдая, как лоб мисс О'Брайен начинает морщиться. В её лице появилась тень внимания, возвращающая её в настоящий момент.

— А может быть, мы вообще должны были встретить второго человека раньше первого, — мягко продолжила Есения. — А что, если бы вы встретили их обоих одновременно? Как тогда понять, кто из них тот, кто на самом деле предназначен нам?

Наступившая тишина была густой и странной. Не пустой, а полной, как будто сама комната затаила дыхание.

— Кажется, я понимаю вас, доктор Крейвен, — наконец сказала мисс О'Брайен. Голос её дрожал, но становился увереннее. — Возможно, "тот самый"... это всего лишь красивая концепция. Что-то из фильмов и книг. А в реальной жизни всё сводится к нашему собственному выбору.

— Я считаю, да, — кивнула Есения. — Всё в ваших руках. Однако, к сожалению, с Оуэном всё сложилось не так, как вы планировали. Но разве жизнь вообще когда-нибудь идёт по плану?

— Никогда, — пробормотала молодая женщина, и призрачная улыбка скользнула по её губам.

— Никогда. Как и влюблённость, — Есения чуть откинулась назад, в её голосе прозвучала тёплая, почти горькая нежность. — И хотя влюбиться — это самая простая вещь в мире, это никогда не происходит по какому-либо плану. Может показаться, что это целый процесс, однако всё происходит без нашего ведома. В одну секунду мы просто живём своей жизнью, а в следующую... бац, и всё. Обратного пути нет. Сердце уже сделало выбор за нас. И вот в этом, наверное, самая трудная часть любви. Она появляется без предупреждения. Но поверьте мне, мисс О'Брайен: это не повод убегать от неё или бояться чувствовать. Вы заслуживаете любить и быть любимой.

Слова повисли в воздухе между ними, хрупкие и уязвимые, словно птица, присевшая на тонкий провод.

— Да, — тихо произнесла мисс О'Брайен, и голос её надломился. — Но за последний год я сделала вывод, что... любовь может лишь разрывать на части.

— Может быть, — согласилась доктор Крейвен. В её тоне не было спора, только понимание. — Однако именно любовь может помочь человеку снова стать целым.

Эти слова будто что-то прорвали. Тело молодой женщины напряглось, словно дыхание застряло где-то под рёбрами. Резко поднявшись, она больше не могла оставаться на месте. Несколькими рваными шагами она пересекла кабинет. Она остановилась у окна, прижав ладони к прохладному подоконнику, глядя на серый дублинский моросящий дождь. Плечи дрогнули, как будто выдох вырвался сам по себе.

— Его родители не пустили меня на похороны, — прошептала она, и Есении пришлось покинуть своё уютное кресло, чтобы подойти ближе. — Его отец орал на меня так громко... Он выкрикивал такие ужасные вещи... а я просто взяла и... я ударила его. Не один раз. А снова и снова, лишь бы он заткнулся. И ведь ирония в том, что я ненавижу насилие. Никогда не думала, что я человек, способный на такое.

— Я не думаю, что всё так просто, — мягко ответила Есения, чуть пожав плечами. — Никто не знает, какой он человек, до тех пор, пока не окажется в непредсказуемой ситуации, о которой никогда даже и не думал.

Подбородок мисс О'Брайен поник. Глаза снова наполнились слезами, и она прижала рукав свитера к векам, не дав им пролиться. Доктор Крейвен молча протянула коробку с салфетками. Тихий ритуал, который они обе уже начинали знать наизусть.

— Могу узнать, почему его родители так поступили?

— Они думают, что я намеренно его погубила, — прозвучал резкий и быстрый ответ, словно кто-то сорвал пластырь с раны. — Но я ведь правда любила его. Я бы никогда не причинила ему вреда. Не намеренно.

— Почему они винят вас в его смерти? Ведь, если мне не изменяет память, Оуэн умер в результате передозировки наркотическими веществами.

— Да, — прошептала она. — Но тот, кто дал ему таблетки... был моим другом. И всё произошло на вечеринке, куда пригласили только меня. А я потащила туда Оуэна.

