глава 10. Крылья Икара
После фурора на свадьбе Штрауса мир Эйры раскололся надвое. С одной стороны - восторженные заголовки: «Юное дарование», «Второе пришествие Моцарта». С другой - жизнь, превратившаяся в бесконечный кошмар.
Зигфрид, опьяненный возвращением былой славы, больше не замечал границ. В шесть часов утра он поднимал Эйру с кровати и требовал репетировать, за завтраком они разбирали ошибки, а потом ехали давать интервью.
- Дорогая, можешь ты хоть чуть-чуть улыбнуться? Это был риторический вопрос, поняла?
К часу дня приходил педагог по сценическому движению, потому что Эйра была «деревом на сцене, а не музыкантом!»
На камере у неё было «дурацкое выражение лица», а на ужин её приезжали посмотреть меценаты, ведь «это полезно для карьеры.»
Телефон в доме Зигфрида не умолкал. Звонки, приглашения, требования - все смешалось в оглушительный гул, от которого Эйра затыкала уши, забиваясь в самый дальний угол гардеробной. Для Эйры каждый новый день был похож на звучащий фальшиво оркестр - все инструменты играли слишком громко, слишком резко, слишком невпопад. Ее мир, который раньше подчинялся понятным правилам и тишине, теперь представлял собой непрекращающийся сенсорный кошмар: яркие софиты на сцене резали глаза, оставляя после себя фиолетовые пятна, которые не исчезали часами. Аплодисменты звучали как тысячи разбивающихся стёкол, от которых сжималась грудная клетка. Её любимый квадрат - подарок Энцо - истрепался от постоянного использования, но у неё не было времени встретиться с детским психологом и получить новый.
На вопросы журналистов она отвечала заученными фразами, как попугай. Когда перегрузка достигала пика, она замирала, не в силах пошевелиться или издать звук. То, что раньше было спасением, теперь стало источником боли: скрипка висела на шее как гиря, ноты расплывались перед глазами в цветные пятна, собственные пальцы казались чужими и непослушными.
В редкие моменты передышки Эйра забиралась в гардеробную, чтобы пересчитать пуговицы на костюмах (ровно 128) и подышать в такт метроному (вдох на 4, выдох на 4). Но даже это убежище вскоре отняли - Зигфрид приказал сделать перестановку, «чтобы не засиживалась». Зигфрид словно сбросил десятилетия. Его болезнь, ещё вчера приковывавшая к креслу, отступила перед опьянением славой. Он больше не ходил - летал по дому, по репетиционным залам, по телестудиям, размахивая нотами, как белыми знаменами победы.
Его руки больше не дрожали - они парили над клавишами, вспыхивали на телеэкранах, подписывали контракты одним росчерком. Голос снова окреп, заглушая всех вокруг: «Эйра! На сцену!», «Эйра! Ещё один дубль!», «Эйра! Улыбайся!» и так до бесконечности. Он забывал есть, спать, принимать лекарства, но никогда не забывал, где и во сколько их следующий выход.
«Болезнь? Какая болезнь? Разве может болеть тело, которое парит над миром?»
Юрген видел, но каждый раз, когда он открывал рот, чтобы заступиться, Зигфрид вспыхивал:
- Ты хочешь, чтобы я снова стал немощным стариком?! У нас только всё наладилось, не смей всё испортить!
И Юрген отступал. Он уговаривал Эйру, гладил ее по голове, подсыпал успокоительное в чай, разговаривая сам с собой:
- Потерпи немного. Ему это нужно. Ему так долго было плохо...
Эйра смотрела на парня пустыми глазами и кивала.
Но однажды утром она не смогла встать с кровати: тело отказалось двигаться.
- Притворщица! - небрежно кинул Зигфрид. - Делай что хочешь, но будь готова через три часа, я не буду отменять концерт.
Эйра попыталась сказать «нет», но её голос пропал. В машине она неосознанно начала рвать программку на мелкие кусочки и жевать бумагу, но Зигфрид не обратил внимания.
- После выступления будешь благодарна, - бросил он, вытирая ей лицо салфеткой перед выходом на сцену.
Зал как всегда аплодировал стоя. Эйра стояла как статуя, чувствуя, как слёзы катятся по щекам, но никто не замечал - все думали, это «слёзы счастья».
Последней каплей стало утро, когда она обнаружила, что больше не может отличить звук скрипки от звонка будильника. Все слилось в один пронзительный визг. В тот день на репетиции она впервые уронила смычок - ее пальцы просто... Разжались.
