Эпоха разбитых сердец (черновик)

― А Скарлет это видела? ― спросила я, протягивая мистеру Фаберу «Красные примечания». От газеты до сих пор пахло типографской краской.

― О, ― смущенно сказал он, осторожно вынимая из моей руки газету и аккуратно засовывая ее в карман халата. Скорее всего заветная статья скоро отправится в альбом с вырезками или в другое укромное место. ― Понимаешь, Эра, Скарлет перетрудилась, и теперь ходит погруженная в себя. Вчера ей позвонила Вера и сказала срочно писать колонку на сайте. ― Тут его тон голоса снизился до заговорщического шепота: ― В Исчезающий цирк, ты ведь знаешь наверняка уже, кто-то забрался! Весь город только об этом и гудит!..

Тут дедуля Скарлет задумался.

― А ведь я, если подумать, Скарлет еще и не видел сегодня.

Еще не видел, ― повторила я про себя, почувствовав мурашки в области ребер.

Что ж, как и говорил Наполеон, они со Скарлет работали над новостью о нарушении закона в отношении Исчезающего цирка, до седьмого пота. Мистер Фабер даже не выглядит напряженным или взволнованным.

Хоть у него достаточно широкие взгляды на жизнь, и он знает, чем мы порой со Скарлет занимаемся, он бы не понял нашу тайную вылазку в Исчезающий цирк.

― Я, пожалуй, пойду, ― сказала я, вежливо улыбнувшись. ― Взгляну, как там ваша внучка.

После этих слов я буквально взлетела по прохладным деревянным ступеням на второй этаж и в комнату Скарлет.

Так. Кровать заправлена. Будто Скарлет и не ложилась: черное покрывало разложено без единой складки, белоснежные подушки с оборками уложены в рядок. До сих пор горит ночной светильник, хотя за окном ярко светит солнце.

Я отметила две эти важные противоречащие друг другу детали и испугалась, что Скарлет выбралась в окно и сбежала в Исчезающий цирк. Но до того, как я всерьез подумала об этом, за дверью ванной комнаты раздалась песня из плеера и послышался звук льющейся из крана воды.

Я приблизилась к письменному столу, не боясь быть обнаруженной. Ворсистый темно-серый ковер заглушил шаги, а звуки, доносящиеся из ванной, стали громче.

Придирчивым взглядом я осмотрела книжную полку над столешницей, забитую фигурками клоунов. Вот этого, тощего клоуна в коротких желто-белых штанах и с огромными ботинками, на носках которых торчали красные помпоны, подарила Скарлет я. Эта фигурка оказалась первой в ее огромной коллекции. Фарфоровая голова клоуна с красным носом и ртом была склонена к плечу, будто он над чем-то задумался. Наверное, над тем, зачем я сделала такой подарок.

Много лет назад, когда Скарлет только вернулась из Хэйдена и у нее начался «острый период», сопровождаемый срывами, походами к школьному психологу и специалистам посерьезнее, я решила, что ей надо отвлечься. Мы отправились на блошиный рынок и бродили несколько часов среди палаток. Я купила перьевую ручку, которой, по словам милой продавщицы, великий Эдгар Салливан-Мэннерс в 1945 написал роман «Уничтожить». Ему было всего шестнадцать лет.

Скарлет со скучающим видом ходила мимо лотков со всякой всячиной. Ей ничего не нравилось до тех пор, пока какой-то мальчишка лет десяти, мимо которого мы шли, не сказал громко:

― А покажите ту куклу!

Если бы он не преградил нам дорогу и Скарлет едва не сбила его с ног, погрузившись как обычно в себя, она бы не остановилась и не взглянула раздраженно на продавца, показывающего своему юному покупателю клоуна с изогнутой шеей и короткими штанами. «Я хочу его!», ― сказала тогда она, и на мгновение я испугалась, представив будущий конфликт, где Скар и мальчик станут спорить о том, кому достанется фигурка клоуна. Но паренек, увидев раззявленный красный рот с белыми клыками, которые выглядели зловеще, смущенно нахмурился и ушел.

Скарлет назвала клоуна Хоуп, и я решила, что это еще один тревожный звоночек. Но я была слаба, чтобы возразить подруге: Скар выглядела потерянной и одинокой, даже когда находилась среди нас, своих друзей, даже когда притворялась веселой. И когда она поставила на белоснежную полку над столешницей клоуна по имени Хоуп, она повеселела. Я стала искать для нее и другие фигурки, самые диковинные и необычные: клоун на велосипеде, клоун с кеглями, клоун с подружкой.

Я упустила тот страшный момент, когда Скарлет стала по-настоящему одержима цирком.

Увидев шеренгу разноцветных высоких и низких, толстых и худых фарфоровых фигурок, я поспешила отвести взгляд, и тогда увидела небольшой плакат с изображением Исчезающего цирка, свернутый в трубочку и лежащий поверх стопки книг. Скарлет содрала его с какого-нибудь рекламного щита или выцыганила в редакции издательства. Я развернула его и увидела знакомую надпись под черно-фиолетовым с россыпью серых звезд загадочным шатром:

ЗДЕСЬ ОЖИВУТ ВСЕ ВАШИ ПОТАЕННЫЕ ЖЕЛАНИЯ И СТРАХИ

Я свернула плакат и вернула на место. Среди книг я заметила несколько книг по цирковому искусству, а еще фантастический роман в яркой черно-фиолетовой обложке под названием «Город на краю вселенной». Скарлет охотилась за этой книгой так отчаянно, будто на ее страницах содержался рецепт вечной молодости или секрет «как есть и не набирать лишние килограммы». Ей пришлось на выходные отправиться в Хейден, где имелся один единственный экземпляр. По пути в город она взбешенно твердила, что больше никогда ничего у них не купит (управляющий магазина отказался выслать роман почтой).

И вдруг среди прочего хлама я увидела что-то, что мне совершенно не понравилось (больше чем плакат проклятого цирка и коллекционные фигурки). Сдвинув на край стола записные книжки, блокноты, тетради, огрызки листов и ручки, я увидела карту Исчезающего цирка. Сомнений быть не могло: хоть Скарлет и рисовала посредственно, шатры, петляющие проходы улочек между трейлерами и даже коробки, в которых она копалась до того, как ее рассекретили, угадывались отлично.

Я попыталась мыслить хладнокровно, ведь этого и следовало ожидать. Мы пробрались в логово монстра, и, раз Скарлет заявила, что совершит еще попытку, значит, ей нужна подстраховка, какой-то конкретный план. Да, карта не помешает. Точнее, она не помешала бы, ― тут же исправила я себя, ― если бы Исчезающий цирк был обычным местом.

― Ой!

Я обернулась, и Скарлет потянула пояс халата в разные стороны, затягивая его на талии. Она изумленно распахнула глаза и с воплем кинулась ко мне:

― Где ты была?! Я тебе звонила тысячу раз!

― Когда твой дедушка сказал, что ты ведешь себя странно...

― Кому ты веришь, мне или дедушке? ― перебила она, хватая меня за предплечья, а затем отпуская и отпихивая от стола. Я поправила очки, едва не слетевшие с носа.

― Если ты намекаешь на то, что не укладываешься в гроб, чтобы оценить шелковистость подкладки и не экономят ли на ткани производители... ― протянула я, наблюдая за тем, как Скарлет возбужденно раскатывает на столешнице нарисованную карту Исчезающего цирка.

― Взгляни! Я нарисовала карту Исчезающего цирка... пришлось постараться.

Вместо того, чтобы смотреть на карту, я смотрела на профиль подруги. Кажется, сошел лихорадочный блеск с ее щек, а глаза стали насыщенного оливкового цвета, почти полностью утратив коричневый. Почувствовав мой взгляд, Скарлет взглянула на меня так, будто думала, что я засияю под стать ей.

― Скар, что происходит? Я знаю, что ты прочла в интернете все эти статьи о бродячем цирке и... ― (Я проигнорировала насмешливое пофыркивание: «Не так уж там и много информации»). ― ... Даже нарисовала карту. Но читать ― это одно, а...

― А что я делаю? ― перебила она, с вызовом изогнув брови и сжав зубы. Она уже приготовилась к тому, чтобы спорить с пеной у рта, отстаивая свою точку зрения. Я не обманула ее ожиданий, твердо заявив:

― Очевидно же, что ты опять хочешь пробраться внутрь цирка. Не стоит этого делать, Скарлет, пожалуйста. Пожалуйста.

― Почему?

Почему?

Она спрашивает меня почему?

Я растерялась и попыталась упереть руки в боки, но затем опустила их по швам; внезапно возникло ощущение, будто их у меня не две, а десять, и их некуда деть.

― Скарлет, с Исчезающим цирком что-то не так...

― Это правда. Но тем больше причин вытащить из западни моих родителей.

― Скарлет, я за тебя переживаю...

― Брось.

― Нет, не брось, ― снова приосанилась я, убирая умоляющие нотки из голоса и оставляя только твердую поверхность.

Меня взбесило, что Скарлет не воспринимает меня всерьез, что мои слова для подруги ― пустой звук. На ум пришла идея показать ей фотографию Натали Локвуд, и сказать: вот, что случилось с девушкой, которую искал один из них! Но что именно я знаю? Я знаю лишь то, что сказал Фокусник Данте Тильманн Второй: «Если увидишь меня снова ― беги».

― Ладно, и чего ты от меня хочешь? ― спросила она, раздраженно скрестив руки на полной груди. В мою сторону пахнуло ромашкой и лавандой.

― Я лишь хочу, чтобы ты не совершала глупости. Ты же знаешь, что твоих родителей там нет, Скарлет, пожалуйста.

― Нет не знаю, ― возразила она, отворачиваясь и направляясь по мягкому ковру к шкафу. ― И ты тоже не знаешь. Ты не видела того, что видела я. А я там была, я видела их. Мама сказала мне, что мы еще встретимся.

― И что еще она сказала? ― вырвалось у меня прежде, чем я успела подумать. Скарлет замерла и медленно обернулась, а ее плечи были напряжены. Влага после душа все еще блестела в свете солнца на ее золотистой от загара коже.

― Что это значит?

...

2012

― Что это значит, Скарлет? ― спросила Гретта, вырывая у девушки изо рта сигарету. ― А вы что делаете? Совсем все рехнулись, хотите спалить дом? ― Она оглядела исподлобья компанию ребят, рассевшихся в креслах и на полу вдоль журнального столика, на котором стояли бутылки с пивом. Скарлет даже не подняла взгляда.

О чем ты думаешь? ― хотела спросить я, но не при всех. Хотела заорать на нее, хорошенько наподдать, треснуть, чтобы выбить всю дурь. Но не при всех этих ребятах, половина которых в отключке.

Но это только я безмолвствовала, а вот Гретта негодующе повышала голос:

― Пошли вон все, живо! ― Из-за ее плеча я видела, как некоторые ребята приоткрыли глаза и даже засобирались. Парень, сидящий рядом со Скарлет, с равнодушным видом затянулся сигаретой и, глядя куда-то сквозь меня, протянул ее Скар. Та взяла и затянулась. А затем выдохнула дым, вскинув голову вверх. Меня затошнило; где-то в солнечном сплетении заворочалось такое сильное отвращение, что захотелось отвернуться, но я знала наверняка, что Скарлет это специально. После возвращения из Хейдена, только спустя полгода стало очевидным, что Скар действительно слетела с катушек. Она провоцировала меня, остальных друзей, ребят из школы, учителей, дедушку, ввязывалась в драки и всевозможные неприятности. Как будто хотела проверить, кто еще ее бросит. Как будто надеялась, что они сделают это до того, как она привяжется к ним (к нам).

Гретта взбешенно склонилась и вырвала изо рта Скарлет сигарету, бросив ее в бокал с пивом. Я изумленно открыла рот и услышала вопль. Он шел не от меня, а от Скар ― за одну секунду она оказалась на ногах и накинулась на Гретту, но та будто ожидала нападения, и одним четким движением сбила Скарлет с ног, влепив ей такую звонкую затрещину, что девушка улетела на диван. Я вскрикнула, захлопнув рот обеими ладонями. Голова Скарлет дернулась, бледно-фиолетовые волосы разметались по диванной подушке с нарисованными на ней котятами.

Никто из компании не отреагировала на краткую, но эпическую драку. Парень, который угостил Скарлет сигаретой, подпер щеку рукой и тяжело вздохнул.

― Эй, ― Гретта повернулась ко мне, изогнув бровь, на несколько тонов темнее светло-рыжих волос. Синие глаза свернули не то раздражением, не то насмешкой. ― Давай утащим ее отсюда наверх? А этих, ― она кивнула на компанию, ― растолкаем и выгоним?

― Это разве не его дом? ― уточнила я, с сомнением взглянув на вздыхающего парня, выглядящего так, будто на его плечах скопились все беды мира.

― Поверь мне, его родители скажут нам спасибо. Точнее, сказали бы, если бы знали, что здесь происходит. Кстати, откуда ты узнала о том, что Скарлет здесь? Если бы ты не позвонила, я бы, наверное, думала, что она до сих пор дома.

― Она сбежала в окно. Как и всегда. ― Я подхватила Скарлет под одну руку, а Гретта под другую. Она выразительно посмотрела на меня на фразе «как и всегда», и я со вздохом пояснила: ― Ну ладно, это Ирвинг. Он мне позвонил.

― Так бы сразу и сказала, ― фыркнула Гретта.

...

― Слушай, у меня есть план, ― сдалась Скарлет, и я сморгнула наваждение. Я больше не была подростком, как и она. Конечно нет, конечно у нее есть план. Скарлет больше не та безумная девчонка.

Отодвинув на задний план плохое предчувствие, я сдалась и опустилась на стул. Взяв в руки карту, я притворилась, что с интересом разглядываю замысловатые переплетения дорожек между фургончиками и шатрами.

Воцарившееся в спальне молчание было звонче, чем пение Ти в душевой, и тяжелее, чем бабушкин хлопок двери, после которого она начисто отрезала себя от меня.

Я вдруг почувствовала что-то странное в своих глазах. Острую режущую боль, будто из склер, из белков прорастали игры, прорезались наружу, как прорезается сквозь толщу земли упрямый росток.

До появления бродячего цирка в Эттон-Крик я никогда не предполагала, что наступит момент, когда на глади наших со Скарлет отношений я почувствую рябь, грозящую все разрушить. Но Исчезающий цирк ― это не какой-то пустяк, и главным образом потому, что речь идет о ее родителях, а не о какой-нибудь несущественной ерунде.

Пока я смотрела на карту, приказывая слезам отчаяния высохнуть начисто, Скарлет успела одеться, отдав предпочтение белым босоножкам на невысоком устойчивом каблуке, темно-синей юбке и белой футболке. Ее волосы были уложены в изящный пучок. Что и говорить, даже в дурном расположении духа Скарлет выглядит на сто процентов.

Или это только у меня плохое настроение?

― Куда ты собралась? ― спросила я, подняв брови.

― Не я, а мы, ― поправила она, с достоинством вскинув подбородок. ― Мы идем к Аарону. В моем красивом черепе, в этом шикарном мозгу, ― она постучала пальцем по лбу, ― хранится вся информация об Исчезающем цирке. И теперь к ней прибавились данные из реального опыта. Я хочу, чтобы Аарон нарисовал фоторобот, ― пояснила она в ответ на мой недоуменный взгляд. ― Я запомнила во всех мельчайших подробностях как выглядел Летающий мальчик. Он же гнался за мной ― так что было время рассмотреть.

― И что тебе даст его фоторобот? Постой-постой! ― опомнилась я, изумленно вскакивая на ноги. ― Аарон вернулся? Когда? Почему он мне не позвонил?

― Мне он тоже не звонил, ― отмахнулась Скарлет, подходя к столу и запихивая в сумочку карту цирка, ежедневник и смартфон. ― Это я ему позвонила. Он был не в духе, но не смог отвертеться. Я сказала, что приду после обеда, так что он, должно быть, уже ждет нас.

За какую-то одну секунду мой мир перевернулся с ног на голову, прежние проблемы отступили назад, а на передний план шагнула новая шеренга.

― Что ты собираешься ему сказать? Если Ирвинг узнает, что мы забрались в цирк, он мне голову оторвет! Мама меня прикончит, а бабушка...

― Да господи, я не буду ничего объяснять, ― остановила Скарлет мой лепет, а затем схватила меня под руку и потащила к выходу из комнаты. ― Там что-нибудь придумаю, главное ― получить результат. Может быть удастся на него что-нибудь раскопать. У нас уже есть больше, чем у других газет, Эра, мы знаем его имя ― Мирослав.

― А как же тот неизвестный в маске, которого мы видели в цирке? ― напомнила я. ― Мы так и не поняли, кто это был.

― Он не раскрыл нас, а мы не раскрыли его, и этого мне достаточно. Мы все нарушили правила. Ну, разница только в том, что мы не видели его лица, а он наши ― да. Но я не думаю, что кому-то из нас выгодно раскрыть свою личность, правильно? Правильно, ― ответила она на свой вопрос. Она так быстро тараторила, что я не успела поделиться с ней своим наблюдением, что третьим нарушителем оказалась некая девушка. ― Идем, Эра, Аарон ждет. Он на взводе. Заодно спросим, куда он запропастился.

***

Солнце на улице светило так ярко, что мне пришлось надвинуть на самый лоб шляпу, а Скарлет нацепить на нос солнечные очки. Дедуля Фабер, увидев свою внучку на пороге дома, опрятно одетую и веселую, и сам заметно повеселел и велел нам хорошенько провести время. Скарлет чмокнула старика в щеку, а затем мы вместе направились в гараж, откуда подруга вытащила свой новенький велосипед, на котором каталась всего пару раз (и то, когда я заставляла). «Я делаю это, ― протирая двухколесный транспорт, поделилась подруга, ― потому что мне надо скинуть пару килограммов. Убегая от Мирослава, я очень быстро запыхалась и выбилась из сил. Мне просто необходимо привести себя в порядок!» А мне хотелось думать, что Скарлет решила похудеть не потому, что планирует опять от кого-нибудь (из Исчезающего цирка) убегать.

Выкатив велосипед на асфальтированную дорожку, Скарлет пришла в ярость от того, что теперь ей придется возвращаться домой и переодеваться в одежду скромнее. Бурча себе под нос ругательства, подруга удалилась, оставив меня наедине с двумя велосипедами. Я отошла в тень раскидистого ореха и, вскинув голову, взглянула сквозь ветви на солнце. Кожица листьев будто просвечивала, выставляя напоказ жилы и сосуды. Сосредоточившись, можно было даже представить, как дерево дышит на меня холодком.

― Эй, хватит мечтать, ― появилась из-за спины Скарлет. Она сменила свой наряд на джинсовые шорты из белой ткани и желтую футболку с веселой рожицей на груди, и, взяв велосипед за руль, сняла его с подножки и приказала выдвигаться.

Пока мы ехали по улице, я сосчитала двенадцать постеров с Исчезающим цирком на остановках, на рекламных щитах, и даже не витринах магазинов. У меня снова возникло ощущение, что жителям Эттон-Крик не столько интересен Весенний фестиваль, сколько сам бродячий цирк. Еще и первое представление цирка будет аккурат на открытии фестиваля. Только бы не было конфликтов между местными и приезжими.

