Эпоха разбитых сердец (черновик)

Автор Эра Годфри: часть 2

В старшей школе Эттон-Крик была официальная форма одежды с именной серебряной нашивкой, поэтому богатые ребята на первый взгляд ничем не отличались от бедных. И все же, несмотря на это строгое предписание и другие жесткие правила, даже в этом крошечном пространстве старшей школы, в тесном скоплении людей появлялись аутсайдеры. Этих ребят, которые на первый взгляд ничем не отличались от других, одновременно ненавидели и презирали.

— А это кто? Сидит одна вон в том углу вместе с планшетом, — заинтересованно пробормотал Кевин, новенький в старшей школе, которого добряк-Матисс взял под свое крыло. — Необычная.

Хоть Матисс Левентон сразу догадался о ком идет речь, он поднял голову и прошелся взглядом по ребятам, заполнившим столовую будто рой пчел — улей.

«Необычная» — это слово могло касаться только одного человека.

Все студенты были одинаково одеты, кучковались в группы по интересам, шумно обсуждали уроки и внеурочное времяпрепровождение. Некоторые сидели поодиночке и с затравленными взглядами пялились в свои тарелки, быстро поглощая пищу. Другие с воткнутыми в уши наушниками читали книги. Вокруг каждого из аутсайдеров витала чудовищная, странная аура, мрачноватая и пугающая. Именно эта аура, туча, нависшая над их головами, и давала понять: с этими ребятами что-то явно не так. Но взгляд Матисса Левентона двигался дальше. Та, о которой говорил Кевин, только-только перешедший из Хейдена, но уже активно вникающий в правила старшей школы Эттон-Крик, сидела у широкого окна столовой и с невозмутимым видом что-то быстро писала в тетради.

У нее было светлое открытое лицо, изогнутые темно-русые брови, губы, закушенные в задумчивости. Ее серая кофточка висела на спинке стула, манжеты рубашки плотно облегали тонкие запястья. Матисс знал, что ей жарко, чертовски жарко, но Ирья никогда не открывала руки. Прятала что-то под хлопковой тканью, — так Матисс думал; сам-то он ничего не видел. Тьфу-тьфу, а вдруг там марлевые повязки, а под ними шрамы?

— Да, она немного необычная, — ровным тоном согласился Матисс, вкладывая в свои слова совсем другой смысл. Ирья Торд была особенной девчонкой, и так считал не только он, но все. Однако только Матиссу Левентону было известно насколько она необычная и в чем заключается ее исключительность.

Прочистив горло, Матисс отвернулся и пожал плечами.

— Она работает в школьной газете, — бросил он так, будто это все объясняло.

— Правда?.. — Кевин все никак не мог отвлечься от обозрения пишущей девушки, и Матиссу это почему-то (хотя кого он обманывает?) не нравилось. Ему захотелось взять новенького за подбородок и повернуть в свою сторону. Да уже прекрати пожирать ее глазами! Матисс решил еще раз подумать над тем, хочет ли он продолжать общаться с этим несносным Кевином Мёрчем, но вовремя себя остановил.

Наконец-то прозвенел долгожданный звонок, и Кевин спохватился и отвел взгляд от Ирьи Торд. Теперь его больше интересовал недоеденная пища. Матисс предложил парню взять с собой сок и яблоко, чтобы закончить обед на следующей перемене. Кевин с благодарностью кивнул, и они поспешили прочь из столовой.

Спортзал, куда направились студенты, находился в подвале, и ребята втихую называли его «Пыточной» из-за тусклого света, лившегося сквозь широкие зарешеченные окна, и ржавых цепей, зловеще свисающих с потолка. Кевин, впервые увидевший «Пыточную», решил, что парни над ним решили подшутить и даже посмеялся. Но затем его смех перешел в нервный кашель, и кто-то даже постучал его по спине, потому что Кев подавился яблоком. Его вытаращенные глаза зацепились за трещинки между канатами, крепленными к потолку, жуткой паутине в углах, и худосочном, скелетоподобном тренере. Мистер Фишер, несмотря на вполне объяснимый холод в подвальной камере пыток, ощущал себя очень уверенно в простой хлопковой футболке черного цвета с вышитой эмблемой школы на спине и застиранных спортивных штанах.

Для своих пятидесяти пяти лет учитель физкультуры был достаточно мускулистым и крепким, хоть его кожа и была дряблой, будто в любой момент могла соскользнуть с костей как в дурацком фильме ужасов про слизь.

— У тебя очень живое воображение, — не то похвалил, не то укорил его Кевин, скривившись, когда Матисс озвучил идею про слизь, направившись в сторону мужских раздевалок. Матисс глянул новенькому вслед, а затем отвернулся и в темном коридоре заметил, как за дверью женской раздевалки скрылась Ирья Торд с рюкзаком за спиной и тетрадью под мышкой. Серая кофта болталась на плече, но пуговицы на рубашке все так же были наглухо застегнуты. Здесь, в отличие от освещенной солнечным светом столовой, девушка выглядела уместнее. Будто здесь ей самое место — в промозглом подвале с крюками под потолком.

В это время Ирья Торд скрылась в женской раздевалке, и, не выдержав напора одноклассниц, попросила их успокоить воображение:

— Между мной и Матиссом ничего нет, — заявила она, швыряя на пол у длинной деревянной скамейки потрепанный рюкзак из секонд-хенда. Под насмешливыми взглядами приятельниц она плюхнулась на скамейку и вытянула ноги, опустив на колени тетрадь. Хоть в раздевалке и был отвратительно тусклый свет, Ирья Торд все равно притворилась, будто что-то видит на серых листках, исписанных ровным почерком. Даже черканула пару раз ручкой на странице.

Одноклассницы опять переглянулись, и в их взглядах насмешка смешалась с любопытством.

— Да, мы слышали, что между вами ничего нет, — произнесла с улыбкой Паулина, соседка Ирьи по парте, — но кого ты пытаешься обмануть? Мы все видели, как Матисс и новенький смотрели на тебя во время обеда.

— Вы что, отравились? — без обиняков спросила Ирья, резко поднимая голову.

Она и в правду разозлилась: вдруг граница между беззлобными шутками подруг и намеренным сованием носа в чужие дела рухнула. Ирья свела изогнутые темные брови к переносице, по очереди глядя на одноклассниц. Потом одернула себя и, чтобы загладить неловкую ситуацию, а из-за ее реакции в раздевалке как будто даже стало темнее и холоднее на пару градусов, улыбнулась:

— А ведь я говорила, не кладите в салат ту отвратительную сметану. У нее прошел срок годности пару лет назад, она даже пахла подозрительно.

Девочки принялись заниматься своими делами: одни переодевались, сменяя мрачноватую школьную форму на не менее мрачный спортивный костюм, кто-то быстро побежал принимать душ. Паулина и еще несколько девушек не могли оставить Ирью в покое, и, пока она прятала тетрадь в рюкзак, намеренно долго копаясь в нем, будто ища что-то, нависали над ней в ожидании.

— Ну чего вам? — не выдержала она. — Нет у меня ничего с Матиссом, и вы это знаете! Мы лучшие друзья. Иногда я вижу в окно, как он переодевается, у него классный пресс и трусы с крокодилом из мультфильма, и на этом все.

Девушки опешили от услышанного признания. Они еще не знали, как им пригодится эта информация, но что она была чрезвычайно важной — факт. У негласного короля школы, Матисса Левентона, красавчика, романтичного парня и лучшего ученика, трусы с мультяшным героем?

Ирья вздохнула. Ее плечи, спрятанные под белоснежной накрахмаленной рубашкой, поднялись и опустились.

— Нет у него таких трусов, — ровным тоном солгала она. — Он вообще не любит мультфильмы. А что, вы бы покинули его фан-клуб? — Когда она хитро улыбнулась, Паулина закатила глаза, фыркнув. Локоны девушки, пепельного цвета с темными корнями, кажется, даже подпрыгнули от негодования.

— Ты плохо ведешь себя, Ирья Торд, — она погрозила ей пальцем. Настал черед Ирьи закатывать глаза.

Через пять минут упрямого молчания даже самые упорные из любопытных стали переодеваться к предстоящему уроку физкультуры, переключившись на другие интересные темы.

Никто не спрашивал, почему Ирья Торд не переодевается вместе со всеми.

Как Матисс Левентон был негласным королем школы, так и Ирья Торд была негласной «странной девчонкой». К счастью этот ярлык не доставлял ей проблем. Ирья не была лузером, хоть и до одиннадцатого класса не примкнула ни к одной компании, не участвовала в спортивных соревнованиях, не была лучшей ученицей, не ловила звезд с неба.

Если бы кто-то поинтересовался у девушки, почему, как она считает, у нее столь необычный социальный статус, она бы ответила, что это из-за дружбы с Матиссом Левентоном. Если бы она давала интервью, вдруг с кем-то поменявшись местами, она бы ответила: «Я странная, а люди не любят странности. Но меня они прощают, потому что я... как бы это сказать... под защитой Матисса». Конечно же, в этом была доля правды, но только крошечная доля, сродни кусочку лимона, который кладут в чай.

Ирья Торд действительно была странной. Все остальное девушка просто интерпретировала по-своему.

А правда заключалась вот в чем.

Да, Ирья Торд не состояла читательском кружке, не любила спортивные соревнования, не ездила на олимпиады и не принимала участия ни в каких научных ярмарках. Она была всего лишь корреспондентом школьной газетенки, редакция которой пряталась здесь же, в подвальном помещении, пол которого едва ли видел когда-то божий свет, — он был навсегда погребен под слоями грязи.

Окна в редакции были пыльными и с разводами, шкафы забиты всякой всячиной, от которой Ирья Торд не хотела избавляться, — вдруг когда-нибудь пригодится?.. В ее чахлом редакционном офисе был крошечный стол, старенький компьютер и скрипучее кресло. В единственной розетке стоял специальный переходник, куда Ирья вставляла провод от электрического чайника. И переходник, и чайник — дело рук Матисса. Он, впервые попав в «Пыточную №2» (как славно он называл ее офис), свел темные брови к переносице и сказал, что не позволит ей умереть в двадцать лет от какого-нибудь страшного заболевания.

Правда заключалась в том, что все те аутсайдеры, которые сидели в столовой поодиночке, прятали взгляды в тарелку и скрывали свои мысли, до смерти боясь осуждения. Они сидели в одиночестве не потому, что так захотели они, а потому что общество от них отказалось. Ирья не прятала голову в песок; она отстранилась от всех по собственной воле и ни перед кем не отчитывалась, вызывая дикий интерес. Она, если ее спросят, всегда знала ответы на все вопросы, но первая никогда не влезала в разговор.

Да, Ирья Торд была всего лишь корреспондентом в школьной газетенке, пряталась в подвальном офисе, где каждый день рисковала подхватить какую-нибудь заразу, но у нее был стержень, твердый взгляд и хитрая улыбка, которая подкупала.

Было в ней что-то необычное, что-то потустороннее. Не во взгляде, не в движениях, ― в самой жизненной позиции. Она была на голову выше остальных, но никогда не смотрела свысока. Она смотрела на мир, но никогда не задумывалась о том, как мир смотрит на нее.

Конечно, ошибкой было бы решить, что ее все любили. У корреспондента, пусть даже из такого подвального захолустья, тоже имелись и враги, и просто злобные завистники. Но Ирья Торд никогда не боялась смотреть страхам в лицо, и, конечно, ей всегда на помощь мог прийти Матисс Левентон.

