Без цензуры

Карина провалилась в сугроб по пояс, отчаянно цепляясь за ствол замёрзшей сосны.

— Ты специально выбрал этот маршрут, сученыш? — зашипела она, выдирая ногу с характерным чмоком.

Громов, шагавший впереди, даже не обернулся:
— Да. Мечтал увидеть, как журналистка тонет в снегу.

— Иди на... — её очередной шаг превратился в пируэт, и она шлёпнулась лицом в снег.

Он наконец остановился, скрестил руки:
— Ну что, принцесса, нужна помощь?

Карина плюнула снегом:
— Умри. Желательно молча.

Но когда он протянул руку — взяла её. И тут же использовала как рычаг, чтобы пнуть ему под колени. Громов рухнул рядом, осыпав её снежной горкой.

— Вот теперь мы квиты, — она оскалилась.

Его рука внезапно обхватила её шею, притянула так близко, что их носы столкнулись:
— Если выживем — напомни мне тебя отшлёпать.
— Мечтай, импотент.

Карина тяжело дышала, лёжа в сугробе лицом к холодной, предательской реальности. Из носа капала вода, в ботинке плескалось маленькое озеро, а где-то в ушах ещё звучал ехидный голос Громова:

— «Ну что, принцесса, нужна помощь?»

Она зашипела, как проклятая кошка, вытирая лицо варежкой и при этом измазывая его ещё больше:

— Чтоб ты лопнул от самодовольства.

— Уже почти, — ответил он, всё ещё лежа рядом, словно им обоим просто не терпелось принять участие в соревновании «Кто замёрзнет первым».

Карина попыталась встать, но вместо этого соскользнула обратно прямо ему на грудь. Он ойкнул, но не отодвинулся.

— Устраиваешься, как дома, да? — пробормотал он, поправляя шапку, которую сугроб попытался сожрать.

— Ага, считай, что это моя уютная студия в аду.

— Тогда я твой сосед.

Карина уставилась на него исподлобья:

— Ты даже для ада слишком... громкий.

— Ты же ещё не слышала, как я храплю.

— Да чтоб я умерла раньше.

Он фыркнул, встал, стряхивая снег с куртки — и с неё заодно.

— Вставай, снежная баба. У нас, на секундочку, террористы, пленные и потенциально взрывоопасная развязка впереди.

Карина вскинулась, будто её ударили током:

— Да ну?! А я-то думала, мы просто на романтической прогулке. С элементами насилия.

Он ухмыльнулся, двигаясь дальше по тропинке, которая с каждой секундой всё больше напоминала маршрут самоубийцы. Карина ковыляла за ним, ловя ртом проклятия и воздух.

— Если я умру от пневмонии, ты на мои похороны придёшь?

— Конечно. С табличкой: "Говорил же — надень нормальные ботинки".

— Тебя с ними и похоронят, понял?!

— Ты бы лучше берегла дыхание, а не тратила его на угрозы, от которых у меня в штанах ни одного мурашки.

Она почти зарычала. Но тут — очередной подлый корень, и Карина снова полетела, на этот раз прямо в Громова. Они оба рухнули в сугроб, захватив собой поллеса и собрав снежную лавину не хуже той, что в Альпах.

Он оказался под ней, снова. Похоже, судьба хотела, чтобы эта женщина буквально сидела у него на шее. В этот раз — на бёдрах. Он застонал.

— Ты сядь поудобнее, может, кофе закажешь?

— Заткнись, пока я не согрелась.

Он поднёс руки к её талии — сначала будто бы хотел оттолкнуть, но замер. В глазах — странная смесь: раздражения, интереса и... притяжения?

— Скажи честно, тебе вообще холодно? Или ты просто любишь сидеть на мне без причины?

Карина склонилась к нему, их лица были в опасной близости, дыхание обжигало, несмотря на минус за бортом.

— А ты всегда такой зануда, или это у тебя с рождения?

— Это я ещё флиртую, представляешь?

— Боже, кто тебя этому учил? Зеки?