Украдкой я поглядывала на Скарлет, но из-за стекол очков невозможно было увидеть выражение ее глаз. Хотя и ее рассеянная, блаженная улыбочка уже говорила о многом.

Я понадеялась, что встреча с Аароном заморочит Скарлет голову ― он терпеть не мог фестиваль и ажиотаж вокруг него. Кроме того, на фоне событий с отцом и дикой нагрузки на работе Аарон точно обрубит разговор.

Когда мы вышли из автобуса на остановке в районе Эрчелхольма, Скарлет сказала:

― Заметила, что все говорят только о цирке?

― Ага, ― кивнула я, и прибавила про себя: «И даже ты».

Мы оседлали велосипеды и поехали к многоэтажке Аарона. Солнце припекало так, что мне мерещилось, будто футболка полностью промокла и прилипла к коже. Надеюсь, у меня нет мерзких пятен на спине и под мышками. Скарлет настолько выбилась из сил и устала, что, когда мы въехали во двор, она только прокаркала что-то. Я обернулась, и она с пыхтением, выбивающимся из горла, повторила:

― Чего это с ним? ― и многозначительно кивнула вперед, в сторону разросшихся вокруг дома кустов благоухающей сирени. Белые и фиолетовые цветки были огромными, под их тяжестью ветви клонились к земле. Под одним из раскидистых кустов на скамейке сидел Аарон, упершись локтями в колени и подперев подбородок кулаками. Он напряженным взглядом буравил землю, пока мы не остановились рядом.

― Что ты здесь делаешь? ― спросила Скарлет, неловко слезая с велосипеда; она поставила его на подножку, но тот все равно бухнулся в кусты. Девушка проигнорировала шум за спиной и плюхнулась рядом с Аароном на скамейку, да так близко, что он поморщился, отодвигаясь.

Аарон выглядел осунувшимися, его светлые волосы, обычно уложенные в стильную прическу, торчали во все стороны, будто он вышел из дома забыв расчесаться. Странно, если не подозрительно, ведь Аарон никогда ничего не забывал, и уж точно не был неряхой, выходящим из дома в столь неприглядном виде.

Я решила не спешить с выводами, но была уверена, что что-то случилось.

― Привет. ― Я приблизилась с велосипедом к ребятам. Аарон кивнул мне, но тут же обратил внимание на Скарлет и резко осведомился:

― В чем дело?

Я заметила у друга несколько новых морщинок, спрятавшихся в уголках глаз.

― Ты что, нашел в утреннем кофе мусор? ― бесцеремонно спросила Скарлет.

― Так чего тебе?

Конечно, ее болтовня не могла противостоять мрачному тону Аарона, и девушка сдалась и четко и внятно объяснила, что ей от него требуется. В этот момент я не могла отделаться от мысли, что Аарон сидел на скамейке не просто так, а как будто ждал кого-то ― не нас, само собой. Видеть ни меня, ни Скарлет, он не желал, и был не в духе.

Пока Скарлет во всех деталях описывала увиденного в Исчезающем цирке мужчину, я заметила, что у Аарона грязные кеды. Для Аарона грязная обувь равносильна самоубийству, она приравнивается к такому же мерзкому самоощущению, как если бы человек не мылся месяц. Джинсы у него тоже были явно несвежие, как и футболка. А рядом с его правой ладонью я заметила лежащие на лавочке ключи. Будто Аарон собирается в любое мгновение дать деру.

― Ты же мне поможешь? ― Скарлет похлопала глазами, хотя мы трое были в курсе, что она делает это не для того, чтобы охмурить его, а просто по-дружески подлизывается. Раньше это выглядело мило, а сейчас я напряглась.

Скарлет сказала «мне», а не «нам», будто неосознанно отсекла меня от того, что случилось ночью в Исчезающем цирке.

Аарон выпрямился, так тяжело и громко вздохнув, что я изогнула брови.

― Не хочу я его рисовать, ― резко сказал он. ― Кто это вообще?

― Это парень моей мечты.

Аарон глядел на Скарлет тяжелым взглядом несколько секунд, пока она не сдалась:

― Ну ладно, я не знаю, кто это, но мне позарез нужно его найти. Если ты поможешь, я буду у тебя в долгу.

― Ты итак у меня в вечном долгу, ― напомнил Аарон, отворачиваясь. Его улыбка, только-только появившаяся на губах, когда он приготовился припомнить Скарлет ее прошлые грешки, тут же увяла, когда он бросил взгляд куда-то вдаль.

Мы со Скарлет хмуро переглянулись, а затем синхронно повернули голову в сторону ровной линии лип, бросающих на ухоженную аллею глубокие тени. Где-то за пределами двора гнали машины, но здесь была относительная тишина. И именно поэтому мне показалось зловещим, что напротив нас стоит черный, ничем не примечательный седан с приспущенным окном, и за нами будто бы кто-то наблюдает с водительского сидения.

― Кто это? ― спросила Скарлет, но в ее воодушевленном тоне голоса негде было затесаться любопытству. Я же заинтересовалась. А не потому ли Аарон сидит как на иголках, глядя то по сторонам, то на седан, будто отовсюду ожидая опасности.

― Да так, никто, ― бросил Аарон, но я заметила, что его взгляд за стеклами свернувших на солнце очков, стал на мгновение угнетенным. ― Длинная история. Может быть как-нибудь потом расскажу. Ну, так что там у тебя, Скарлет? Кого ты собираешься объявить в розыск?

Может быть Скарлет он и мог провести, потому что она была поглощена своими проблемами, но только не меня. Ясно, что что-то случилось, и это что-то как-то связано с его исчезновением. И вот Аарон вернулся, и при том не один.

― Что ты несешь? ― оборвал он мои мысли, и я захлопнула рот, поняв, что последнюю фразу произнесла вслух. Скарлет и Аарон смотрели на меня с удивлением, а последний еще и со злобой. Он смахнул с головы нависающую ветвь сирени, буравя меня взглядом. ― Можешь прекратить говорить вслух? Это немного раздражает, если ты не в курсе.

― По-моему тебя сегодня многое раздражает, ― не смутилась я, отворачиваясь и поднимая голову вверх на проплывающие облака. Может поговорить с Аароном после, когда мы останемся наедине? Он не рассказывал Скарлет об исчезновении Томаса, так что не стоит его провоцировать на незапланированные откровения.

Небо казалось безмятежным, плоским, и только издалека неспешно надвигались пухлые, будто нарисованные облака. И вдруг что-то привлекло мое внимание: в блочном доме, в котором жил Аарон, находящимся в оцепенении, вдруг в одном из окон мелькнуло движение.

Что это?

Шторка шевельнулась, ― поняла я с опозданием.

― Эй, Пола дома? ― опять перебила я чрезвычайно горячую беседу Аарона и Скарлет. Он непонимающе свел брови, пытаясь сообразить, откуда в разговоре появилось имя его девушки. Я пояснила, указывая на окно: ― Я только что видела, как у тебя на кухне кто-то ходил.

Аарон побледнел, как полотно, и вместе с тем его щеки стали пунцовыми, как два переспевших на солнце помидора. Стекла его очков лихорадочно блеснули, когда он дернул головой и посмотрел на окно своей квартиры, выходящее во дворик. Шторка уже не колыхалась, а Аарон все сидел, как громом пораженный.

― Пола на работе. Там никого нет.

Скарлет коснулась его предплечья, как будто пытаясь успокоить через тепло пальцев, но Аарон подскочил, словно ужаленный.

― Я туда не пойду, ― отрезал он, глядя на нас.

― Куда? ― хором спросили мы со Скарлет. Я вновь подняла взгляд на окно нужной квартиры. ― Домой не пойдешь? Аарон, ― я поспешно поставила велосипед на подножку и приблизилась к другу, собираясь предложить подняться к нему в квартиру и убедиться, что она пуста, но Скарлет перебила, нахмурившись:

― Да о чем ты говоришь? Мне нужно, чтобы ты нарисовал...

Он взбешенно вскочил.

― Я нарисую твой чертов портрет в офисе! ― и зашагал к своей машине, раздраженно пофыркивая и ссутулившись. Проходя мимо загадочного седана, Аарон косо глянул на водительское сидение, а затем на мгновение удивленно застыл. И потом вновь возобновил шаг. Скарлет поднялась на ноги и подошла к своему велосипеду.

― Что это, черт его дери, было? Ты видела, как он взбесился? Что с ним происходит? Радиационные осадки? Кто-то испортил воздух в его присутствии? В магазине закончилось моющее средство, и он целый день не вытирал дома пыль?

― Кто-то за ним следит, ― озвучила я догадку, и Скарлет посмотрела на меня как на сумасшедшую.

― У нас в Эттон-Крик что, какой-то вирус безумия? ― когда я вызывающе изогнула брови, намекая на то, что мы еще можем поспорить, кто из нас безумен, Скарлет отмахнулась. Она подошла к сирени, вытащила с треском ломающихся ветвей велосипед, и вскочила на него. ― Прекрати. Просто Аарон психует больше обычного. Он всегда был немного сумасшедшим.

Мне казалось, будто Скарлет ничего вокруг себя не замечает, будто важнее ее проблемы, связанной с Исчезающим цирком, ничего не было. В подтверждение этой мысли, когда мы проходили мимо странного седана, я заглянула на водительское сидение, а Скарлет, погруженная в себя, прошла мимо, даже не заметив, что я отстала.

В машине было пусто, и я свела брови, но устремилась вслед за подругой. Со стоянки вырулил Бьюик Аарона, и Скарлет стала усиленно крутить педалями. Наверное, про себя она уже десять раз прокляла сегодняшний день.

Чего Аарон так испугался? Кто за ним все-таки следил? И что именно случилось за время его исчезновения из Эттон-Крик? Все ли в порядке с его отцом? Кто был в его квартире, и почему он побоялся заходить внутрь?

Как только мы добрались до офиса, Скарлет тут же атаковала нужный рабочий стол:

― Возвращаясь к фотороботу: мне позарез нужно найти этого человека. ― Она присела на край стола, придавив бедром планшетку. Аарон раздраженно вытащил ее из-под бедра девушки, посоветовав:

― Обратись в полицию.

― Ты обещал!

Когда я приблизилась к ним, то застала настоящую эпическую сцену противостояния ― Аарон и Скарлет злобно буравили друг друга взглядами. Наполеон попытался многозначительно присвистнуть, но у него во рту была минералка, и он расплескал воду на свои колени.

Я бросила парню пачку бумажных полотенец, стоящих на письменном столе Ёко, и он сдавленно поблагодарил.

― Ребята, ― я замахала руками между их лицами, разбивая невидимую стену напряжения, пронизанную искрами негодующих взглядов. ― Успокойтесь. Давайте сосредоточимся на работе? Нам осталось довести проект до идеала ― пару штрихов, и можно будет отправиться домой пораньше. А?

Но ни Скарлет, ни Аарон не обратили на меня внимания. Аарон блеснул стеклами очков и демонстративно изогнул брови. Буравя Скарлет зелеными глазами, он выразительным тоном сказал:

― Что-то мне пить захотелось.

Скарлет тут же соскочила со стола, едва не сбив монитор компьютера. Аарон поморщился.

― Вас понял, сэр! Чай с манго, если я не ошибаюсь? Я мигом! А ты, то есть вы, разомните пока что руки, выполните парочку упражнений для моторики пальцев и всякое такое!..

― Что это с тобой? ― спросил Наполеон удивленно, наблюдая за разыгравшейся сценой. Скарлет притворилась, будто не заметила его взгляда и не услышала вопроса, схватила сумочку и поспешила к двери. Аарон перевел на меня тяжелый взгляд, и я развела руками, как бы говоря, что не при чем.

― Больше не давай ей пить кофе, ― попросил он, откидываясь на спинку кресла и наконец-то вздыхая. Его лицо разгладилось, а веки потяжелели, и я, прибавив эту характеристику к уже имеющимся, подтянула к столу соседний стул и, присев, шепнула:

― Аарон, расскажи мне, что происходит. Ты сам не свой, ― объяснила я, когда он открыл глаза и с недоумением посмотрел на меня. ― Ты сначала исчез, а затем появился с хвостом... И не смотри так, я заметила твою реакцию на тот седан. За тобой кто-то следит? И кто живет в твоей квартире? Судя по виду, ты уже давно полноценно не отдыхал.

Когда мои вопросы и аргументы закончились, и я склонила голову на бок, ожидая ответа, Аарон так шумно вздохнул, что его грудь высоко поднялась и опустилась. Я подумала, что он опять взорвется и попросит оставить его в покое, но нет. Он провел по лицу ладонями, и когда кончики пальцев задели нижние веки, вспухшие от недосыпания, и вскрыли сеточки сосудов на глазных яблоках, я поморщилась.

До моего носа донеслись слабые запахи пота и кофе. Это не привычный аромат Аарона Хэйли, моего друга. Аарон всегда пах свежестью, порошком и шампунем. Этот же запах означал, что Аарон напуган настолько, что старается не спать и позабыл о своей внешности и принципах.

― Ты что, влип в какие-то неприятности? ― добавила я еще один вопрос к уже имеющемуся списку, а затем оглянулась по сторонам, проверяя, никто ли из ребят нас не подслушивает. ― Ты же мне так и не позвонил, а Вера... Между прочим, она мне весь мозг вынесла!.. Ну, ты собираешься что-нибудь сказать?

В его приятных глазах мелькнуло что-то темное и незнакомое.

― Я не знаю, что сказать.

― Не знаешь? Тогда просто отвечай на вопросы. Все это время ты был в Ята-Бохе и искал отца? ― спросила я, и замолчала, выискивая в знакомом лице признаки горечи, раздражения или ужаса, которые могли позволить понять, что все-таки случилось.

Аарон как-то странно хмыкнул, а затем безэмоциональным голосом сказал:

― Этот парень отправился с той женщиной в путешествие.

― С какой женщиной? ― Я в недоумении свела брови и попыталась вспомнить, рассказывал ли мне Аарон о каких-нибудь женщинах отца. Кажется, нет.

― С мамой, ― прорычал он, будто выругался сквозь зубы.

― С какой мамой? ― еще больше удивилась я, почему-то подумав о бабуле Аарона, которая жила в Хейдене. Как-то раз я была у нее дома и зареклась туда возвращаться. Седовласая женщина в соломенной шляпе и с морщинистым лицом, стоило мне переступить порог фермерского домика, заявила, что ни за что не позволит мне выйти за ее внука замуж. «Не дам тебе благословения», - вот что она сказала.

― Какого черта, Эра? Я говорю о своей матери! Ты же не думала, что меня в капусте, черт ее раздери, нашли?!

Я отшатнулась, не ожидая подобного взрыва.

― А теперь, когда ты удовлетворила любопытство, отстань.

И, чтобы отвязаться от меня, он шлепнул по моей шляпе так, что та закрыла полностью мое лицо, а очки едва не слетели с носа. Я быстро поправила шляпу и выпрямилась.

― А кому принадлежит тот седан?

― Ты не оставишь меня в покое? Тебе не надо заниматься статьей, или, ну, не знаю... задать свои дурацкие вопросы еще кому-нибудь?

― За тобой действительно кто-то следит?

Аарон взбешенно отшвырнул от себя планшетку с прикрепленным сверху белым листком, на котором, видимо, планировал нарисовать летающего мальчика Мирослава, и злобно уставился на меня.

― Что? Я просто спросила.

― Ты на удивление проницательна. Этот тип приехал за мной из Ята-Бохе. Он коп. Его дочь пропала, и он думает, что в случившемся как-то виновен я.

― Погоди... ― В злобном лепете Аарона что-то показалось мне знакомым, и я нахмурилась. ― Ята-Бохе... Дочь детектива... Речь, случайно, идет не о Натали Локвуд?

Настал черед Аарона удивляться. У него даже лицо разгладилось, так он был поражен.

― Да, как раз он.

Я пояснила, взмахнув рукой:

― О ней написали в утренней газете. Я прочла, когда была у Скарлет: юная дочь детектива из полиции Ята-Бохе бесследно пропала. ― Аарон помрачнел, и я продолжила: ― Неужели они подозревают тебя? Но почему?

― Потому что... ― начал было Аарон, но замолчал. Он забрался пальцами в светлые волосы, стянутые в пучок, и зажмурился. ― Это длинная история. Давай как-нибудь в другой раз? ― Он поднял на меня воспаленные глаза и ухмыльнулся краешком губ. ― Или может ты узнаешь обо всем из газет, когда меня арестуют.

― Не смешно. Обещаешь, что все расскажешь? Так, соберись, я вижу Скарлет, она с маниакальным видом спешит к тебе. И у нее огромный стакан.

Аарон даже не обернулся, лишь свел вместе светлые брови.

― Зачем ей искать этого парня? Кто он?

Я не знаю.

Прочистив горло, я, пожав плечами, пробормотала:

― Кто-то. Не знаю. Спрашивай у нее, ты ведь знаешь Скарлет ― иногда ей в голову приходят идеи.

― Идеи, ― повторил Аарон с сарказмом, а затем вздрогнул, когда девушка, которую мы обсуждали, шлепнула его по спине. Я поразилась тому, что даже сейчас Скарлет Фабер остается самой собой ― порывистой, резкой, шумной. Так треснула Аарона, что тот еще несколько секунд буравил ее взглядом, цепляясь за каждое движение ― как Скарлет аккуратно ставит на стол литровый стакан с чаем, стараясь не задеть канцелярские принадлежности, как, не оглядываясь, спешит за еще одним стулом и ставит с другой стороны от Аарона. Мы его окружили, и парень передернул плечами, но смиренно вздохнул.

― Ну ладно, ― сдался он, склонив голову к плечу. ― Только ответь мне на один вопрос. ― Скарлет изобразила на лице вежливое ожидание. ― Что это за парень, если ты прибежала ко мне за его портретом?

Я изогнула брови, тоже ожидая ответа. Интересно, что она ответит, уж не правду ли? Стоит только Скарлет заикнуться о том, что мы сделали ночью, и Ирвинг вместе с бабулей Грэйс запрут меня дома. Но девушка и здесь не обманула моих ожиданий ― она начала нести полнейшую чушь о том, что ей во сне приснился какой-то парень, которого она где-то видела ранее, и, проснувшись, Скарлет решила во что бы то ни стало его отыскать.

На середине пламенной речи Аарон не выдержал и с громким восклицанием оборвал ее.

― Ладно, я понял! Не хочешь ― не говори, только перестань нести этот бред.

Скарлет сперва зло нахмурилась, собираясь спорить, но потом, когда до нее дошло, что она добилась, чего хотела, опять мило улыбнулась. Аарон покачал головой, видя эту перемену на ее лице, и, сделав большой глоток мангового чая и отодвинув стакан подальше, смахнул со столешницы невидимые пылинки и посредине расположил чистый листок.

Мы со Скарлет переглянулись, и она, в отличие от меня, не сумела сдержать ехидное замечание за зубами:

― Ты что, так быстро сбежал из дома, что забыл планшет?

― Может поговорим, вместо того, чтобы рисовать?

