Последняя мелодия

Машина мчалась по мокрому шоссе, дворники монотонно смахивали дождь со стекла. Павла отстранённо смотрела в окно, Эйра была увлечена мультфильмом на телефоне Юргена, а сам Юрген, крутя руль, включил радио - зазвучала тихая джазовая мелодия.

- Слушай, я давно хотела спросить... - внезапно и как-то неловко начала Павла, смутилась и принялась крутить регулятор печки, будто ища оправдание для вопроса. - Почему ты вообще работаешь на него? Он же... Ну, как ёж в тумане. Такой нелюдимый, ворчливый. По твоим рассказам у меня сложилось мнение, что я бы с ним и часа под одной крышей не выдержала.

Юрген усмехнулся, свернул на пустынную дорогу и на секунду задумался. За окном проплывали силуэты облетевших деревьев, похожие на призраков. Медленно подбиралась осень. Как быстро пролетело время, Эйра жила под одной с ним крышей уже третий месяц, хотя, казалось, ещё вчера она не хотела вылезать из машины и вопила как резаная, когда старик пытался вытащить её силком.

- Мой дед, Филипп, учился с ним в консерватории, - начал Юрген задумчиво, постепенно доставая из кладовой памяти мелкие подробности. - Господин Рейтер тогда был... Другим. Забитый, вечно голодный. И уж конечно никто не обращался к нему «господин». Даже одежду он донашивал за моим дедом.

Павла притихла, а Юрген продолжил, будто пробирался сквозь давно заросшие тропы памяти:

- Дед говорил, что Зигфрид играл как одержимый, это он придумал ему прозвище «Демон смычка». Зигфрид пальцы в кровь стирал, но боялся даже ноту лишнюю взять. Его отец, даже маленького, лупил за ошибки.

- А что твой дед? Где он сейчас?

- Он курил как паровоз и смеялся громче всех в общежитии, - Юрген улыбнулся, вспоминая старые фото. - Они с Зигфридом были полными противоположностями. Но дед втихаря подкладывал ему бутерброды в сумку, а Зигфрид... Как-то раз выучил всю партию за деда, когда тот с похмелья на экзамен приполз.

Павла рассмеялась, но тут же прикрыла рот, опомнившись.

- Дед умер, когда я только школу закончил. Я поэтому и связи со всеми оборвал, не до общения просто было. Рак никого не щадит, - Юрген сжал руль. - Господин Рейтер пришёл на похороны. Ни слова не сказал, просто стоял, как каменный. А потом... Предложил мне работу.

- Из жалости?

- Из благодарности, - Юрген резко затормозил перед светофором. - Он никогда не говорил «спасибо», но... После деда Зигфрид платил за мою учёбу, хотя я об этом не просил.

Павла молча смотрела на него во все глаза, будто впитывала каждое слово.

- Он как дед, только... Перевёрнутый, - Юрген вздохнул. - Дед был душой компании, а Зигфрид - его тенью.

- Наверное, он всё ещё боится, - прошептала Павла. - До сих пор боится ошибаться и проваливаться.

- Да. Поэтому и орёт, - Юрген прибавил скорость. - Страх же чаще всего звучит как злость.

Дождь усилился. Машина скользила по мокрому асфальту, увозя их туда, где старый маэстро ждал, чтобы снова спрятаться за маской грубости.

***
К

оридор гостиницы пах лекарствами и тоской. Зигфрид, сидя в кресле у окна, разглядывал свои руки — они всё ещё дрожали, но уже не так яростно, будто болезнь на время сжалилась. Вдруг он услышал за дверью шаги и голоса.

— Что-то не похоже на больницу, — сказал женский голос, в котором звучала лёгкая насмешка.

— Это гостиничный комплекс при клинике. Для особых пациентов, — поспешно ответил Юрген, но собеседница перебила:

— Значит, и правда золотой скрипач? Мог бы и в обычной палате полежать, как все.

Зигфрид замер. Пальцы сами собой сжались в кулаки. Он догадался, что женский голос принадлежал Павле, той самой учительнице, которую наняли для Эйры. Но сейчас в её тоне не было и тени уважения.