— Да. И ты сейчас у меня на зоне.

— Ну тогда сиди тихо, начальник. Я главная.

— Напомни, почему я тебя не бросил в том сугробе?

— Потому что ты тайно влюблён.

— Скорее — мазохист.

Карина всё-таки поднялась — с грацией беременной козы на льду — и пошла вперёд.
Он медленно поднялся, отряхнулся и двинулся за ней.

— Если мы выживем, я тебя убью.

— Если мы выживем — я сама от тебя сбегу. На Кубу. И начну новую жизнь. Без снега. Без тебя. Без сраных флешек и складов смерти.

— На Кубу? Тебя там съедят.

Она оглянулась и хмыкнула:

— Ну и что. Зато красиво.

И пошла дальше. Вперёд. В неизвестность. В ловушку. В жару крови и снега.

А он — пошёл за ней.

Потому что, черт возьми, кажется, она была его самым безумным решением. И самым правильным.

Заброшенная охотничья изба больше напоминала грибницу садиста:
- Дыра в крыше (идеально для снега на лицо)
- Одно одеяло (с запахом медвежьей мочи)
- Бутылка самогона (единственный плюс)

Карина тряслась от холода, пытаясь разжечь печь. Громов, скинув мокрую футболку, растянулся на нартах, демонстративно зевая:
— Ну что, тёпленькая, делись одеялом.

— Умри. — Она швырнула в него полено.

Он поймал одной рукой:
— Сначала согрейся.

— Как?!

— Разденься.

Она замерла, ожидая похабной шутки. Но он уже доставал сухую одежду из рюкзака:
— Твой размерчик.

— Откуда?!

— Анна дала. Предупредила, что будешь ныть.

Карина в ярости схватила свитер... и заметила розовые зайчиков.

— Сука!

Громов впервые искренне рассмеялся.

Карина в ярости дёрнула свитер из рук Громова. Зайчики, розовые, ушастые, и почему-то с сердечками, безмолвно издевались с ткани. Он, сволочь такая, ржал.

— Ты в сговоре с ней, да?! — Карина потрясла свитером, будто хотела совершить акт священного изгнания демонов.

— Слушай, был и ли этот вариант или камуфляж с оленями в позе дзюдо.

— У тебя больной вкус.

— Спасибо, я горжусь.

Она зарычала и всё-таки натянула свитер. Он оказался тёплым. И мягким. И... в нём даже пахло приятно. Черт побери. Анна, конечно, стерва, но не идиотка.

Тем временем Громов уже устроился у печки, которую она так и не смогла зажечь. Он ловко подбросил дрова, щёлкнул зажигалкой — и пламя вспыхнуло, как по заказу. Карина смерила его взглядом:

— Ты точно не ведьмак?

— Секретный курс: "Печник ФСБ". Диплом с отличием.

Она опустилась рядом, вытянула ноги к огню. Снег с ботинок начал таять, превращаясь в маленькие лужи на полу. Громов молча пододвинул к ней кружку.

— Что это?

— Самогон. Из ягод. Возможно, из живых.

— Прекрасно. А я только мечтала сдохнуть красиво.

Он пожал плечами:

— Это поможет согреться. Или забыть, где ты.

Карина сделала глоток. Обожгло до ушей. Прокатилась волна жара, мозг чуть не вышел в астрал. Она закашлялась:

— Ты меня убиваешь!

— Не-а. Только медленно привыкаешь.

— К чему?

Он посмотрел на неё серьёзно, почти тихо:

— К тому, что всё идёт по жопе. Но мы всё равно идём дальше.

На секунду повисла тишина. Только потрескивала печка, и где-то с крыши капало — снег подтаивал, словно и он слушал.

Карина отвернулась. Ей не хотелось признаваться, но она боялась. Боялась, что за этим складом будет не конец, а очередной виток безумия. Что Громов... исчезнет, как исчезали все, кому она верила.

Он заметил. Он всегда замечал. Потянулся, накинул то самое вонючее одеяло ей на плечи. Карина замерла. Она даже не могла возразить. Только буркнула:

— Подвинься. Там дыра.