― Ладно, молчу, зануда, ― протянула Скарлет, произнеся слово «зануда» с утроенной «н».

Следующие тридцать минут она в мельчайших подробностях описывала Летающего мальчика. На меня она не смотрела, прикипев взглядом к рисунку Аарона. Лицо Мирослава постепенно становилось живым, от чего у меня побежали мурашки по плечам и спине. Неужели Скарлет успела рассмотреть столько подробностей? Было темно, и к тому же очень страшно. Но ей каким-то чудом удалось даже заметить шрам по подбородке парня.

― Нет, не так, ― она потянулась к карандашу, который был зажат в левой руке Аарона, но получила шлепок по запястью. ― Его шрам больше похож на ямочку на подбородке, понимаешь? Исправь.

Аарон поднял голову и выразительно посмотрел на меня, взглядом спрашивая, что нашло на Скарлет и почему я еще не уволокла ее от его рабочего стола. Я пожала плечами. Конечно, я могла бы попытаться отвлечь подругу, но хотелось увидеть окончательный портрет Мирослава. Сама бы я не осмелилась попросить Аарона нарисовать Летающего мальчика. Да к тому же мне не удалось так хорошо рассмотреть его, как Скарлет.

Спустя еще четверть часа мы втроем уставились на добротный набросок выразительного мужского лица.

Аарон сказал:

― Выглядит как живой. Такое ощущение, что его я где-то видел.

Скарлет загадочно улыбнулась, и ее улыбка мне совсем не понравилась.

― Да, как живой прямо.

― Говорю вам, где-то я его уже видел.

Мы втроем щека к щеке уставились на Мирослава, а парень смотрел на нас в ответ живыми глазами, и даже его беспорядочно лежащие кудри выглядели мягкими на вид. У него был едва заметный шрам на подбородке, напомнивший мне о Данте Тильманне Втором, и приподнятые уголки губ, будто в улыбке.

― Ну что, ты счастлива? ― с иронией в голосе протянул Аарон, вручая Скарлет портрет Мирослава. Она приняла его, и с благоговением поблагодарила. Можно было бы подумать, что девушка сарказничает, но она не могла оторвать глаз от лица Летающего мальчика. Аарон опять посмотрел на меня, скептически изогнув бровь. И я вновь пожала плечами.

― Она что, влюбилась в него? ― спросил любопытствующий взгляд друга, на который я также беззвучно ответила взглядом:

― Я не знаю, кто это, Аарон. Может быть и влюбилась.

Такой ответ Аарона устроил; в любом случае он ничего не подозревал и не допускал мысли, что именно мы со Скарлет были теми, кто вломился ночью в Исчезающий цирк, и что парень, которого он только что поспешно изобразил на листке бумаги, является одним из циркачей.

― И что ты теперь будешь делать? ― скептически спросила я Скарлет, когда она оставила Аарона в покое, позволив ему заниматься своими делами. Мы подошли к окну, и Скарлет очень внимательно уставилась за горизонт, будто надеялась рассмотреть вдали купола Исчезающего цирка.

― Что я буду делать?.. ― задумчиво пробормотала она, в то время как я разглядывала рисунок, выполненный Аароном. Мирослав глядел на меня с листка пронзительными глазами будто свысока; словно рисунок мог думать, и думал в этот момент о том, что я, даже пробравшись внутрь цирка, не сумела добыть никакой полезной информации.

― Ошибаешься, ― подумала я, хмыкнув. ― Я узнала кое-что. Даже нет, я узнала очень многое. А вот ты ничего не знаешь ни обо мне, ни о Скарлет.

― Ты что, влюбилась? ― Скарлет вырвала из моих пальцев портрет, едва не разорвав бумагу на пополам, и, не церемонясь, сложила ее в несколько раз и запихала в карман шортов. ― С этим я отправлюсь к Ирвингу, чтобы он помог мне раскопать информацию.

― Ты же его ненавидишь.

― Я его даже не знаю.

― Я имела в виду Ирвинга, ― буркнула я, помрачнев, ведь Скарлет явно поняла, о чем я говорю, но предпочла проигнорировать.

― Не твое дело, ― отрезала она, а затем, не обращая внимания на мое изумленное лицо, прошмыгнула мимо к выходу. Меня буквально пронзило током, когда Скарлет задела мое плечо, но даже не оглянулась, чтобы виновато улыбнуться.

В ее мире меня не было. В ее мире не было никого.

В мире Скарлет Фабер остались только родители, которых забрал Исчезающий цирк.

...

К половине седьмого вечера нам удалось завершить работу, мы сдали иллюстрации, фотографии и статьи, я отчиталась перед Верой и ее напыщенным выражением лица с подозрительно прищуренными глазами, и Наполеон, приободрившись, выкатился в проход на своем стуле, оттолкнувшись ногами от пола.

― Лично я собираюсь выпить! Ребята, кто со мной? ― Он потягивался, и его «выпить» прозвучало с долгим «Ы». Алиса вскинула руку, как прилежная ученица на уроке:

― Я не откажусь от баночки пива.

― Я тоже пропустила бы стаканчик, ― согласилась Ёко.

― Кто там сказал заветное слово? ― спросил Аарон, отклоняясь от монитора и оглядывая нас по очереди. Он нахмурился, посмотрев на меня. ― Скарлет что, еще нет?

Если бы она здесь была, ― подумала я, ― то сразу же проявила свое пренебрежительное отношение к сэру Наполеону, ― но вслух сказала:

― Она еще не вернулась.

Наполеон хмыкнул:

― Пусть после этого не читает мне нотаций.

Говорить о Скарлет и ее поведении мне совершенно не хотелось, и я потянулась за сумкой.

― Вы, ребята, идите, но лично я ― домой.

― Эра, так дело не пойдет, ― начал Наполеон, а Алиса тут же поддакнула.

― Нет, оставьте ее в покое, ― влез Аарон, мстительно глянув в мою сторону, ― у нашего Мартина Идена есть другие важные дела.

Остаток его слов утонул в каком-то нарастающем гуле в моем черепе. Это гудение было сродни опасному гудению в трансформаторной будке. Ближе подойдешь, и током ударит. Ближе наклонишься к столешнице и точно получишь разряд сквозь пальцы.

Но я наклонялась к столешнице, сведя от недоверия брови и ничего не слыша. Где-то на периферии у Аарона спросили действительно ли он собирается идти с ними бар, и он, кажется, ответил утвердительно.

Потом Алиса позвала меня и предупредила «Эра, так ты с нами? Даем тебе последний шанс!»

Но я не уверена, что правильно ее расслышала. Моим вниманием полностью завладело гудение, напряженное гудение, шедшее от моего кольца, которое я намеренно обронила в Исчезающем цирке, чтобы потом была причина вернуться.

― Эра! ― крикнул Наполеон, уже топая ко мне. ― Ты отвечаешь на наши вопросы телепатически?

Когда Наполеон находился в двух шагах от меня, я очнулась, скинула с себя гудящие склизкие провода, пускающие сквозь мое тело ток, и схватила кольцо. Сжав его в кулаке и обернувшись, я воскликнула, пожалуй, слишком эмоционально:

― Спасибо до предложения, ребята, но до завтра. Мы итак проводим слишком много времени вместе, и сегодня я хочу от вас отдохнуть. ― Я схватила свою сумку, лежащую между нами с Наполеоном в кресле, и попятилась бочком к двери, одновременно засовывая в задний карман шортов свою находку. ― Мне нужно закончить кое-какую работу. До завтра!

― Ты и вправду сошла с ума, ― сказал Наполеон мне вслед, выглядя очаровательно изумленным из-за моего поведения. Он встрепал выгоревшие волосы. В этот момент, когда он уставился на меня как на ненормальную, Наполеон больше чем обычно напоминал фигурку, вырезанную из черно-белого журнала. Его бледность была почти неестественной, и подчеркивалась светлым цветом глаз и волос.

Я испуганно подпрыгнула, наткнувшись на стену у двери, и застыла. Мы с Наполеоном уставились друг на друга, и не могла отвести от него взгляд. У меня и раньше было очень странное ощущение, похожее на чувство дежавю, но сейчас оно было особенно острым, будто резко вонзившаяся в глазные яблоки игла.

Эти светлые волосы, и эти светлые глаза казались мне отчего-то знакомыми.

Но чувство пропало так же внезапно, как появилось, когда к Наполеону приблизилась Алиса и он закинул ей на плечо руку, сокрушенно посетовав:

― Я видел, как Дракулач вызвал нашу Эру Годфри в свой склеп. Подозреваю, он укусил ее и пустил вирус в кровь.

В другой раз я бы пошутила, но не сейчас.

Я сморгнула наваждение. Ничего я не знаю. Я уже совершенно ничего не знаю и ни в чем не уверена!

И затем я распрощалась с шумной компанией, обсуждающей выпивку, и выбежала за дверь.

Кольцо, откуда у меня кольцо, откуда оно взялось на столе в рабочем офисе, куда не может зайти кто-то попало, это очередной фокус, это безумие, невозможно, невероятно, а может я сама его подобрала и забыла, такое и раньше случалось, ты принимаешь свои таблетки?

На этом вопросе безумная карусель мыслей затихла, и прозвучал один единственный вопрос.

― Ты принимаешь свои таблетки, Эра?

***

Если бы можно было избавиться от воспоминаний.

Если бы можно было отмотать время назад. Поступить по-другому. Сказать совсем другие вещи. Отреагировать иначе.

Но колеса моего велосипеда несли меня только вперед.

О многом нужно было подумать, но сил не было. Мысли, догадки, предположения уже не умещались в черепной коробке.

Теперь в моей голове была не Вселенная, а мусорная свалка. Она трещала по швам, была наполнена ужасами, от которых нужно было немедленно избавиться, перенести на бумагу, а после забыть.

Из головы не шло кольцо. Оно выжигало круг на ткани заднего кармана шортов, но вытаскивать его и уж тем более надевать на палец не хотелось. Кольцо, таинственным образом вернувшееся ко мне, да еще и в рабочий офис, было ментально связано с поведением Скарлет. Они оба были связаны с Исчезающим цирком.

Ну а вдруг это Скарлет нашла кольцо и положила на мой стол, забыв упомянуть об этом?..

Мой желудок сжался в схватке, и я едва не выпустила руль из рук.

Что случится, если Скарлет решит пробраться в цирк без меня? Что, если она уже там?

Ну нет, ― я судорожно сжала ладони на резиновых накладках руля, ― она бы не поступила так опрометчиво. Еще даже не стемнело!

Не поступила бы? Ты же знаешь Скарлет, Эра, знаешь. Она не-нор-маль-на-я. Она ненормальная, ненормальная.

Прекрати, ― остановила я внутренний голос, ― прекрати.

― Она ненормальная, ― с нажимом сказал голос, и попахивало от него в точности как от мусорного бака, который не опорожняли уже несколько недель подряд. ― Она ненормальная, ― рычал голос.

― Ты принимаешь свои таблетки, Эра?

И вновь бабушкин голос заставил все остальные голоса в моей голове замолчать. Я резко затормозила и уперлась ногами в землю. Все остановилось ― и движение, и голоса перестали звучать.

Я медленно повернула голову вправо, услышав что-то. Звук наконец-то шел не изнутри черепа, а снаружи. Наконец-то никаких голосов ― невнятное шуршание., словно рядом в высокой высохшей на солнце траве ползла змея.

Но я не сдвинулась; даже подумав о скользкой зеленовато-черной и лоснящейся змеиной шкуре в миллиметре от моей обнаженной ноги не опустила взгляд вниз. Я сглотнула, удивленно глядя в сторону особняка Харрингтонов, около которого почему-то оказалась.

Как я здесь оказалась? ― я едва не плюхнулась вместе с велосипедом на неухоженную лужайку у дома, когда колени стали чужими, ничейными. Удержав равновесие, я сползла с велосипеда и покрепче ухватилась за руль.

Я уже не могла припомнить, о чем думала тридцать секунд назад, когда поворачивала голову в сторону особняка Харрингтонов. Если бы он вдруг провалился под землю, я бы точно не удивилась, я бы пожала плечами, мол, так и надо.

Может стоит зайти на минутку? ― подумала я, ― просто чтобы подумать, собрать мысли воедино.

Нет, ― не преминуло возразить нутро.

Я же боялась, что Скарлет выйдет из-под контроля (своего собственного контроля, который она столько лет удерживала), а теперь сама едва не иду в дом, полный призраков.

Подумав немного, я достала из кармана найденное кольцо и надела на указательный палец, где оно покоилось до того, как я кинула его за ограждение Исчезающего цирка.

Исчезающий цирк.

Вот он-то во всем и виноват!

Но почему именно Эттон-Крик? ― продолжала я, чувствуя, что еще мгновение, и я расстанусь с реальностью. Вместе с судорожным поиском ответа на этот вопрос, я одновременно взглянула на себя со стороны: вот какая-то девушка застыла аккурат посреди дороги с велосипедом и уставилась на заброшенный дом, в котором уже два года никто не живет. И выражение лица у нее такое чудаческое, какое можно встретить только в комедийном фильме про пришельцев.

Тот еще видок, ― не могла не согласиться я, и захлопнула рот. Вдохнув полной грудью медовый запах раскаленного на майском солнце асфальта и цветущей сирени, я аккуратно развернула велосипед и стала спускаться по улице вниз.

Но опять остановилась.

Возможно хозяин Исчезающего цирка выбрал Эттон-Крик потому, что здесь проходит Весенний фестиваль, который был отменен в прошлом году. Нет, нет, это очевидно, этот вопрос не будоражил мое сознание, он был острой верхушкой айсберга, острием иглы. Как далеко она войдет в плоть и сколько кожи, мышц и мяса заденет ― уже зависит от того, какие еще вопросы появятся потом.

Почему никто раньше не смог забраться в Исчезающий цирк?

Если залезть внутрь было так легко, то почему Рыжий громила разыграл ту сцену неприкосновенности днем? Может быть он просто напустил таинственности, чтобы поддержать имидж? И если его так легко разрушить, этот самый имидж, то почему вокруг Исчезающего цирка до сих пор бродят такие странные, сомнительные и пугающие легенды?

На последний вопрос у меня готов ответ, но его не хочется не то что произносить вслух, даже признаваться самой себе в его существовании. То, что пришло мне на ум ― невероятно, невозможно, попросту исключено.

Мы со Скарлет и третий неизвестный действительно с легкостью смогли забраться в Исчезающий цирк, в то время как больше этого никому не удалось.

Из этого следует простой и одновременно сложный вывод ― цирк позволил нам войти. Если, конечно, думать, что сплоченность больших и маленьких шатров ― единый организм живого существа, что настоящее безумие.

Исчезающий цирк хотел, чтобы мы попали внутрь.

Вот что мне подсказывает чутье.

Я почувствовала, что из-под пальцев выскальзывает велосипед, и сосредоточилась. Поправив очки, сползающие с вспотевшего носа, я сделала еще два-три шага, но опять остановилась, будто какая-то неведомая сила не пускала меня домой, удерживала на месте.

Я повернулась, взглянув на дом, снова услышала знакомый шум, будто рядом ползла змейка, и испуганно подпрыгнула. Желудок сжался в очередном спазме: тут же полно опасного зверья!

Я уставилась себе под ноги, пока копалась в сумке в поисках карманного фонарика, и тогда услышала шаги. Тихие, осторожные, вороватые шаги со стороны особняка Харрингтонов ― кто-то крался вдоль дома, и при этом старался быть незаметным. В сгущающихся с каждой минутой сумерках это было проще простого. Я поправила очки на носу и попыталась всмотреться в ночь, но она была такой густой и темной, что только спустя минуту я сумела что-то разглядеть.

Тогда-то я и увидела его ― у дома Харрингтонов бродил Данте Тильманн Второй. Хотя, чего удивляться? Но я удивилась и испытала такую бурю эмоций, что та едва не сшибла меня в сиреневый куст, а указательный палец с серебряным кольцом, вернувшимся на мой офисный стол, обожгло как огнем.

Я растерялась, не зная, как поступить, на смену удивлению пришла глухая, как удар в ствол трухлявого дерева, тревога.

Что он здесь забыл?

И он ли это?

Человек, за которым я наблюдала, обладал зрением получше моего и уж получше Данте-Фокусника. Движения его были уверенными, хотя и осторожными. Когда я только заприметила его гибкую фигуру, он вышел слева из-за дома, где находился запущенный сад, теперь же Данте приблизился к входной двери. Должно быть следует тому же плану проникновения, что и в первый раз.

Я внимательно наблюдала, как он обогнул кустарник, раздвигая его руками, и поочередно заглянул в каждое из окон первого этажа. Это длилось две-три минуты. Все это время я не двигалась, прикипев взглядом к белой рубашке, которая была маяком на фоне потемневшего на несколько тонов неба. Благодаря рубашке Данте Тильманна я смогла безошибочно отследить его движения: как он наклонился вперед, пытаясь разглядеть в темноте есть ли кто в доме, как вновь выпрямился и переместился в сторону, чтобы посмотреть сквозь другое стекло.

Снова этот змеиный шелест в ногах ― в этот раз звук шел из моей головы, он не был реальным. Это был тревожный звук, ― вновь по оголенным нервам пошел ток.

Если увидишь меня снова ― беги.

Беги.

Беги, Эра.

Я попятилась к сирени и сжала на руле пальцы. Когда я качнула велосипед по дороге, кожи между лопаток коснулась влажная от пота футболка.

Натали Локвуд пропала, а ее фотография была у Данте Тильманна Второго. О, нет, не в такой последовательности, Эра. На самом-то деле ты сперва эту фотографию нашла, а затем уже пропала Натали, так ведь? А дальше что? Фотография Ти. И что по-твоему случится теперь? Что следует по сценарию после находки?

Сосредоточившись, чтобы не шуметь, я катила велосипед все быстрее и быстрее, уже наметив план: как только сверну за поворот, сразу же полечу домой, и никогда, никогда, никогда больше не вернусь в Коридор страха!

Слово «никогда» продолжало вертеться в сознании, а затем вдруг перестало и раздался уже знакомый опасный звон. Колеса моего велосипеда с противным звуком замерли, царапнув шинами по камням. Пальцы разжались сами собой и где-то на периферии я услышала грохот ― это металл столкнулся со щебнем и землей.

― Что ты делаешь?

Что ты делаешь? ― вопрос дошел до моего мозга с опозданием, с задержкой. Я хлопала глазами, не в силах понять, как Данте Тильманн Второй мог вдруг оказаться поперек моего пути.

Я тяжело сглотнула. Нёбо и заднюю стенку горла больно царапнула слюна. Я попыталась сглотнуть еще, наблюдая за Данте как за диким зверем, готовым напасть в любую минуту.

― Привет, ― сказала я, вернув себе контроль над мышцами и поднимая велосипед.

― Ты что, за мной шпионишь? ― Данте не был расположен к беседе, но не предпринимал попыток на меня накинуться.

― Конечно нет.

― Я же не слепой.

― Конечно нет, ― поспешно повторила я, не отводя взгляда от лица Данте. Он удивленно свел брови.

― Что с тобой? Почему ты заикаешься?

