глава 9. По разные стороны берега
Дом больше не гудел от музыки. Теперь в нём стояла тяжёлая тишина, прерываемая только резкими окриками Зигфрида:
— Снова не та нота! Ты что, не слышишь?
Скрипка так и осталась для Эйры чужим, неудобным предметом. Каждый раз, когда она брала её в руки, пальцы становились деревянными, а смычок — непослушным, будто жил своей жизнью.
Зигфрид сидел рядом, сжав кулаки на коленях, его лицо искажалось от досады:
— Опять этот фальшивый звук! Ты специально?
Эйра молча опускала глаза, но не из покорности — просто ей было нечего сказать. Она не слышала музыки в этих нотах, не чувствовала её, как чувствовала в пианино.
— Повтори! — гремел старик, стуча костяшками по пюпитру.
Эйра вздрагивала, но молча переставляла пальцы на гриф скрипки. В её глазах, обычно пустых, теперь мелькало что-то новое - упрямство.
Зигфрид видел это. И бесился.
Раньше она была его ученицей — тихой, послушной, погружённой только в музыку. А теперь...
Теперь, едва закончив играть, она тут же хватала телефон (подарок от Юргена на день рождения) и листала сообщения от той рыжей заики из школы. Смеялась - смеялась! - хотя раньше даже улыбаться не умела. Писала в ответ какие-то каракули.
— Эйра! — старик ударил тростью о пол. — Мы репетируем!
Она медленно подняла на него глаза — и впервые за всё время не испугалась.
— Я устала, — сказала чётко.
Зигфрид почувствовал, как ярость подкатывает к горлу.
— У тебя нет права уставать! — прошипел он. — Через три месяца — свадьба у дочери Штрауса. Ты должна играть так, чтобы все ахнули!
Эйра сжала губы.
— Я играю.
— Недостаточно хорошо!
Девочка вдруг резко встала, отчего ножка стула противно скрипнула по полу.
— Я хочу к Лиси.
Зигфрид онемел. Она только что осмелилась ему перечить?
— Ты пойдёшь к этой девчонке, когда заслужишь право на отдых! — голос его дрожал. — Я не позволю тебе променять музыку на... На эту пустую болтовню!
Эйра замерла. Потом медленно, слишком медленно, положила скрипку в футляр.
— Я не хочу играть сегодня.
Постепенно Лиси научила Эйру бунтовать. Раньше Эйра даже не задумывалась, что можно просто не захотеть играть, что можно сказать «нет» и не сломаться от страха. Но Лиси, с её огненными косами и дерзким смехом, смотрела на мир иначе.
— Ты что, боишься, что он тебя съест? — фыркала она, когда Эйра робко упоминала Зигфрида. — Он же старый и злой, но не всесильный. Если ты перестанешь бояться, он ничего не сможет сделать.
Лиси не боялась наказаний. Её мать могла отобрать телефон, а учителя — поставить двойку, но рыжая заика только отчаяннее сверкала глазами:
— Ну и что? Завтра будет новый день. А если молчать, так и проживёшь, как тень.
Эйра слушала и чувствовала, как внутри что-то медленно выпрямляется. Лиси научила её не только спорить — она показала, что можно хотеть. Хотеть гулять вместо репетиций, смеяться вместо покорного молчания, жить, а не просто существовать. И когда Эйра впервые сказала Зигфриду «я устала», она наконец почувствовала вкус свободы — горький, как слёзы, и сладкий, как смех Лиси.
Поэтому теперь Эйра просто ушла. Зигфрид остался один, сжимая подлокотники кресла так, что узловатые пальцы побелели.
Она уходила. Не просто из комнаты — от него.
А ведь он... Он умирал. У него не было времени ждать, пока она наиграется в дружбу.
Юрген, стоявший в дверях, осторожно кашлянул:
— Может, дать ей передохнуть?
— Закрой рот! — Зигфрид резко повернулся к нему. — Ты тоже её балуешь! Она забывает, кто дал ей всё!
Юрген не стал спорить. Но в его взгляде читалось то, что Зигфрид ненавидел больше всего — жалость.
***
Эйра сидела на крыльце, прижав колени к груди, и смотрела, как ветер гоняет по дороге оранжевые листья. В кармане жужжал телефон — Лиси опять слала смешные картинки. Эйра достала квадрат Энцо и провела пальцем по нарисованным линиям.
Вдох.
Задержка.
Выдох.
Ей хотелось играть. Но не так, как требовал Зигфрид — с остервенением, с болью, с яростью. А он не понимал. И никто не понимал. Кроме, может быть... Лиси.
Эйра достала телефон и набрала сообщение: «Приходи завтра. Я сыграю тебе что-то».
Не экзаменационную программу. Своё. То, что рождалось у неё внутри, когда она думала о дружбе, о свободе, о... жизни.