— Там тоже. Так что либо на меня, либо под стол.

Она поворчала, но всё же устроилась рядом, плечом к его плечу, коленом к его бедру. Одеяло натянули на двоих. Внутри стало теплее. Или это алкоголь. Или... чёрт его знает.

— Если кто-то сейчас за нами следит, — проворчала Карина, — он решит, что у нас тут роман.

Громов зевнул:

— Пусть решает. А то я устал объяснять, почему я не пристрелил тебя после первой встречи.

— Потому что я секси.

Он усмехнулся:

— Потому что ты умеешь пинать в колено так, что у меня до сих пор фантомные боли.

Она улыбнулась. Настояще. Впервые за долгое время. А потом, под пьяный шёпот печки, под стук капель по крыше, они замолчали.

И тишина вдруг не показалась страшной.

Карина проснулась от горячего дыхания на шее.

— Громов, если это ты — я тебя кастрирую.

— Спи, стерва, — прохрипел он во сне, бессознательно притягивая её ближе.

Она замерла. Его тело обжигающе горячее после переохлаждения, рука тяжело лежит на её талии.

"Чёрт... Он же ранен..."

Карина осторожно приподняла его ладонь... и он резко перевернул её, прижав к нартам!

— Ты опять копаешься в моих вещах? — голос хриплый от сна.

Она не дышала, чувствуя его бёдра между своих.

— Я искала спички.

— Врать — не твой конёк.

Его губы в сантиметре от её уха.

Карина сглотнула. Пульс ударил в виски, как сирена тревоги. Его голос, ещё с хрипотцой сна, прошёлся по позвоночнику, как шершавый шёлк.

— Отвали, Громов.
Попытка оттолкнуть его — жалкая. Он даже не шелохнулся, только усмехнулся у её шеи, тёплым выдохом расплавляя остатки здравого смысла.

— Ты сама ввалилась ко мне под одеяло, напоминаю.
— Это был вопрос выживания.
— А теперь ты хочешь выжить или... почувствовать, что жива?

Она резко повернула голову — столкнулась с его глазами. Близко. Слишком. Там — тьма, боль, вино и порох. И искра. Такая же, как в ней. Безумная, неправильная, притягательная.

— Ты больной.
— А ты вкусная, когда злишься.

Его пальцы прошлись по её бедру, легко, как будто случайно. Но ничего случайного не было. Она задержала дыхание. Пальцы замерли. Он ждал. Один её взгляд — и он остановится. Или пойдёт дальше.

Карина не моргнула.

Громов рванулся — и его рот прижался к её шее. Горячо, дерзко, жадно. Она выругалась сквозь зубы — и выгнулась навстречу. Ответ был телом, не словами. Его рука заскользила под свитер, и кожа вспыхнула, будто под ней не кровь, а бензин.

— Твоим зайчикам это не понравится, — прошипела она сквозь стон.

— Зайчики уже всё видели.
— Извращенец.
— Ты знала, на кого ложишься.

Он прикусил мочку уха. Она вцепилась в его спину, и всё внутри сорвалось с тормозов. Мир снова стал безумным, но теперь — горячим, влажным, живым. Ни мины, ни выстрелов, ни врагов.

Только они.

На этих проклятых нартах, под вонючим одеялом, в сердце снегопада.

И это был первый раз, когда Карина не хотела ничего объяснять. Не думать. Только чувствовать.

уха.

Хлопок — где-то снаружи ломалась ветка.

Они замерли.

— Кто-то там...— прошептала она.

— Знаю. — Он медленно провёл рукой по её бедру к пистолету. — Готова?

Карина вдохнула:
— Да.

Выстрел разнёс тишину

Громов метнулся к двери, босиком, полуголый, как дикий зверь. Карина вскочила, наспех натянув свитер с чёртовыми зайчиками — в нём было жарко, липко от чужого тела и... страшно уютно.

Он жестом велел ей остаться.

— Если это ловушка... — она сделала шаг.