Я уже собралась возразить, но, мысленно отмотав время на несколько секунд назад, поняла, что и вправду заикалась.

― Это потому, что ты напугал меня. Ты возник поперек дороги как по волшебству.

― Вообще-то я увидел, как ты за мной следишь, вышел со двора и перешел дорогу. Если бы ты все время не оглядывалась назад и не вела себя так, будто на тебя с минуты на минуту могут напасть, то заметила бы, как я иду.

Я хотела воскликнуть, что он лжет, но молча сжала руки на руле.

Данте лгал, на самом деле он...

Он что?

И что ты скажешь, Эра?

Он говорит, что вышел из тени и перешел дорогу, а ты думаешь, что он переместился с одного места на другое как в волшебной сказке. И кому ты поверишь?

― Ты принимаешь свои таблетки, Эра?

Мы смотрели друг на друга несколько секунд, и я поняла, что Данте ждет от меня какого-нибудь ответа, но я могла думать только о том, о чем нельзя говорить. Ведь у Данте все-таки есть брат близнец, который слеп и работает в цирке. По-другому быть не может. И все же, если все так удачно складывается, то почему парень из цирка не рассказал мне о брате, почему сказал: «Если увидишь меня снова ― беги». Меня. Он сказал «меня», а не «его», не «парня, похожего на меня как две капли воды».

Может быть Данте-Фокусник все-таки имел в виду себя? Ведь он предупредил, что в Исчезающий цирк лучше не соваться, а он-то как раз и обитает в Исчезающем цирке...

Господи помоги мне разобраться во всем этом.

― Что ты здесь делаешь? ― наконец сумела выговорить я, рассудив, что, если бы Данте планировал на меня напасть, он бы давно уже это сделал.

― Я ищу кое-что, я говорил, ― ответил он пространно, а затем посмотрел по сторонам, будто ответ на мой вопрос витал вокруг его головы. ― Но никак не могу найти.

― Видимо, ты просто не там ищешь.

Мы встретились взглядами.

― Видимо, ― согласился он, и затем неожиданно протянул мне что-то. Я сразу же вспомнила о кольце, но несмотря на опасения, ладонь все-таки подставила. Данте положил туда какой-то листок. Я поднесла его близко к глазам, чтобы рассмотреть в сумраке. Это был желтый стикер, какие продаются в любом канцелярском магазине задешево, и написано на нем было всего одно предложение: «Найди себе другое место, или будешь писать свою книгу в тюрьме». Рядом была пририсована рокерская коза.

― Это мой старший брат.

― У тебя есть брат?

― Сводный брат. Приехал из Хейдена. Мои родители развелись, и его мать и мой отец... ― Я остановила себя, удивившись. Зачем я все это говорю? ― А у тебя есть брат? То есть я хотела спросить, есть ли у тебя родня?

Беседа была настолько неуклюжей, что мой вопрос о его родне вписался очень удачно и нисколько не удивил Данте, судя по тому, что подвижная часть его лица осталась бесстрастной.

― У меня есть родня, да, ― ответил он скромно, а затем внезапно перевел тему, спросив: ― Хочешь, покажу что-то?

Я растерялась.

Наша встреча, наш разговор, наши многозначительные и острожные взгляды друг на друга, ― все это с каждой секундой теряло те очертания реальности, которые еще были десять минут назад, когда я только заметила маячившую в сумерках белую рубашку.

Так почему бы не увидеть то, что хочет показать Данте Тильманн Второй?

Потому, что я не знаю кто он, а пропала Натали Локвуд, девушка, фотография которой у него была. А теперь я вновь нашла фотографию, фотографию моей подруги, и чутье подсказывает мне, что это Данте обронил ее.

― Что ты хочешь показать? ― наконец спросила я.

― Кое-что, что тебе точно понравится, ― пообещал Данте, и протянул руку ладонью вверх. В сумерках его кожа была бледной, как у героя черно-белого фильма, пальцы узловатыми и крепкими ― схватят и не отпустят!

И вдруг в его ладони очутилась моя рука.

Я уставилась на еще одно белое пятно в сумерках, а Данте уже сжал мои пальцы. Схватят и не отпустят!

― Идем.

― Идем.

И, хоть в моем сердце намертво врезалась пятиконечная яркая звезда, пульсирующая тревожным красным цветом, я никак не могла заставить ноги остановиться. Воспоминания о том, как тот Данте, который Фокусник, строго-настрого запретил мне возвращаться в цирк, были свежи, но сейчас, пока я двигалась, они не имели никакого значения.

***

Этот дом был высоким как водонапорная башня, и таким же узким. Окна его были заколочены досками. Тут и там просвечивал картон, напомнивший мне о коробках из-под печенья Орео и заброшенной комнатке над магазином, где я только начинала работать.

― Внутрь не пойду, ― сказала я.

― Это на тебя не совсем похоже. Мне казалось, ты любишь зловещие места типа этого.

― Я не боюсь, я просто... ― имела в виду, что не войду внутрь, держась с тобой за руки, ― закончила я про себя. В одиночестве я была не прочь исследовать новое заброшенное место, которое может подарить мне вдохновение, но только не с ним.

― Так ты что, меня боишься?

Он задал вопрос и отвернулся, уставившись куда-то перед собой. То, как его уязвила собственная догадка поразило меня не меньше, чем возникшее из ниоткуда кольцо. Кольцо меня испугало, а обида Данте, даже если она была неискренней, заставила меня испытать чувство вины.

― Ладно, ― сказала я. ― Только в случае чего я буду кричать.

― Я тоже.

Мы переглянулись, схлестнувшись взглядами, и никто не хотел уступать.

― Идем?

― Идем.

Через секунду молчания мы с Данте двинулись плечом к плечу в сторону главного входа, чернеющего беззубым ртом в ночи. Позади выстроились спящие многоэтажки Старого города, слева вдоль дороги тянулись магазинчики. Это была цивилизация, которая не относилась к заброшенному дому к которому мы направлялись.

Мне не было страшно. Не в том смысле, который привычен людям при упоминании слова «страх». У меня не тряслись поджилки, не скрутило желудок от волнения. Просто в моей голове вдруг стали рождаться одна за другой картинки возможного развития событий, что случится после того, как я войду внутрь.

Ничего хорошего.

Ничего хорошего не случится, там меня ждет что-то плохое.

― Что? ― спросил Данте, останавливаясь вслед за мной. Наши руки натянулись как нити, связанные узлом. Он шептал, будто боялся чудовище, спящее во тьме заброшенного дома.

― Не знаю, ― ответила я.

Но боялась уже не Данте Тильманна Второго, а он до сих пор оставался сами собой и внушал тревожное волнение. Я боялась дома и воспоминаний, которые он хочет мне показать.

Ничего хорошего.

Внутри водонапорной башни отсутствовали обои и в некоторых местах пол. Доски, из которых сконструировали лестницу наверх, прогнили до дыр, весь пол был усеян трухой. Мы с Данте посветили фонариками по углам, и я поморщилась, увидев разбегающихся крыс и внушительные дыры в плинтусах. Пахло здесь пылью и было прохладно в основном из-за дыры в противоположной стене, сквозь которую было видно двор и штабеля срубленных деревьев.

― Ничего не произошло, ― сказала я со вздохом облегчения и посмотрела на Данте. Его фигура приобрела едва различимые зернистые очертания, и я посветила в его сторону фонариком.

― А что должно было произойти?

― Ну... не знаю, что-то. Не знаю, ― увереннее повторила я. ― Ты это хотел мне показать?

― Раньше я уже бывал в Эттон-Крик, и с этим домишкой познакомила меня одна девушка. Когда я узнал, о чем ты пишешь, решил, что тебе может понравиться антураж. Тут довольно жутко, не находишь?

Он посветил фонариком в сторону лестницы, и я увидела, как его брови взлетели, будто он не ожидал встретить здесь такие разрушения. На его лице отразилось что-то кроме удивления, но я слишком плохо знала его и не смогла понять, что именно.

― Когда-то давно здесь жить мать с дочкой, ― продолжил Данте тише, подойдя к первой ступеньке. Его прямо тянуло наверх, он не мог отвести взгляда от перил. С удивлением я поняла, что как он не может оторваться от созерцания дома, так и я не могу перестать разглядывать его.

― Можно задать вопрос? ― не удержалась я.

― Мне казалось, это твоя специальность.

― Откуда этот шрам?

Данте обернулся, продолжая светить на второй этаж. Затем медленно опустил руку и щелкнул кнопкой. Я едва удержалась, чтобы не подойти ближе, чтобы мы оба оказались в ореоле света.

― У меня много шрамов, ― наконец сказал он из темноты. ― Но тебя интересует только один, верно?

Я отчетливо почувствовала, как мое тело вздрогнуло от сбившегося сердечного ритма.

― Меня порезали в драке, ― ответил он бесстрастно и, щелкнув фонариком, осторожно стал подниматься по лестнице, минуя самые опасные части ступеней, куда можно было провалиться.

Через несколько секунд он исчез на втором этаже, и я сумела стряхнуть оцепенение, покрывшее каждый сантиметр липкого от пота тела.

Я не ожидала такого удушающего простотой и откровенностью ответа. Я вообще не ожидала, что Данте Тильманн Второй ответит, ведь подсознательно продолжала сравнивать его с тем, вторым, с человеком с тростью ― Данте-Фокусник не был расположен к беседе.

Вздохнув, я крепче сжала в руке фонарик и поспешила следом за Данте на второй этаж. Стараясь не скрипеть ступенями, я потратила целую минуту, чтобы подняться наверх. Фонарик игриво выловил из темноты отклеившиеся обои в цветочек, вихрящиеся на полу вдоль стен.

― Данте! ― шепотом позвала я, стрельнув лучом фонарика к левой и правой стене. Потолок был высоким и на вид крепким, а вот линолеум прохудился и податливо гнулся под ногами. Данте килограммов на десять тяжелее меня, так что если он не грохнулся вниз, то со мной тоже все будет в порядке, ― рассудила я, затаив дыхание следуя по коридору.

― Данте! ― снова позвала я, но, как и прежде, ответом мне была гнетущая тишина.

Куда он подевался? ― удивилась я, снова посмотрев по сторонам. Три, четыре, пять дверей, а дальше ― сплошная тьма ― света карманного фонаря не хватало, чтобы осветить все пространство.

― Эра, иди сюда!

― Данте? Ты где?

― Сюда!

Я подступила к одной из дверей с осевшей коробкой и повернула холодную металлическую ручку. Она была покрыта пылью, и частью сознания я удивилась, ведь если Данте внутри, то почему нет следов? ― но заглянула внутрь.

Ничего хорошего.

Я разжала пальцы на ручке и дверь со скрипом стала закрываться.

Иллюзия началась с тех пор, как мы вошли внутрь. И теперь она завершилась.

Ничего хорошего.

Словно зачарованная, я вошла внутрь комнаты, которая не принадлежала этому месту. Узкая, с высокими потолками. Выбеленные стены, посеревшие от грязи, с молниевидными трещинами по углам, паутинкой перебежавшими на потолок, будто комната хотела отделиться от остальной части дома. Свет из люстры был слишком ярким для глаз, привыкших к темноте, но я не зажмуривалась, пораженная видением.

У крайней стены, слева от меня, стоял прохудившийся скрипучий диван. На нем сидела, прижав колени к груди, худая светловолосая девочка лет пятнадцати. Одета она была по-домашнему: в хлопковые коричневые штаны и наглухо застегнутую рубашку в мелкий цветочек. Из-под потрепанных штанин выглядывали тоненькие розовые носки, на левом была дырка.

― Эй, ― сказала я тихо, обращаясь к девочке, но голову та от коленей не отняла, показывая только светловолосую макушку. Кажется, девочка плакала. Чтобы убедиться в этом, я приблизилась на несколько шагов к ее уголку, и тогда до моих ушей донесся какой-то странный звук ― не то стон, не то всхлип.

Я замерла и обернулась на дверь.

― Данте?

Дверь была двустворчатой и стеклянной, ― не та, сквозь которую я попала сюда. Кто-то вставил между створками кусок газеты, чтобы та не открылась.

Звук шел из-за двери, и он повторился.

В этот раз я безошибочно поняла, что он значит. Это точно не Данте, если только он не... занимается любовью в соседней комнате.

Придя в ужас от такой идеи, я обернулась к девочке, сжатой в комочек на диване, и снова позвала ее. Та не отреагировала, а стон наслаждения за стеклянной дверью повторился.

Девочка всхлипнула и прижала левую ладонь, сжатую в кулак, к уху. А затем резко сорвалась с места, напугав меня до чертиков проворностью, и опустилась на колени перед диваном. Она вытащила из-под него пыльную спортивную сумку и выпрямилась. Одновременно с этим плеча что-то коснулось.

― Эра.

Я обернулась, пронзенная первобытным ужасом, шедшим откуда-то из глубин сознания: не тронь, не тронь меня! ― но, увидев лицо Данте Тильманна Второго с удивленно изогнутыми бровями и явным непониманием на лице, я с облегчением выдохнула, отшатнувшись.

Я вновь нырнула из яркого света ламп в тяжелую душную черноту заброшенного дома. Будто во время моего поворота на девяносто градусов вокруг своей оси кто-то успел сменить декорации.

― Ты слышала, как я тебя звал? ― спросил Данте, посветив фонариком по углам. Я обернулась, тоже мазнув бледным светом по стенкам незнакомой комнаты, которая совсем не напоминала ту из видения. Даже пропорции были другими ― шагнув в эту дверь я оказалась в другом месте.

― Эра, ты в порядке? ― повторил Данте вопрос, когда я проигнорировала предыдущий, и тогда я медленно обернулась и взглянула на него.

Разве не тебе под силу, Фокусник, заставить меня переместиться из одного места в другое? Разве не ты способен на ужасные поступки?

― Эра, ― шепнул Данте, опасливо коснувшись моего локтя.

― Все хорошо, здесь ничего нет, ― сказала я четко поставленным голосом, и поспешила выйти в коридор. Через минуту Данте встал рядом, выглядя озабоченным.

― Где ты был? ― спросила я.

― Обследовал комнаты.

― Зачем ты привел меня сюда?

Он вздохнул, как-то раздраженно, будто устал повторять одно и то же, и я вдруг с удивлением поняла, что Данте Тильманн Второй, в черных брюках с подтяжками и белой хлопковой рубашке, мягко льнущей к телу, вписывается в интерьер моего видения. Если бы комната, которую я видела, была картинкой, если бы здесь все еще стоял дряхлый диван и не нем сидела девочка, если бы за стеной занимались сексом ее родители, если бы на узком окошке висели истончившиеся от стирки шторки розового цвета, Данте Тильманн Второй тоже был бы частью этого старого мира, который выдумал мой мозг минуту назад.

― Я говорил: это антураж для твоего романа, ― произнес реальный-Данте, и своим голосом с хрипотцой разорвал иллюзию, разметав ее в дым. ― Видимо, это не была такая уж отличная идея, как мне показалось сначала. Идем домой.

Он развернулся и быстро зашагал по коридору под натужный скрип половиц. Этот скрип напомнил мне скрип дивана, когда девочка пыталась сжаться еще сильнее, разорваться на молекулы и атомы, только чтобы лишиться слуха.

― Данте, погоди, ― сказала я, испытав горечь от чувства вины.

Но он остановился только у порога лестницы, и обернулся, с вежливым ожиданием наблюдая, как я лезу через трухлявые ступени.

― Я бы на твоем месте тоже разозлилась, ― сказала я.

― Я вовсе не злюсь, ― сказал он, опуская голову, когда я поравнялась с ним. ― Я не могу понять, что сделал не так.

― Ничего, просто...

― Тогда почему ты все время отодвигаешься от меня на шаг, будто ожидаешь самого плохого?

― Я не... я не хочу, чтобы ты злился, ― повторила я, и поспешно поправилась: ― Точнее делал то, что ты делаешь. Просто в свете последних событий...

― Каких таких событий?

И вправду, каких таких событий?

Чтобы оттянуть время для ответа, я посветила на входную дверь и быстро зашагала по намеченному пути. Данте не отставал, заинтригованный моим брошенным неосторожно признанием.

― Весенний фестиваль скоро, ― сказала я, чувствуя за своим плечом его фигуру внушительного роста. На дороге вытянулись две тени, ― одна напоминала трехметровую спицу, а вторая была покрупнее и пониже. ― Я работаю в газете. Устаю дико. Каждый день приходится работать двойную смену. Сегодня я поспала всего-то два часа. Поэтому веду себя так странно. Ничего особенного.

***

Зачем-то я позволила Данте проводить меня домой. Зачем-то рассказала ему о статьях, зачем-то рассказала о себе. Зачем-то. Все время, пока мы шли к остановке и ехали в автобусе, разделенные проходом, я думала только об одном.

У меня в голове была заштопанная многолетним приемом таблеток дыра. Ее рваные края срослись, покрылись новой кожей. И вот что-то вскрыло ту дыру в моей голове, и из нее вновь хлынули как из переполненной выгребной ямы нечистоты, видения.

Сначала похищенный мальчик на рынке, теперь девочка в запертой комнате и растерзанная звуками, окружившими ее. Было страшно, что мой мозг создал эти образы, эти галлюцинации, но гораздо, гораздо страшнее были ощущения, все еще преследующие меня по пятам. Страх за ребенка, которого затолкали в салон машины. Сломанная кукла на веревочках, подчиненная рукам взрослого.

Болезненное отвращение, острое и блестящее как осколок стекла на солнце, испытанное за девочку, сжавшуюся на скрипучем диване, только бы не слышать тех мерзких, противных звуков, противных, отвратительных, омерзительных звуков.

Но они уже полностью заполнили оба ее уха как копошащиеся личинки.

Встревоженная тем, что ни в одном из окон дома не горит свет, я вошла внутрь и щелкнула включателем. Прихожая осветилась искусственным ярким светом, выметя из углов тени. Стеклянная дверь на задний дворик была наглухо закрыта, из кухни не доносилось ни звука.

― Бабушка! ― позвала я, стаскивая сандалии и глядя на второй этаж. Несмотря на нашу размолвку, я ожидала, что Грэйси спорхнет вниз по ступеням, в своем струящемся нежно-голубом халате из японского шелка. ― Бабуля!

Ее имя готово было с бульканьем умирающего вырваться из моего горла ― настолько мне стало тревожно. Я не знала, чем вызвана тревога. Бабуля Грэйс могла уйти в гости или отправиться в ресторан, ― или куда угодно. Но из ростка сомнения в груди уже вздыбился крепкий темный ствол страха и просквозил сердце.

То, как бабуля Грэйси смотрела на меня, когда вернулась домой с рынка, как она с расширившимися от ужаса глазами кинула мне распечатку моего романа, как спросила: «Ты принимаешь свои таблетки, Эра?» ― все это живо всплыло в уме.

Вбегая в ее комнату, я думала только об одном ― бабуля Грэйс бросила меня. Она снова меня бросила, укатив в очередное увлекательное путешествие. Со мной жить сложнее, чем может показаться на первый взгляд, и бабуля Грэйс об этом прекрасно известно.

Она уехала, уехала, уехала.