А Зигфрид пусть злится. Она больше не боялась.
***
Юрген, в очередной раз провожая Эйру, застал в школьном коридоре Лиси, когда та неслась куда-то, размахивая рюкзаком.
— Лиси, — остановил он её, понизив голос, — подожди минутку, нам надо поговорить.
Она нахмурилась, но убегать не стала.
— Понимаешь, тут такое дело... У Эйры экзамен, она должна сыграть перед одним важным человеком из мира музыки, — сказал Юрген прямо. — Это её шанс. Единственный. Если она провалится — всё, конец, никакой карьеры, никакого будущего в музыке.
Лиси скрестила руки.
— А она хочет?
— Хочет. Просто не понимает, что теряет, — Юрген провёл рукой по лицу. — Зигфрид… Он ведь не вечен. И если Эйра не станет ученицей Штрауса, то после смерти Зигфрида у неё просто не будет ни покровителей, ни денег, ничего.
Лиси закусила губу. Она знала, что Эйра боится будущего. Боится остаться одна.
— П-получается, если она с-сдаст экзамен…
— Тогда у неё будет выбор. Штраус даст ей возможности, о которых мы с тобой даже не мечтаем. Она сможет играть где угодно. Или не играть, если передумает. Но сначала — этот экзамен. Пожалуйста, помоги, ты ведь её подруга и желаешь ей только лучшего, правда?
Девочка задумалась. Потом резко кивнула.
— Х-хорошо! Я з-заставлю её р-репетировать.
Юрген улыбнулся.
— Не «заставлю». Убеди.
— О, убеждать я умею! — блеснула глазами Лиси.
И с этого момента она стала другой Лиси — не той, что таскала Эйру гулять вместо занятий, а той, что заставляла её играть до седьмого пота. Теперь, едва Эйра брала в руки телефон, Лиси тут же хватала её за руку:
— Нет-нет-нет! С-сначала играть, п-потом — п-переписка!
Она превратилась в маленького надзирателя.
— З-Зигфрид п-прав, — убеждала она, усаживая Эйру за ноты, — т-ты д-должна играть л-лучше всех!
Эйра смотрела на неё с немым укором. Это было предательством.
Но Лиси лишь подмигивала:
— П-потом п-поболтаем! Обещаю!
Зигфрид наблюдал за этим со смешанным чувством. Кажется, он победил. Но почему победа не приносила радости?
Каждый раз, когда Эйра покорно брала скрипку, её глаза становились пустыми — как раньше, до Лиси.
— Ты играешь технично, без души, — как-то бросил он, и тут же пожалел.
Эйра впервые за всё время резко опустила смычок.
— Потому что ты этого хочешь, - тихо ответила она и продолжила заниматься, больше даже не взглянув на него.
Зигфрид онемел.
***
Наконец, подобрался долгожданный день свадьбы. Золотой зал ресторана «Империал» сверкал, как драгоценная шкатулка. Хрустальные люстры, отражаясь в зеркальных стенах, рассыпали по паркету тысячи бриллиантовых бликов. На столах — белоснежные скатерти, фарфоровые сервизы с гербом заведения, серебряные подсвечники с мерцающими свечами. В воздухе витал тонкий аромат трюфелей, устриц и дорогого шампанского.
Гости — сливки общества — переливались шелками и бриллиантами. Дамы в платьях от кутюр с декольте до середины живота томно обмахивались веерами; кавалеры в смокингах с платиновыми запонками обсуждали последние аукционные сенсации.
И среди этого блеска — Зигфрид. В тёмно-синем атласном смокинге, с платиновой булавкой в галстуке, он восседал за главным столом, вместе с семьёй молодожёнов, как монарх на троне. Его пальцы — уже не так уверенно, как раньше, - перебирали край фужера, но осанка оставалась безупречной.
— Дорогой маэстро! — к нему ринулась графиня фон Штайн, распространяя шлейф духов «Шанель №5». - Вы просто обязаны сыграть сегодня! Хоть пару тактов!
Зигфрид милостиво улыбнулся.
— Для вас, графиня, всё что угодно, — он нарочито медленно вынул из кармана золотое перо и расписался на её салфетке.
Рядом теснились другие: дирижёр Венской оперы (который когда-то завидовал его славе), владелец галереи «Рихтер» (умолявший продать хоть одну скрипку из коллекции), даже мэр — все жаждали его внимания. И он давал его — щедро, как в старые времена, наслаждаясь каждым взглядом, полным почтения (или затаённой зависти).
А в углу, за тяжелыми бархатными портьерами, стояла Эйра. В белом платье с жемчужными пуговицами (Зигфрид лично выбирал — «Ты должна выглядеть безупречно!»), она напоминала невесту, обречённую на этот брак со скрипкой. Её пальцы цепенели на грифе, но не от волнения — от страха.
