Проект Мира

Стоя у входа в парк, Мари наблюдает, как Оливер качается на качели в ожидании Нура и Мими. Нур придет с братом Миком, а Мими с мамой — госпожой Монивой. Тело отзывается болью, действие обезболивающих таблеток прошло. Она морщится, тянется к рюкзаку. Держа в руках бутылку воды и таблетки, Мари ненадолго зацикливается на них, прежде чем моргнуть и выпить. Куратор убьет её. Точно убьет. Она должна быть в организации, но Оливер... Он так хотел этой встречи, а родители не захотели отвести и присмотреть за ним самим. Либо она, либо он сидит дома. Мари сжимает в руке бутылку воды, радуясь, что костяшки пальцев целы. Если бы мама увидела, она бы точно сошла с ума.

— Извините, Мари, верно?

Обернувшись, Мари узнает Мими в розовых штанах и футболке и готова поспорить на сто ромари Мими такое не нравится. Девочка тут же оживляется, увидев Оливера и быстро уходит. Госпожа Монива оценивает её, от чего Мари сдерживает желание выпрямиться.

— Здравствуйте, верно, — она кивает и протягивает руку для рукопожатия, с бутылкой воды в другой руке. — Госпожа Монива? Рада знакомству.

— Взаимно, — они пожимают руки и Мари убирает воду в рюкзак Оли. Мари и мама Мими наблюдают за детьми, как Мими присоединяется к Оливеру на качелях, что-то увлеченно рассказывая. — Я была поражена, что Мими познакомилась с Оливером. Не подумайте лишнего, Оливер хороший мальчик, но Мими больше общалась с девочками в классе.

Как мало знает о Мими её мама, думается Мари. Мими общалась с мальчиками и девочками класса, но, насколько видит Мари и слышит, она ни с кем не дружила, так, общалась. Потому, Мари надеется, что общение с Оливером поможет Мими обрести больше друзей, хотя она может быть вредной, но из-за низких социальных навыков, а также не знания, как реагировать, действуя так, как умеет. Злиться.

— Она бойкая и спортивная, может, ей пойдет на пользу участие в каких-нибудь спортивных секциях, — задумчиво говорит Мари, получив удивленный взгляд от мамы Мими. — Ей нравится физкультура и она любит играть в волейбол. Ещё одна причина, по которой Оливер быстро подружился с Мими.

— Я... Признаться не знала.

— Йоу, Мари! — к ним подходит двадцатилетний парень с зелёными глазами, спортивного телосложения, явно следит за собой, судя по одежде и причёске, довольно весёлый и расслабленный. Нур же вздыхает, явно чувствует неловкость за поведение брата, скорее всего, боится мнения общества, возможно, его уже осудили, из-за чего у него осталась травма. Известно ли об этом Мику?

— Привет. Нур, Оли и Мими уже заждались тебя, — Мари кивает в сторону площадки. Нур с улыбкой здоровается с госпожой Монивой и Мари, быстро убегая.

— Здравствуйте, госпожа Монива. Как ваши дела?

— Здравствуй, хорошо.

Они проходят к площадке, на скамьи, чтобы быть ближе к детям. Анализ всей площадки привносит необходимого спокойствия. Мари медленно включается в разговор Мика и госпожи Монивы с темы учебы Мика, на работу Монивы, потому, Мари удивляется, когда спрашивают о её учебе.

— Как твоя учеба? Школа имени Мелиссы Азалим самая престижная и, насколько знаю, требовательная.

— У тебя брат там учится, — моргает Мари, получая невинную улыбку.

— Как тебе программа? А учителя? — интересуется уже госпожа Монива. Она выжидает ответа и Мари пожимает плечами.

— Учителя профессионалы своего дела, требовательны и строги, но учат как надо, — надеясь, что этого достаточно, Мари плавно переводит тему на знакомых ей учителей начальных классов. — Я рада, что госпожа Удино классная руководительница Оливера. Она всегда улыбается, даже когда у неё скверное настроение, не позволяет эмоциям испортить отношения с окружающими.

— Да, — протягивает Мик, закинув руки за спину. — Это единственный учитель о ком Нур может сказать что-то хорошее.

— У учителей литературы всегда какая-то особенная аура, — соглашается госпожа Монива, с улыбкой наблюдая, как Мими спускается с горки. — Когда я училась учитель литературы, вредный старик, как мы его называли за его привычку поведения, хотя ему лет тридцать тогда были, но его стиль одежды... Что-то с чем-то.

Улыбнувшись, Мари наблюдает за площадкой, пытаясь унять неясное чувство тревоги. Её руки держатся за край скамьи, царапая шероховатость. Куратор её убьет, медленно и мучительно. Желудок сводит спазмом.