Когда я влетела в ее комнату, запыхавшись и ощущая жар собственных щек, я застала Грэйси за сбором вещей. Она лихорадочно металась по спальне, как зверь, запертый в четырех стенах, смахивала с тумбочки баночки с косметикой, шкатулки с украшениями, не заботясь, что повредит какое-нибудь из них, швыряла из шкафа на кровать платья и костюмы. Она и вправду была в знакомом шелковом халате. Вот только она не вышла, чтобы встретить меня.

― Ты снова бросаешь меня? ― спросила я, и возненавидела себя за благоговейный ужас, сквозняком вырвавшийся из моего рта.

Бабуля Грэйс не услышала, заталкивая летние костюмы в чемодан, лежащий на полу.

― Бабушка! ― вскрикнула я, и тогда в меня вперился острый, как бритва взгляд, размозживший в кровь мой страх.

― Эра, мы уезжаем.

Дважды за минуту меня поразил шок. Я немо уставилась на Грэйси, затерявшись в лабиринтах нужной реакции на ее слова. Хотелось и нервно рассмеяться, и прикрикнуть, чтобы бабушка перестала мельтешить и пугать меня.

― Ба, ― я осторожно приблизилась, и увидела в чемодане кроме одежды потрепанную Библию и роман об Исчезающем цирке. Уже второй раз за день эта книга попадается мне на глаза. ― Что случилось? Почему ты хочешь уехать?

Исчезающий цирк, ― вот ответ. Душный, простой и одновременно глупый ответ.

― Исчезающий цирк, ― произнесла я, и будто нажала на волшебную невидимую кнопку, остановившую мир. Бабуля застыла на месте ко мне спиной, из ее рук вывалился несессер и его содержимое рассыпалось по ковру.

― Расскажи мне все. Пожалуйста, ба, расскажи, что случилось.

Я медленно обошла ее, не уверенная в том, чтобы не испугать ее, или не испугаться самой. Мое сердце колотилось как сумасшедшее от предвкушения того, что увижу. И предчувствие меня не обмануло. Бабушка скукожилась под моим испытующим взглядом, а огромные совьи глаза, распахнутые настежь как двери, показывали мне первобытный ужас.

Я хотела приобнять ее, но боялась прикоснуться. Казалось, что, если дотронусь до бабули хоть пальцем, ее кожа пойдет трещинами как хрустальная ваза, выроненная на пол. Я никогда в жизни не видела ее такой огорченной, напуганной. Это же бабуля Грэйси. Она любит треугольные оладьи, любит сладкий творог с черносливом, любит путешествия. Она никогда не задерживается на одном месте, словно боится... осесть.

Меня пронзило озарение. А что, если в этом и заключается бабушкина любовь к путешествиям? Вдруг это не любовь вовсе, а необходимость? Эта догадка была безумной, но бабуля Грэйс прочла мои мысли. Она содрогнулась от ужаса, будто и в моих распахнутых глазах увидела нечто.

― Бабушка, ― начала я максимально серьезным и осторожным голосом, ― давай присядем и поговорим? Я приготовлю твой любимый чай, и ты расскажешь, почему хочешь, чтобы мы уехали.

Она покачала головой, глядя невидящим взглядом куда-то на уровне моих губ.

― Да, ― я твердо пресекла ее возражения, ― да, ба, мы сейчас же пойдем на кухню и выпьем по чашечке этого мерзкого варева, которое ты так любишь.

Она наконец-то услышала меня и фыркнула сквозь слезы.

― И ты больше не будешь гулять с ним? ― шепнула она, вглядываясь в мое лицо с надеждой ребенка.

― С кем, ба?

― С Фокусником.

...

С появлением Исчезающего цирка нечто поселилось и в нашем доме. Нечто темное, безликое и тревожное. Оно пульсировало в стенах. Звало бабулю Грэйс. Дважды я просыпалась от бешеного топота в соседней спальне, дважды вынимала из слабеющих рук Грэйси чемодан.

В три утра я сдалась и заварила ей чай со снотворным ― средство для экстренных случаев. Я знала, что больше не усну, так что устроилась в комнате бабушки в кресле у окна. Ноутбук на моих коленях нагрелся и подрагивал ― так быстро я печатала. Изредка я наклоняла дисплей, чтобы взглянуть на бабулю Грэйс, и всегда боялась, что она уставится на меня в ответ гипнотическим жутким взглядом.

Таблетки подействовали, бабуля решила дать мне передышку.

― И ты больше не будешь гулять с ним?

― С кем, ба?

― С Фокусником.

Но она так и не объяснила, что имела в виду.

Автор Эра Годфри: часть 7

То запекшееся в памяти смрадное лето Матисс Левентон помнил отлично.

Я написала строчку и вновь взглянула на Грэйси, вспомнив ее недавние слова:

― Что это, Эра? Не о любви ты пишешь, как говорила!

― О любви, ба. Просто это изнанка любви, та часть, которую люди скрывают за закрытыми дверьми.

А затем я вспомнила закрытую, при помощи куска истершейся от времени газеты, дверь. Вспомнила светловолосую девочку, закрывшую уши руками, и, взглянув на Грэйси еще раз, прежде чем сосредоточиться над работой, опустила взгляд в монитор.

Тем летом Ирья Торд узнала о том, что жизнь не всегда покидает тело одним махом и душа не ускользает на небеса в Рай или под землю в самый Ад. Иногда смерть пожирает душу и тело постепенно, выгрызает кусок за куском сначала все хорошее, а затем и плохое. Это не обязательно болезнь ― рак или туберкулез. И это не игровая, алкогольная или другая зависимость. Иногда смерть наступает от рук семьи. Иногда самый близкий человек, тот, от кого ждешь любви, ласки, доброго совета, не может тебе ничего дать. Иногда близкие просто забирают у тебя все. Забирают у тебя себя.

В первый раз, когда Ирья Торд попала в больницу, это была чистая случайность. Она совершенно случайно порезалась на кухне ножом во время приготовления ужина. Но в ту секунду, когда ее ладонь вспыхнула огнем, когда из раны на столешницу хлынула кровь, а Ирья прижала локоть к груди и бросилась за аптечкой в ванную комнату, ― впервые за очень долгое время она не думала о том, чтобы причинить себе боль. Будто бы настоящая боль изгнала из мозга все возбуждающие и тягучие фантазии, которые иногда не давали ей погрузиться в глубокий сон.

Тогда еще Ирья Торд не была безнадежной девочкой, не была больной, не была психически невменяемой. Она перешла в среднюю школу и получала только хорошие оценки, участвовала в театральных постановках и спортивных соревнованиях, посещала кружки по рукоделию, умела хорошо готовить и любила читать.

Но иногда с ней вдруг что-то приключалось. Ее будто подменяли: Ирья улыбалась, а затем внезапно грустнела, была весела, а затем внезапно начинала плакать.

Уже к шестнадцати годам она научилась заранее чувствовать приближение «бури», заранее знала, когда случится «это».

А когда на нее накатывала безнадега, когда вдруг начинало казаться, что все плохо, что у нее нет смысла в жизни, она напоминала себе о том, что это состояние не навсегда. «Главное пережить сегодня, ― так говорила Ирья, ― главное открыть утром глаза».

К шестнадцати годам она уже была в курсе, что наутро, когда проснется, все вечерние проблемы покажутся полной ерундой, они поблекнут, будто за ночь их накроет плотный слой пыли.

Но Ирья Торд думала так только до шестнадцати лет. А затем она стала безнадежной, как и все самоубийцы.

Иногда у Ирьи Торд были хорошие дни. В эти дни дома всегда был кто-то один из родителей. Если мать ложилась спать, не дождавшись отца, в груди Ирьи распускался цветок, и она чувствовала свободу и даже могла найти общий язык с Тсерой Торд. В другие дни ― когда отец вовремя возвращался с работы, ― в эти дни для мамы не существовало никого больше. Она мчалась к отцу, крутилась вокруг него как юла, заливисто смеялась. Он же сидел в кресле, полностью поглощенный газетой. Ирья знала, что отец читает сомнительные объявления. Однажды она совершенно случайно выудила из-под кресла порножурнал, а в нем ― обнаженные фотографии матери.

Ирья старалась не обращать внимания на то, что происходило за дверьми кухни, закрытой при помощи газеты, в которой печатали объявления по поиску работы, и очень часто ей казалось, то она не человек, а всего лишь камень без души и сердца, который лишь отстраненно может анализировать ситуацию.

Уже в одиннадцать Ирья осознала простую истину: жить с кем-то из них для нее ― Ад. Нужно было выбрать кого-то одного. Но правда в том, что Ирья несмотря ни на что любила их обоих, но по отдельности.

В такие хорошие дни Ирья Торд чувствовала себя не просто хорошо, она смотрела с мамой фильмы или разговаривала с отцом. Ирья любила смотреть с мамой детективы, это было их любимым времяпрепровождением. Мама пыталась прятать за креслом большую бутылку пива, но в эти «хорошие» дни Ирья не обращала на вонючий хмельной напиток внимания. Они с мамой были счастливы, они наслаждались картинкой на экране, обсуждали книги, шутили.

Когда рядом был отец, они с Ирьей очень много разговаривали, смотрели мультфильмы, а иногда даже прогуливались по магазинам. Ирья любила разглядывать обложки книг, а отец покупал много еды, чтобы приготовить дома вкусный ужин. В эти дни, даже если Ирья знала, каким будет его конец, знала, что случится ночью, она все равно была счастливой. У нее появлялась новая книга и сладости.

В такие дни Ирья Торд чувствовала себя обычной одиннадцатилетней девочкой. В другие дни она была роботом. В другие дни она ничего не чувствовала и не слышала. Ни криков и ругани, ни блаженных стонов ― ничего.

Просто. Ирья. Торд.

Но даже тогда Матисс Левентон не до конца уловил суть происходящего. Когда она наглоталась таблеток, а затем успела вызвать скорую, она объяснила все тем, что у нее сильно болело ушибленное ребро.

«Я переборщила с долей обезболивающего, которые выписал врач», ― говорила она.

Переборщила.

Это слово звучало в ушах Матисса всякий раз, когда он смотрел на ее улыбающееся лицо. Когда они сидели в гостиной его дома, и она пихала его плечом в особенно смешные моменты из фильма «Золотая лихорадка» с Чарли Чаплином, Матисс смеялся в ответ и их взгляды сталкивались. И тогда же в его голове на ускоренной перемотке проносились все разговоры со школьным психологом и врачом.

Переборщила.

Но они продолжали смеяться и пихать друг друга, а затем полночи разговаривали обо всем на свете. В основном о том, как Матисс мечтает освоить итальянский язык, а не только ругательные слова, которым его обучил дедушка-итальянец, как он мечтает путешествовать по Европе.

― Я уже скучаю по тебе, ― сказала Ирья, и улыбка на ее губах поутихла, а искры в глазах потухли. Взгляд стал мягким и нежным, когда она посмотрела из-под полуопущенных ресниц. ― Ты уедешь в университет, а я навсегда останусь здесь.

― Тогда поехали со мной. Поехали со мной, будем всегда вместе?

«Я же люблю тебя», ― хотел добавить он, но побоялся испугать. Для Ирьи Торд подобные слова были клеткой, в которую ее насильно пытаются запереть.

Как, ― Матисс не хотел думать так глубоко, ― ее отец запер ее мать.

...

До того, как Ирья стала безнадежной самоубийцей, она была полной надежд девушкой. Она думала, что, возможно, ей действительно удастся уехать вслед за Матиссом. Вслед за жизнью.

Но куда бы она не уехала, она навсегда останется мертвой.

Часто, лежа на своем скрипучем старом диване и глядя в стену, окрашенную в тусклый свет уличных фонарей, она представляла, как сбрасывает кожу и становится другим человеком с другой семьей и другими родителями.

Отдаться блаженным мечтам не позволяли крики родителей из кухни. За закрытыми веками, под которыми перекатывались угольки вместо глаз, Ирья могла отлично представить, что происходит.

Она видела, как мать, брызжа слюной, орет на отца, сидящего в кресле и выкуривающего последнюю сигарету в пачке. Она кричала о шести выкидышах, кричала о загубленной жизни.

Ирья пыталась сбросить с себя кожу, чтобы стать кем-то другим, но та прочно вросла в кости. Подушка под ее щекой с каждой оброненной слезинкой становилась все противнее.

Она накрыла голову одеялом, прижала его к ушам и до боли зажмурилась.

В таком неспешном ритме текла ее жизнь.

До шестнадцати лет.

***

Можно подумать, будто у Ирьи Торд было все плохо. Нет, это не так. На самом деле ее жизнь была полна и счастливых моментов, которые сыграли решающую роль в формировании ее характера.

Однако те плохие вещи, которые она исключала из памяти, все равно оставляли на душе шрамы, набухшие кровью.

Их семья ― это дом со множеством комнат. У них разный фундамент, но стены прочно скреплены друг другом, и все, неминуемо со временем они раздаются в стороны, образуя глубокие трещины.

Когда она сидела в гостиной у Матисса, объедаясь сластями, которые не друг желал даже в рот брать, боясь вновь набрать свой лишний вес, она по-настоящему чувствовала себя как дома. Ей не нужно было ничего доказывать, не нужно было пытаться заслужить любовь, лезть вперед, чтобы обратить на себя внимание.

У Матисса дома стихали все звуки. Шепоты. Голоса.

Слова матери: «Я делаю это, чтобы тебе не пришлось».

Когда Ирья переступала порог его большого светлого дома с золотистыми обоями, ей казалось, что того страшного разговора не существовало, что мать не обвиняла отца в том, что ему нужно от нее лишь одно, что не отпихнула Ирью от себя, прорычав в ответ: «Тебя насиловали?!».

Ей было всего девять.

Ирья Торд даже никогда не целовалась.

Она даже не думала о таком.

Когда мама спросила, насиловали ли ее, вакуум, в котором она жила, вдруг исчез.

До этого момента Ирья была рыбкой, безопасно живущей в аквариуме, и вот одна из стен дала трещину и вода бешеным потоком вырвалась наружу, выплескивая ее в холодный мир, полный отвратительных разговоров.

Если бы те слова сказал кто-то другой... Незнакомец. Ее школьные подруги. Матисс. Кто угодно. Только не мама ― не женщина, перед которой Ирья всегда была уязвима, потому что думала, что та считывает ее мысли и эмоции. Возможно, по этой причине они никогда не были достаточно близки. Мама постоянно пихала Ирью во взрослую жизнь, и она никак не могла понять почему.

Не потому ли, что мама делает это, чтобы дочери не пришлось...

Тебя насиловали?

Проснувшись утром, я сразу же выпрямилась в кресле и скинула с плеч тоненькое покрывало.

Мне не была знакома легкость, которую испытывают люди, просыпаясь и минуту не помня ужасы, случившиеся накануне. Мой сон всегда был слабым и поверхностным, я могла проснуться от мельчайшего шума в комнате.

Тогда почему не проснулась, когда бабуля Грэйс накрыла меня покрывалом и вышла?

Я поднялась на ноги, заметив ноутбук на письменном столе рядом с платяным шкафом, и приблизилась к кровати Грэйси. Заглянув под нее, я обнаружила чемодан на привычном месте.

Облегченно вздохнув, я спустилась вниз и обнаружила бабулю за готовкой блинчиков. Видя, как она напевает что-то под нос, при этом пританцовывая, было так же страшно, как когда вчера она пыталась сбежать из дома.

― Что ты делаешь? ― спросила я.

― Ох, Эра, напугала меня! ― Грэйси обернулась и оценила меня пристальным взглядом. ― Почему бы тебе не пойти и не умыться? И не причесаться? Было бы неплохо.

― Ты помнишь, что вчера случилось? ― Я безжалостно перебила веселый щебет, скрестив руки на груди. Бабуля Грэйси непонимающе нахмурилась, полностью обернувшись ко мне корпусом и отложив деревянную лопаточку на подставку. За ее спиной шкворчали на сковороде блины.

― А что вчера случилось? ― спросила она, сведя черные линии бровей. Меня бросило в жар так резко, что закружилась голова, и я едва устояла на ногах. ― Эра, ты снова что-то видела? Ты снова что-то видела?

Позабыв про блины, она подошла ко мне, погружая мое тело, покрывшееся липким потом, в ореол тревоги.

― Я ничего не видела, бабушка, ― звонким голосом отрезала я, ухватившись за спинку стула. ― А вот ты кое-что видела. Ночью ты хотела сбежать из дома, помнишь, уехать из Эттон-Крик. ― Чем сильнее она удивлялась, тем громче и быстрее я говорила. ― Бабушка, ты говорила о Фокуснике! Он напугал тебя! Ты говорила, что он пришел за тобой, ты говорила, что он здесь из-за тебя, ты говорила...

Мне не хватило дыхания, чтобы закончить, и я замолчала, глотнув воздуха. В это время бабуля Грэйс смотрела на меня невозмутимо, так, как смотрят врачи на пациентов, к буйствам которых привыкли. Потом она спохватилась и вернулась к сковороде, спросив?

― Милая, что ты несешь? ― наконец спросила она спокойно.

― Бабушка, вчера вечером, когда я вернулась, ты уже собирала свои вещи! Когда я вошла, ты бегала по комнате как одержимая, и кидала в чемодан платья и костюмы! Ты собиралась уехать! Ты заставила меня пообещать не встречаться с Фокусником!

― С кем?

― С Фокусником!

― Ты можешь не кричать? ― попросила Грэйси поморщившись.

Я набрала полную грудь воздуха и выдохнула, но ощущение, что легкие не избавились от газа, осталось.

― Ба.

― А?

― Так мы пойдем на Весенний фестиваль?

― На Весенний фестиваль? ― переспросила она каким-то странным голосом, медленно оборачиваясь. Казалось, в ее глазах мелькнула осознанность, что воспоминания вернулись, но нет. После секундной заминки она просияла: ― Конечно, милая!

Поежившись от холодка, пленкой покрывшего кожу, я молча развернулась и практически убежала в свою комнату. Грэйси благодушно крикнула вслед, чтобы я привела себя в порядок и спустилась к завтраку. Я не слушала, отрезав ее голос от себя дверью ванной комнаты. Я побежала к пузырьку с лекарством, пересчитала пилюли.

Я схожу с ума? Я все-таки схожу с ума?

Вчера было двенадцать таблеток, а сегодня уже тринадцать. Как это возможно, если я выпила еще таблетку перед сном? Почему все вокруг кажется болезненно-ярким и фальшивым?

Зачем кто-то стер бабушке память?

Зачем кто-то подложил таблетки в мой пузырек?

А может ничего не случилось? Может быть я взяла таблетку и хотела выпить, но что-то отвлекло мое внимание, и я забыла?

Напуганная этой идеей, я поспешила в ее комнату и проверила чемодан под кроватью. Он был пуст, хотя я не распаковывала его и не раскладывала бабушкины вещи по местам. Кто это сделал?

Я схожу ума, ― в этот раз этот вопрос звучал не как вопрос, а как утверждение, уверенность в истине.

А то, что я видела вчера в заброшенном доме с Данте было на самом деле? А была ли я вообще с Данте? Может я пошла туда одна?