... Но самое странное и загадочное в Ирье Торд было вовсе не это. Как ей удалось подружиться со школьным королем? Как ей удается быть одновременно заодно со всей школой и не примкнуть ни к одной банде?

Таинственность крылась в другом: почти каждый месяц, а иногда реже, иногда чаще, Ирья Торд просто куда-то исчезала.

Сегодня она могла появиться на уроке литературы, а на следующем ее могло уже не быть. Ирья могла пропасть на день, два или даже неделю, а затем вдруг вернуться, как ни в чем не бывало.

Вот она — главная странность.

Девушка, которая рассказывала о других правду и освещала школьные новости, кажется, хранила какие-то весьма интересные секреты. Рано или поздно она и сама могла превратиться в одну из новостей.

В шесть утра позвонила бабуля Грэйс, вырывая меня из блаженного сновидения, где сюжетная линия романа складывалась во что-то интересное. Она заявила, что шесть утра — это вовсе не рано, а очень даже вовремя. «У тебя есть время привести себя в порядок, — заявила она, а затем сварливо добавила: — И чем ты занималась всю ночь, если не выспалась?». Ее двусмысленные намеки закончились зловредным смешком. Я со вздохом отложила телефон на прикроватную тумбочку, прикрывая ладонью горящие от болезненно-яркого света глаза. Шесть утра! Даже если бы я легла спать в полночь, что нонсенс, все равно, шесть утра — это чертовски рано!

Когда я находилась в душе, бабуля Грэйс позвонила вновь, чтобы убедиться, что я не продолжила спать. Я заорала, что уже не сплю, и отключилась. Вода попала в ухо, и еще добрых пять минут я по-идиотски скакала на одной ноге, пытаясь от нее избавиться.

Одеваясь, я решила, что день начался отвратительно, а стало быть это недобрый знак. После начались скоропостижные сборы: мы с Ти запихали ее немногочисленные пожитки на заднее сидение ее автомобиля, где в багажнике лежал мой велосипед, на котором я должна была вернуться домой, и устроились в салоне.

Ти была непреклонна и в зародыше обрывала мои попытки все обдумать и не уезжать. Она притворялась, что не огорчена, что ей придется ночевать в гнезде Кикимера на «Грифоне»: пела в душе веселую песню, доводя меня до белого каления, а затем спустилась вниз и здорово хлопнула меня по плечу, спросив с ехидцей, как мне спалось те четыре часа (я расплескала кофе на свою черную с вышитым котом футболку, которую тут же пришлось сменить на красно-зеленую «Фреддикрюгеровскую»).

Ти вытерла бедно-коричневые кляксы со стола, широко улыбаясь:

— Приготовить тебе тост? Дать батончик мюсли? Почистить яблоко?

— Ты же знаешь, что если я не высыпаюсь, то меня тошнит от еды. Мне хватит и этого, — я слабо улыбнулась и подняла кружку с мятным чаем (вода и три несчастных листка, коварно высовывающихся на поверхность как щупальца осьминога). — А у тебя откуда столько энергии? Ведь ты проспала столько же часов, сколько и я.

— Я думаю о Бьюике того придурочного Тарзана. ― Я изогнула брови на «Придурочном Тарзане» — так Аарона еще никто не называл. Это из-за длинных волос или его отношения к девушкам? Я не успела уточнить, потому что Ти доверительно сообщила, что у нее предчувствие, что у них будет свидание.

Затем она под моим выразительным взглядом завязала светлые волосы в неряшливый низкий узел, где тут и там торчали колтуны, нацепила кепку с логотипом СТО «Грифон» и черным отпечатком пальца на козырьке (это ее собственный указательный палец, выпачканный в машинном масле), и улыбнулась, сияя. Ее загорелое лицо было довольным, и это пугало.

Чем больше подруга шутила, тем тревожнее мне становилось. Я так привыкла к ней; привыкла просыпаться и обнаруживать на столе тост и яблоко, привыкла слушать задушевное вытье, будившее меня ровно в шесть каждый день. Привыкла к ее улыбке на смуглом лице.

― Мне это не нравится, ― сказала я откровенно и повернулась корпусом в ее сторону.

Ти собралась подшутить, ее рот уже исказился в улыбке, когда она глянула в мою сторону, но усмешка в течение нескольких секунд поникла, уголки губ опустились. Я добавила, добившись ответной серьезности:

― Мне совсем не нравится, что ты будешь спать на автосервисе.

Ти с тяжелым вздохом отвернулась и посмотрела в окно. Машина как раз выехала из Эрчелхольма, новомодного района, на одной из улиц которого высился бабушкин особняк.

― Мне тоже, веришь? Эра, прекрати, пожалуйста. Нет ничего страшного в том, как все повернулось, ведь это ненадолго. Мне действительно нравится жить в твоем шикарном поместье и спать на классной пятиспальной кровати... Но не когда там бабуля Грэйс. Я не зачахну на «Грифоне», правда, уж поверь мне. Пф, я бывала и не в таких местах, ― вдруг сорвалось с ее языка непрошенное признание.

Эта фраза крепко поразила меня, но, судя по взгляду Ти, она не заметила оговорки. А может быть вставила странное замечание для красного словца ― я не решилась углубиться в этот вопрос и настаивать. И все же, если она бывала не в таких местах, так где же она была до того, как приехала в Эттон-Крик?

— Ладно, — сдалась я, хлопнув ладонями по бедрам и решив отложить вопросы на потом. — Может, ты и права.

Через двадцать минут джип Ти, вальяжно подпрыгнув, въехал на площадку СТО. Пришла пора прощаться, и я, погрустнев, прилипла к девушке с объятиями. Она рассмеялась, отцепляя меня от себя, и прошипела, покосившись на окно верхнего этажа «Грифона»:

— Не устраивай сцену!

Из окна, заинтригованный, выглядывал Док Адлер. Вздохнув, я вытащила свой велосипед из багажника и покатила в сторону городской библиотеки (до приезда Грэйси еще оставалось время, и я хотела покопаться в архивах).

С библиотекарем мистером Морганом мы были хорошими друзьями. Бабуля называла его «помешанным маразматиком», но мне он нравился. Всякий раз, когда я приходила в библиотеку, мистер Морган спрашивал: «Ну, Эра, и как тебе последняя книга»? И я всегда утвердительно кивала и улыбалась. Хотя я уже несколько месяцев не брала в библиотеке книг, я не могла понять, почему мистер Морган задает этот вопрос всякий раз, когда меня видит. Потому что он «помешанный маразматик»? Потому что думает, что на дворе все еще осень две тысячи семнадцатого? Или просто интересуется, спрашивая о любой прочитанной в последнее время книге?

С мистером Морганом я всегда была предельно честна, но не до такой степени, чтобы, узнав, чем я занимаюсь, он выкинул меня из библиотеки. Я всегда говорила, что ищу материал в архивах Эттон-Крик для достоверности статьи, и это всегда было чушью. Мне иногда было по-настоящему стыдно за ложь, но я знала, что лучше ввести добродушного мистера Моргана в заблуждение, чем открыть правду.

В этот раз я принесла ему сладкий зеленый чай и ватрушки, и он искренне обрадовался подношению, а затем лукаво улыбнулся:

— Это плата, чтобы пролезть в архив?

— Если вы не возражаете, — смиренно улыбнулась я, пожав плечами. Кончики волос коснулись футболки.

— Нисколько не возражаю, мисс Годфри, — сказал он деловито, отставляя на стол пакет с едой и протягивая мне из-за стола ключи. – Ведь ты не делаешь ничего дурного, верно?

И опять этот проницательный взгляд. Иногда мистер Морган смотрел на меня так, что у меня по икрам от ледяного пола библиотеки шел противный холодок; смотрел так, будто знал что именно я собираюсь делать; смотрел так, что, когда я с достоинством отвечала «конечно, нет, мистер Морган, я не собираюсь делать ничего дурного», меня сильнее охватывало чувство стыда.

Но ведь я на самом деле, хоть и чувствовала себя лгуньей (а ложь – один из смертных грехов, как любила повторять моя бабуля Грэйси), не делала ничего предосудительного. Я просто искала информацию для своей рукописи, о которой ни с кем никогда не говорю.

Ни с кем и никогда кроме Данте Тильманна Второго, — поправила я себя, следуя темными коридорами в дальнюю часть библиотеки, в которой находился архив. Потолки были высокими, а стены будто приплюснутыми друг к другу, отчего казалось, будто я иду по туннелю.

В комнатке библиотечного архива было тихо и прохладно. Мутный свет струился из окон, расположенных под покатым потолком. Я прошла мимо стеллажей туда, где находились коробки с файлами девяностых годов, и принялась самозабвенно рыться в документах, фотографируя нужные страницы на слабенькую камеру мобильного телефона.

Ни черта не видно.

Вспомнив о фонарике, который пригодился мне ночью, я потянулась к карману шортов и вдруг услышала из-за книжных полок какой-то шум. Застыв, я обернулась и всмотрелась в темноту сквозь стекла очков.

— А ты не шутила.

— Ох! — От неожиданности я подскочила, выронив при этом листок документа и телефон. Они бухнулись в коробку, и я тут же опомнилась и вырвала фонарик из кармана. Щелкнув кнопкой, я посветила в сторону стеллажей.

— Кто здесь?

Сердце глухо забилось и голос дрогнул, неприятно удивив меня. Из темноты выступил Данте Тильманн Второй в брюках и рубашке, как прошлой ночью, и я с облегчением вздохнула, но все равно, изумленная, продолжила светить в его лицо, красота которого была перечеркнута вертикальным шрамом от кромки волос надо лбом до подбородка.

― Для девушки, которая бродит за заброшенным местам и нарушает закон, ты довольно пуглива.

Только когда Данте остановился на расстоянии вытянутой руки от меня, я поверила, что он настоящий.

― Что ты здесь делаешь? Как ты меня нашел?

Его улыбка стала шире, искривив чудовищный шрам.

― Я ничуть не удивлен, что у тебя такое огромное самомнение, Эра, но я искал не тебя, а кое-какие документы. Знаешь, в этой библиотеке у меня хорошие связи, и я...

― Нет у тебя никаких связей. Ты просто купил мистеру Моргану чай и ватрушки.

― Вообще-то мы не настолько близки, поэтому я принес ему полноценный обед. Может быть ты замолвишь за меня словечко? ― Когда я нахмурилась, Данте смущенно прочистил горло и огляделся по сторонам, оценив взглядом высоту потолков и серость стен. Когда он заглянул в коробку с документами, я отвернулась, поняв, что все это время таращилась на его профиль. ― Признаюсь, я не сразу поверил тебе.

Ясно было, о чем он, и мои щеки тут же обдало жаром.

― Я имел в виду, ― мы встретились взглядами, ― что ты не похожа на девушку, которая будет разыскивать информацию о серийном насильнике и убийце. ― Продолжая развивать тему, Данте приблизился ко мне еще на полшага и облокотился о стол. ― Если бы меня попросили нарисовать в воображении девушку, которая будет посещать жуткие места и изучать Криттонского Потрошителя для своего романа, я бы сразу подумал о какой-нибудь готической принцессе.

Я закатила глаза.

― Стереотипное мышление.

― Да, что я могу поделать, если ты похожа на ангела. ― Мы уставились друг на друга. Точнее я уставилась, а Данте принялся перебирать в коробке документы, даже не взглянув на меня в ответ.