Голос сорвался на последнем слове. Вина навалилась на неё, как мокрая шерсть: тяжёлая, удушающая, слипшаяся, будто вросшая в кожу.

— Я всё ещё не вижу тут вашей вины, — сказала Есения, голос понизился, стал твёрдым, как галька. — Вы ведь не убивали его. Это лишь трагичная случайность, которая могла случиться с каждым.

Мисс О'Брайен издала странный звук, не то всхлип, не то горький смешок. Пальцы сжали салфетку в ладони так, что та захрустела.

— Но я должна была его остановить! — выкрикнула она. — Я пыталась, честно! Но, как оказалось, недостаточно.

— Вы попытались, и это самое главное. Оуэн был взрослым, дееспособным человеком. Он прекрасно понимал, что делает. Если он не стал вас слушать... то что ещё вы могли сделать? Это ведь не ребёнок, которого можно отругать и поставить в угол.

Слова осели в тишину, как пыль на полку, которую давно не трогали: незаметно, но навсегда. Мисс О'Брайен отвела взгляд, усиленно моргая. Она снова замерла, словно её тело не знало, что делать с собой теперь, когда все крики были внутренними.

— Но... его родители... они... — голос сорвался прежде, чем она успела добраться до конца мысли.

— Они поступили неправильно по отношению к вам, — заговорила Есения, поняв, что та не собирается продолжать свою мысль. — Это ужасно, когда родителям приходится переживать смерть своих детей. Но это не значит, что они страдают больше всех. А как же любовь? А как же человек, которому их ребёнок отдал своё сердце и душу?

Голова мисс О'Брайен чуть повернулась, её профиль был освещён мягким пасмурным светом, проникающим через окно.

— Возможно, это прозвучит ужасно, — продолжила Есения, — но любовь к партнёру часто превосходит родительскую раз так в десять. И боль от такой потери ничуть не меньше. Я лишь пытаюсь сказать, что они поступили неправильно. Никто не должен скорбеть в одиночестве.

Плечи мисс О'Брайен дёрнулись один раз, потом второй. И вдруг она рассмеялась. Коротко, хрипло, с недоверием, словно стекло дало трещину под давлением.

— А я такая дура, — покачала она головой. — Сама себя сделала одинокой. Джек ведь хотел быть рядом, помочь мне пройти через это, а я его оттолкнула. И теперь у меня ничего не осталось, — она прислонилась лбом к стеклу, наблюдая, как на нём растёт крошечное облачко от её дыхания. — Но... я буду в порядке, — добавила она с равнодушным пожатием плеч. — Я ведь уже достигла самого дна. Упасть ниже не получится, верно?

Есения позволила себе едва заметную улыбку.

— А знаете, что прекрасного в достижении самого дна? — спросила она.

Мисс О'Брайен едва наклонила голову, словно говоря без слов: «продолжайте».

— Оттуда лишь один путь, — мягко произнесла Есения. — Наверх. Это долгий и скользкий путь, именно поэтому важно иметь кого-то, кто поймает вас, когда вы поскользнётесь. А это обязательно произойдёт, и, вероятнее всего, не один раз.

Молодая женщина молчала, но горло у неё подрагивало от усилия не разрыдаться вновь.

— Джек бы поймал меня, — прошептала она наконец. — Но как же Оуэн?

Есения сделала шаг ближе. Не навязчиво, но достаточно, чтобы быть рядом. Часы отмеряли тишину медленными, размеренными щелчками, каждый из которых звучал чуть громче, чем дыхание.

— Я понимаю, — заговорила она. — Вас тяготит чувство вины, и вы чувствуете, будто обязаны продолжать любить только его. Боитесь, что если откроетесь и всецело впустите кого-то нового в свою жизнь, то предадите Оуэна и перестанете чувствовать.

Мисс О'Брайен моргнула, ресницы её были тяжёлыми, влажными.