На ватных ногах я вернулась к себе в комнату, заперлась на замок и устроилась за письменным столом. Я обернулась на дверь, хоть она и была закрыта. Если кто-то пробрался в мою ванную комнату и подменил пилюли, то что он мог еще сделать? Копаться в моих записях? В моей коробке с заметками?

Меня прошиб холодный пот, но я не поднялась из-за стола, чтобы проверить, все ли на месте, и стоит ли коробка с заметками пыльная, как и должна.

Если я сделаю это, у меня не останется шансов. Если проверю, будет лишь два ответа: либо я схожу с ума, либо за мной кто-то следит.

Вместо всего этого я открыла черновик романа и позволила себе выплеснуть страх на его страницы.

Автор Эра Годфри: часть 8

Тревожное ощущение надвигающейся опасности сначала было неясным, сомнительным, когда они с Ирьей пошли в полицию, но им не поверили, хоть записку от предполагаемого Криттонского Потрошителя и отобрали, а затем разрослось и образовало вокруг сердца Матисса Левентона плотную стенку. Из-за этого орган сжался до крохотных размеров.

― Милый, ― миссис Левентон провела по его затылку прохладной ладонью, перебрала короткие мягкие волосы. Матисс невесело наблюдал за тем, как мать ставит перед ним и отцом тарелки с едой, а посредине стола небольшую чашу с супом. ― Что с тобой? Ты уже несколько дней выглядишь и ведешь себя так, будто заболел.

При этих словах Матисс встретился с отцом взглядом и тот, подавив усмешку, спрятал глаза за открытой книгой. Мама не видела, как мужчины ее семьи переглянулись, она сосредоточилась на том, чтобы нарезать кусочками чесночный хлеб.

― Все в порядке, ― ответил парень и притворился, что поглощен ужином. Он косо глянул в сторону, где за окном прозрачной дымкой выросла стена дождя. Только присмотревшись, было видно, что капли движутся, будто общаются друг с другом. Мурашки, возникшие между лопаток, заставили его передернуть плечами.

Мама, опустившаяся на стул с высокой спинкой, пододвинула к себе тарелку, но не спешила приступать к еде. Сведя светлые брови, она сосредоточенно вгляделась в лицо сына и недобрым тоном спросила:

― Это из-за нее?

Матисс только на мгновение замешкался, пытаясь подобрать подходящее выражение лица для ответа, но этого было достаточно, чтобы мама все поняла. Миссис Левентон вообще всякое изменение в настроении сына объясняла «ее вмешательством», «ее плохой компанией».

― Дорогой, ― мама начала есть. Этого ни отец, ни сын никак не ожидали, поэтому изумленно переглянулись. Обычно мама принималась раздраженно отчитывать Матисса за то, что он слишком много времени проводит с Ирьей, плохо спит или «занимается всякой дрянью по ночам», но тон ее голоса был пронизан пониманием. Это насторожило парня, и он напрягся еще больше. Чувство тревоги получило определенные очертания.

― Ты в выпускном классе, ― продолжила мама тем же пугающе спокойным тоном, разговаривая со своей тарелкой, ― и поступаешь в престижный университет. Ты должен сосредоточиться на важных вещах, таких как экзамены. ― Когда Матисс свел брови, копируя ее выражение лица, миссис Левентон воодушевленно воскликнула, вскидывая голову: ― Кстати, милый, я видела тебя и Гардению. И ее мама спрашивала о тебе. Говорит, Гардения не может думать ни о ком другом, кроме тебя.

Матисс и отец опять переглянулись, и парню стало смешно, потому что мужчины Левентон явно думали об одном и том же: «Это хорошо или плохо»? Матисс думал, что плохо. Нет, ему нравилась Гардения (еще бы!), но не нравилось, что в его дела вмешивается мать. Во все дела.

Он постарался (не без помощи отца) закрыть тему, но мама с завидным упорством возвращалась к ней и даже к концу ужина добавила, что их пригласили на пятничный ужин.

― Я буду занят, ― тут же отреагировал Матисс, ― у меня планы. Спасибо за ужин. Я в свою комнату. Пап, надеюсь, ты отвлечешь маму от ее безумных планов!

― Я все слышала! ― возмутилась женщина, и, услышав в ее голосе смех, парень почувствовал такую дозу облегчения, что готов был взлететь по лестнице наверх. Неужели мама перестанет пытать его из-за отношений с Ирьей?

Для него все было сложно, а для Ирьи легко.

В ее глазах он всегда оставался тем толстым парнем, который ходил в широких футболках, скрывающих складки жира. Она в его глазах несмотря ни на что была самой желанной девчонкой на всей планете.

Матисс поднялся в свою комнату и тут же прилип носом к окну, пытаясь высмотреть в комнате подруги в доме напротив свет от настольной лампы. Но он ничего не увидел, и та туго натянутая нить тревоги красного цвета со скрипом натянулась еще сильнее. Несколько тончайших волокон лопнули.

Неужели опять началось? ― судорожно подумал Матисс, прикусив внутреннюю сторону щеку. Он хотел сейчас же сорваться и пойти к подруге, выяснить как она и что с ней, но знал, что она не обрадуется позднему визиту. А мама, миссис Левентон, не преминет кольнуть сына: «Ну да, ну да, чего еще ждать от этой девчонки, кроме как проблем»?

Наблюдая за засыпающим городом сквозь запотевшее стекло, и все ожидая, что в комнате Ирьи Торд вспыхнет свет или хотя бы мелькнет тень, Матисс вдруг вспомнил, как к нему подошел на третьем уроке, как раз после экономики Кевин. Тогда-то все и началось. Это Кевин притащил ту гребаную красную нить и растянул внутри Матиссова позвоночника, а затем еще и проверил упругость волокон большим пальцем. Сначала слабо, когда спросил: «Ты видел Ирью?», а затем, когда Матисс качнул головой, впрочем даже не отвлекаясь от своей рабочей тетради по физике, Кевин дернул ее со всей силы, так, что Матисс внутри загудел как провода под высоким напряжением:

― По-моему, с ней что-то не так, ― доверительно поделился новенький, присаживаясь рядом с Матиссом за парту и вываливая под внезапно внимательным взглядом на столешницу тетради и учебники. Матисс свел брови. Он попытался припомнить, говорил ли соседу по парте о том, что Ирья ― его лучшая подруга. Кажется, нет. Кевин, будто не замечая испытующего взгляда, продолжил провоцировать президента школы: ― В общем, я думаю, что у нее тут ― он показал на висок кончиком ручки, ― чего-то не хватает. Говорю тебе, эта девчонка ненормальная, ― упрямо заявил парень, подумав, что Матисс уставился на него из-за недоверия. ― Только что мы столкнулись в столовке. Я решил подсесть к ней ― не всегда же девчонке сидеть одной! ― и у меня есть сердце, ― Кевин хлопнул себя по груди и звук отдался в висках Матисса болью. ― Я пригласил ее на свидание в эту субботу. Ну, приобнял ее немного, а она отодвинулась от меня, как будто я прокаженный.

― Может быть, ей было неприятно, что ее обнимает такой червяк как ты? ― тихо спросил Матисс и почти разозлился, увидев, как лицо Кевина от удивления вытягивается. Решив расставить все точки над «i», Матисс обернулся к новенькому и с расстановкой произнес: ― Ты пока еще не в курсе, но мы с ней друзья. А я не люблю, когда моих друзей называют сумасшедшими.

Сейчас, опустив взгляд из своего дома вниз на проезжую часть, Матисс увидел, что все фонари уже загорелись. А света в доме Ирьи Торд как не было, так и нет. У него в груди лопнула еще одна тончайшая прядь от толстой багровой нити.

Он вспомнил, как сразу же после признания Кевина быстрым шагом направился в одно единственное место, где могла быть Ирья ― в ее редакцию, но ее там не оказалось. С нарастающей паникой Матисс стал метаться по школе в поисках подруги: заглянул в библиотеку в раздел научной литературы, даже осмотрел беглым взглядом столовую, постучался в кабинет медсестры и школьного психолога.

Матисс не смог бы на всех пальцах рук и ног пересчитать все те случаи, когда он вообще не мог понять свою лучшую подругу. Да, он всегда ее внимательно слушал, вглядывался в зеленые глаза, иногда изучал взглядом длину ее темных ресниц, которые веером ложились на ее щеки, светлые податливые волосы, которые девушка складывала в неряшливый пучок, при этом все равно оставаясь самой красивой девочкой в школе.

Он часто не мог ее понять, даже несмотря на то, что знал о ней абсолютно все.

Матисс знал все, но, тем не менее, были вещи, которые он не мог понять и принять. В его глазах Ирья всегда интересной, необычной, в некоторой мере строгой и очень, очень решительной девушкой. И однажды, несколько лет назад, он заметил, что с ней творится что-то не то, она стала романтизировать самоубийство. Иногда она размышляла так, что у Матисса, тогда еще пятнадцатилетнего пацана, бежали мурашки по спине. Покончить с собой ― сила или слабость? ― спрашивала его Ирья.

Он знал, что Ирья не всерьез.

Она особенная, но в то же время обычная девчонка.

Нет, не только для Матисса Левентона, влюбленного в нее по уши с пяти лет, ― для всех. Она всегда заразительно смеялась. Так часто, что Матисс мог забыть о ее подбитом глазе, или разбитой губе, или распухшем носе, из которого хлестала кровь.

Зачастую Ирья Торд так громко хохотала над его шутками, или юмористическим шоу, или старой комедией, что парень забывал, как отчаянно она может плакать на его плече.

Поэтому Матисс никогда не думал всерьез, что Ирья решится затянуть петлю на шее и шагнуть с табуретки.

Только после первой попытки, когда Матисс разговаривал со школьным психологом, то выныривая, то вновь погружаясь в тяжелые, как свинец, мысли, ему сообщили, что самоубийцы часто выглядят как обычные люди.

― Люди с расстройством настроения, ― осторожно сказал психолог, ― могут выглядеть абсолютно обычно, но до определенного момента.

Люди с расстройством настроения.

Что это, черт возьми, значит?

― Матисс, ― психолог смотрел на парня спокойно и, если бы не теплый взгляд, по тону можно было бы с легкостью предположить, что мужик абсолютно равнодушен к происходящему. ― Представь, что у Ирьи в мозгу стоит предохранитель. И всякий раз, когда подскакивает напряжение, этот предохранитель перегорает.

Матисс Левентон свел брови. Он отлично представил ситуацию, которую объяснял ему психолог, но все равно не мог понять, при чем здесь его Ирья. Он подумал, что еще секунда, и у него самого перегорят все предохранители.

***

― Дорогой, ты куда? ― крикнула из гостиной мама, услышав торопливые шаги сына сперва по деревянной лестнице, а затем в коридоре. Папа что-то шикнул на нее, но миссис Левентон поднялась на ноги и с тревогой на лице вышла в прихожую. Ее глаза изумленно распахнулись, когда она увидела, что Матисс в школьной куртке и в пижамных штанах. ― Матисс, ты что?..

― Я сейчас вернусь, ― отчеканил он, и, не давая больше возможности для возражения, вынырнул из дома на улицу. Только когда он побежал к многоэтажному дому, в котором проживала Ирья, он понял, что забыл сменить пижамные серые штаны на джинсы, но, плюнув на эту досадную оплошность, лишь ускорил шаг.

Всего пару дней назад Ирья Торд точно также мчалась в сторону его дома, а теперь они с Матиссом поменялись местами. И если у нее в груди клубилось необъяснимое, эйфорическое счастье, то его голову заполнила Тьма.

На каждый новый шаг приходилось воспоминание, которое Тьма услужливо вырывала из памяти.

Ох, ну уж нет! ― раздраженно думал Матисс, прибавляя шагу и стуком кроссовок выбивая из собственной головы все ужасные мысли. Он едва не сбил с ног пожилую миссис Фитцпатрик, которая привычной дорогой выгуливала своего такого же старого пса по кличке Чупа-Чупс, и, поспешно извинившись, побежал дальше.

Он буквально взлетел по лестнице мимо фантастических (и пошлых) рисунков на стенах пятого подъезда, и, с трудом выровняв дыхание, пружинистым шагом приблизился к нужной деревянной двери. В горле пересохло, и Матисс тяжело сглотнул. Позвонил несколько раз в звонок, быстро сочиняя правдоподобную отговорку для мистера и миссис Торд, если они откроют дверь.

Мать Ирьи до странного ненавидела друга дочери. Иногда Матисс даже думал, что миссис Торд ненавидит его из-за матери. Он замечал, как женщина смотрит на него, будто выискивая в его чертах лица признаки схожести с матерью. К счастью, внешне Матисс был полной копией отца в молодости: тот же выразительный темный взгляд, густые черные волосы, спадающие на лицо, широкие плечи и длинные ноги баскетболиста.

Может быть, поэтому мама Ирьи все еще терпела парня?

Он звонил вновь и вновь, пока дверь не распахнулась и на пороге не появилась Ирья в наспех наброшенном на плечи махровом темно-фиолетовом халате.

Матисс едва не отшатнулся, но вовремя сдержал порыв шагнуть назад. Из темного пространства квартиры (в прихожей был выключен свет) дохнуло плесенью и сигаретным дымом. Но парня смутил вовсе не запах, а выражение лица девушки.

Он уже давно не видел ее такой подавленной. Наверное, несколько месяцев. Да, точно, эти мешки и синие круги под глазами он видел в прошлом мае, перед сдачей годовых экзаменов, когда у Ирьи вновь был перепад настроения, и она буквально физически не могла спать. Она жила в своей жуткой редакции, питалась лапшой быстрого приготовления и едва появлялась в собственном доме.

Матисс не стал бы винить ее, если бы Ирья сбежала из этого гадюшника, где в ванной комнате разбита раковина, сломан сливной бачок, а ванная настолько заржавела, что казалось, будто вокруг сливного отверстия в некогда белый металл впиталась кровь.

― Что случилось? ― ровным голосом спросила Ирья.

Ты пила таблетки? Все хорошо? Ты ничего с собой не сделала? Ты была у врача? Что случилось? Это Кевин? Он что-то с тобой сделал? У тебя проблемы в семье?

― У тебя был выключен свет, ― сказал он севшим голосом. Ирья удивленно подняла брови и глянула за свое плечо, чтобы убедиться, что свет действительно нигде не горит. Матиссу это совсем, совсем не понравилось.

― Ты спала?

Она замялась лишь на секунду, прежде чем дала утвердительный ответ, но этого было достаточно, чтобы Матисс не поверил ей. Ирья знала об этом, и тут же попыталась сменить тему:

― Ты прибежал сюда в пижаме, ― она с улыбкой глянула на его колени, ― чтобы попросить меня включить свет?

―Ты дома одна? Где твои родители?

― Матисс, да в чем дело?

― Почему ты ушла с уроков?

― У меня заболела голова, ― ответила она тем же тоном голоса, когда всегда пыталась убедить его в том, что все хорошо.

Все хорошо, Матисс, ― а потом р-р-аз, и она вскрыла себе вены. Все хорошо, Матисс, ― а потом р-р-раз, и ее дыхательные пути перебиты аспирином или снотворным.

Он стряхнул себя непривычное чувство злости и глубоко вздохнул.

― Я просто узнал, что к тебе приставал Кевин, ― пояснил он так, будто эта ерунда была веской причиной для того, чтобы Матисс прибежал сюда в пижаме. Кашлянув, чтобы оттянуть время, он предложил девушке переночевать у него, посмотреть какой-нибудь фильм.

Согласись, Ирья, ну пожалуйста, иначе мне не спать всю ночь.

― Не могу, ― она вздохнула, поджав в виноватой улыбке губы, ― я превысила лимит фильмов на эту неделю, да к тому скоро мама с папой вернутся домой. Может завтра?

Их натянутые голоса еще несколько минут звучали на лестничной площадке, а затем вокруг воцарилось молчание. Они оба почувствовали, что хотят спрятаться друг от друга, от испытующих взглядов, и этого ужасного тона осторожного тона голоса, когда боишься сболтнуть лишнего. Оба ощутили облегчение, когда разошлись по домам. Но кроме облегчения Матисс Левентон еще почувствовал болезненный укол страха в области сердца.

А вдруг завтра не наступит?

***

Несколько часов назад, после ухода из Издательского центра

― Ребята, встретимся в «Факеле», ― сказал Аарон, а затем заторопился к зданию полиции кампуса, где работал Ирвинг. Нужно было только перейти парковку от издательского центра, а затем обойти корпус.

Когда показался небольшой двухэтажный блочный дом с выбеленными стенами и крыльцом, Аарон оглянулся, чтобы проверить, где ребята. Они давно скрылись за воротами, показав пропуска. А значит, никто не увидит, как он идет в полицию.

С тяжелым вздохом Аарон вошел в дверь. Механически посмотрев в сторону стола Ирвинга, он взглядом, будто так было запрограммировано, нашел серию ненавистных снимков, в рядок стоящих на столешнице.

Каждое лето Ирвинг на две недели уходил в Криттонские горы. Пару лет назад ему удалось соблазнить на это невероятное приключение Аарона и Эру. И вот, Аарон угробил свою новенькую фотокамеру, а Эра потеряла первое издание «Дракулы». Они обезумели и зареклись участвовать в авантюрах рыжего безумца, но на фотографиях, которые Аарон вручил Ирвингу и которые теперь украшали его крохотный рабочий уголок, их компания улыбалась в тридцать два зуба.

Ирвинг взобрался на самую вершину горы. Он чувствовал себя королем мира, и раскинул руки в стороны, приобняв Аарона и Эру, стоящих по обеим сторонам от него. Оба светловолосые и в линзах, с раскрасневшимися щеками и загорелыми шеями. Эра уже обзавелась шляпой из секонд-хенда.

Фотография была как живая.

Аарон даже сейчас мог почувствовать прохладный ветерок на затылке, гулко бьющееся от подъема сердце, жар крови, прилившей к лицу, и одежду, пропитавшуюся потом в таких местах, о которых Аарон даже не задумывался.

Вокруг ― сплошная зелень, и пахнет совершенно по-особенному, не так, как в Эттон-Крик.

― Эй, привет! ― за его спиной возник Ирвинг и хлопнул друга по плечу. ― Отлично, что ты заглянул!

Аарон мрачно посмотрел на сводного брата Эры, и тот удивленно поинтересовался, что успело стрястись за тот небольшой промежуток времени, который они не виделись. «Призраки доконали»? ― спросил он, улыбнувшись. Шутка не показалась Аарону смешной, и они с Ирвингом в тишине прошли к столу.

― А это здесь откуда? ― изумился Аарон, падая в кресло, стоящее с боку от стола, и хватая со столешницы копию рисунка, который сделал вчера по просьбе Скарлет. Аарон перевел на друга взгляд.

― Ясно же, откуда, ― ответил Ирвинг, отворачиваясь к компьютеру, но Аарон видел, что парень, хоть и уставился в монитор, но его глаза блеснули. Аарон наклонился ниже над столом и спросил:

― Вы что, опять...

― Заткнись, ― буркнул Ирвинг, щелкая мышкой. ― Она просто попросила раскопать об этом парне информацию.