С приклеенной улыбкой Мари проводит мелкого до дома, когда дети вдоволь наигрываются, а сама спешит в здание организации, неприметное обычное двадцатиэтажное здание, скрывающее за собой мрак Розмарина, его темную сторону. Она поджимает губы, быстро переодеваясь, тут же накидывая маску на лицо, поправляя перчатки на руках. Мари с заиканием сердца, будто у неё тахикардия, она знает, о как же Мари понимает, что этот день будет отвратительным. Войдя в тренировочный зал, Мари не встречает никого по пути. Её глаза сверкают и становятся голубыми. Гнев куратора ожидаем, но даже так может ошеломить. Он смотрит холодно, единственный признак недовольства хмурость, которая исчезает. Тренировка станет жёстче и Мари знает, что домой, если получится дойти, вернётся с синяками. Они сражаются в рукопашном, где куратор не сдерживает удары. Каждый удар Мари старается либо заблокировать, либо избежать. Её ответные легко встречаются и остаются бесполезными. Господин Людок ловит её ногу, когда она пытается ударить ногой в челюсть и грубо кидает вперед. Мари легко делает сальто и ловит кулак, направленный ей в солнечное сплетение.

— Агент, почему ты опоздала? — спрашивает господин Людок, когда пинает её. Куратор смотрит на неё как на грязь под своими ботинками, тренировочные манекены включаются, готовые к симуляции, когда куратор нажимает в программе на планшете, который взял у стены.

— Были неотлаженные дела, — Мари отвечает спокойно, вставая. Куратор хмыкает, ничего не говоря. С тем, как серые глаза манекенов сменяются на зеленые, Мари понимает: Ответ его не устроил. Тренировка становится беспощадной, но и Мари не лыком сшита. Она уже убивала, была на различных одиночных миссиях, как по зачистке, так и по убийству. Мари знает, на что способна. Её миссии, какие бы не были, она выполняла безупречно любым способом, кроме одной. Она старается атаковать так, чтобы не тревожить праву ногу, но куратор, видимо, замечает, потому как манекены стараются целиться именно в правую ногу, когда как целились в разные части тела. Этот продвинутый уровень Мари не должна была пытаться пройти еще месяц, но кому какая разница? Каждое движение отработано и отточено годами как в экстремальных ситуациях и миссиях, так и еженедельных тренировках. Мари с каждым болезненным ударом, которые быстрее, чем она успевает среагировать, вновь встает. Тренировочный бой, кажется Албером, когда куратор равнодушно наблюдает за тем, как её размазывают по полу.

— И как ты только смогла убить «Волчару»? — внезапно спрашивает куратор, не нуждаясь в ответе. Мари молчит, отчасти игнорируя, но слова прокручиваются в голове, повторяясь, раз за разом, когда она не успевает поставить блок, отлетая назад, упрямо вставая на дрожащие ноги. Как с такими навыками она смогла убить «Волчару»? Как? Неужели она слабее, чем думает уже есть? Мари встает и атакует с удвоенной силой, сражаясь, превозмогая усталость и истощение. Мучительно время проходить сквозь пальцы, она упрямо стоит, когда последний манекен падает и поднимает глаза на господина Людока, записывающее время, результат и всё, что он обычно записывает в планшет. Его кивок становится благословением и Мари сухо прощается. Она отточенными движениями принимает душ, быстро переодевается и отслеживает время на глофоне. Домой она бежит по крышам, зная, как правильно избегать взгляда камер и не попасться на глаза чересчур бодрым прохожим снизу. Мари спускается с соседнего здания и через переулки проходит к своему подъезду, поднимаясь на нужный этаж. Ноги её дрожат, всё чего она хочет это кровать и сон. Она входит в квартиру и медленно моргает, хмурясь на обувь родителей. Мама должна быть у подруги, а папа на ночной смене. Мари удивленно вздыхает, когда мама выходит из кухни с недовольным лицом, чье разочарование может пробить ту планку, которая уже автоматически установлена у родителей. Серые глаза встречаются с холодными и разочарованными голубыми. Мамин взгляд «Я в тебе разочарована» слишком знаком, но ранит как впервые. Мари проходит на кухню, царапая указательным большой палец, отчаянно желая казаться сильней и спокойнее, подавляя усталую дрожь в болеющих конечностях, морщась, пока мама и папа не видят её сломленного состояния. Папа сидит за столом понуро, он же должен быть на работе, так почему папа здесь? Отдых — это хорошо, но почему именно сейчас... Они никогда не поймут. Прикусив язык, она делает медленный вздох. Они никогда не понимали и не хотели понимать, иначе бы... Всё было лучше. Мари хочет спать. По больше, подольше. Мари устала, а действие обезболивающего медленно проходит.

— Где ты была, Мари?

— Мама, я подрабатываю, — говорит Мари и понимает, что не то, что нужно. Совершенно не то. Мама кардинально меняется в лице не в лучшую сторону. Она выглядит разъяренной и на грани того, чтобы её ударить, если судить по тому, как сжимаются и разжимаются ладони.

— Подрабатываешь? Подрабатываешь?! — шипит не хуже змей, вцепившись в стол. — Тебе будет тринадцать через неделю, Мари! Какая подработка?! Кем ты подрабатываешь?! Скажи, что мы сделали не так, где мы провинились? Мы даём тебе много свободы, недостаточно карманных денег?

Сдержавшись, чтобы не сказать, что ей карманные деньги не дают в принципе, Мари молчит, сохраняя невозмутимость. Её сердце обливается кровью, она сжимает руки на ногах, отчаянно твердя, что то, что мама говорит не причиняет ей боль. Это не навернувшиеся слезы, это Мари редко моргает, что глаза начинают слезиться.