— Тогда мы играем без правил.

Он распахнул дверь — и в избу влетел снежный вихрь. В полумраке за порогом не было видно никого... но следы на снегу тянулись к заднему входу.

Громов метнул взгляд:
— Обходят. Умно.

Карина уже обула ботинки. Взяла охотничий нож со стены — он показался ей легче, чем совесть.

— Пошли.

Они выскользнули через окно, нырнули в кусты.

Пульс грохотал в ушах. Адреналин выбил из памяти всё, кроме одного: их только что пытались убить — снова. А они ещё не успели даже поцеловаться.

— Слева! — Громов рванул Карину вниз.

Пуля свистнула над их головами.

Он отполз, прижал её к себе, шепнул на ухо:
— Теперь точно в долгу.

Она стиснула зубы:
— Заткнись. Живым останемся — с меня должок.

— Ого. С тебя — всё.

Она посмотрела в его глаза — и на секунду в них не было войны. Только безумная, невыносимая жажда жить. Вместе.

И тогда Карина кивнула:
— Выживем. Обязательно. А потом... ты точно пожалеешь.

Он усмехнулся:
— Уже начинаю.

Снег вспыхнул светом фар. Наступление началось. И они — вдвоём — снова были в игре.

На пороге охотничьей избы лежал мёртвый волк.

Большой, чёрный, с выпавшим языком и застывшими глазами, в которых ещё плескалась последняя жуть — будто зверь умер не просто от пули, а от чего-то гораздо страшнее.

Карина застыла.

— Это... ловушка?

Громов подошёл ближе, приподнял голову зверя за загривок.

— Нет. Это метка.

Ошейник. На нём — кожаная бирка, а под ней — сложенный пополам, насквозь промокший от крови листок.

Громов фыркнул, швырнул волка обратно в снег и пнул с такой яростью, будто зверь был личным обидчиком.

— Егоров. Метит нас, как дичь.

Карина развернула записку. Чернильные буквы расплылись, но смысл — как удар в живот:
«Следующий будет с радиоактивным йодом. Сдавайтесь.»

— Псих. Блефует, — прошипела она и скомкала бумагу, как мусор.

Громов не ответил. Он смотрел в одну точку, бледный. По его лицу впервые пробежала не ярость, не сарказм, не стальная решимость, а... что-то болезненно личное.

— Он не блефует.

Карина прищурилась:
— Ты чего...

— Это оружие моего отца. — Голос Громова стал глухим, будто его душили. — Он разработал его ещё в 90-х. Генетически модифицированное соединение. Лёгкое, незаметное. Смерть — за часы.

— Ты шутишь.

— Он повесился в гараже, когда понял, что это попадёт не туда.

Карина замерла. Проглотила ругательство. Всё, что знала об этой войне, об их врагах, вдруг стало глубже, темнее и куда безумнее.

— Ты знал. Всё это время — знал?

— Нет. Я надеялся, что Егоров не доберётся до архивов. Но он добрался.

Молчание повисло, как топор. В тишине слышно было, как потрескивает снаружи сосна под ветром. Волк больше не пугал. Он стал символом — чётким, как прицел на лбу.

Карина прошла вглубь избы. Достала со стола бутылку самогона — последнюю.

— Значит, у нас простой план. — Она выдернула пробку зубами и протянула бутылку.

Громов взял.
— Убить его первым.

— Сделать это красиво.

— И желательно не умереть.

Они выпили. Без тостов, без шуток, с пониманием, что эта ночь может быть последней.

Карина кивнула, вытирая губы рукавом:
— Если я сдохну — сожги меня. Вон тем поленом.

— Если я сдохну — забери мой нож. Он дорогой.

— Если ты выживешь — найди нормальной женщиной.

— Нет. После тебя — никого. Я к стандарту привык.

Карина рассмеялась. Горько, зло, по-настоящему.
Потом повернулась к двери и сказала:

— Вперёд, волкодав. Пора дать Егорову повод пожалеть, что он родился.

И снег снова хрустнул под их шагами.