Я похожа на ангела, сказал он. Как будто знает, как выглядят ангелы. Или как будто знает меня.

― И о чем же, по-твоему, я должна писать?

― Не должна.

― Что?

― Я не сказал, что ты должна, ― Данте выделил тоном голоса последнее слово, и в области солнечного сплетения я сразу почувствовала укол раздражения: говорит со мной как с ребенком. А затем он оценил взглядом расстояние между нами и улыбнулся еще шире, поняв, что я отстранилась.

― Ты права, я должен признать, что страдаю от некоторых предрассудков. Например, такие девушки как ты пишут о романтических рыцарях, о поцелуях при луне, Ромео и Джульетте.

― Шекспир?

― Ты ведь понимаешь, о чем я, ― его взгляд стал на мгновение пронизывающим, будто он действительно думал, что я понимаю. Но я не понимала, почему Данте настаивал на своем. Нет, дело не в предрассудках, не в стереотипах и другой ерунде. Он говорил так, и смотрел так, словно речь шла именно обо мне, а не о других девушках.

На его взгляд странным было то, что именно я писала о серийном насильнике и убийце, а не другие.

― Любовь, страсть, счастливый конец, ― продолжал он, неосознанно принимая ту же позу, что и я, ― но не жестокость, кровь, убийства.

К запаху пыли примешался посторонний, свежий, и я поняла, что он исходит от одежды Данте. Я осторожно принюхалась, чтобы понять, чем пахнет. Прежде всего гвоздикой. Я бы угадала этот запах везде — он горчит на языке, сводит скулы. Бабушка однажды задумала изгонять духов из поместья при помощи амулетов, изготовленных из свежих апельсинов и гвоздики, и истыкала яркий круглый фрукт коричневыми зубастыми иголками, а затем установила его над своей кроватью, заявив, что теперь злые духи обойдут дом стороной.

Я вдохнула знакомый запах, с примесью ароматного миртового дерева и хвои, и нехотя произнесла:

― Это сложно.

― Как хочешь, ― не стал настаивать Данте. Он с небывалым интересном вновь заглянул в коробку и бережно вынул вырезку из газеты двадцатилетней давности. Наши руки едва не соприкоснулись. ― У меня была подруга, чем-то неуловимо похожая на тебя. Тоже постоянно над чем-то работала.

Интересно, не та ли это подруга, загадочный снимок которой я обнаружила в проклятом особняке Харрингтонов? ― мелькнула у меня мысль, но я отложила ее на потом, не допустив в выражении лица ни малейшей капли алчного любопытства ― лишь скромный интерес, возможный в беседе с малознакомым человеком.

― И над чем она работала?

Данте глянул на меня как-то внезапно, будто я заговорила на иностранном языке.

― Она работала над всякими разными проектами. Но ни один не смогла завершить.

Звучит зловеще, ― подумала я, навострив уши.

Данте вернулся к изучению статьи. Пальцы у него были длинные и тонкие ― паучьи. Я вновь отметила, что кожа у него на костяшках сухая и покрасневшая, будто он много времени проводит в поле или в воде, но внимание задержалось на тыльной стороне ладони потому, что от сгиба локтя к запястью шла знакомая белая полоса ― еще один тонкий шрам. Увидев, как ровной линией белая полоска рассекла кожу, я едва сдержала порыв коснуться ее пальцем, но сдержала себя. Я уже однажды показала себя с дурной стороны, пора выравнивать репутацию.

― Моя подруга была чем-то на тебя похожа, ― сказал Данте, нарушив тишину.

― Она тоже бродила по заброшенным домам?

― Нет, она не любила заброшенные дома. Она вообще не любила ужасы и всякие страшилки. И она была живой, яркой и...

― Кажется, ты в нее немножко влюблен? ― поддразнила я.

Данте вдруг повернулся и взглянул на меня так, будто я треснула его по затылку. Его посетила какая-то идея, ― решила я, прежде чем Данте вдруг сказал, огорошив меня внезапным переходом:

― От тебя пахнет летом. И волосы у тебя нежного янтарного оттенка, цвета подсолнухового меда.

Я растерянно зависла, не зная, что сказать ― хорошо хоть губы сомкнула, прежде чем с языка сорвалась какая-нибудь глупость. Он надо мной подшутил? Или продолжает сравнивать со своей подругой из прошлого? Или это был просто комплимент?

«Волосы нежного янтарного оттенка, цвета подсолнухового меда».

«От тебя пахнет летом».

Я попыталась вспомнить, слышала ли когда-нибудь что-то подобное в свой адрес, но на ум пришла всякая ерунда. В седьмом классе Элек признался, что ему нравятся мои заколки для волос, которые бабушка купила на блошином рынке в соседнем городке, когда ей в очередной раз не сиделось на месте дома. Потом он стащил эту заколку, чтобы подарить своей девушке. В девятом классе Оливер, выпускник, пригласил меня в кино и предложил выбрать фильм. Я прихватила с собой маску Джейсона, решив создать нужную атмосферу для «Пятницы-13», этот фильм как раз шел в кинотеатре. Оливер испуганно взвизгнул, увидев меня рядом на сидении, и швырнул мне в грудь ведерко с попкорном. После того случая в школе надо мной две недели потешались, вплоть до того случая, пока Полли, нынешняя девушка Аарона, не сломала руку, попытавшись скатиться по ступеням школы на скейте.

Все эти эпизоды из детства мелькнули в мозгу и исчезли, а мыслей так и не прибавилось. Тем временем Данте задумчиво спросил:

― Тебе никогда не казалось, что это все бессмысленно?

― Что ― все? ― не поняла я, но с готовностью подхватила возможность переключиться на другую тему разговора.

― Все это, ― Данте кивнул на коробку. ― Твоя работа над книгой. Тебя никогда не посещала мысль, что это бессмысленное занятие, которое никому не принесет пользы? Тебе не казалось, что ты делаешь только хуже себе и остальным?

Медленно, но настойчиво, от моих бедер к животу и груди стал подниматься жар. Я попыталась стряхнуть его, но, надавив ладонью на голову зверюге, только подтолкнула ее вверх, будто та была на пружинке. Кончики моих ушей стали горячими.

― Мы говорим обо мне или твоей подруге? ― все же решила уточнить я твердым голосом, готовая уже броситься в атаку.

Моя книга не бессмысленное занятие. И я могла продолжать эту мысль в течение минуты, часа, дня, целой вечности, равняющейся времени моей жизни, потому что моя книга и есть я.

Данте, вздрогнув от холодка в моем голосе, обернулся.

― Прости, ― пробормотал он, а его плечи поникли. ― Я не хотел тебя обидеть. Может быть ты и права...

― Права в чем? ― Я все еще не смягчилась, продолжая удерживать позиции. Будто защищаясь от меня, Данте ссутулился, глядя в коробку с документами. И тогда я все поняла.

― Что с ней случилось? Ты любил ее? ― осторожно спросила я, и прикусила внутреннюю сторону нижней губы.

Данте помолчал несколько секунд прежде чем ответить, и затем сказал лишь:

― Я так думал. Я думал, что любил. ― Он потер шею, склонив голову на бок. Мой взгляд непроизвольно метнулся к шраму от локтя до запястья, а затем к навечно опущенному уголку правой губы. ― Ее работа не принесла ей счастья, я лишь это хотел сказать.

Я не знала, как истолковать его последние слова, потому что единственное логичное объяснение, которое напрашивалось само собой, никак не годилось. Он не может думать, что, если я продолжу работу над своей книгой или работать в Издательском центре, меня постигнет та же участь, что и его подругу.

Но Данте доверился мне, и мне хотелось довериться ему в ответ. Я подступила на миллиметр ближе ― просто качнулась в его сторону, чтобы привлечь внимание, и, когда мои ноздри вновь защекотал сладковато-кислый запах и рот наполнился слюной от ярких воспоминаний о яблоках в карамели, я сказала:

― Я хочу знать, почему Криттонский Потрошитель убил именно их. ― Это все неправильно, ― взорвалось мое сознание красным и черным. Мною овладели противоречивые чувства, хотелось одновременно запереть рот на замок и продолжить говорить. Но было в этом что-то неправильное ― дышать ароматом корицы и яблок в карамели и говорить о жертвах Потрошителя. Было неправильным то, что мгновение назад Данте Тильманн Второй сказал, что мои волосы нежного янтарного оттенка, цвета подсолнухового меда, а затем говорить о кроваво-алом. Но поворачивать было поздно. Данте уже посмотрел на меня, вонзившись испытующим взглядом в мои глаза. ― Я хочу знать, зачем он это сделал, что им двигало.

Еще никогда и ни с кем я не чувствовала себя настолько искренней и открытой. Я попыталась мысленно вернуться и проанализировать, что именно подтолкнуло меня признаться в том, в чем я призналась, что заставило меня произнести вслух страшные слова, которые никто из моих знакомых не понял бы, включая Скарлет, мою милую и порой безумную подругу, которая всегда на моей стороне. Именно в этот момент и с этим человеком, по непонятной мне причине, я вдруг стала серьезной и ответила правдиво, без увиливаний.

― Ты хочешь понять его мотивы, ― сказал Данте. Его голос прозвучал так тихо и громко одновременно, будто он стоял в сантиметре от меня и говорил над ухом, поэтому я вздрогнула. Он стоял там же. Не шевелился, не сдвинулся ни на шаг.

Холодок, поползший сороконожкой по моим голеням, достиг горла и щипцами вытащил признание:

― Я никогда ни с кем не говорила о свей книге.

― Почему?

― Потому что Потрошитель был злом. Не просто злодеем, и не просто монстром, и даже не символом... дьявола. Он заключал в себе все самое ужасное, что есть в людях. ― Я отодвинула от себя коробку подальше, к подоконнику старого запыленного окна, и забралась на стол. Данте приблизился еще на шаг и тихо произнес, тщательно подбирая слова:

― Тебя не поймут, если ты попытаешься заглянуть к нему в душу. Ведь если они так решат, это могло бы значить, что ты оправдываешь его.

― Я его не оправдываю, Данте! Я его не оправдываю... что за вздор?!

На несколько секунд повисла тишина, но затем Данте Тильманн Второй вновь принялся кромсать своими вопросами напряжение, накинувшее на мои плечи тяжелый темный плащ. Кромсал с треском рвущейся ткани.

― Значит, ты хочешь понять, что случилось с монстром до того, как тот стал монстром? Ты хочешь понять, кем он родился? Но зачем это тебе?

Я уже открыла рот, собираясь ответить, но замешкалась. Мы смотрели друг другу глаза в глаза, и вся ситуация казалась мне невероятным сном, историей, написанной чьей-то рукой. В воздухе над его головой танцевали пылинки, и глаза тоже были будто пыльными, и тоже рвали с треском ― мою нерешительность.

― Ты прав, я хочу знать, кем он был, до того как превратиться в чудовище. Я хочу выяснить, откуда растут корни зла. ― Я говорила тихо, потому что боялась, что если буду говорить громче, то обдам горячим дыханием Данте, стоящего совсем близко. Когда он успел так приблизиться, что я могу в мельчайших подробностях рассмотреть ветвящийся по щеке белоснежный шрам?

― А ты не задумывалась над тем...

― Над чем?