— Где мы провинились, что у нас есть ты? — раскаянно спрашивает мама и Мари слышит звук бьющегося стекла. А может, это она сама разбилась на осколки.

— Виолетта, что ты говоришь?! — ужасается папа и расцветает надежда в груди, что её слова не правда, сказанное лишь в пылу эмоций, чтобы задать побольнее. — Нельзя говорить такие вещи при детях!

Треск стекла становится громче. Мари ошеломлённо смотрит, как папа подходит к маме, пытаясь её успокоить, находящуюся на грани слёз и хочет спросить. А как же она? Мари ведь ваша дочь. Папа не отрицает слова мамы. Он не отрицает всё то, что она сказала. Они забывают о том, что Мари сидит перед ними, ругаясь друг с другом, перекидывая вину за то, что Мари стала такой.

Какой? Какой она стала? Их голоса становятся громче, и треск стекла в ушах не утихает. Так... Больно. Будто её вновь избили, пристрелили и вытащили пулю без обезболивающих.

Бесшумно покидая кухню, со слезами на глазах так и не пролитых, она чувствует, как дыхание становится поверхностным. Должна ли она применить глаза скорби? Теперь они будут называться так. Мари проходит в темных коридор и растерянно моргает, видя, как из двери выглядывает Оли.

— Мари? — тихо шепчет он, выходя из комнаты. — Почему мама с папой поругались?

Горло сковывает. Она хочет сказать, что из-за неё, но не может. Мари бы использовала глаза скорби, но она обещала Оли, что не будет, не при нем.

— Мари, почему ты плачешь? — испуг так явен, что стыд пожирает её. Она качает головой, закрыв лицо руками, вытирая нескончаемые слезы на грани использования глаз скорби. Оливер хватает её за руку и Мари сдерживает рефлекторное желание атаковать. Нет. Никогда она не поднимет руку на Оливера. Они заходят в какую-то комнату и присмотревшись, Мари понимает, что это её комната.

— Это мама и папа тебя обидели? Хочешь я на кричу на них? Они кричали на тебя? Тебе больно? Давай я почитаю тебе снежную деву?

Делая медленные вдохи и выдохи Мари заставляет себя успокоиться, игнорируя заикающееся сердце. Звук в ушах битого стекла становится тише, а голос Оливера слышится громче. На губах появляется самая обезоруживающая улыбка. Она мягко кладет руку ему на плечо, пока они сидят на заправленной кровати.

— Спасибо, Оли. Я в порядке. Помнишь, как мошкара в глаз попадала?

— Уфф, это было так больно! Я думал умру! Но ты смогла её вытащить, — мелкого заметно передёргивает, а на лице появляется отвращение.

— Да, и мне тоже не повезло с ней. Из-за чего я и плакала. А мама с папой... Они расстроились из-за меня, — признается Мари, проигнорировав укол в груди.

— Из-за такой мошкары ругаться? Мари, мне не шесть лет. Я не поверю.

— Да, ты прав, тебе уже не шесть. Иди спать, Оли, завтра в школу и мама с папой будут недовольными, если узнают, что ты не спишь. Они... Успокоятся и всё будет как прежде, — улыбнувшись, Мари кивает. Она проводит Оливера до комнаты, убедившись, что он точно лег спать закрывает его дверь и тихо возвращается в свою, отметив, что ругань стала намного тише, подойдя к завершению. Никто к ней так и не подошел. Хорошо это или нет, Мари не знает.

Проснувшись раньше... Зачем она себе врёт, Мари толком и не спала от нервозности, сожалея. Слова родителей прочно заели в голове, будто черви пожрали её мозг. Мари смотрит на время и встаёт. Она выполняет всё упражнения без запинки, в общей сложности на упражнения, душ, завтрак и последующую чистку зубов уходит час. Пока она завтракала макароны варится в кастрюле и пятнадцать минут проходит к тому моменту, как она переодевается в школьную форму и собирая волосы со второй попытки. Мари надевает фартук, откидывая макароны, промывая их холодной водой и заправляя растительным маслом. Она нарезает лук и морковь, обжаривая их в минимальном количестве масла, добавляя нарезанные кусочки мяса, тут же посыпав специями и солью. Под конец она добавляет сливки и доводит до готовности. Мари выключает газ, убирает и моет посуду, ставит электрический чайник, отслеживает наличие заваренной заварки и снимает фартук. Мари заходит в свою комнату, проверяя сделанное ещё на других уроках домашнее задание, складывает нужные предметы. Она уходит за пять минут до звонка будильника родителей и за час до того, как Оли выйдет из дома. Мари проходит на детскую площадку прямо перед приездом и садится на качели, ставя на колени рюкзак. Она вдыхает прохладный воздух, руки её слегка дрожат. Мари может гордиться тем, что воздержалась от глаз скорби, но эти эмоции подавляют. Всегда ли так было? Голубое небо, необъятное и такое свободное, даже невинное, по-своему прекрасное и живописное, вызывает тоску.