— Но ваша любовь к Оуэну никуда и никогда не исчезнет, — продолжила Есения. — Она лишь... станет немного другой. Она больше не будет сбивать с ног или разрывать грудь от желания физически быть рядом с ним. Она станет мягче. Будет меньше болеть, — она сделала паузу, позволяя словам мягко осесть. — Но на это нужно время. И первый шаг: жить настоящим, а не цепляться за прошлое обеими руками. Позвольте тем, кто вас любит, быть рядом. Позвольте им нести часть вашего груза, пусть даже и ненадолго.

— Но это так... трудно... — слова вырвались с треском, маленькие и пустые. Мисс О'Брайен обхватила себя руками, словно доспехами. Как будто признание этого сделало её внезапно уязвимее и холоднее.

— Я не могу до конца понять, через что вы проходите. Но я понимаю чувства, которые вы испытываете. Правда понимаю.

— Правда? — её голос чуть повысился, едва заметно, но это, несомненно, была она. Надежда, робко выглядывающая из-под завалов горя.

— Правда.

Между ними повисла пауза.

— И... это нормально чувствовать всё то, что чувствую я? — спросила мисс О'Брайен, её голос дрожал, как у неуверенного человека, всё ещё наполовину убеждённого, что он сломан. — Это не... странно?

— В этом кабинете мы не знаем такое глупое слово «странно», — слабо улыбнулась Есения. — Ведь мы говорим о ваших чувствах. И каждое из них важно.

И этого оказалось достаточно. На лице мисс О'Брайен появилась улыбка, облегчение чуть осветило её глаза.

— Спасибо, доктор Крейвен. Знаете, я ведь изначально не хотела обращаться к профессионалам. Думала, придёт какой-нибудь специалист, назовёт меня сумасшедшей и накачает таблетками.

— Ну, слово «сумасшедший» тоже не существует в этом кабинете. А таблетки... я назначаю их только в крайне критичных случаях. Моя мама всегда говорила, что большинство болей лечатся честным, открытым и глубоким разговором. Я стараюсь следовать по её стопам.

Мисс О'Брайен слегка склонила голову, теперь уже с искренним интересом:

— То есть... вы не считаете меня крайне критичным случаем?

— Конечно, нет, — уверенно ответила Есения. — Нам предстоит раскопать ещё много зарытых чувств, и на это уйдёт время. Но в конечном итоге с вами всё будет в порядке, мисс О'Брайен. Вы снова научитесь наслаждаться жизнью, а не просто выживать.

Плечи молодой женщины наконец опустились, и она выдохнула. Это тот самый выдох, который неосознанно сдерживаешь, пока кто-то не скажет: «Дыши. Уже можно».

— Я вам правда очень благодарна, доктор Крейвен. Даже больше, чем вы, наверное, думаете. Вы мне действительно помогаете. Хотя сама терапия всё ещё даётся с трудом.

— И это абсолютно нормально. Думайте об этом как о кардиотренировке. Тяжело во время процесса, но потом становится лучше. Кардио помогает оставаться живым и здоровым, точно так же, как и терапия.

На этот раз мисс О'Брайен рассмеялась по-настоящему, вытирая слёзы краем рукава:

— Забавное сравнение. Но меткое. И... кажется, наше время подошло к концу.

— Да, похоже на это.

Момент затянулся. Никто из них не торопился двигаться.

— Прежде чем я уйду...  — нерешительно произнесла мисс О'Брайен, и голос её снова стал тише. — Можно я спрошу кое-что личное, доктор Крейвен?

— Ох, мой самый нелюбимый вид вопросов, — с мягким смешком ответила Есения, хотя в её глазах промелькнуло напряжение. — Но да, вы можете спросить. Однако посмотрим, смогу ли я ответить.

Мисс О'Брайен закусила губу, собираясь с мыслями. Казалось, ей даже стыдно за то, что она хочет узнать.

— Вы... вы тоже кого-то потеряли, да? Кого-то, кого любили? Простите, но... я просто не могла не заметить ту печаль в ваших глазах, когда мы говорили про моего Оуэна.

