Последняя мелодия

Дача Зигфрида стояла на самом берегу реки, и через огромные панорамные окна было видно, как сентябрьский Дунай несёт свои свинцовые воды. Стол накрыли в гостиной - дорогой фарфор, серебряные приборы, торт с двенадцатью свечами. Эйра сидела в новом платье (Павла выбрала для неё простое, голубое), теребя край скатерти.

В день рождения Эйру разбудили на рассвете, Зигфрид нанял парикмахера. Девочку пришлось долго уговаривать на процедуру, но результат того стоил: её бережно вымыли, расчесали светлые, как лён, волосы до блеска и заплели их в две аккуратные косички, перевязанные голубыми лентами. Новое платье - воздушное, цвета небесной лазури - мягко шуршало при каждом движении.

- Ну-ка, повернись, - скомандовал Зигфрид.

Эйра покорно крутанулась на месте, и платье разлетелось лёгким колоколом. В утреннем свете она выглядела как фарфоровая статуэтка - хрупкая, почти нереальная, с большими глазами, напоминающими весеннее небо после дождя.

- Прелесть, - пробормотал Юрген, который подсмотрел за ними в приоткрытую дверь.

Когда гости собрались в гостиной после чаепития, Зигфрид объявил, откидываясь в кресле:

- Ну, пора вручать подарки!

Юрген вручил коробку с красками и альбомом, Павла - набор деревянных птичек, которые свистели, если в них подуть. Эйра осторожно потрогала каждую, но не улыбнулась.

- А теперь - мой, - Зигфрид щёлкнул пальцами.

Горничная внесла большую коробку с лентой. Внутри лежала школьная форма - не просто одежда, а настоящее произведение искусства: тёмно-синий жакет с бархатным воротником, плиссированная юбка, даже шёлковый галстук с вышитой нотной строкой. Всё - от итальянского дизайнера, всё - на заказ.

- Чтобы выделялась, - сказал Зигфрид, довольно улыбаясь. - Не как эти серые мыши.

Павла, сидевшая рядом и внимательно рассмотревшая подарок, побледнела.

- Вы... Серьёзно? - её голос дрогнул. - В такой форме она будет слишком выделяться. Дети и так будут к ней приставать из-за аутизма, а тут... Бедный ребёнок, она даже не понимает, во что вы её втянули...

- Она не должна выглядеть как все! - резко оборвал её Зигфрид. - Эйра - исключение. И пусть все это видят.

- Но ей нужны друзья, а не насмешки...

- Друзья? - он язвительно усмехнулся. - Или стадо, которое затопчет её талант? Девочка, тебе, похоже нравится меня учить? Разве в больнице ты не поняла, что я это не терплю?

Эйра вдруг снова зажмурилась и закрыла уши, бормоча что-то нечленораздельное.

- Видите, до чего вы её доводите? - тут же ощетинилась Павла.

Зигфрид снова подозвал прислугу и велел отправить форму в мусорное ведро. Женщина растерянно и даже с жалостью посмотрела на дорогую ткань, которую сжимала в руках.

- Ну, чего уставилась? Оглохла? Я сказал - в помойку.

Шёлк бесшумно скользнул по пластиковой стенке ведра.

- Вот и весь ваш праздник, - буркнул старик и собрался было покинуть столовую, надменно задрав голову, но Павла его остановила.

- И чего вы этим добились? Вы ведёте себя как ребёнок. Сидите в инвалидном кресле, скоро лишитесь работы, славы, а всё никак не успокоитесь. Может, инсульт был дан вам как шанс задуматься над своими поступками и исправиться?

В столовой повисла тишина. Зигфрид медленно обернулся, его глаза горели яростью.

- Ах ты... Дрянь! - одними губами прошептал он. - Убирайся! Я сколько мог, терпел твои выходки, но моё терпение лопнуло! Пошла вон! Живо!