Данте поменял позу, став справа от меня. Я краем глаза наблюдала за тем, как он откинулся назад, прислонившись спиной, затянутой в потрепанную рубашку, ставшую серой, к архивной стене. Рост у Данте был внушительный: даже сидя на столе я все еще была на полголовы ниже его.

― Ты не задумывалась над тем, что он просто родился таким? ― наконец-то спросил он, рассеянно глядя на стеллажи против наших глаз. ― Он с самого начала был уродом.

Что?

Мысленно я запнулась, а желудок скрутился от отвращения. Я вновь была поражена жесткостью ситуации, когда меня схватили за голову и лицом ткнули в вязкое болото. Вонючая жижа затекла за пазуху, забралась под веки.

― Ты думаешь, что только-только родившийся ребенок был уродом? ― спросила я, и голос повысился на октаву. ― Что младенец, который способен только дышать и двигать ножками, уже готовый монстр?

― Не у всякого зла есть причина, Эра. ― Данте совсем не смутился, я же, напротив, разозлилась сильнее.

― Но он убил пятнадцать человек! И это только те, о ком мы знаем. Могли быть и другие. Много других женщин. Он же просто... Как можно ни с того ни с сего начать убивать?

Как обычно, когда я начинала говорить быстро и с жаром, половина букв была утеряна и едва можно было разобрать мою речь, но Данте все понял и ровно сказал:

― Да, он убил пятнадцать человек. И иногда убийцы уже рождаются убийцами. Они уже рождаются со злом внутри.

― Откуда ты знаешь? ― перебила я, испытующе уставившись на его профиль.

Он не ответил, вместо этого отстранившись от стены и развернувшись. Я поняла, что разговор завершен, нехотя спрыгнула со стола и едва не врезалась лицом в макушку Данте, который не вовремя склонился, чтобы поправить шнурок на ботинке. Увидев мои неуклюжие махи головой, он удивленно изогнул брови.

― Что ты делаешь?

― Ты чуть не расшиб мне нос своей головой!

― Ночного приключения было мало?

Я закатила глаза и схватила коробку, чтобы притвориться, что совсем не смущена. Данте встал за моей спиной и подвел итог:

― По всей видимости... главная интрига твоего романа заключается не в том, кто убийца, а почему?

― Как точно ты сформулировал идею! ― воскликнула я, обрадованно обернувшись.

Данте прав, я пишу книгу, где за портьерами кроется ответ на тот самый главный вопрос, почему Потрошитель выбрал именно тех девушек, а не других, что послужило спусковым крючком.

― Что такое? ― позвал Данте, склонив голову к плечу и выискивая мой взгляд. ― Ты как будто растерялась.

― Нет, ничего. ― Я отвернулась к столу и накрыла коробку крышкой.

Нет, не ничего. В области солнечного сплетения вновь заворочались привычные сомнения. Клубок змей распутывался, и твари с шипением поднимали треугольные неприятные морды: «А сможешь ли ты написать хороший правдоподобный роман? Сможешь ли ты заставить читателей перелистывать страницу за страницей несмотря на то, что разгадка уже всем известна? Имеешь ли ты вообще право писать обо всем этом в своей книге»?

Когда молчание затянулось, мы с Данте одновременно сказали:

― Ну что ж... ― и неловко улыбнулись друг другу. Я подняла коробку повыше, объясняя: ― Мне пора возвращаться

― Да. И мне пора. Рад был с тобой встретиться. ― Он протянул мне руку. Длинные паучьи пальцы крепко обхватили мою ладонь и, сжав, отпустили. Чтобы ответить на рукопожатие мне пришлось отложить надоедливую коробку.

― До встречи, Эра! Надеюсь, мы еще встретимся.

И затем он ушел, а я осталась стоять в одиночестве посреди опустевшего коридора и запыленных высоких стеллажей, глядящих в потолок. Через несколько секунд, когда дверь архива захлопнулась и повисла тишина, волшебный аромат миртового масла и гвоздики, исходивший от одежды Данте, испарился.

«От тебя пахнет летом».

Опомнившись, я вернула документы на Криттонского Потрошителя на место. И уже спускаясь по библиотечной лестнице, ведущей на живописную аллею с голубыми елями, высотой в три человеческих роста, я от досады едва не кувыркнулась на асфальт: вновь я забыла обменяться номерами телефонов! И забыла спросить, что же он все-таки искал в архиве. Этот Данте Тильманн Второй как... как черная дыра.

Да, именно так, он словно дыра. Хоть я его плохо знаю, но всякий раз при столкновении мы неизменно начинаем беседовать на темы, которые ему интересны. Да, мы говорим обо мне, но все равно ведет он, будто искусный партнер по танцам. И вот, сегодня я не планировала рассказывать о книге, но выложила все как на духу, а сейчас даже не могла с уверенностью сказать, с чего все началось, не могла припомнить слов Данте, которые вытянули из меня как по волшебству суть истории.

Я продолжала думать о случившемся в библиотеке, когда вернулась в особняк, когда выехала на кроваво-алом кадиллаке бабушки из-за ворот поместья и покатила в центр города через мост.

Внизу за ограждением виднелись пересечения железных дорог, глядящие на меня сквозь мелкие камешки и сочно-зеленую траву. В солнечном майском свете солнца, палящего как в середине июля, Данте Тильманн Второй и его шрамы, его запах и слова о том, что мои волосы медового подсолнечникового цвета напоминают ему о давней подруге. Ну, сказал он не так, но о подруге говорил.

Хоть что-то о себе рассказал, ― подумала я, помрачнев. Проехав еще несколько километров, я сбавила скорость и остановилась на светофоре. Пешеходный переход тут же заполнился толпой людей в разноцветных одеждах и обуви, с сумками и чемоданами, колеса которых грохотали по асфальту.

Я дождалась, пока загорелся зеленый и автомобили вяло сдвинулись с мертвой точки, и крутанула руль вправо, где находилась стоянка. Получив чек, я припарковалась и откинула голову назад, прячась от солнца, но оно все равно навязчиво лезло под стекла очков и плотно сомкнутые веки.

«От тебя пахнет летом. И волосы у тебя нежного янтарного оттенка, цвета подсолнухового меда», ― вот как он сказал.

Встрепенувшись, я распахнула глаза и рывком вытащила из сумки записную книжку. Корявым почерком зафиксировала дословно фразу. До прихода бабушкиного поезда еще оставалось двадцать минут, поэтому я решила воспользоваться свободным временем.

Мысли крутились исключительно вокруг Данте Тильманна Второго, острых черт его лица, пристального внимательного взгляда и сдержанных движений. Его слов. Запаха. Запаха миртового дерева, интенсивного и свежего, с горьким привкусом на кончике языка.

Я описала наше знакомство во всех подробностях, стараясь не упустить ни одной детали. Затем переступила к утренней неожиданной встрече, используя для описания такие слова как «вдохновляющий», «интригующий» и «темный». До этой секунды, когда на бумаге возникали корявые строчки, я не подозревала, как сильно хочу обсудить с кем-нибудь свои мысли, идеи, как хочу, чтобы меня кто-нибудь понял.

— Вот значит как, — внезапно услышала я слева от себя, и этот саркастичный голос, такой знакомый и одновременно пугающий, с дребезжащим звоном бухнул кулаком в дверь мира моих фантазий. Подскочив на сидении как ужаленная и выронив к ногам ручку, я повернулась в сторону окна и увидела Грэйси.

— БАБУЛЯ! — заорала я, и внутренне поморщилась от того, что в тоне голоса помимо искренней радости прозвучали удивление и даже обвинение, которые я не смогла замаскировать. Бабушка выпрямилась и отошла от окна, отступив на два шага. При этом выражение ее лица было таким строгим и одновременно насмешливым, что я расхотела выходить. Но все-таки распахнула дверь и ступила на асфальт, хватая мобильный телефон с приборной панели.

— Как ты здесь оказалась? — Я посмотрела на экран мобильника и охнула. — Почему он выключен?

— Я стояла около этой двери три минуты, — услужливо ответила она. — Решила дать тебе больше времени со своим вымышленным парнем.

― Б-бабушка! ― воскликнула я, заикнувшись, потому что резко сменила возмущенный скрежещущий тон голоса на радостный. ― Я так рада тебя видеть!

Я нырнула в ее объятия, но успела заметить, как на розовых тонких губах появилась дьявольская улыбка. Вот она, какая, бабуля Грэйси: высокая и стройная с идеальной осанкой; она была ниже меня на полголовы, но всегда смотрела так, будто ростом с трехэтажный дом ― сверху вниз. Ее черные как вороново крыло волосы всегда, даже дома, лежали в идеальной укладке, а макияж был сдержанным, подчеркивающим острые скулы и тонкий нос. Мистер Фабер ― дедуля Скарлет, ― называл ее «Дьяволица Грэйс» и, если на чистоту, был недалек от истины.

Она похлопала меня по спине, а затем отстранила, взяв за плечи. Пристально оглядела с головы до ног: я вернулась к очкам, забросив линзы (бабуля недовольно свела брови), волосы длиной до подбородка (а у девушки они должны быть не выше лопаток!), странная шляпа (без комментариев). Наконец бабуля хмыкнула и выразительно посмотрела на чемодан, стоящий у багажника кадиллака.

— Ты собираешься помочь мне с вещами, Эра? Или стоит оставить тебя наедине с твоим... как же там... интригующим темным...

— Конечно помогу! — перебила я, не желая слушать бабушкины насмешки. Она была в своем репертуаре и явно планировала по дороге в поместье медленно высасывать кровь из моей сонной артерии. — Пожалуйста, прости, что я не встретила тебя, — продолжила я, и показала на мобильник в руке, прежде чем спрятать его в карман шортов: — Он почему-то отключился.

— Ничего страшного, милая, — ответила Грэйси, наблюдая за тем, как я волоку к задней двери чемодан, а затем пихаю его в пространство между сидениями. — С багажом мне помог один джентльмен, ехавший со мной в одном вагоне. Хм... — протянула она, и по ее насмешливому «хм», можно было догадаться, что последует дальше. — Я могу его назвать интригующим, Эра, раз он назвал мое имя до того, как я представилась?

— Очень смешно, — буркнула я. Когда я приглашающим жестом отперла для бабушки дверь, она скользнула в салон, сверкнув усмешкой. Я тут же стерла улыбку, а затем обошла машину и плюхнулась за руль.

— Кстати, а что, кадиллак вновь на ходу, Эра?

— Работа Ти, — пояснила я, выезжая с парковки. — Из-за тебя ей пришлось переехать на «Грифон». Будет спать в той кошмарной комнате, как в прошлом году.

― Вот значит как? Почему она переехала? Мы же с ней неплохо ладили.

— Брось шутить, ба. И кстати, ночью меня не жди, мы работаем над специальным выпуском «Криттонского вестника».

― Скукотища.

Грэйси откинулась назад и некоторое время молча разглядывала прохожих, здания, дорогу. Я попыталась представить, каким она видит Эттон-Крик, ведь прошло несколько месяцев с ее последнего визита. Представлялось с трудом — я не покидала пределы города.

Вдруг она задумчиво сказала:

— В этом году в Эттон-Крик очень жарко.

Я кивнула, посмотрев на бабушку. Вела она себя как-то странно. То выглядывала в окно и тянула шею, будто увидела кого-то знакомого, то буравила меня очень внимательным взглядом. Будто у нее развился тот страшный синдром, когда больные думают, что их родных подменили. Она опять уставилась на меня многозначительным кричащим взглядом, и я глянула на нее, собираясь спросить в чем дело, а Грэйси, будто только того и ждала, резко заявила:

— Значит, Дьявол вновь вернулся в город.