Аарон перевел взгляд на рисунок и, склонив голову, пристально всмотрелся в портрет. Ему еще изначально показалось странным, что Скарлет попросила нарисовать парня из сна, а теперь она еще и пришла с этим рисунком к Ирвингу, чтобы тот разузнал о нем. Будто фоторобот, ― мелькнуло в голове у Аарона. Но самое странное здесь было вовсе не это, ведь Скарлет с самого детства была «с приветом», а то, что и Аарону показался этот тип из сна Скарлет (если это и вправду был сон) знакомым.

Он знаком мне.

Я точно знаю его.

― Чего? ― спросил Ирвинг, заметив пронизывающий взгляд друга. ― Еще один призрак?

― Иди ты. Но мне кажется, я его действительно где-то видел.

Аарон поднял голову и вздохнул.

― Не глазей. Я его где-то видел.

Ирвинг посмотрел на Аарона таким взглядом, будто тот его окончательно достал. Сдавшись, Ирвинг отклонился в сторону, достал из выдвижного ящика стола папку, и вытащил из нее нечто, похожее на отсканированную листовку о пропаже человека. Аарон в недоумении рассмотрел эту листовку, а затем изогнул брови, глянув на Ирвинга. Тот пожал плечами:

― Вот-вот, ― сказал он так, будто это все объясняло. ― И я ничего не понимаю. Как Скарлет мог присниться парень, который бесследно исчез в тысяча девятьсот девяносто шестом году? Еще и ты его видел, ― добавил Ирвинг, и усмехнулся. ― Может, это очередной призрак?

Аарон не стал шутить на этот счет, но задумался еще сильнее. Увидев лицо на листовке, перед его глазами буквально вспыхнула картинка. Но она исчезла так быстро, что он не успел ее схватить, запечатлеть в памяти. Была ― и нет. Он мог сказать одно: парня с листовки он видел недавно. И он смотрел прямо на него ― глаза в глаза.

― Я его где-то видел, ― повторил Аарон как под гипнозом.

― Вот еще, ― Ирвинг достал из той же папку стопку распечаток. ― Это вся информация о тех, кто был убит в мотеле «Рэдривер». Ноль информации о призраках. Зато будет чем заняться в своей единственный выходной день, который ты заслужил, ― добавил он, сверкнув ехидной улыбочкой.

Аарону не было смешно. С тех пор как он вернулся из Ята-Бохе и приволок вслед за собой невидимое чудовище, которое обосновалось в его квартире, его настроение было далеко от остроумного. Аарон потерял сон и аппетит, и надеялся, что Ирвинг прольет во время встречи свет на истину, но озарения не случилось. Напротив, Аарон почувствовал себя хуже, чем прежде и буквально готов был лезть на стену от страха: даже если сейчас он пойдет в «Факел», все равно рано или поздно придется возвращаться в квартиру, где, как сказала Эра, утром видела кого-то в окне.

Не кого-то, а призрака из Ята-Бохе.

Ох, черт-черт, ― поежился Аарон, перебирая пальцами распечатки Ирвинга и не цепляясь ни за одну взглядом. ― А что, если Натали и вправду мстит мне за то, что я не спас ее, да еще и потом скрыл правду от отца?

― Отлично, ― наконец сказал Аарон и заторопился. Ему было невыносимо сидеть на одном месте, казалось, что-то (а вернее некто конкретный) с минуты на минуту догонит его.

― Пола уже заставила тебя пропутешествовать по Туннелю любви?

― Знаешь, я забыл выключить дома утюг.

― Ага, лучше бы его выключить, а то спалишь квартиру и будешь жить с Полли.

― Отстань.

Когда Аарон выходил из здания и направлялся мимо студентов к своей машине, ему вдруг в голову пришла странная, пугающая мысль. Можно сказать, его осенило.

Почему Ирвинг говорит так, будто жить с Полой ― сущий Ад? ― удивился он, и тут же почувствовал что-то странное между ребрами, будто дыхание враз перехватило. ― А почему я сам отреагировал так, будто жить с Полой ― сущий Ад?

***

― Эй, ну и что ты об этом знаешь? ― спросил Наполеон, запрыгивая за их столик и отодвигая в сторону поднос, на котором стояли опустевшие стаканы с коктейлями.

― Что? ― содрогнулся Аарон, поднимая голову. Он просматривать на мобильнике сообщения: дюжина от Полли и одно от отца, с просьбой не сердиться. ― О чем... о чем это ты?

― Да вот об этом, ― Наполеон пододвинул по столешнице планшет, и Аарон прочел статью на сайте их газеты о призах, которые ждут участников в играх на Весеннем фестивале. В это время Наполеон наблюдал за выражением лица Аарона как за самым интересным сюжетом по телевизору. ― Ну, ты что-то знаешь об этом?

Аарон вновь погрузился в собственные воспоминания, снова ощутил болезненное напряжение в мышцах, увидел детектива Локвуда в дурацком галстуке и с обвисшим животом. Аарон услышал скрип сидения под его внушительным весом будто все происходило сейчас, в баре «Факел», а не вчера в обед.

— Давай, малыш, расскажи все, что ты знаешь. Я в курсе, что ты был знаком с Натали. Амелия рассказала мне о том, как вы флиртовали в ресторанчике.

Аарон и так и эдак пытался доказать, что он не был знаком с Натали. Но, когда сболтнул о мертвом теле у заброшенного дома, о том мертвом теле, ради которого и вызвал детектива Локвуда тем ранним утром, после чего пропала его дочь, детектив без затруднений сложил два и два.

Он так резко рванул Аарона к себе, что тот не успел среагировать и едва не выломал в Бьюике рычаг на коробке передач.

— ЩЕНОК! МОЯ ДОЧЬ ЖИВА!

Аарон не мог винить детектива Локвуда (он винил своего отца и его исчезновение), но ему порядком поднадоело, что его шпыняют и хватают за грудки. Тогда он оторвал от себя лапищи детектива Локвуда, и, сорвавшись, заорал:

― Чего вы от меня хотите?! Я рассказал все, что знал!

Аарон до сих пор чувствовал в плечах болезненное давление от крепких пальцев детектива Локвуда, который еле сдерживался, чтобы не вцепиться ему в шею. Но, поежившись, он посмотрел на Наполеона и спросил:

― Вы что, все сговорились?

― А что? Позовешь Полу, она выгрызет победу зубами.

― Заткнись. Этот Весенний фестиваль у меня уже вот где сидит, ― Аарон резанул ребром ладони поперек шеи. Все только о нем и твердят!

― Не только о нем, но еще и об Исчезающем цирке.

― Один черт! ― отрезал Аарон. ― Терпеть не могу все эти гуляния.

Наполеон рассмеялся и предложил ему устроить забастовку после завтра у входа в городской парк, где как раз и будет открытие праздничной недели. Аарон отпихнул стул Наполеона ногой, не сильно, но так, чтобы тот понял намек и перестал насмехаться.

Позже они заказали еще кувшин пива и гору гамбургеров, и улыбчивый хозяин «Факела» в матросской шапке и в переднике тут же принес напиток и еду. Старик добавил, что вечером в ресторанчике устраивается настоящее соревнование в бильярд, и проигравшие покупают ящик пива. Наполеон сразу же приободрился, а Алиса похлопала по столу, как будто подгоняя время.

Через час Аарон стал добреть, и еще через час, а также десяток проигранных партий в бильярд и несколько выпитых кружек пива, Наполеон вызвал ему такси, невозмутимо игнорируя вздор, который нес друг:

— Слушай, Напо... это... Алиса на тебя запала... ты знал? Ой! — Аарон, пока Наполеон платил за такси и давал водителю указания, попытался забраться в салон и ударился головой о потолок.

— Доставьте этого друга в Эрчелхольм, ладно? — Наполеон обеспокоенно посмотрел на Аарона, а затем на водителя. Мужик оказался веселым и сказал, что за дополнительную плату донесет его до квартиры и уложит в кровать.

— Спасибо, но надеюсь, что он дойдет своим ходом.

Автомобиль отъехал от бордюра и, напоследок мигнув фарами, скрылся за углом.

***

Когда Аарон вышел из такси в Эрчелхольме на свежий воздух, он почувствовал себя значительно лучше. Но только на мгновение. А затем он вспомнил обо всех своих бедах и резко задрал голову вверх, чтобы посмотреть на окно кухни в своей квартире. Там было темно: откуда-то сверху, с самого неба лилась черная как деготь ночь, становясь чуть светлее у первого этажа.

― Боишься?

Аарон подпрыгнул и обернулся. В двух шагах от него застыл детектив Локвуд в свежей футболке и спортивных шортах, передавивших живот. Под ошарашенным взглядом Аарона, детектив Локвуд поднес руку ко рту и откусил огромный кусок от хот-дога. Аарон не поверил увиденному, даже когда детектив, тщательно пережевывая кусок пищи, медленно повернул голову и посмотрел на него.

― Что вы здесь делаете? Вы преследуете меня? Следите за мной?

Детектив сглотнул, а затем спокойно произнес, глядя на Аарона с угрозой:

― Я слежу не за тобой, а за Натали.

― Натали здесь нет, ― сказал Аарон с расстановкой. Его пробила дрожь, он почувствовал себя в опасности, как если бы шел домой темной ночью через переулок, наполненный до краев буйными наркоманами.

― А где она, а? ― спросил детектив Локвуд, подступив к Аарону. Тот напрягся, вытянувшись в струнку. ― Где ты ее прячешь? Где ты прячешь Натали?

Аарон был на грани потери сознания, пока детектив не изогнул брови с вызовом, будто уже обыскал все места, где могла быть Натали, все места, какие имеют отношение к Аарону. Тогда его резко бросило в жар, даже щеки вспыхнули красным.

― Что вы сказали? Что вы только что сказали?! ― Детектив Локвуд сморгнул, удивившись такому неожиданному напору. ― Так это вы вломились в мою квартиру?! Это вы шарили в моих вещах?!

― Что?! ― взбешенно вскрикнул детектив Локвуд, наконец-то придя в себя. ― Ты спятил, сынок! Да я тебя сейчас...

― Простите, ― донеслось откуда-то сверху, ― не могли бы вы кричать тише?

Детектив поднял голову, удивившись женскому голосу, шедшему из темноты, и тем самым дал Аарону возможность прийти в себя. Он сделал глубокий вдох, а затем тяжело выдохнул.

― Мне пора домой, ― сказал он громко. Детектив зыркнул на него, нахмурившись. ― А вы, если продолжите меня преследовать, то не забывайте: все-таки я юрист, и у меня есть нужные друзья.

Чувствуя себя вымотанным, Аарон поднялся в свою квартиру, ни разу не оглянувшись. С папкой под мышкой Аарон прошмыгнул в свою комнату, зажигая по пути свет, и заперся изнутри на ключ. Он не хотел рисковать, потому что не мог понять, это детектив Локвуд бродил по его квартире или все-таки не он?

Оставив папку Ирвинга на столе, Аарон на цыпочках поспешил в душ, а затем прокрался на кухню за кофе (подумать только, он крался на собственную кухню за собственным кофе!). Пока он бродил по своей квартире, четко контролируя свои движения, Аарону казалось, будто кто-то шепчет в стенах, наблюдает за ним. Будто нарисованные им картины двигали глазами, будто фотографии незнакомцев ожили.

Поежившись, Аарон побежал в комнату, так громко топоча по паркету, что соседи снизу, наверное, проснулись и трижды прокляли его, глядя в потолок. С колотящимся сердцем Аарон заперся в комнате и прислонился к двери спиной.

Какого черта?

Что со мной такое?

Эти два вопроса крутились у него в голове на повторе, и ни на один не было ответа.

Поборов дрожь во всем теле, Аарон подошел к окну и выглянул наружу. Тщательно изучив улицу и запомнив, в каком месте стоят машины на парковке, он скрестил руки на груди, и понял, что не может сделать вдох. Опустив руки, Аарон по-прежнему не мог глубоко вздохнуть, будто кто-то крепко обнял его из-за спины, перекрыв грудную клетку.

Несмотря на тревожное давление в области ребер, Аарон немного успокоился от вида спящего района, освещенного светом фонарей и витрин бутиков. Усевшись за стол, он раскрыл папку Ирвинга, а затем снова оглянулся на запертую дверь.

Взяв записную книжку, Аарон перевернул последнюю страницу, где были в столбик записаны даты смертей девушек, о которых он ничего не смог отыскать:

1967

1980

1989

1996

Аарон сверил распечатки и даты и записал против каждой имена девушек. Он склонял голову и так, и сяк, пристально всматриваясь в их лица, и пытаясь примерить на них лицо призрачной девочки, которую он видел в номере «23». Через целую вечность Аарону улыбнулась удача, или он решил, что она ему улыбнулась: среди девушек он все-таки нашел девушку, больше всех похожую на ту, которую искал.

Взбаламученный, он вцепился обеими пальцами в статью Ирвинга и лихорадочно прочел все, что имелось. В девяносто шестом ее убили наркоманы, вломившиеся в ее номер. Сначала ее насиловали, затем душили.

Аарон помнил, как она, почти бездыханная, повернула голову в его сторону и открыла рот, чтобы попросить о помощи. И пусть лицо было окровавленным, а волосы растрепаны, он хорошо запомнил черты ее лица.

Он как будто...

Какого черта?!

Аарон откинул от себя папку с распечатками Ирвинга и отшатнулся от нее, как от огня, стреляющего в разные стороны искрами. В голове пронеслись сплошные ругательства, суть которых заключалась в том, что он не понимал, что делает.

Это на него совершенно не похоже. Изучать всякие жуткие дома, ― это задача Эры, ее «шкатулка вдохновения». Аарон Хэйли предпочитает держаться от подобной жути подальше, а не просить друга разыскивать информацию о призраках.

Что на него вообще нашло?

После этого вопроса Аарон отшатнулся на спинку стула.

Я чокнулся, ― подумал он, аккуратно складывая все листочки один к одному в папку. Папку эту он спрятал в нижнем ящике стола, где лежала фотобумага, запечатанные наборы кистей и красок, и бухнулся на кровать, накрыв голову подушкой.

Чертовы фотографии, чертовы фотографии, ― подумал Аарон, переворачиваясь на спину.

Чертовы фотографии.

Чертовы... фотографии...

Аарон столько раз повторил это словосочетание, что оно потеряло всякий смысл. Он так и не смог уснуть, так что встал и побрел на кухню. Повернув ключ в двери, он вышел и застыл.

Какого...

Аарон тупо уставился на движущуюся картинку перед его глазами: толстые, будто две вареные сосиски, пальцы, перекрыли девочке кислород. Дрянной матрац на кровати прогнулся под тяжестью тел и скрипел, скрипел, скрипел, а затем зашептали стены.

― Убери это, Аарон, убери это, убери это.

Аарон потряс головой и во сне ударился о спинку кровати. Охнув, он открыл глаза и посмотрел в окно. Светало: небо было сизоватого цвета, звезды становились тусклее с каждой минутой.

Даже прогнав дурной сон, Аарон все еще слышал этот шепот из стен: «убери это». Он поежился, сбросил с ног покрывало, а затем сел. В виски сию секунду ударил жар, глаза вспыхнули от боли.

Чертовы фотографии, ― подумал Аарон, но не сразу вспомнил, к чему относится эта фраза.

Но затем он вспомнил и поморщился.

Чертовы фотографии.

Думая о фотографиях, лежащих в папке Ирвинга, Аарон подошел к двери и повернул ручку.

Этот момент, пока он поворачивал ручку, затаив дыхание, что-то изменилось в воздухе. Аарон сделал вдох в своей комнате, но выдохнул, когда вышел ― уже в комнате под номером 23.

Перед его глазами вспыхнули лица с чертовых фотографий, лица наркоманов, лицо светловолосой девочки. Они пронеслись перед его взором как на ускоренной перемотке.

Вот то самое лицо.

― Я вспомнил, где его видел! ― заорал Аарон, шагнув в коридор и выпустив из воспаленных легких горячий воздух.

Вопль Аарона был таким громким, что получил эхо на кухне.

Нет, это не эхо.

Свет, эхо на кухне, свет, эхо на кухне, свет.

Аарон отпрыгнул назад и ударился спиной в закрытую дверь своей комнаты.

В коридоре горел свет. На кухне горел свет.

В квартире горел свет, но Аарон точно выключал его. Он мог поклясться, что выключал!

Или нет?..

Напряжение из его позвоночника перебралось в запястье, и Аарон понял, что до боли сжимает дверную ручку.

С усилием разжав пальцы, Аарон одновременно с этим плотно закрыл глаза, а затем открыл их.

Свет все еще горел.

― Аарон... ― услышал он женское пение. ― Аарон, иди сюда...

Он не был уверен, слышал ли голос на самом деле сквозь бешеный стук сердца, но то, что его колени подкосились ― факт. Он схватил с тумбочки у входной двери пустую фазу, куда ставил отмокать кисти для рисования, и занес над головой. Он не знал, причинит ли боль призраку из Ята-Бохе и не знал, кого именно увидит ― девушку из отеля «Рэдривер» или Натали ― дочь детектива Локвуда, ― но тяжесть вазы из толстого стекла была приятной и внушала уверенность.

― Аарон...

Вдруг в прихожей погас свет, и Аарон, едва не выронив вазу себе на голову, застыл от страха. Из кухни раздались неуверенные шаги. Аарон вспомнил походку зомби из фильмов ужасов: они тоже медленно двигали ногами, и на ходу их кости ломались, кожа сползала, глазные яблоки вываливались из глазниц, прыгая на натянутых мышах.

― Аарон...

Снова в прихожей вспыхнул свет, и Аарон, глядя напряженными до боли глазами в сторону кухни, увидел сгорбленную высокую девушку. Ее руки свисали до колен, липкие волосы полностью закрывали лицо.

― ПРИЗРАК!!! ― завопил Аарон, и, развернувшись, попытался открыть дверь, но не смог ― дверь отчего-то не поддавалась. Ваза все-таки упала на пол. Аарон не знал, разбилась ли она, ― он продолжал орать.

― ГОСПОДИ! ― закричал призрак за его спиной. Аарон обернулся, чтобы оценить уровень опасности, рывком наклонился за целехонькой вазой и выпрямился, собираясь швырнуть ее в труп Натали, но в его нос впечатался кулак с такой страшной силой, что голова откинулась назад, и он встретился затылком с дверью. Ваза вновь упала, в этот раз ему на ногу. Аарон заорал, не зная, с какой стороны ожидать опасности, пока ему на рот не легла ледяная рука. Рука прижала его к двери, сжав горло.

― Прекрати орать!

Аарон моргнул несколько раз, пока перед его глазами все не прояснилось, и только после этого заметил большое различие между девушкой, стоящей перед ним и Натали, помимо основного ― вторая была мертва и находилась в Ята-Бохе.

Они обе были блондинками, но та, которая прижимала его к двери, была выше и стройнее Натали, у нее были зеленые глаза и длинные прямые волосы, влажные после душа. Его душа в его доме.

Они молчали целых тридцать секунд, стоя друг от друга на расстоянии десяти сантиметров. Аарон даже чувствовал, как его ноги касается ее мокрая нога. Он бы содрогнулся, если бы не был поражен.