Есения замерла. Лицо осталось неподвижным, но что-то изменилось в осанке. Она напряглась, словно готовясь к невидимому удару.

Тёмные, вечно взъерошенные волосы. Голубые глаза с маленькими морщинками в уголках. Улыбка с ямочкой слева, что когда-то озаряла её дни. Воспоминания вспыхнули, незваные и безжалостные. Они были подобны острым кусочкам какой-то головоломки душевной боли. Заданный вопрос оказал дополнительное давление на сжатую пружину внутри. Сколько же ещё она выдержит, прежде чем лопнет?

— Да, — наконец ответила она. Тихо. Тяжело. — Его звали Ливай.

— Я сожалею о вашей утрате, — искренность сквозила в каждом слоге речи мисс О'Брайен.

— Впервые за долгое время, — пробормотала Есения с печальной полуулыбкой, — я действительно чувствую, что сожаление искреннее.

Мисс О'Брайен взглянула на свои руки, колеблясь, хотя в голове уже вызревал ещё один вопрос.

— А как вы продолжаете жить? — спросила она после затянувшейся паузы. — Ну, в смысле... что помогает вам двигаться дальше?

Есения опустила взгляд в пол, будто ответ мог лежать там, как записка, просунутая под дверью. Горло сжалось, но она всё же ответила:

— Надежда.

— Надежда? — переспросила молодая женщина. — Надежда на что?

— На то, что когда-нибудь скорбь не будет такой болезненной и разрушительной. Что однажды я вновь отыщу смысл жизни, — ответила она, каждое слово было взвешенным, честным и обдуманным. — Как я вам и сказала... это длительный, скользкий путь. Даже для психотерапевтов.

Теперь наступила другая тишина. Тишина не боли, а понимания.

— Спасибо, что поделились этим, доктор Крейвен. Я искренне надеюсь, что и вам получится выкарабкаться из собственного дна.

— Получится, — сказала Есения с тихой убеждённостью человека, который всё ещё находится в темноте, но уже потихоньку двигается вперёд. — Рано или поздно.

Они обменялись кратким прощанием и закончили сегодняшнюю встречу.

Дверь кабинета щёлкнула за спиной мисс О'Брайен, и тишина опустилась, словно занавес. Оставшись одна, Есения так и осталась стоять у окна. Её взгляд скользил сквозь стекло, не задерживаясь ни на чём, лишь на силуэтах и тенях, сливающихся в город, который мчался вперёд, пока она стояла, будто вросшая в пол.

Вдруг она стала осознавать. Не дыхание. Не тело. А мысли. Те, что разрывали её сердце на части, не мягко, не постепенно, а как полиэтиленовый пакет, который кто-то пытается разорвать отчаянными, яростными руками. Это не было горе в поэтической форме. Это был хаос. Это был шум. И он был оглушающе громким в её голове.

Молния вспыхнула бледной вспышкой по линии горизонта, и через несколько секунд раздался гром, низкий, глухой, будто пробудившийся зверь зевнул в темноте. Шторм был на подходе.

Она приоткрыла окно. Упрямые капли дождя ударялись о стекло, и в помещение ворвался холодный воздух, обжигая кожу. Она резко вдохнула, надеясь, что этот холод утихомирит огненную бурю, пылавшую под рёбрами.

Она пыталась курить меньше. Однако в вечера, подобные этому, рука двигалась по мышечной памяти.

Сигарета уже тлела в пальцах, прежде чем она осознала, что держит её. Затяжка. Привкус ударил, как предательство: горький, едкий и знакомый во всех неправильных смыслах.

Снаружи город продолжал пульсировать. Люди спешили по тротуарам, их пальто развевались за ними, будто крылья, подрезанные на лету. Они спешили, всегда спешили. К теплу, к рутине, куда угодно, лишь бы в другое место. Зонты раскрывались, как чернильные пятна, а шарфы путались на встревоженных лицах. Никто никого не видел. Никто не замечал дождь таким, какой он есть: благодать, очищение, красота. С неба лилась поэзия, и ни у кого не было на неё времени. Сколько мгновений они упускали? Десятки? Сотни? Тысячи? Неважно, об этом всё равно никто не задумывается.