Сквозь гул голосов донеслось:
— А где же ваша протеже, маэстро? Мы слышали, она играет, как ангел!
Зигфрид повернулся, сияя, и махнул рукой:
— Эйра! Выходи!
Шёпот пронёсся по залу. Все головы повернулись к портьерам.
А она... Она сделала шаг вперёд. Навстречу своей пытке.
- Не бойся, - прошептал Зигфрид, неожиданно для себя смягчив голос. Его пальцы слегка дрожали, когда он поправил галстук Эйры - привычный жест, ставший почти отцовским.
Эйра не ответила. Она стояла, сжимая скрипку слишком крепко, её взгляд скользил по толпе, цепляясь за детали - блики на хрустальных бокалах, узор на паркете, ритмичное мерцание свечей. Шум голосов сливался в один гулкий поток, от которого хотелось закрыть уши.
Но когда Зигфрид осторожно коснулся её плеча, она не отстранилась. Вместо этого повернула голову, уставившись ему в рот - так ей было проще понимать слова.
— Сыграй. Со мной, — произнесла она чётко, по слогам, как будто пробиралась сквозь густой туман.
Зигфрид замер. Его брови поползли вверх.
— Я? — он фыркнул, но в голосе уже не было привычной резкости. — Мои руки...
Он не договорил. Потому что Эйра вдруг протянула ладошку и коснулась его пальцев — быстро, робко, как будто проверяя, реально ли это.
Молчаливый вопрос.
Молчаливый ответ.
Гости аплодировали, кричали «браво», но Эйра их не слышала. Она видела только пианино - тихую гавань в этом море шума. А когда Зигфрид сел за инструмент, что-то щёлкнуло. Его пальцы, ещё минуту назад дрожащие, вдруг обрели силу. Он ударил по клавишам - резко, властно, как будто бросал вызов своей собственной немощи.
А Эйра...
Она прижала скрипку к подбородку и закрыла глаза. Играла не по нотам, вопреки бессчётным количествам уроков. Она играла так, как чувствовала. Короткие, рваные вскрики, паузы, когда слова были не нужны. Громко, когда боль становилась невыносимой. Тихо, когда мир на секунду становился безопасным.
Это не было идеально, но это было правдой.
А в толпе Карстен побледнел. Потому что то, что звучало сейчас, нельзя было повторить. Нельзя было подделать. Это был разговор - без слов, без лжи, без масок. Между тем, кто забыл, как быть человеком, и тем, кто никогда не умел притворяться.
Зал замер, кажется, люди даже боялись дышать. А когда последняя нота растаяла в воздухе, разразился овация.
Штраус подошёл к ним, сияя:
— Браво, Рейтер! С сегодняшнего дня Эйра — наша новая солистка!
Но Эйра не слушала его, как не слушала и другие поздравления, которые всё пребывали и пребывали с разных сторон. Она искала глазами Лиси.
Та сама неожиданно возникла рядом, прыгая от восторга:
— Я ж-же г-говорила! Ты с-смогла!
Эйра вдруг поняла — Лиси не предавала её. Она верила.
А Зигфрид... Он смотрел на свою юную ученицу — гордую, живую, свободную — и впервые не чувствовал гнева.
Они снова были командой. Но теперь — на её условиях.
***
Тем временем за несколько километров от праздника Павла, уже несколько недель подряд сидя в своей крошечной съёмной квартире, пыталась разыскать прежнюю семью Эйры. Наконец, ей чудом удалось достать адрес. Дом был маленьким и ещё более обветшалым, чем при визите Зигфрида: облупленный, накренившийся в правую сторону.
Павла, стиснув зубы, постучала в облезлую деревянную, которая когда-то была выкрашена белой краской. Ей открыла всё та же немолодая женщина с усталыми глазами и светлыми, как у Эйры, прядями, выбивающимися из небрежного пучка.
— Вы… Мать Эйры? — резко спросила Павла, уже готовясь к праведному гневу.
Женщина медленно покачала головой.
— Бабушка.
Павла на мгновение сбилась с ритма, но тут же перегруппировалась.
— Это не меняет сути, вы отдали её чужому человеку! Свою кровь! Как вы могли!?
Женщина вздохнула и отступила вглубь коридора, жестом приглашая гостью войти. В квартире пахло лекарствами, сыростью и сигаретами.
— Садитесь.
Павла мельком взглянула на грязный диван и предпочла остаться на пороге.
— Объяснитесь.
— Что тут объяснять? — женщина опустилась на стул, будто ноги её больше не держали. — Моя дочь, мать Эйры, сбежала, когда девочке и года не было. С каким-то... Я даже не знаю, как его назвать. Она оставила только жалкую записку: «Не ищите», — женщина горько усмехнулась. — Я и не пыталась.