― Ты ведь... ― начал он, судорожно соображая, ― ты ведь та девушка, подруга Эры ― лучший механик!..

Она проморгалась, отступая на шаг назад. Подозрительно прищурилась, затем в ее глазах мелькнуло понимание.

― Вот же коз-зел! ― воскликнула она с осознанием, и отступила еще на шаг назад. Аарон до сих пор был так сильно поражен, что мог только немо наблюдать за ней, за Ти в его доме, в его доме, в его доме, вышедшей с его кухни, с его кухни...

― Это ты выпила молоко? ― спросил Аарон. Вопрос прозвучал бессмысленно и глупо в тишине зеленых глаз Ти. ― А ты не... Док мне говорил про парня по имени Гарри. Он давал ему ключи на время, пока я уезжал, чтобы починить здесь... здесь... Что такое, почему ты так смотришь?

Ти что-то неразборчиво сказала. От злобы она буквально цедила каждую букву. Аарон потер шею, попросив ее повторить, и она повторила:

― Я и есть Гарри.

Это ж невозможно, ― подумал Аарон. Она же девушка. На всякий случай он решил уточнить, стрельнув взглядом на ее грудь:

― Ты ведь девушка?

― Конечно же, я девушка! Меня зовут Гарриетт, но я предпочитаю просто Ти. Идем! ― она внезапно схватила Аарона за руку и потащила вглубь его собственной квартиры. Придется все тут вычищать!

Ти подвела Аарона к его собственному шкафу, где стоял его собственный телевизор, и схватила с полки его собственную фотографию. Аарон ожидал чего угодно, и думал, что его уже ничто не удивит, но он удивился, когда Ти ткнула пальцем в лицо его девушки.

― Как ее зовут?

На снимке они с Полли в обнимку стояли на фоне моря, кристально-чистого как вымытое зеркало. Аарон не имел понятия, почему Ти схватила именно эту фотографию, но он отлично запомнил те выходные, проведенные на пляже.

― Это Пола, моя девушка, ― сказал Аарон и, поморщившись, выудил из побелевших пальцев Ти рамку. Он решил, что лучший механик Эттон-Крик съехала с катушек. Он и раньше думал, что у нее не все дома, но теперь окончательно в этом убедился.

Но пока еще пазл в мозгу Аарона не сложился. До окончательной картинки Аарону требовался еще фрагмент. И Ти выжала из себя нужные объяснения, сверкая таким гневливым взглядом в сторону окна гостиной, где зарождался рассвет, что Аарон забеспокоился, а не вспыхнут ли огнем шторы.

― Так значит, ее зовут не Хэйли, ― сказала Ти.

― Что за бред? Кто тебе это сказал?

― Никто. Понимаешь, мне нужна была квартира на период Весеннего фестиваля. И Док сказал, что я могу пожить у Хэйли, так как она не будет против. ― При каждом слове выражение лица Аарона становилось зеркальным отражением лица Ти.

― Вот козел. Он обманул нас обоих.

― Так значит, ее зовут Пола! ― воскликнула Ти, а затем ткнула своим ужасным пальцем в грудь Аарона на фотографии.

― Сосредоточься! ― он поморщился. ― Ее зовут Пола! Моя фамилия ― Хэйли. Меня зовут Аарон Хэйли!

― Ясно, ясно!

― А вот мне ничего не ясно!

― Ну, я убью его, убью!

― Убьем его вместе.

***

Профессор Стоун снова смотрел на меня как на мусор, вывалившийся из переполненного бака на дорожку перед домом. Я ничего не слышала, но видела, как он открывает рот, как брызжет в мою сторону слюна. Он орал что есть силы: на шее вздулись вены, похожие на толстые багровые нити, нижняя губа кровоточила ― так яростно он прикусил кожу.

― Распахни свое сознание, Эра! Распахни свое сознание, Эра, ты боишься близости! ― читала я по его губам. Он швырнул мне в лицо стопку моих распечаток, и бумага больно полоснула кожу.

― У меня никогда не было близости, ― сказала я, но с моих губ, как и с губ профессора Стоуна не сорвалось ни звука. Эта сцена разворачивалась на сцене немного театра.

― Ты не доверяешь себе, поэтому у тебя ничего не получается.

― Да кто же вынесет ее характер? ― вдруг из-за моей спины появилась Грэйси, и я вздрогнула от неожиданности, и проснулась.

Мое дыхание было горячим и возбужденным, ко лбу и шее прилипли влажные пряди, волосинки запутались за серьги и натянулись. Я посмотрела по сторонам, затем на часы, стоящие на письменном столе. В голове все спуталось, я не могла понять, какой день и наступило ли завтра.

Последнее, что я помнила ― я... говорила со Скарлет. Да, точно, я говорила со Скарлет! А что дальше?

Я напрягла мозг, и, наблюдая за тем, как день клонится к вечеру, как близится завтрашний день, день открытия Весеннего фестиваля, вспомнила, что накричала на бабулю Грэйси, как убежала наверх, погрузилась в работу над романом, а затем пришла Скарлет.

Она была возбуждена и одновременно собрана. В этом было наше различие. Я была просто взбудоражена тем, что случилось накануне, и не могла никому рассказать, ведь единственный человек, который знает всю правду ― это бабуля Грэйси, но кто-то стер ей память.

Она что-то знает об Исчезающем цирке, знает, но теперь не может сказать ― кто-то отнял ее воспоминания.

Фокусник.

― Я покажу тебе то, что раскопала, ― сказала Скарлет, прыгая к моему письменному столу и резко захлопывая крышку ноутбука. Скарлет знала, что я против, чтобы кто-то пялился в мои записи, и знала, что, если не закрыть ноутбук, я буду отвлекаться. ― Вот, только глянь на это! ― Скарлет вытащила из кармана шортов какой-то листок.

Я вздернула голову и молча смотрела на нее, сомневаясь. Я только-только успокоилась после ссоры с Грэйси, и не хотела ссориться еще и со Скарлет. А предчувствие того, что мы поссоримся, опалило желудок почище бабушкиной перцовой настойки.

Но наконец я взяла предложенный квадратик и развернула.

― Это Мирослав, его нарисовал Аарон. Вчера днем. ― Я снова изучила взглядом темные волосы Мирослава с рисунка, его большие наивные глаза и пухлые губы как у барышни из любовных романов.

Скарлет выхватила у меня фоторобот с таким рвением, что оторвала уголок, и сказала:

― Это Мирослав Костенков, он пропал в 1996 году.

Я вздохнула.

― Ты все-таки пошла к Ирвингу. ― В другой день я бы пошутила на этот счет, но только не сегодня.

― Это неважно! ― воскликнула Скарлет, опускаясь задом на мой стол. Я откатилась на стуле подальше, чтобы видеть ее лицо.

― Вообще-то важно, Скар. Ты зря попросила Ирвинга о помощи. Парень, которого он нашел, не наш подозреваемый.

― Ты с ума сошла! ― разозлилась она.

― Это ты сошла с ума! Если он пропал в девяносто шестом, ему должно быть уже лет сорок. Хорошо же он сохранился!

― Говорю тебе, это он! ― заорала Скарлет. Его визгливый голос припечатал меня к спинке кресла ― так резко я отшатнулась. ― Это он, я его точно рассмотрела! Ладно, если ты мне не веришь ― вот!

Она буквально вырвала из кармана еще один похожий бумажный квадратик и протянула мне. Ее лицо переменилось, она снова погрузилась в ожидание моей реакции. Я же не собиралась ей подыгрывать.

Это была отсканированная заметка двадцатилетней давности. В ней было сказано, что некий неизвестный мужчина восемнадцати лет бесследно исчез из городского парка. Даже не скрывая скепсиса, я присмотрелась получше к нечеткой зернистой фотографии в уголке размером 3 на 4 сантиметра, но так и не увидела сходства.

― Скарлет, это не он. Это не наш Летающий парень. Это просто невозможно, ты ведь понимаешь? Никому не под силу двадцать лет спустя выглядеть на восемнадцать. Если только он не граф Дракула.

― Да прекрати ты уже, прекрати! ― опять завопила она, соскакивая со стола с таким звуком, будто старалась проломить пятками пол. ― Хватит уже пытаться все сваливать на свои тупые фильмы ужасов, Эра! Это тебе не кино, здесь творится что-то ужасное! Мы с тобой видели и чувствовали что-то невероятное! А Мирослав мог... я не знаю... после вступления в секту Исчезающего цирка с ним могли твориться какие-то невероятные вещи! С этим местом действительно что-то не так! Может быть они похищают людей? Ну а как ты объяснишь исчезновение Мира и его появление двадцать лет спустя на Весеннем фестивале?!

― Никак. ― Скарлет уставилась на меня в недоумении, и я продолжила: — Я никак не буду это объяснять, потому что это разные люди. Парень, которого мы видели, не был Мирославом Костовским.

― Костенковым! ― зло поправила она, судя по лицу решив, что я специально ошиблась. Я вздохнула, собираясь спокойно закончить речь, но Скарлет перебила: ― Может быть это его сын! Ты ведь знаешь, что в сектах люди заводят семьи.

― Я этого не знала.

Скарлет отвернулась к окну, фыркнув, и скрестила руки на полной груди. Я опустила взгляд на заметку об исчезнувшем в 1996 году мальчике.

Разве эта история не о вере?

Разве не о том, что мне никто не верит? Я все твержу и твержу о том, что...

О чем? ― остановила я себя.

Я сосредоточилась.

О чем я говорила? Почему я подумала, что мне никто не верит?

Раздраженное фырканье Скарлет вернуло меня к реальности. Я вздрогнула от неожиданности, забыв о том, что она сидит рядом, нависает надо мной хмурой тучей. Я смущенно поднялась на ноги, и подошла к ней.

― Скарлет, ― позвала я, и она вяло перевела на меня острый, как осколок стекла, взгляд. ― Позволь мне подумать. И без меня ничего не делай, хорошо? Ведь мы с тобой команда, Скар, мы ― команда! ― воскликнула я, вскинув руку вверх с открытой ладонью. Она ударила по ладони, наконец-то улыбнувшись. ― Мы выясним правду вместе, договорились?

― Так ты мне веришь? ― спросила она напрямик.

Я верю, что ты веришь, ― хотела сказать я, ― я верю в то, что ты говоришь, но я не верю тебе, Скарлет.

Но я не могла так ее ранить. Я знаю, что чувствует человек, который с пеной у рта пытается заставить близких поверить в него.

― Конечно. Мы во всем разберемся!

Я утаила от Скарлет слишком многое, чтобы не усугублять ее возбужденное состояние. Я так и не рассказала ей о Данте, я не рассказала ей о своих видениях, я не рассказала ей о фокусах, не рассказала ей о приступах бабули Грэйси.

И я решила тянуть время так долго, насколько это возможно ― пока Исчезающий цирк не исчезнет из Эттон-Крик.

Остаток дня я провалялась в кровати, игнорируя голос Грэйси и ее просьбы выйти наружу и позавтракать, а затем пообедать, а затем поужинать.

― Ты точно так же не отзывалась на мои просьбы выйти, ― думала я мстительно, ― или ты и это забыла, ба?

Почему я веду себя как обидчивый подросток? ― удивилась я, почувствовать странную радость, когда Грэйси грустно сказала через дверь о том, что оставит еду на столе.

Как будто мне снова тринадцать, и меня отводят за ручку к психологу и просит рассказать немного о своей семье. Этот эпизод так ярко вспыхнул в моей памяти, будто все было вчера, а не много лет назад. Я вспомнила мельчайшие детали того дня: погода за окном была спокойная, безветренная, хоть тучи и наводнили все небо; птицы пели, раскачиваясь на ветвях деревьев; рука Грэйси была теплой и твердой; мой звонкий голос и размеренный темп речи, который казался мне чрезвычайно взрослым:

― Вообще-то у меня две семьи, ― ответила я мисс Психолог с достоинством, которым могут обладать только двенадцатилетние девочки. ― Мои родители развелись, и теперь у меня двое пап и двое мам. Каждый праздник у меня в два раза больше подарков. И еще у меня появился сводный брат по имени Ирвинг!

Как раз Ирвинг и сказал мне, чтобы я ни за что не утаивала ничего от мисс Психолог, или «тю-тю», ― закончил он заговорщицким шепотом. «Что значит это твое «тю-тю»?» ― спросила я, и Ирвинг поспешил пояснить, что в следующий раз мы будем разговаривать через стенку стеклянной коробки, куда меня посадят.

Я послушала его, и решила ничего не утаивать. И когда мисс Психолог добродушным тоном поинтересовалась, откуда я беру идеи для своих удивительных и жутких рассказов, я правдиво ответила, что «они приходят ко мне во снах».

Тот урок я усвоила хорошо. Несмотря на то, что я выросла из того возраста, когда детей отводят к психологу за ручку, и вступила в тот страшный возраст, когда эти дети сами звонят своим терапевтам, страх довериться кому-то остался. Он укоренился где-то в моем нутре, он пустил там корни, покрылся мхом и плесенью. Только одному человеку я рассказала о книге ― Данте. Он посветил внутрь меня фонариком и не испугался того, о чем я думаю.

Может быть он не испугался, потому что такой же больной, как я?

Может быть он не испугался, потому что он хуже меня?

И вот опять в моей голове внутренний голос отчего-то приобрел знакомые нотки профессора Стоуна:

― Распахни свое сознание, Эра! Распахни свое сознание, Эра, ты боишься близости! Ты не доверяешь себе, поэтому у тебя ничего не получается.

Как же я могу доверять себе, если не понимаю, что происходит?

Ты боишься близости, ты боишься близости, ты боишься близости, ― сказал профессор Стоун, вынуждая меня сесть на кровати прямо и усилием воли дотянуться до ноутбука, лежащего на краю стола.

― А что такое близость, профессор, и зачем она нужна? ― с сарказмом спросила я, даже не задумавшись о том, что говорю с голосом в собственной голове.

Автор Эра Годфри: часть 9

Через полтора месяца начнется новый учебный год, через полтора месяца Матисс уедет в университет, через полтора месяца Ирья останется одна наедине с миром, наедине с родителями, наедине с собой и своими опасными мыслями.

Но сейчас они оба катались на велосипеде по лестной тропинке в Эттон-Крик. Матисс ехал на полметра впереди, вскинув голову вверх и глядя на шпили деревьев, шуршащих на ветру. Его футболка взмокла на спине треугольником, начинаясь от шеи и заканчивая между лопатками. Стрекот колес его велосипеда успокаивал Ирью. Она смотрела то на спину Матисса, то по сторонам, на высокие кривые стволы деревьев с облезшей корой, то на небо.

Здесь и сейчас Ирья почувствовала себя свободной от мыслей, от своего темного я. Когда стрекот колес велосипеда Матисса затих, Ирья вдруг обнаружила, что уехала на несколько метров вперед, оставив друга позади. Он удивленно смотрел на нее, щеки раскраснелись, черные волосы взмокли от пота.

― Что? ― Девушка с трудом развернулась на велосипеде и подошла к парню. Он склонил голову, все еще выглядя не то смущенным, не то напуганным, и осторожно коснулся места чуть ниже левой лопатки. Ирья подскочила, но Матисс не отреагировал:

― Кто это сделал?

От лица девушки отхлынула кровь, когда она поняла, что повязка, которой она обернула себя, пропиталась на спине кровью, как раз там, где она ударилась об острый угол батареи.

― Это не то, что я думаю.

― Ты не знаешь, о чем я думаю, ― произнес он, глядя ей в глаза, и выглядел при этом так, будто предупреждал: только попробуй залезть ко мне в голову и прочесть мысли. Ирья переступила с ноги на ногу, чувствуя себя будто на вынесении приговора. Матисс продолжал сверлить ее взглядом, ожидая, что она что-то скажет. Но что она может сказать? Лишь признать, что она действительно не знает, о чем он думает, и еще, что с ней не случилось ничего страшного, заверить его, что рана на спине не что иное ка случайность.

Все еще молча Матисс откатил велосипед в сторону и поставил его на подножку, затем также поступил с велосипедом Ирьи. Она не возражала, все еще беспокоясь из-за состояния Матисса. Он выглядел подавленным и немного пугал ее.

― Позволь мне взглянуть, ― сказал он, вернувшись к девушке. Она отшатнулась, как от огня.

― Нет!

Никто никогда не видел ее без одежды. Только не Матисс. Ни за что!

Она в панике прижала руки крест-накрест к груди, контролируя выражение лица, чтобы не выдать боли, вскрывшей ее рану на спине как консервную банку. А вот Матисс не слишком контролировал эмоции, его лицо перекосилось от гнева.

― Ты что, думаешь, я начну приставать к тебе, когда ты истекаешь кровью?

Она не смогла ответить на его вопрос, в горле встал комок, мысли хаотично атаковали: а что, если он просто схватит ее за руки? Что, если сорвет с нее футболку? Что тогда? В лесу они совсем одни, ее криков никто не услышит!

― Послушай, ― начал он размеренным тоном, так тихо, что девушка с трудом услышала, ― здесь есть аптечка...

Он попытался прикоснуться к ней, но Ирья отшатнулась, и, запнувшись кроссовкой о корягу, полетела назад. Матисс вовремя схватил ее за плечи, удержав от падения, и взбесился, почувствовав, как напряглось его тело под его ладонями.

Неужели она так сильно боится его? Неужели она думает, что он просто... что? Нападет на нее посреди леса, как какое-то безумное животное, затащит в кусты и изнасилует?

Ему с трудом удалось выдавить спокойную улыбку.

― Ладно, прости, Ирья. Давай вернемся домой, ты должна перевязать рану.

Она кивнула, будто робот. Матисс подкатил к ней велосипед, медленно приходя в себя. О чем он думал, так набросившись на нее? Неудивительно, что она испугалась его будто огня.

Домой они вернулись в молчании и в этот день больше не встречались, хоть Матисс и видел, что Ирья ходила по своей комнате из одного угла в другой будто вся на иголках. Его пугало поведение подруги, потому что когда она вела себя так, всегда случалось что-то плохое.

Матисс провел полночи у окна, наблюдая за девушкой до тех самых пор, пока в ее комнате не погас свет. Кажется, несмотря на то, что сегодня переборщил Матисс, ничего плохого не случилось.

Остаток ночи ему снились ночные кошмары о том, как Ирья пугается его напора и убегает. В лесу холодно и темно, и ей страшно. Она падает, спотыкаясь о камни и ветки деревьев, рассекает лицо и руки до крови, кричит от боли, но продолжает убегать от него. Боится. Затем Матисс находит ее на опушке всю окровавленную с разодранной одеждой, а его руки в крови. «Это он сделал, он разорвал ее в клочья», ― на этой мысли Матисс подорвался на постели, яро озираясь по сторонам и ожидая увидеть труп лучшей подруги. Никого не увидев, он стянул через голову влажную футболку и вновь опустился спиной на постель. Сердце все еще колотилось в груди от страха, но мозг пришел в себя.

Это всего лишь сон, Матисс, всего лишь сон. Ты никогда не причинишь Ирье боль, и никому не позволишь обидеть ее.