— Что-что?

— Я сказала, что в Эттон-Крик вновь вернулся Дьявол.

Опять она за свое.

— Ба, — закатила я глаза, — бросай свои фокусы.

Она продолжала буравить меня глазами насыщенного карего цвета; вновь прошлась взглядом по моей соломенной шляпе, очкам, торчащим волосам, открытым ключицам, выглядывающим из ворота футболки. Вздохнула и отвернулась.

— Ба, мне это не нравится, — предупредила я серьезным тоном, подкрепив его твердым взглядом. К моему облегчению, Грэйси вдруг улыбнулась и выглянула в окно.

— Поживем, Эра, увидим. Поживем-увидим, — тише повторила она.

Я крепче сжала пальцы на руле, вздохнув. Тряхнула головой, отчего волосы метнулись туда-сюда, но даже не задели плечи. Да, бабуля Грэйси права, Дьявол вновь в Эттон-Крик, и зовут ее «Дьяволица Грэйс».

***

— Абонент вне зоны... — вновь заговорил механический голос в трубке, и Аарон раздраженно откинул мобильник на соседнее сидение автомобиля. Он прижал обе ладони к лицу, загораживаясь от вечерних сумерек, навевающих плохие, очень плохие мысли. От пальцев все еще пахло гуашью и почему-то сырыми яйцами. Поморщившись, Аарон достал из пакета рядом бутылочку дезинфицирующего средства и протер им руки.

Аарон был чертовски уверен, что с отцом что-то случилось и никак не мог прекратить думать о страшных вещах, хоть в глубине души и понимал, что им овладевает паранойя. Он вновь взял мобильник, но не для того, чтобы позвонить отцу в сотый раз. Он открыл сообщения и перешел в диалог с отцом. Одним из последних сообщений была присланная фотография: Томас наспех сфотографировал какой-то старый, страшный дом. Он подписал ее как «мой будущий проект», и добавил: «займет пару недель, так что не тревожься». Вот только отец не уточнил, что с ним не будет связи.

Сначала Аарону не показалось это зловещим. Томас не был отцом года или хотя бы отцом дня. Он не раз забывал Аарона в своих дурацких домах, и мог вернуться только спустя часов восемь-девять (столько времени обычно занимала дорога домой и обратно, когда он в шоке понимал, что забыл своего отпрыска в полуразрушенных стенах). Иногда им приходилось «жить на работе», и тогда Аарона в школе называли «Каспером».

— А представь, — любила фантазировать Эра, — если бы у тебя в тот период разыгралась мизофобия?

Все стало более-менее сносно, когда Аарон поступил на юридический факультет и ему больше не нужно было дышать пылью и по десять раз на дню протирать рабочий стол, на котором он рисовал иллюстрации для детского журнала. Он смог снять квартиру и осесть на месте.

И все же, несмотря на все то зло, которое отец совершил, Аарон любил его больше всего на свете. Потому что, каким бы ветреным Томас не был, он не бросил сына. Было сложно, было чертовски сложно, но они справились. Вместе.

Мать Аарона, Эллада, исчезла пятнадцать лет назад, когда ему было восемь лет. Он был высоким и тощим, со светлыми мягкими волосами. Эллада называла сына маленьким ангелом. Поэтому он испытывал к ней еще большую ненависть, чем если бы она просто ненавидела его.

Эллада.

Имя матери звучало в ушах Аарона мелодичной музыкой. Когда он научился рисовать (довольно рано, раньше, чем научился читать и писать), он стал ассоциировать людей с цветовой палитрой. Его высокая мама, обладающая стройной фигурой и грацией балерины, была теплого коричневого цвета. У нее были гладкие черные волосы до талии, карие глаза, нежный голос.

Мой маленький Ангел.

Но он что-то сделал и перестал быть ангелом.

— Что я сделал, пап?

Томас был шокирован, ошарашен вопросом. Он крепко обнял Аарона и до боли зажмурился.

— Я сделал что-то не так?

Тогда Томас вынырнул из черного моря мыслей и пристально посмотрел на юного светловолосого Аарона, маленького, щуплого, с большими зелеными глазами и приоткрытым ртом.

Томас заметил, что в доверчивом детском взгляде скользит взрослая серьезность.

— Ты ни в чем не виноват, Аарон.

— Мама ушла из-за меня.

В этот раз мужчина вздрогнул — в голосе сына не было вопросительных ноток, а лишь голая убежденность. Он встряхнул Аарона за плечи, проникновенно и твердо сказав:

— Эллада ушла не из-за тебя.

Больше Томас никогда не упоминал ее имя вслух. И голос отца в тот последний раз был бескомпромиссным и убедительным настолько, что врезался в память Аарона надолго. Сейчас ему вновь необходимо было услышать его, веселый, хрипловатый. «Все в порядке, сын! — сказал бы отец, и насмешливо добавил: — Хватит паниковать».

Да, Аарон паниковал. Он обращал внимание на все знаки судьбы, был нервным и дерганным, и у него случались такие сильные приступы тревоги, что он посещал терапевта не один раз в месяц, а два или даже три.

Аарон еще трижды позвонил отцу и тот же надоедливый механический голос из трубки трижды повторил речь. Тогда Аарон ни на секунду не замешкавшись дернул рычаг на коробке передач и покатил в сторону Старого города к девушке имя которой состояло лишь из одной буквы. Мысли переключились с исчезновения отца на предстоящий разговор.

— Меня зовут Ти, и на этом автосервисе я — ведущий механик. Если у тебя проблемы с женщинами, можешь подождать Люка, но он сейчас в отпуске.

Аарон вспылил и признавал это, и надеялся, что его искренность поможет им с Ти найти общий язык. Но ведь и меня винить сложно, ― думал он, оправдывая себя.

Если бы Аарон встретил эту девушку на улице (в обычной одежде, а не в униформе «Грифона») он бы ни за что не догадался, что она — механик. Студентка художественной школы, учительница младших классов, няня, библиотекарь. Не механик. Но у нее крепкие мышцы на руках: Аарон заметил, как напряглись бицепсы под ее золотистой от загара кожей, когда она раздраженно сжала кулаки.

Не осознавая этого, он приписывал Ти черты характера Эры Годфри: раз они живут в одном доме, раз они подруги, то, стало быть, и похожи?.. Аарон решил, что Ти, как и Эра, веселая, спокойная, добрая и отходчивая.

На качества «добрая» и «отходчивая» Аарон надеялся больше всего. Ему позарез нужно было проверить машину прежде чем ехать в Ята-Бохе, где, судя по фотографии полуразрушенного дома, сейчас находился отец.

Когда Аарон подъехал к «Грифону», на город опустилась тень: стальное небо бездвижно касалось верхушек зеленых деревьев, на западе разлился клубничным мороженым закат, наполовину спрятавшись за густым лесом.

Почему-то Аарон вновь почувствовал, как беспричинная тревога сжимает сердце в тиски. Не позволив себе и дальше впустую тратить время, он в последний раз беспокойно сжал и разжал пальцы на руле, а затем ступил на площадку СТО, плотно прикрыв за собой дверцу. Напоследок он привычно похлопал как старого приятеля по плечу крышу Бьюика.

Машина принадлежала его деду Джереми. Тот боготворил автомобиль, был буквально одержим им. Но, как бы смешно это не звучало, дед не умел водить машину, и Бьюик всю жизнь пылился в отцовском гараже, тоскливо дожидаясь пока Аарон получит права. Джереми разъезжал по пригороду, в котором жил, на велосипеде, прямо как Эра.

Аарон направился к приоткрытому боксу и, на мгновение задержавшись, нырнул под наполовину приподнятую дверь и оказался в пугающем сумраке. Вокруг стояла мертвая тишина и было пусто, будто все работники автосервиса разошлись по домам, забыв все запереть.

Аарону стало сильно не по себе — неохота было бродить по «Грифону» в сумерках, где на каждом шагу его поджидала опасность в виде разбросанных по бетонному полу инструментов, ящиков со всяким хламом, шин и деталей разобранных машин.

— Эй, есть тут кто? — крикнул он громко, застыв на месте и плотно прижав руки к бокам (не дай бог он чего-нибудь коснется и подхватит заразу).

— Док? — предпринял Аарон еще одну попытку. Док часто задерживался на автосервисе допоздна, где чинил свою старенькую машину, подаренную братом на выпускной. По крайней мере так было до тех пор, пока парни не потеряли связь.

— Ты что здесь делаешь? — раздался позади него голос. Аарон резко обернулся и переступил с ноги на ногу, споткнувшись об один из ящиков с инструментами. — Все-таки запал на Ти?

Поджарая фигура Картера Адлера загородила широкий проход бокса, над его головой зловеще зависла луна. Сумерки были густыми, как сливки, если только сливки бывают темно-синего, почти черного цвета.

— У меня есть девушка, — напомнил Аарон спокойным голосом и даже засунул руки в карманы. Он симулировал спокойствие, на самом деле чувствуя напряжение и пытаясь ответить про себя на вопрос, сколько они с Доком не общались. После окончания школы? Или с первого курса? Или все началось раньше, в выпускном классе?

Между тем Док приблизился, как-то многозначительно хмыкнув, будто прочитав мысли давнего приятеля.

— Если ты не запал на Ти, тогда чего тебе надо?

Вот черт, — разочарованно подумал Аарон, когда Док вышел на свет и стало очевидно, что рабочая униформа заткнута в один из шкафчиков автосервиса: на парне были белые кеды, футболка-поло и шорты. ― Он, наверное, просто забыл закрыть дверь и вернулся.

— Слушай, Люк в отпуске и вернется тринадцатого июня.

— У меня нет столько времени, — сказал Аарон, убирая из своего голоса лишнюю эмоциональность. Он уже понял утром, что парни на стороне Ти, а она — единственный доступный на данный момент механик. — Так что ты прав, я ищу Ти.

— Ну, ее сейчас нет, — пожал плечами Док. — Я понимаю твою реакцию. Многие, придя к нам и узнав, что их машиной будет заниматься девчонка, корчат кислые мины. Ты просто попался под горячую руку. — Он опять пожал плечами. — Только утром какой-то осел из приезжих попытался ее снять: «А можно заглянуть под капот твоей машинки, детка?». Я думал, он не успеет унести ноги. — Аарон был впечатлен и огорчен, услышав об этом мерзком инциденте. Не удивительно, что Ти так разозлилась на него.

— Где я могу ее найти?

— Скорее всего в баре с ребятами. Они очень огорчились, узнав, что она будет здесь жить.

— В смысле — она будет здесь жить? — спросил Аарон, даже не оглядев «внутренности» СТО: стопки шин, разобранные машины, стоящие на колодках, ящики с инструментами. Не здесь же, на сервисе, она будет жить. Но Док увидел что-то в его лице, — наверное, крупицу догадки и усугубившееся смущение, — и невесело констатировал:

— Да, здесь она и будет жить во время Весеннего фестиваля. К Эре приехала ее бабуля, так что Ти временно оккупировала наше гнездышко.

Гнездышко.

Аарона передернуло от отвращения, едва он представил, как девушка (пусть даже и такая как Ти, механик со стальными мышцами), будет жить в таком отвратительном месте. Здесь негигиенично, просто грязно и воняет.