— Он действительно великий музыкант! — заступился Юрген. - Разносторонний, в совершенстве владеет и скрипкой, и пианино.

— Великие обычно не срываются на детей, — парировала Павла. - Деньги и слава даличь ему нелегко, мог бы и поскромнее себя вести.

Дверь приоткрылась. Павла вошла, оглядела комнату оценивающим взглядом и наконец остановила взгляд на Зигфриде. В её глазах не было ни страха, ни восхищения — только холодное любопытство.

— А, вы уже можете сидеть. Отлично, — сказала она так, будто говорила о погоде, даже не поздоровавшись. — Значит, скоро сможете вернуться к своим... Занятиям с Эйрой. Надеюсь, вы рады.

Она специально сделала паузу перед последним словом, и Зигфрид понял намёк. Это не было вопросом — это был вызов.

Юрген забеспокоился:

— Павла, может, не стоит...

Но Зигфрид поднял руку, останавливая его. Глаза старика сверкнули.

— Значит, так вы решили начать первое знакомство? Хорошо. Если хотите высказаться, фрейлейн, говорите прямо.

Павла скрестила руки на груди:

— Ничего особенного. Просто интересно — когда вы в последний раз играли не для денег или славы? Чисто для души?

Тишина повисла тяжёлым покрывалом. Даже Юрген перестал дышать. Зигфрид нахмурился, шумно задышал. Его голос прозвучал тихо, но каждое слово било точно в цель:

— Прежде чем судить о том, чего не понимаешь, попробуй хотя бы раз сыграть что-то сложнее «Чижика-пыжика».

Павла не смутилась. Напротив, уголки её губ дрогнули в намёке на улыбку.

— Возможно, вы правы. Но Эйра уже играет лучше, чем я. И знаете что? Она делает это просто потому, что хочет.

Дверь снова приоткрылась, и в проёме показалась Эйра. Она вошла нехотя — маленькими, осторожными шажками, будто боялась разбудить спящего зверя. Руки её были строго сложены перед собой, взгляд опущен в пол. Совсем не та дикая, девочка, какой Зигфрид видел её в последний раз.

— Ну, подойди же, — подтолкнула её Павла, но без обычной мягкости, голос её звучал как инструкция. 

Эйра подошла к креслу. Подняла глаза. И — улыбнулась. Это была самая неестественная улыбка, какую только видел Зигфрид. Без искорки в глазах, без настоящей радости. Просто губы, растянутые в нужной форме, словно пластилиновые. 

— Здравствуйте, — сказала она тихо, но чётко, словно повторяла заученную фразу. 

Зигфрид почувствовал, как что-то ёкнуло у него внутри.

— Ты... Разговариваешь... Как твои дела? — спросил он, стараясь не выдавать дрожи в голосе. 

Эйра кивнула.

— Хорошо. Я занимаюсь.

Она послушно перечислила: скрипка, алфавит, чтение, рисование, таблица умножения. Всё, что от неё ждали. Ни слова о пианино, ни намёка на свой настоящий интерес. 

Павла одобрительно улыбнулась:

— Видите? Мы стараемся.

Но Зигфрид видел. Видел, как пальцы Эйры слегка дёргаются, будто ей не терпится убежать. Как её взгляд скользит к двери каждые несколько секунд. Как эта вся сцена — фарс, разыгранный для его утешения. 

— Спасибо, что пришли, — выдавил он. 

Эйра снова улыбнулась - так же неестественно - и отступила на шаг, явно надеясь, что теперь можно уйти. 

Обида подкатила комом к горлу. Вот оно — его наказание. Не крики, не бунт, а это** — вежливая, ледяная покорность. Девочка, которая играла роль послушного ребёнка, потому что так надо. Потому что он сам этого хотел.

— Можешь идти, — хрипло сказал Зигфрид. 

Эйра даже не стала выжидать несколько минут из вежливости. Развернулась и почти побежала к выходу, сбрасывая маску с каждым шагом.