Тихий стук в дверь выдернул её из этой спирали. Она выдохнула облако вонючего дыма и затушила сигарету.

— Да, Алекс, входи.

Дверь тихонько скрипнула, и в кабинет вошла брюнетка, слегка подпрыгивая.

— Уж не знаю, что за магические слова ты сказала мисс О'Брайен, но такую улыбку я видела на её лице впервые!

Но Есения не обернулась. Её глаза всё ещё были прикованы к мокрому городу. Запах сигарет витал в воздухе, как признание, и Алекс уловила его мгновенно. Её улыбка погасла.

Она сделала шаг вперёд. Осторожно, словно ступая на замёрзшее озеро.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила она почти шёпотом.

— Я в порядке.

— Как бы я хотела, чтобы ты этого не говорила.

Есения повернулась, удивлённая её словами.

— Просто я не думаю, что кто-либо в истории всего мира, отвечая на этот вопрос, что он в порядке, на самом деле был в порядке. Поэтому спрошу ещё раз. Как ты себя чувствуешь на самом деле?

Крейвен закрыла глаза, её челюсть напряглась. А затем медленно, как пар, вырывающийся из чайника, она выдохнула и полностью повернулась к Алекс.

— Просто... так много всего.

— Так много чего?

— Много всего. В моей голове. И да, я не в порядке. Но я помню, каково это быть нормальной, так что у меня хорошо получается притворяться.

— Тебе не нужно притворяться, ты же знаешь.

— Нет, нужно, — её голос стал жёстче, но только чтобы не сорваться. — Моим пациентам нужна стабильность, надёжность, профессионализм. Уж точно не эмоциональная развалина, которая пытается справиться со собственным горем. Но хочешь узнать горькую правду? — её голос всё же надломился. — Я даже больше не верю в то, что говорю им. Это неправильно, Алекс. Может... может, пора остановиться. Им было бы лучше без...

— Нет. Есения, нет, — Алекс заговорила резко, с неожиданной силой. — Может, ты и утратила веру, но они нет. Твои слова для них не просто пустые звуки. Ты для них не просто психотерапевт. Ты их супергерой. Ты возвращаешь им жизнь.

Есения покачала головой, но Алекс продолжала:

— Помнишь Феликса? Остальные врачи махнули на него рукой. Говорили, что он безнадёжен. Но ты... ты продолжала верить в него. Продолжала бороться. Ты протянула руку и вытащила его со дна. А теперь? Он шлёт нам открытки с Арубы, чёрт возьми. Он счастлив. Благодаря тебе.

Губы Крейвен чуть приоткрылись, глаза расширились. Она не знала, как принять такую правду.

— Ты их супергерой, Есения. Ты как Супергёрл, — сказала Алекс уже тише, но не менее уверенно. — Но помни, что быть супергероем не означает, что ты не можешь обратиться за помощью или взять перерыв, чтобы разобраться с личными чувствами. Ведь даже супергерои под своими костюмами и плащами — лишь люди с сердцами и эмоциями.

Дождь усилился, барабаня по стеклам, словно аплодисменты за наконец высказанную правду.

Есения проглотила комок в горле. Её всегда сдержанные глаза слегка заблестели:

— Я не Супергёрл. Даже близко не она. И я не чувствую себя героем.

— Вот в этом и секрет, — с полуулыбкой ответила Алекс. — Лучшие никогда так себя и не чувствуют.

Долгое время они просто стояли молча. Есения в тени окна, а Алекс была тёплым, надёжным присутствием рядом.

Крейвен опустила голову, плечи дрогнули. Хрупкий всхлип разорвал тишину.

— Я... я правда очень устала, — прошептала она. — И я чувствую тревогу... постоянно.

Алекс наклонила голову, губы изогнулись в почти игривую улыбку:

— Знаешь, какое самое эффективное средство для снятия тревожности?

«Моя сестра!» — кричит правду её сердце, однако из уст вырвалась горькая усмешка и сухой ответ:

— Ксанакс.