Но затем Аарон вспомнил о своей сложной ситуации и спросил:

— Так в каком она баре?

— В «Факеле».

«Факел», — повторил про себя Аарон, едва не усмехнувшись. Конечно, где ж ей еще быть, кроме как в месте, где самые отвязные тусовки, танцы на столах, игры в бильярд и Дартс, драки и еще бог знает что. В «Факеле» всегда было весело и шумно, и народ там собирался колоритный: и местные копы, и студенты, и преподаватели.

— Езжай за мной, — предложил Док, кивнув головой в сторону выхода. — Если войдем вместе, может быть она оттает и возьмется за работу даже после того... сам знаешь, — закончил он весело, направившись на площадку. Аарон, чувствуя себя глупым провинившимся ребенком, пошел следом.

Когда они вышли, Док дернул металлическую дверь вниз, а затем включил сигнализацию. Еще несколько минут он бродил вокруг «Грифона», выискивая лазейки, сквозь которые могли проникнуть предполагаемые злоумышленники.

— Видишь? — демонстративно спросил Док, приближаясь, когда все дела были сделаны. — Теперь ты в курсе, что твоя малышка была бы в безопасности.

— Ты меня достал, Адлер. Сколько еще ты будешь мне мстить?

— Бесконечно? — предположил тот задумчиво, а затем обернулся, и Аарон с облегчением заметил, что парень улыбается, а в его глазах все еще пляшут черти. — Может и после смерти тебя буду доставать...

Они направились к своим машинам. Аарон сел за руль и отстраненно подумал о том, что кто-нибудь мог угнать его святой Бьюик Центурион 1973 года, ведь он, растяпа, не вытащил ключи из замка зажигания. Но затем Док посигналил и выехал с площадки, освещенной фонарями, и Аарон сосредоточился на миссии, которая его ждет в «Факеле».

Он завел мотор и покатил за Доком, держась на небольшом расстоянии от заднего бампера его старенькой машины. С каких пор он ее починил? — подумал Аарон. Он все никак не мог вспомнить, сколько времени они не общались, но вдруг отчетливо почувствовал, как за ним кто-то наблюдает, буквально сверлит испытующим взглядом затылок.

Аарон решил, что ему все привиделось из-за тревоги за отца, но когда бросил взгляд в зеркало заднего вида, не смог сдержать испуганного не то писка, не то визга, и бешено крутанул руль в сторону. Потом он с пеной у рта спорил, что не пищал, как девчонка, и даже не кричал, а лишь удивился. Но на самом-то деле он до чертиков испугался, когда резко затормозил на обочине недалеко от ветлечебницы, где работала его девушка Полли.

На заднем сидении кто-то сидел. У этого Нечто были белые всклоченные волосы как у призрака, синяки под нижними веками и огромные зеленые глаза — это все, что он успел заметить за одну секунду, когда едва не выпустил руль из рук.

Дрожа от страха и внутреннего напряжения Аарон обернулся, вытаращившись. Только через мгновение, когда первоначальный шок отступил, он понял, кто сидит перед ним, выпрямившись и расправив плечи.

— Как... что... — пробормотал Аарон не своим голосом, в котором трещали, как ток в проводах, возмущение и изумление.

Ти, вальяжно развалившись на заднем сидении, улыбнулась. В свете уличных фонарей ее лицо казалось болезненно-бледным и худым. Мешки под глазами отчетливо выделялись в мертвенной бледноте, и от этого глаза казались черными провалами.

— Что ты, черт тебя дери, здесь делаешь? В моей машине?

Ти невинно пожала плечами, явно развеселившись от того, каким выразительным тоном Аарон задал последний вопрос. Будто если бы она украла у него мобильник или забралась в его дом, он бы не так разозлился.

— Прости, — начала она даже без тени сожаления в голосе, — но я не могла пройти мимо пустующего Бьюика Ц...

— Он не был пустующим! Это же... — взбешенно воскликнул Аарон и тут же выдохнул, беря себя в руки. Он же не такой, не какой-то псих. Он даже не мог припомнить, чтобы когда-нибудь был так зол на кого-то. Успокойся, парень, держи себя в руках. Она ведь все равно должна проверить машину, чтобы у тебя не было неприятностей в будущем. Так что будь вежливым и милым. — Так. Так... Вылезай, — вежливо приказал он, встрепав волосы на макушке.

— Ты серьезно? — изогнула бровь Ти. С ее лица исчезла всякая насмешка, взгляд черных дыр — ее глаз — стал острее бритвы. Аарон уже открыл рот, чтобы отрезать, что он серьезен как никогда, но спохватился. Его пальцы плотно сжались на спинке кресла, в которое он вцепился как в спасательный круг, и Ти это заметила. Она нахмурилась, но не нарушила молчание, догадавшись, что внутри светловолосого молодого мужчины идет настоящая борьба. Он облизал пересохшие от волнения губы, прикусив нижнюю так крепко, что стало больно, а затем четким голосом выдвинул условия:

— Я отвезу тебя в «Факел», если ты согласишься сама знаешь на что.

— Аа... — понимающе протянула Ти, улыбнувшись по лисьи, — теперь понимаю. Ты на меня запал и даже выяснил, куда я еду, так? — Она щелкнула пальцами, и Аарон поморщился, раздражаясь сильнее. — Ты же искал меня! Ты точно меня искал!

— Тихо! — воскликнул Аарон, заметив за боковым окном знакомую фигуру, и шлепнул Ти по плечу, приказывая ей спрятаться.

— Зачем?..

— Да прячься ты уже! — не на шутку разволновался Аарон, схватив Ти за запястье. Она с сомнением соскользнула с заднего сидения, недовольно бормоча:

— Ты меня разыгрываешь?..

— Опусти башку! — Аарон надавил ей ладонью на голову, заставляя замолчать, и Ти, раздраженно фыркнув, захлопнула рот. Ровно в тот момент, когда она проглотила ругательные слова, сложившись в три погибели на полу автомобиля, резко распахнулась дверь со стороны водителя.

Аарон распрямил плечи, обратив все внимание на подошедшую к нему девушку.

— Полли, — произнес он ее имя, будто заклинание, и внутренне поморщился от того, что его голос дрогнул. Ти там, на заднем сидении, — не мог отделаться от этой пугающей мысли Аарон, — и Пола в любой момент может ее обнаружить.

— Не ожидал тебя здесь встретить, — каркнул он, стараясь изобразить на лице радостную улыбку. — Как дела?

Пола медленно выпрямилась и посмотрела по сторонам, и в каждом ее движении сквозила едва уловимая угроза. Затем она вновь наклонилась к Аарону, прищурив зеленые глаза с длинными ресницами.

— Ты припарковался у ветлечебницы, где я работаю, и не ожидал меня здесь встретить? — спросила она многозначительно. Аарон прочистил горло.

— У меня стал барахлить двигатель, поэтому я не обратил внимания, где остановился.

— Ясно, — сказала Пола, подозрительно прищурившись. Слово «ясно» она произнесла так медленно, что у Аарона побежал мороз по коже.

— Ну ладно, мне пора, — поспешно сказал он, приподнявшись и быстро чмокнув Полли в губы. Затем он захлопнул дверь буквально перед ее носом и ударил по газам.

— Что это было? — спросила Ти, просовывая голову между сидениями. Аарон вздрогнул, услышав ее голос у своего предплечья, и раздраженно скрипнул зубами. — Так это и была твоя девушка Пола? Док много про нее рассказывал, но, по-моему, он преувеличил ее красоту. Хотя грудь у нее что надо!

Аарон сверкнул недобрым взглядом в сторону незваной пассажирки, но промолчал. Ти между тем выбралась на переднее сидение, и, чувствуя себя в своей тарелке, пристегнулась ремнем безопасности. На ошарашенное выражение лица Аарона она не обращала внимания, будто это ее машина, ее личный водитель, ее кресло и ее ремень безопасности!

— Док сказал, — продолжила Ти, не подозревая что у парня, сидящего рядом и крепко сжимающего пальцы на руле, уходят почти все силы на то, чтобы не сжать эти пальцы на ее горле, — что она самый ревнивый человек в Эттон-Крик. Он сказал, что как-то раз она поставила в твой мобильный жучок, потому что не знала, где ты пропадаешь ночами. А однажды она подослала к тебе какую-то девушку, чтобы соблазнить.

— Может прекратишь? С какой стати ты собирала обо мне всю информацию? Да еще и проникла в мой автомобиль?

— Я лишь хотела знать, как к тебе подобраться, — Ти невинно похлопала ресницами, а затем улыбнулась одними губами слишком приторно и фальшиво. Аарон свел брови.

— И зачем тебе подбираться ко мне?

— Теперь я знаю кто ты и чего боишься, знаю, чем дорожишь, — произнесла она нараспев. — Я буду тебя шантажировать, если ты не позволишь мне сесть за руль этого красавца. Иначе... — Ти выдержала драматическую паузу, в течение которой Аарон посинел, покраснел и побелел от гнева. — Я расскажу твоей девушке о наших отношениях.

— У нас нет отношений. Прекрати вести себя как ребенок. И вообще — выметайся! — взбешенно закончил он, во второй раз сворачивая на обочину и нажимая на тормоз.

У Ти отвисла челюсть.

— До «Факела» идти тридцать минут!

— Мне плевать куда ты там пойдешь, — отрезал Аарон. Он никогда, никогда не разговаривал таким тоном с девушками. Не после того, как в его жизни была женщина, которая исчезла ни с того ни с сего...

Но на Ти это правило не распространялось.

Для Аарона она была не девушкой, а «ведущим механиком». Поэтому он раздраженно распахнул дверь и, наклонившись к ней почти вплотную, отчего она затаила дыхание, изумленная до глубины души, щелкнул ремнем безопасности и вежливо махнул рукой в сторону двери.

— Выходи.

— Ни за что!

— Выходи, или я просто выкину тебя на обочину и поеду дальше, — буркнул Аарон, выпрямляясь и упрямо глядя перед собой.

Он сам себя не узнавал, подобные выходки были не в его стиле. Аарон всегда отличался холодным нравом и сдержанностью. Он был терпеливым и спокойным, он был тем, кто не любил шум и скандалы. Вот почему он приказал Ти прятаться — если бы Полли заметила в его автомобиле другую девушку, она бы мгновенно взбесилась и закатила истерику. Скорее всего она бы вцепилась Ти в волосы и драла ее как кошку. Аарон содрогнулся, ярко вообразив эту сцену. Они бы подрались. А затем по Эттон-Крик поползли слухи, что из-за него дрались девушки. Интересно, кто победил бы в этой схватке?

— Что?! — взбешенно спросила Ти, прикрыв грудь крест-накрест руками, будто защищаясь. Аарон опомнился и мотнул головой, оторвав взгляд от ее мышц. У Полли тоже была спортивная фигура, но она посещала фитнес-центр ради фотографий для инстаграма.

— Ничего, — отрезал Аарон, — я отвезу тебя в «Факел» и покончим на этом.

— А можно мне сесть за руль?

— С ума сошла?! — Аарон подскочил на сидении. — Ни за что!

— Ладно... но попытаться-то стоило.

— Сиди молча и притворись невидимкой иначе вылетишь отсюда!

Ти притворилась, что заперла рот на замок и выбросила ключ в окошко. Аарона взбесила ее легкомысленность, но он поборол в себе желание начать новую ссору и, смерив девушку очень тяжелым взглядом, отъехал от обочины.