Павла поглядела на рядом сидящую Эйру, которая ушла в себя, взгляд её стал размытым. Она хотела было взять девочку за руку и отвести на диван, чтобы та посидела одна и успокоилась, но Зигфрид вновь велел ей уйти. Павла красноречиво посмотрела на него и поспешила к двери. Юрген подорвался следом. Он проводил Павлу до машины.

- Он не хотел... - начал было парень.

- Да он никогда не «хочет», - Павла резко повернулась. - Он ломает. Как его отец. Видимо, не умеет по-другому. А ты опять за него заступаешься!

- Я всегда буду на его стороне. Он - моя семья. И ему нельзя сейчас нервничать. Павла, я не хочу ссориться с тобой, ты мой близкий друг...

В доме Зигфрид уже был у окна, следил, как молодёжь о чём-то говорила. Он видел, как Павла резко жестикулировала, её голос, хоть и неразборчивый за стеклом, явно дрожал от гнева. Юрген слушал молча, не поддаваясь на её эмоции, лишь изредка что-то тихо отвечая.

Когда Павла резко развернулась и села в машину, дверь захлопнулась с таким звуком, что Зигфрид вздрогнул, даже находясь внутри. Машина рванула с места, оставив за собой облако пыли.

И тогда Юрген сорвался. Парень схватился за голову, его плечи дёрнулись - будто с него сняли невидимые оковы, и теперь всё, что он сдерживал, вырвалось наружу. Он что-то крикнул в пустоту, потом замер, опустившись на скамейку.

Зигфрид почувствовал, как что-то тяжёлое и холодное перевернулось у него внутри. Он был причиной этой ссоры. Его упрямство, его привычка ломать всё вокруг - и теперь Юрген, который тоже стал ему родным человеком, страдал из-за этого.

Бокал в его руке дрогнул. За спиной Эйра вдруг как ни в чём не бывало заиграла «С днём рождения» на своём новеньком пианино - криво, одной рукой.

Он не обернулся.

***

За несколько дней до начала учебного года Зигфрид решил навестить Штрауса. Дорога в филармонию была тихой, если не считать мерного гула двигателя. Юрген вёл машину, стиснув пальцы на руле так, будто боялся, что тот выскользнет. Эйра устроилась на заднем сиденье, уткнувшись в окно. Теперь её воспитанием занимался психолог Энцо, он учил её не бояться незнакомых пространств и контролировать эмоции, но пока что девочка предпочитала наблюдать за окружающим миром издалека.

А Зигфрид... Зигфрид молчал.

Он знал, что Карстен уже нашептал Штраусу и остальным музыкантам всякие гадости. Что вместо обещанного виртуоза он, величайший Зигфрид Рейтер, дескать, держит в доме необузданного зверька. Но Штраус был умным человеком, поэтому стоило поговорить с ним напрямую, один на один.

Только вот мысли Зигфрида крутились вовсе не вокруг филармонии.

- Юрген, - начал он неожиданно резко, будто выдёргивая слова из себя, - насчёт Павлы.

Юрген напрягся, но не ответил.

- Я... - Зигфрид замялся, что было для него редкостью, - возможно, я был слишком резок, но и она...

Слова давались с трудом, будто он выковыривал их из ржавых петель.

Парень наконец взглянул на него.

- Виновата не только Павла, господин Рейтер. Да, она слишком эмоционально на всё реагирует, но вы тоже...

- А что я? - Зигфрид почувствовал, как внутри вновь закипает знакомая ярость. - Хочешь сказать, я тоже не прав?

Старик всплеснул руками.

- Нет, всё-таки хорошо, что я её выгнал, - прошипел он. - Она такая непредсказуемая. Мало ли что могла выкинуть!

Юрген стиснул зубы, но промолчал. Эйра чуть поджала плечи, словно стараясь стать ещё меньше.

Наконец, они добрались.

Филармония встретила их высокими колоннами и холодным блеском мрамора. После инсульта ещё ни разу не вставал с инвалидном кресла, но сейчас упрямо настаивал подать ему трость.

- Проводи меня, - бросил он Юргену.