Алекс расхохоталась. Смех был звонкий, яркий и свободный, словно кто-то распахнул окно в слишком душном помещении.

— Нет, дурашка! Обнимашки!

Она не стала ждать. Сделала шаг вперёд и крепко обняла доктора. Есения вмиг растаяла. Её спина, всегда напряжённая от профессионализма, словно распрямилась. Голова упала на плечо брюнетки.

— Я так буду скучать по тебе, — пробормотала Есения в тёплый изгиб её шеи. — Я даже не знаю, как справляться со всем этим без тебя. Ты ведь моя опора.

Алекс чуть отстранилась, но лишь настолько, чтобы нежно положить руку на выпуклый живот.

— Не волнуйся, — улыбнулась она уверенно. — Я уже нашла замену. Эта девушка лучшая. Ну... после меня, конечно. Она вторая по крутости.

— Да, — кивнула Есения, улыбка стала настоящей. — Вторая, однозначно.

— У меня такое чувство, что вы быстро сблизитесь. Она правда хорошенькая. И я думаю, она бы сказала тебе то же самое, что скажу сейчас я. Ты не заслуживаешь того, через что заставляешь себя проходить. Тебе нужен перерыв. Ты слишком сильно на себя давишь. Никто не создан для такой тяжести.

Есения тихо усмехнулась усталой улыбкой.

— Говорят, давление создаёт бриллианты.

— А так же разрушает вещи.

Она не ответила. Ведь Алекс была права. Любое возражение прозвучало бы ложью.

Взгляд Алекс стал серьёзным:

— Итак... расскажешь, что тебя так выбило из колеи? Всё казалось нормальным, но после ухода мисс О'Брайен кто-то будто переключил тумблер. Что случилось?

Есения сделала глубокий вдох, который дрогнул прямо перед выдохом. Слёзы заблестели в уголках её глаз. Её бурный взгляд, обычно приглушённый, казался почти светящимся. Всё ещё неуверенный. Всё ещё потерянный. Но всё равно светящийся сквозь туман. Алекс всегда восхищалась тихой силой этой девушки.

— Я не могу сказать... — прошептала она. — Врачебная тайна, понимаешь?

Алекс кивнула.

— Но... скажу лишь, что наш разговор напомнил мне о... о нём. О Ливае. Мне всё ещё так больно, Алекс. Всё ещё больно. Я не знаю, как жить с этой болью.

Брюнетка не дрогнула. Она знала. Знала о Ливае. Знала, как он умер. Знала, как это одно отсутствие перестроило всё в мире Есении.

— Послушай... как я и говорила раньше... Я не знаю, каково это испытывать такую горечь утраты. Но знаю, что ты слишком долго отказывала себе в том, чтобы её прочувствовать. Тебе позволено взять перерыв, Есения. Возьми столько времени, сколько тебе нужно. Я лишь умоляю тебя не сдаваться. Ты всегда говоришь своим пациентам не делать этого. Ты заслуживаешь того же милосердия. Ведь на кону стоит слишком многое. Твоя жизнь.

Есения сухо рассмеялась:

— Я неплохой советчик, когда дело не касается меня самой.

— Я бы с этим поспорила, — улыбнулась Алекс перекошенной, лукавой улыбкой. — Но если тебе вдруг когда-нибудь понадобится, чтобы советы раздавал кто-то другой, ты знаешь, где меня найти. Говорят, мои шоколадные печенья приносят почти духовное исцеление. А теперь позволь подкинуть тебя до дома? Это бы сильно помогло моей тревожности.

Впервые за несколько недель, а точнее, за две с половиной недели, дамба внутри Есении дала трещину.

Слёзы хлынули. Не изящными каплями, а тихим внезапным потоком. Губы задрожали. Руки опустились по швам. И где-то глубоко внутри та туго сжатая пружина, сжимавшая её горе так долго, наконец, лопнула и вырвалась на свободу.

А вместе с ней вырвалось наружу и всё то, что она запирала внутри.