Он не успел заметить, как они добрались до «Факела» — время за болтовней с Ти пролетело незаметно. Они дважды перестали разговаривать и дважды наладили беседу. Ти признала, что не стоило называть Аарона геем, а он признал, что не стоило так бурно реагировать на ее персону на СТО.

— Поэтому, если ты позволишь, — мягко сказала девушка, улыбаясь самой обезоруживающей улыбкой, — я загляну под капот этой крошки, — она похлопала ладонью по приборной панели.

— Это что, грязь у тебя на руках? — каменным тоном поинтересовался Аарон. Ободки большого, указательного и среднего пальцев Ти были черными.

— Нет, — отмахнулась она, не заметив, как переменилось настроение в салоне, — это машинная смазка, ее трудно отмыть. Въелась в кожу. Ну так что?..

Она похлопала ресницами пшеничного цвета, а Аарон с трудом отвел взгляд от ее рук и места, где они казались его священного автомобиля.

— Л-ладно, — сказал он, заикнувшись и при этом очень болезненно морщась. — Только ты ведь... не будешь лезть внутрь и трогать все...

— Что — все? — Ти недоуменно изогнула брови. Кажется, она решила, что Аарон пытается над ней подшутить.

— Ну, ты ведь не будешь лезть в салон и мацать... все... грязными... руками?.. — спросил он максимально вежливым тоном, чтобы не спугнуть свою удачу. Вообще-то голос Аарона дрожал от волнения и щеки у него покраснели. — Понимаешь... эта машина... она мне дорога. И я не хочу, чтобы здесь была грязь...

— То есть я грязная, — перебила Ти. Брови ее буквально прилипли к переносице.

— Нет, я сказал не это. Дело не в тебе. Дело в моей детке. Не хочу, чтобы здесь была какая-нибудь грязь... вот эти твои отпечатки пальцев. Я, кстати, заценил твою форменную фуражку, Ти, — хмыкнул он, неловко дернув плечом, — ту, где на козырьке огромный отпечаток.

— Ты мизофоб, — вновь перебила она. Ее брови все еще были соединены друг с другом в одну, но в лице появилось понимание. А затем к своему ужасу Аарон увидел, как ее губы расползаются в нехорошей усмешке. — Иди сюда... бр-р...

Она вытянула руки в сторону Аарона и пошевелила пальцами, но он лишь поморщился и шлепнул девушку по запястью.

— Сколько тебе лет?!

— А тебе сколько? — парировала она, недовольно опуская руки. — Ведешь себя как ребенок.

— Я ребенок? А ты кто? — Аарон фыркнул и скопировал движения Ти секунду назад — вытянул руки и пошевелил пальцами. — Бабайка? Бугимен? Взломщица автомобильных замков?

— На минуточку, — Ти вскинула палец и с заумным видом сказала: — Вообще-то я не взламывала твою машину. Дверь была открыта, и я не могла не воспользоваться этим фантастическим шансом. Так что — пока-пока!

Не успел Аарон моргнуть, как девушка хлопнула дверью машины и поспешила в «Факел». Дубовая дверь высотой в два человеческих роста открывалась и закрывалась, впуская и выпуская молодежь. Аарон даже успел заметить Наполеона, скользнувшего в паб.

Аарон продолжал наблюдать за входом. А вот и Ти. Взбежала по лестнице, одновременно поправляя волосы, связанные в высокий хвост, и отряхивая нарядную бело-розовую футболку. Он опомнился и быстро осмотрел приборную панель, где Ти касалась его малышки. Чисто.

Чисто, — поправил Аарон сам себя, — но надо все равно хорошенько тут все протереть.

«Ты мизофоб», — сказала Ти таким тоном, будто это ничего не значило. Будто у него была какая-нибудь причудливая аллергия, например, на репейник, или он боялся темноты. Аарон был мизофобом. Не таким ужасным, как показывают по телику, когда герой не может выйти на улицу из страха подхватить какую-нибудь заразу. Но он не ездил в общественном транспорте, старался не заходить в лифт, а когда спускался по лестнице, никогда не держался за перила; он избегал шумных компаний, да и вообще компаний, где было много незнакомцев; он мыл руки так часто, что кожа на его пальцах была морщинистой и белой; не выносил чужих прикосновений.

Аарон отвел взгляд от двери в «Факел» и решил вернуться домой. Он вспомнил о том, что они с Ти договорились завтра встретиться, чтобы она проверила его автомобиль, и улыбнулся. Хоть одна проблема решена.

Проблемы.

Аарона пронзило секундной надеждой, будто яростным ударом тока, и он схватил мобильник. Пусть будет пропущенный, пусть будет пропущенный, пусть будет пропущенный!

На загоревшемся дисплее действительно высветился пропущенный звонок, вот только он был не от отца, а от Полли. Ох, черт!

А вдруг она что-нибудь увидела? Точнее кого-нибудь — кого-то с белыми волосами, стройной фигурой и грязными ногтями в его автомобиле.

— Что это было? — резким тоном осведомилась Пола, когда Аарон перезвонил.

— Что было где?

— Что случилось, — терпеливо пояснила она, — когда ты должен был отвезти меня домой, но вместо этого слинял?!

Аарон терпеть не мог, когда Полли выражалась так вульгарно, и он вздохнул, потому что знал, что она сделала это специально, чтобы подкрепить тяжесть сложившейся ситуации.

— Брось, я просто спешил. Ты вызвала такси?

— Конечно я вызвала такси! — с достоинством фыркнула она (Пола умудрялась фыркать очень деликатно и величественно).

— Значит проблема решена?

Она раздраженно что-то пробурчала в ответ и отключилась. Аарон решил не перезванивать, чтобы не усугублять ситуацию. Замешкавшись, он повернул ключ в замке зажигания и уже собирался надавить на сцепление, как вдруг по крыше машины постучали. Придя в бешенство, он обернулся в сторону окна и увидел Дока.

— А, это ты.

— Нет, это Санта-Клаус. Чего ты здесь расселся? Давай поднимайся к нам. Ти уже рассказала, какую взбучку тебе устроила. — На этих словах Док рассмеялся, а Аарон наоборот посмурнел. Он собирался отрезать приятеля, но тот уже дернул дверь машины и буквально потащил Аарона на улицу.

— Эй, да прекрати ты меня хватать! — взбесился он.

— Я тщательно вымыл руки, прежде чем тебя коснуться, малыш, — опять рассмеялся Док. Аарон подозрительно нахмурился.

— Ты что, уже успел выпить?

— Пару стопок, ничего особенного, — отмахнулся Док, но, наткнувшись на суровый взгляд друга, стал оправдываться: — Что? У меня был очень тяжелый день. Пришлось обустраивать Ти на сервисе. В нашей с парнями комнате. Это так ужасно... — его голова поникла. Затем он пятерней встрепал черные волосы, и без того всклоченные, и весело сказал: — Мы празднуем новоселье, так что присоединяйся! Давай, не строй кислую рожу, иначе никто к твоей крошке даже близко не подойдет. Ну, знаешь... мы можем сказать, что у нас и без твоей машины полно работы...

Хоть Аарон и притворился, что идет внутрь с неохотой, он подумал, что это неплохая идея — провести ночь перед поездкой в Ята-Бохе к отцу, в компании людей, которые точно заставят забыть о неприятностях. А они есть как пить дать, — не мог успокоиться Аарон. Он знал, что если вернется домой в пустую квартиру, его тут же атакует тревога, а от нее парень старался держаться подальше.

Они вошли в «Факел», и Аарон поморщился от противного запаха пота, виски и табачного дыма, но сразу же сделал лицо проще. Он не был любителем подобных заведений, но иногда с друзьями из редакции захаживал сюда после работы. Обычно эти гулянки затевал Наполеон, а Алиса ему поддакивала и развивала бурную деятельность. Аарон подозревал, что девушка с синими дредами влюблена в их тощего длинного выскочку с забавной кличкой.

Они с Доком поднялись по лестнице во второй зал.

— Эй, Адлер! Давай к нам!

Дока звали в компанию за бильярдный стол, но он лишь махнул рукой, и они с Аароном бухнулись за один из занятых столиков. К удивлению Аарона, там же сидел Наполеон с наполовину пустой «Пепси». Аарон удивился и из-за «Пепси», и из-за того, что Наполеон расселся за столом ребят с СТО.

Парень заметил взгляд и отсалютовал бутылкой.

— Завтра целый день торчать в офисе, так что сегодня у меня трезвая ночь.

Они завязали непринужденную беседу, во время которой Наполеон насмешливым голосом предложил ему хлебнуть немного сладкой воды из его бутылки. Он рассмеялся, когда лицо Аарона перекосилось, и развалился на сидении. Аарон огляделся и увидел Ти, играющую в дартс с ребятами из кампуса. Он неодобрительно нахмурился, когда она попала в мишень и издала победный клич, вскинув обе руки со сжатыми кулаками вверх.

― Да, детка!

— Так что случилось? — поинтересовался Наполеон, глядя на Аарона из-под полуопущенных ресниц.

— Ничего.

Наполеон лишь загадочно ухмыльнулся, делая глоток своей отвратительной воды. Аарон опять нахмурился. Ему не нравилось, когда Наполеон так смотрел. Этот парень был загадкой их Издательского центра. Он переехал в Эттон-Крик пару лет назад, но за время работы вместе, за то время, что они все сдружились, превратившись в чудаковатую семейку, никто из их компании так и не узнал, сколько Наполеону лет. Или его настоящее имя. Или где он жил до этого. Он был болтливым, как дедушка Скарлет, но никогда не говорил о себе, и говорил только то, что хотел сказать, умело увиливая от вопросов.

— Эй! — между ними бухнулась Ти, задев Аарона плечом так, что тот вздрогнул, почувствовав боль. Она цапнула кружку, стоящую на столешнице, и сделала из нее несколько глотков. Надеюсь, это ее кружка, — подумал Аарон с отвращением.

— Эй, — схватился он, — надеюсь, это не пиво!

— Расслабься, — бросила Ти, глядя на него очень внимательно. — Я думала, ты уехал.

— Так вы вместе приехали? — встрял Наполеон. Аарон и Ти одновременно сказали «нет» и «да», чем вызвали у него смешок. Аарону этот смешок совсем не понравился, но он только привычно нахмурился. Ти пихнула парня в бок и уже чуть тише, чтобы никто не слышал, сказала ему, что обязательно сдержит свою часть сделки и взглянет на его машину. «Потому что мне это тоже выгодно», — заговорщицки сказала она и подмигнула. А затем выхлебала до дна содержимое чьей-то (Аарон все-таки надеялся, что это заказ Ти) кружки.

Время пролетело как-то незаметно. Аарон и оглянуться не успел, а часы над барной стойкой, за которой творила волшебство молодая барменша в красном обтягивающем топе, показывали девять тридцать. Народу в «Факеле» с каждой секундой прибавлялось; парень почувствовал, как у него на затылке взмокли волосы, как прилипает к спине футболка. Наполеон присоединился к какой-то компании за бильярдным столом, Ти бегала от доски дартс к столу, заказывая один и тот же коктейль. Аарон решил, что он безалкогольный, потому что девушка не пьянела, а оставалась такой же свежей и бодрой. Док ушел на танцпол, и на него нацелились две подружки: одна длинноволосая брюнетка, а вторая – кудрявая рыжая. Брюнетка была в кожаном топе и джинсах, а рыжая в джинсовом комбинезоне и футболке белого цвета.