Зигфрид стиснул зубы до хруста, впиваясь костлявыми пальцами в рукоять трости. Каждый шаг давался ему с нечеловеческим усилием - будто ноги были закованы в свинцовые сапоги. Старик чувствовал, как предательская дрожь поднимается от кончиков пальцев, расползаясь по всему телу, но упрямо выпрямлял спину.

- Не торопись, - пробормотал он Юргену, хотя на самом деле хотел крикнуть: «Держи меня крепче!»

Но признать слабость? Ни за что.

Ноги волочились, ступни едва отрывались от пола, будто прилипая к нему. Проклятый паркинсонизм подкрадывался всё ближе, сковывая движения, но Зигфрид не сдавался. Когда же они подошли к порогу, старик замер - тело отказалось переступить эту черту.

- Может, всё-таки вернёмся в кресло? - Юрген осторожно коснулся его локтя, но тут же отпрянул, увидев ярость во взгляде.

- Я сказал - дойду сам.

Кабинет Штрауса был залит мягким светом из высоких окон. За массивным дубовым столом сидел сам маэстро - седовласый, с проницательными глазами, в которых читалась усталость от интриг, но и неподдельный интерес к музыке.

- Честно, я слышал рассказы Карстена. Он сказал, что вместо таланта у тебя живёт какая-то дикарка, - начал Штраус без предисловий, откинувшись в кресле, - что она не способна ни на что, кроме истерик.

Зигфрид сжал кулаки, но ответил спокойно:

- Это Карстен дикарь, заявился без приглашения и заставил девочку развлекать его, будто она - цирковая собачка. А Эйра - гений!

- Гении бывают разными, - вздохнул Штраус. - Но если они не могут выйти на сцену без того, чтобы не испугать публику...

- Она учится! Я уже пристроил её в обычную школу для обычных детей. И с ней занимается профессиональный психолог, так что девочка обязательно адаптируется.

Штраус пристально посмотрел на него.

- Неужели всё настолько плохо, Рейтер?

Тишина повисла в воздухе. Зигфрид почувствовал, как дрожь вновь подступает к пальцам, но не позволил ей взять верх.

- Два года. Может, меньше, - он произнёс это почти равнодушно, но в голосе прорвалось что-то глухое, яростное. - Я не хочу уходить жалким стариком, которого все будут вспоминать только с жалостью. Я хочу оставить после себя нечто... Значимое.

Штраус задумался. Потом медленно кивнул.

- Хорошо. Покажи мне её.

Эйра вместе с Юргеном ждали в саду на территории филармонии, девочка сжимала в руках скрипку. Она не смотрела на Штрауса - её взгляд блуждал где-то между клумбами и облаками, но пальцы сами находили гриф, будто он был продолжением её тела.

Штраус наблюдал молча, потом попросил оставить их. Зигфрид внимательно следил за ними из машины, прилипнув к стеклу. Он видел, как Штраус разговаривал с девочкой. И - о чудо - Эйра ответила. Больше всего на свете Зигфрид хотел знать, о чём именно они говорили.

Когда они вернулись, Штраус выглядел заинтригованным.

- Что же... Из неё действительно может выйти что-то значимое, как ты и сказал. Я вижу это.

Зигфрид не позволил себе расслабиться.

- И?

- В декабре свадьба моей дочери. Там будут влиятельные люди. Если Эйра сыграет там достойно - это станет её билетом в мир.

Зигфрид резко кивнул.

- Она справится.

Штраус усмехнулся.

- Надеюсь, ты прав. Потому что если она провалится - даже я не смогу ей помочь.

В машине по дороге домой царило молчание. Юрген сжимал руль, внимательно уставившись на дорогу, Эйра снова ушла в себя, неизвестно о чём думая и думая ли вообще, а Зигфрид смотрел в окно, размышляя об одном: у него осталось всего два года.

И он сделает всё, чтобы Эйра взошла на сцену - даже если сам уже не сможет подняться с кресла.