Юрген застенчиво прокашлялся:

— Ну... Это же прогресс, правда? Она вела себя... Хорошо. Как вы и просили.

Зигфрид не ответил. Он смотрел на дверь, которая только что закрылась за Эйрой, и думал о том, что иногда ненависть — хоть это и больно — хотя бы честна.

А это... Это было хуже. И Зигфрид не смог заставить обиду замолчать.

- Раз она такая умная, значит, хватит с ней нянчиться, - сказал он язвительно, будто упрямый ребёнок. - Как выпишусь, покажу её Штраусу. Нечего такому сокровищу зазря пылиться.

- Штраусу? - удивлённо переспросил Юрген. - Вашему начальнику?

- Именно! - старик ударил кулаком по подлокотнику. - Он организует для неё какое-нибудь мероприятие, где она сможет дебютировать. Все увидят, что я не зря...

Павла перебила его, шагнув вперёд:

- Подождите, что значит дебютировать? Но она ещё не готова, она может замкнуться! Толпа, шум... Все наши труды пройдут насмарку.

- Так надо было её готовить, ты уже столько времени к нам ходишь! И я, между прочим, неплохие деньги тебе за это отваливаю! - Зигфрид впился в девушку взглядом, каким когда-то останавливал оркестр. - Юрген, иди с ребёнком в машину, Павла сейчас подойдёт.

Когда дверь закрылась, он повернулся к Павле, но не успел и рта раскрыть, как та первой пошла в наступление:

- А что вы так завелись, господин Рейтер? Делать из живого человека послушную куклу - процесс нелёгкий и долгий. Но вы опять недовольны. Я же видела, что вам не угодили её улыбки.

Тишина в комнате натянулась, как струна перед разрывом. 

И вдруг Зигфрид взорвался. Он резко вскочил, трость грохнулась на пол. Его руки дрожали уже не от болезни — от ярости.

— Кто тебе разрешал так со мной разговаривать? Ты думаешь, это остроумно? Правильно? — прошипел он, и голос его, всегда такой чёткий, теперь срывался на хрип. - Ты, с твоими двадцатью с хвостиком лет, с твоей праведной моралью, бесконечным запасом времени — смеешь мне указывать!? Да кем ты себя возомнила!?  

Павла отступила на шаг — искренний страх мелькнул в её глазах.

— У меня нет времени! — продолжал наступать Зигфрид и ударил кулаком по подлокотнику. — Эти дрожащие руки — не каприз! Это паркинсонизм, фрейлейн! Он не спрашивает, готов ли я! Он просто берёт и превращает меня в овощ!

Голос его сорвался. Он тяжело дышал, словно только что пробежал марафон. 

— А она... — он кивнул в сторону двери, за которой скрылась Эйра, — она ещё может позволить себе бунтовать. Может ненавидеть, может рвать ноты, может тратить годы на поиски себя. У неё — вся жизнь! А у меня...

Он замолчал. Внезапно, резко, будто перекрыли кран. 

Павла стояла, не зная, что сказать. Да и что можно сказать? 

— Я... Я...

Зигфрид горько усмехнулся: 

— Что ты? Не думала об этом? Конечно! Потому что тебе и не надо ещё. 

Он медленно опустился обратно в кресло, вдруг почувствовав всю тяжесть своих лет. 

— Уходи. Совсем уходи. Можешь больше не заниматься с Эйрой. За деньги не переживай, я переведу остаток за эту неделю. И передай Юргену, чтобы больше не навещал меня. 

Павла открыла рот, чтобы возразить, но передумала. Просто вышла, оставив его одного — с его болезнью, его музыкой и его стремительно утекающим временем.

Когда Павла ушла, Зигфрид достал из бумажника старую фотографию: два юноши у пианино - его друг, Филипп, дед Юргена, и он сам, зажатый, но улыбающийся.

- Хорошо тебе, старина, ушёл так быстро, что даже не успел ничего понять, - сказал Зигфрид с грустью, проводя пальцем по потёртому снимку.