Зигфрид назвал это саботажем. Врач - нервным истощением. Лиси плакала у неё на плече, а Эйра просто смотрела в стену, мысленно складывая новый квадрат из несуществующей бумаги. Где-то в глубине сознания шевельнулась мысль: «Это должно прекратиться. Но как?»
Лиси не могла больше смотреть, как Эйра тает на глазах. Её подруга, которая раньше хоть иногда улыбалась или стучала пальцами по столу в такт своей тайной музыке, теперь напоминала пустую скорлупу. Однажды, после особенно трудного и важного концерта, где Эйра стояла как статуя, а Зигфрид орал на неё за кулисами, Лиси решилась. В телефоне Эйры она нашла номер Павлы и назначила ей встречу.
- П-признаюсь, я в-вам н-не очень д-доверяю, н-но д-другого в-выбора у м-меня н-нет. Эйру н-надо с-спасать, г-господин Р-рейтер д-делает ей п-плохо.
Павла вспыхнула - не от злости, а от торжества.
- Я знала! - она достала диктофон и положила на стол. - Повтори. Подробно. Всё, что видела.
- Что з-значит в-вы з-знали?
- Я была учительницей Эйры, я видела, на что Зигфрид способен, и давно хотела забрать Эйру, но он меня уволил.
- М-мне п-почему-то к-кажется, что в-вы б-больше хотите отомстить г-господину Р-рейтеру, чем п-помочь Эйре. Эйра г-говорила, что в-вы в-ведёте с-себя с-странно, к-когда уводите её п-после ш-школы п-погулять.
Но Павла не возмутилась и не разозлилась. Наоборот, её наполняла только холодная уверенность.
- Конечно, я хочу ему отомстить, - она наклонилась так близко, что Лиси почувствовала запах кофе из её рта. - Но разве это плохо? Разве он не заслужил?
Лиси сглотнула.
- Откуда я м-могу з-знать, ч-что в-вы ей н-не н-навредите? Н-не п-предадите?
Павла рассмеялась - резко, безрадостно.
- А у тебя есть выбор? Ты хочешь помочь? Тогда перестань ныть и прими, что я - её единственный шанс.
- Л-ладно, - выдавила Лиси. - Но если ты её п-предашь...
- Да-да, - Павла уже доставала телефон, - ты убьёшь меня. Запиши мне адрес, куда и в какое время привести машину.
Лиси говорила. Она выложила всё: как Эйра рвёт на себе волосы перед выступлениями, как ночью ходит по дому, потому что не может спать.
Павла записывала. Фиксировала. Улыбалась.
- Это всё, что нужно, - прошептала она. - Берта уже готовит документы.
Когда Лиси уходила, её тело дрожало от отвращения к самой себе. Она чувствовала, что вмешалась во что-то плохое, но что ещё оставалось?
Той же ночью Лиси написала подруге: «Павла пообещала помочь, она заберёт тебя.»
Эйра медленно открыла глаза, услышав звук уведомления. В них не было надежды. Только усталость.
- «Хорошо», - ответила она, будто соглашалась не на побег, а на ещё одну репетицию.
Но Лиси не подозревала, что Эйра давно перестала видеть разницу между Зигфридом, Павлой и даже самой Лиси. Все они были фигурами в чужой игре, где её скрипка - разменная монета.
Аутизм, который когда-то делал её уязвимой, теперь стал щитом: она не тосковала по Лиси, когда та не приходила, не скучала по своей комнате или школе, когда гастроли затягивались, и не испытывала вины за то, что собиралась исчезнуть.
План был прост: дождаться, пока Павла «спасёт» её от Зигфрида, а потом исчезнуть при первой же возможности. Она откладывала деньги, полученные с выступлений, и уже достаточно хорошо изучила город, чтобы составить маршрут побега. Её мысли были ясны как математическая формула: человек равно боль, доверие равно ошибка, одиночество равно безопасность. Эйра вспоминала, как всё началось.
Сначала была мать. Эйра почти не помнила её лица, только резкий запах духов, смешанный с алкоголем, и хлопок входной двери, который прозвучал громче любого оркестра. Бабушка потом говорила, что «нормальные дети не плачут по таким матерям». Но Эйра и не плакала. Она просто перестала спать по ночам, прислушиваясь, не вернётся ли та самая сладковатая вонь.
Потом была бабушка с её солёной кашей и дрожащими руками.