— Но отдать ребёнка…
— Я не отдавала. Я выбирала, — голос её внезапно окреп. — У меня не было денег на учителей, консерватории. Я просто не могла помочь её таланту расцвести, а у господина Рейтера всё это было. Я знала, что он вырастит из неё гения, а здесь, со мной, она бы попросту сгнила.
Павла сжала кулаки.
— Вы могли бороться!
— За что? — женщина резко подняла на неё светлые, почти прозрачные глаза. — За нищету? За то, чтобы она в шестнадцать лет мыла полы в кафе, толком не окончив школу, как я? Нет. Я отдала её ради будущего.
Павла почувствовала, как почва уходит из-под ног.
— Она несчастна. Он ломает её, делает из неё... Свой инструмент...
— Нужно чем-то жертвовать. А счастье - это что, по вашему? — женщина встала, внезапно выпрямившись. — Свобода? Так она её получит, когда станет виртуозом. А пока - она учится. И Зигфрид даёт ей больше, чем я когда-либо смогла бы.
Павла отвернулась.
— Вы просто оправдываете свою трусость.
— А вы лезете не в своё дело.
Молчание повисло, как нож.
Павла резко развернулась к двери.
— Я её заберу!
— Попробуйте, — усмехнулась женщина. — Только учтите: если вы разрушите её будущее - это будет ваш грех. Не мой.
Павла хлопнула дверью.
Она уже знала, что делать дальше.
***
Эйра и Лиси сидели на качелях в школьном дворе, лениво раскачиваясь и обсуждая последние сплетни. Солнце уже клонилось к закату, а Юргена всё не было.
— М-может, он з-задержался? — предположила Лиси, но Эйра лишь пожала плечами.
И тут в конце двора появилась Павла.
— Эйра! — её голос прозвучал тепло, как горячий шоколад в холодный день.
Девочка мгновенно оживилась. Они давно не виделись, и Эйра даже соскучилась. Павла ей нравилась. В отличие от Зигфрида она хотя бы умела слушать и слышать.
— Павла! — Эйра спрыгнула с качелей и побежала к ней.
— Как ты тут, солнышко? — девушка ласково поправила ей прядь волос. — Я как раз иду в кафе за углом. Хочешь со мной? Там такие пирожные…
Эйра даже не задумалась.
— Конечно!
Лиси поспешно подошла к ним с озабоченным видом.
— А вы кто?
- Подруга Эйры. Ты, должно быть, тоже её подруга? - Павла дружелюбно улыбнулась.
Лиси кивнула, но продолжала смотреть с недоверием. Её губ не коснулась ответная улыбка.
- Вообще-то мы ж-ждём Юргена. Он б-будет в-волноваться, если Эйра уйдёт.
— Мы ненадолго! — пообещала Павла, утягивая девочку за собой.
Эйра послушно семенила следом. Один раз она обернулась и помахала подруге рукой.
Лиси продолжали смотреть им вслед. Павла улыбалась ей, но в её глазах мелькало что-то холодное. Лиси осталась одна, с неприятным чувством в груди.
Что-то не так.
Но Лиси услышала отдаляющийся смех Эйры, ей было весело в компании Павлы и выходило, что Лиси не о чем было беспокоиться. Однако Эйра слепо доверилась своей бывшей учительнице, даже не подозревая, что с каждым шагом приближалась к расставленной ловушке.
— Эйра, давай сфотографируемся! — Павла улыбалась так сладко, что у девочки вдруг ёкнуло внутри.
Вместо кафе Павла повела её к грязному пустырю за жилыми домами, где стояли ржавые контейнеры и разбитые бутылки блестели под дождём.
— Встань тут… Да, именно так!
Фотоаппарат щёлкнул. На снимке Эйра выглядела потерянной и голодной, хотя на ней была совсем новая дизайнерская курточка.
— Прекрасно, — прошептала Павла, как обезумевшая.
Тем же вечером она отнесла снимок Берте. Берта, социальный работник, схватилась за фото, как за священный Грааль.
— Ужас! Безобразие! — её голос звенел истерикой. — Мы обязаны немедленно забрать ребёнка!
Павла молча улыбалась. Она этого и добивалась. Она наконец-то победила. Бедняжка так запуталась, что спроси её, чего она добивается больше: счастья для Эйры или отомстить Зигфриду, она бы не ответила. Потому что сама не знала ответа на этот вопрос.
А в это время Эйра стояла у окна в своей комнате, сжимая в руках квадрат Энцо.
Вдох.
Задержка.
Выдох.
Но тревога не уходила. Павла довольно быстро вернула её на школьную площадку, так и не сводив в обещанное кафе. Сказала про какие-то срочные дела и быстро ушла. Когда же приехал Юрген, Эйра ничего ему не сказала, хотя в душе у неё что-то зашевелилось. Какое-то неприятное чувство, будто за ней скоро придут. И никто — даже Зигфрид — не сможет её спасти.