- «Ты будешь жить у важного господина», - говорила она, завязывая Эйре ленточки в косах. - «Он сделает из тебя человека.»
В тот день Эйра впервые укусила себя за запястье, чтобы не закричать, когда незнакомый старик щупал её пальцы, оценивая их длину.
Зигфрид стал третьим аккордом в этой кривой симфонии. Он обещал славу, а дал только боль: бесконечные репетиции, где её тыкали смычком в спину, ночи без сна перед выступлениями, руки, которые перестали слушаться. Юрген подносил ей успокоительное в красивых бокалах, приговаривая «потерпи», и она терпела.
Лиси казалась другой - смеялась слишком громко, трогала её за плечи без спроса, но хотя бы не врала. Пока не привела Павлу с её липкой улыбкой и диктофоном, спрятанным в сумке.
- «Мы спасём тебя», - шептала Павла, а её глаза бегали по сторонам, как у голодной кошки.
Когда Эйра выпрыгнула из их машины, она не оглянулась ни разу. Теперь в её кармане лежали только: билет, купленный на украденные у Зигфрида монеты, бутерброд, завёрнутый в нотную бумагу, и квадрат Энцо.
Перед тем как окончательно исчезнуть, Эйра нашла телефонную будку. Монеты в руке звенели, как колокольчики, когда она набирала номер — единственный, который помнила наизусть.
- Лиси, это я.
Подруга ответила на первом гудке.
— Эйра?! — её голос был хриплым от рыданий. — Г-где ты?! Все т-тебя ищут!
Эйра прижала трубку к уху, чувствуя, как горло сжимается от незнакомого ощущения.
— Я... Больше не вернусь, я ухожу. Насовсем, — сказала она чётко, как будто повторяла заученную фразу.
— В-возьми м-меня с с-собой! — Лиси жалобно всхлипнула. — Я х-хочу с т-тобой! Обещаю, я н-никому не р-расскажу!
Эйра закрыла глаза. Перед ней всплывали картинки: Лиси, которая таскала для неё из дома шоколадки. Лиси, которая терпеливо объясняла шутки, которые Эйра не понимала. Она вспомнила и новое правило: «Лиси - своя, а своих не бросают.»
Но и не берут с собой...
— Нельзя, — прошептала Эйра.
— Но п-почему?!
— Ты... Будешь скучать по ним, — Эйра коснулась стекла будки пальцами, рисуя узоры на запотевшем стекле.
Лиси зарыдала - громко, некрасиво, по-настоящему.
Эйра слушала, не вешала трубку, не перебивала. Просто была там. С Лиси. В последний раз.
— Ты ч-чёрствая, — выдавила Лиси.
Эйра кивнула, хотя подруга не видела.
— Да.
Потом положила трубку.
Монета звякнула, возвращаясь в лоток. Эйра вышла из будки под холодный дождь, не оглядываясь.
Эйра уже решила. Одиночество - это не наказание, это выбор.
Электричка, на которой она всё дальше уезжала от Аугсбурга, замедлила ход, въезжая в туннель. Эйра прикрыла глаза, вдыхая запах дерматиновых сидений и чужих тел. Где-то там, в прошлой жизни, все наверняка уже хватались за головы - Зигфрид рвал контракты, Павла звонила в полицию, Лиси ревела в подушку.
Но здесь, в трясущемся вагоне, было тихо. Совершенно тихо.
Бабушка учила, что доверие - это роскошь для дураков.
- «Видишь, как кошка у подъезда людей обходит? Вот и ты так делай», - говорила она.
Когда к пяти годам Эйра так и не научилась правильно завязывать шнурки, бабушка бросила ей старые ботинки и ушла. У неё получилось только спустя сутки, всё это время она не выходила из дома.
- «Если будешь ждать помощи - останешься босой», - объяснила бабушка.
Ещё она говорила, что «бегство - это не трусость, если ты умеешь уйти оттуда, где плохо, значит, у тебя развито чувство самосохранения.»
Сейчас, глядя на стены вагона, Эйра думала, что бабушка была не добрая, но правая. Люди предают, советы - ловушка, а бегство - свобода.
Эйра развернула хлеб и отломила кусочек. Он был чёрствый, безвкусный, идеальный. Она жевала медленно, глядя, как за окном мелькают тени. Завтра будет новый город, новые улицы, новые опасности, но правила останутся прежними. Самое главное, что впервые за много лет никто от неё ничего не требовал: ни музыки, ни слов, ни даже взгляда.
Только тишина.
Только она.
И это было прекрасно.