Аарон не заметил, как остался один за столом и на макушку навалилась усталость. Он потер лицо ладонями, но сонливость не прошла. Он всегда был поздней птицей и ложился за полночь. Обычно вечера он проводил в своей художественной студии дома, где создавал эскизы, работал над иллюстрациями для журналов, иногда просто рисовал и пил много зеленого чая с мелиссой. Вечеринки и шумные компании выжимали его досуха: приходилось за всеми следить, чтобы никто его случайно не задел, не облевал, не пролил напиток на его колени.

Аарон устало потянулся, разминая ладонью шею, затем решил, что с него довольно, и поднялся на ноги. Завтра к десяти часам он должен быть на «Грифоне», оставить машину на площадке для Ти. Нет, конечно, он не такой дурак, чтобы бросить машину и уйти, хоть и чувствовал, что девушка будет против его наблюдений. Ну, взамен он позволит ей прокатиться в его Бьюике еще раз (на пассажирском сидении).

Как раз когда Аарон собрался по-тихому скрыться, к столу подкрался Док со своими подружками.

— Ты уже домой?

— Да, — ответил Аарон, тщательно протирая свой мобильный телефон, лежащий на столешнице, влажными салфетками. Его действия вызвали у подруг Картера Адлера бурную реакцию — они впервые увидели парня, таскающего в кармане влажные салфетки. Док рассмеялся:

— Лучше не трогайте его, иначе испепелит взглядом.

Аарон действительно в этот момент тяжело посмотрел на парня, и понял, что тот едва стоит на ногах, а по его венам вместо крови течет алкоголь. Пошатнувшись, Док удобнее схватился за Рыжую, пытаясь не потерять равновесие. Та прижалась к нему грудью, что-то шепнув на ухо.

— До завтра, — буркнул Аарон, стараясь не морщиться. Ему уже порядком надоела компания «Факела», музыка из колонок, Ти, играющая в дартс с какими-то подозрительными мужланами.

— А что будет завтра? — пробормотал Док, пошатнувшись как раз в тот момент, когда мимо шел мощный бородатый парень лет тридцати с двумя открытыми бутылками пива. Аарон, тщательно протирающий корпус своего мобильника, не заметил угрозы. Он сунул аппарат в карман как раз в ту секунду, когда Док пихнул бородача, и тот выплеснул на Аарона содержимое бутылки. В воздухе взорвались ароматы пота и пива. Аарон взбешенно заорал, ничего не понимая и встряхивая руками, будто мог стряхнуть с себя как по волшебству грязную одежду, прилипшую к телу и воняющую как пивной завод.

— Черт! — заревел он, ощущая, как в поры впитывается гадкое пойло. Но крик Аарона был младенческим писком по сравнению с тем, как заорал бородач, потерявший свою выпивку. Он сперва оттолкнул Дока, а затем притянул его к себе за грудки, не слишком вежливо спрашивая, все ли у него в порядке со зрением. Док рассмеялся, и даже Аарон, сбитый с толку и загнанный в тупик своими фобиями и отвращением, услышал в тоне друга насмешку.

— Ах ты козлина! — гневно фыркнул бородач. Его громоздкий кулак прилетел Доку в нос, в то время как во второй руке все еще была зажата бутылка с хмельным напитком. Аарон все еще по инерции отряхивался, но мигом сообразил, что если Картер Адлер продолжит вести себя как пьяная скотина, его порешат розочкой.

Аарон абстрагировался, направившись к склоке. Одновременно туда же потянулись дружки бородача. Совершенно неожиданно вдруг завязалась драка, к которой присоединился Наполеон, заорав что-то о том, что он не дает друзей в обиду.

Аарон очнулся только тогда, когда кто-то потянул его за запястье, да с такой силой, что едва не вырвал руку из сустава. Он завертел головой, пытаясь понять, кто к нему притронулся, и, увидев знакомые зеленые глаза, по-кошачьи круглые, от удивления споткнулся о чью-то ногу и полетел на пол.

— Ах ты ж мразь! — услышал он вопль из кучи тел, а затем вдруг за барной стойкой раздался выстрел, и Аарон сжался от страха. Он почему-то подумал, что бандиты решили взять всех присутствующих в «Факеле» в заложники. Совершенно дезориентированный, он схватил Ти за руку и потащил следом за собой прочь из паба. Они ползли на коленях, активно работая руками.

— Почему мы не поднимаемся? — крикнула Ти. Во всеобщем хаосе Аарон едва ее расслышал.

— Потому что я не хочу, чтобы нам отстрелили башку!

— А я не хочу, чтобы нас затоптали! — рявкнула Ти, вскакивая и дергая Аарона за руку. Он опять почувствовал боль в суставе — все-таки девушка сильна, как черт. Теперь операцией по спасению руководила она. Все посетители «Факела» как один ломанулись к выходу, и Аарон едва не потерял Ти из виду.

Они выбежали на улицу и помчались к его Бьюику, стоящему через дорогу. Три секунды спустя двери паба вновь распахнулись и на площадку вылился свет, а вместе с ним из «Факела» посыпали перепуганные посетители.

Аарон подбежал к машине и распахнул дверь. Через секунду он вытащил с заднего сидения спортивную сумку.

— Что ты делаешь? — удивилась Ти. Если бы Аарон не был сосредоточен на своем задании, он бы обратил внимание на то, что девушка впервые за вечер проявила искренние эмоции. Но он был поглощен необходимостью снять штаны и футболку.

— Ты решил устроить стриптиз?! — воскликнула Ти; голос ее был все еще изумленным, но в нем послышалось веселье. Аарон молча вытащил из сумки спортивный костюм, в котором тренировался в фитнес-центре, и облачился в него, запихав вонючие джинсы и футболку на освободившееся место. Он швырнул сумку назад на заднее сидение и прыгнул за руль. Ти, все еще ошарашенная, поспешила следом.

— Ты переоделся, чтобы не запачкать машину пивом? — спросила она, догадавшись.

— Я ненавижу вонь, и не хотел, чтобы эта крошка провоняла каким-то... — он проглотил ругательство, и скомкано закончил, уже отъезжая от «Факела», из которого все еще валил народ: — какой-то гадостью.

— То есть тебе проще раздеться на людях? — скептически изогнула светлую бровь Ти, все еще весело поглядывая на Аарона. Он бросил на нее пустой взгляд.

— Ну да.

На лице девушки мелькнула какая-то эмоция, которую Аарон не успел разгадать, но она больше ничего не сказала. Откинувшись на сидении, она улыбалась во весь рот.

— Было весело же!

— Нет, было отвратительно, — возразил Аарон, хоть и почувствовал, что тоже улыбается. Он дернул рычаг на коробке передач, сворачивая в Эрчелхольм, в район, где находились новые дома и многоэтажки. Он едва не свернул на свою улицу, но затем опомнился и вывернул руль направо.

Эра Годфри рассказала ему, что Ти живет в ее особняке. Туда-то он и направил колеса своего священного Бьюика.

— Не будь занудой! — все еще кричала Ти, полная возбуждения от пережитых приключений. — Было весело, ну не упирайся!

— Ну ладно, было чуть-чуть весело, — сдался он, показывая указательным и большим пальцем правой руки расстояние в три сантиметра.

— Ты скряга, — рассмеялась Ти, почти подпрыгивая на сидении. — Давно я так не веселилась! Ты визжал, как девчонка, когда тот злобный великан опрокинул на тебя пиво!

— Неправда!

— Да, правда! Если бы ты не заорал, я бы и не узнала, что что-то происходит. Но тут твой визг пронзил меня до глубины души. Я обернулась, и увидела, что ты трясешь руками, будто ветряная мельница, как будто по тебе ползали сороконожки. А тот огр схватил Дока за грудки и что-то орет о пиве и вырванных глазах!

— Вырванные глаза ― это не смешно.

— Ты тряс руками, будто у тебя конвульсии.

Громко препираясь и споря, они добрались до дома Эры, скрытого во тьме. Ти выбралась из машины, осторожно хлопнув дверью, и вдруг куда-то подевалась. Аарон сперва подумал, что девушка решила подшутить, но она не появилась. В свете фар его Бьюика покачивались на ветру тонкие ветви вишни в саду особняка.

Аарон вышел из машины, чтобы понять, что случилось, и увидел очень странную картину: Ти растянулась на спине у колеса машины, раскинув руки в стороны. Дышит или нет? Аарон, превозмогая отвращение, склонился ухом к ее губам и прислушался. Дышит. Тогда он шокировано уставился на девушку: неужели спит?

Аарон медленно выпрямился, терзаемый сомнениями. Бросить ее здесь ему не позволяла совесть. Если бы это был Наполеон или Док (особенно Док), Аарон бы бросил их, не раздумывая, и укатил домой, но Ти была девушкой.

***

Этим утром

На площадке перед главным корпусом УЭК лестница была полностью забита людьми. Мне стало любопытно, что происходит, поэтому я подошла к одной из компаний, состоящий из четырех девушек в неформальной одежде. «Квест будет длиться три дня и три ночи», — сказала одна из девушек, а другая добавила: «Говорят, главным призом в «Туннеле любви» будет тысяча долларов». У меня отвисла челюсть, и я, направившись в аудиторию по писательскому мастерству, все еще прокручивала интересную информацию. Ничего себе — целая тысяча! За эти деньги я могла бы купить печатную машинку, которую выставили на аукционе в Хейденском музее искусства.

Размечтавшись, я вошла в класс и застала своего преподавателя за очень странным занятием. Он сидел прямо посреди стола в позе лотоса и с сосредоточенным видом смотрел в окно. Я проследила за его взглядом. На лужайке перед зданием копошились муравьями студенты.

Что это он делает?

Кашлянув, я позвала профессора Стоуна по имени, и он медленно повернул голову в мою сторону, пронзив таким острым взглядом, что я усомнилась, не перепутала ли время нашей встречи.

― Белки, Эра, я наблюдаю за белками! ― сварливо сказал он, глядя так, будто все было ясно и без объяснений. Я не стала спрашивать, с чего бы ему следить за белками. Мы с профессором Стоуном наконец-то нашли общий язык, и он больше не швырял в меня распечатки и не называл мои тексты ничтожными подделками, но тем не менее, каждый раз входя в его кабинет, меня пронзал первобытный страх.

— Я не могу это читать, Годфри, — год назад чеканил профессор Стоун, драматично прикрывая веки. — У меня кровоточат глаза. Это, — сказал он с нажимом и разодрал на моих вытаращенных глазах пять листов моей первой главы, — ничто. Здесь нет чувств. Где чувства? — он уставился на меня так, будто задал не риторический вопрос. — Я спросил, где чувства?

Я молчала, не зная, что ответить. Профессор Стоун выдохся; он откинулся на спинку своего королевского кресла и посмотрел на меня внимательно.

— Я не думаю, что ты сможешь продвинуться вперед, Эра, если не победишь свои страхи, — произнес он задумчиво. Я боялась открыть рот и задать вопрос. Профессор Стоун, должно быть, догадался об этом, потому что его голос смягчился. — Здесь есть потенциал, — он кивнул на клочки бумаги на столе. Некоторые были повернуты чистой стороной, а на других было видно буквы. — Но очевидно, что это не все. Ты закрываешься, Эра. Ты закрываешься от себя и от других. Это ненастоящая ты. Здесь тебя нет.

— Профессор Стоун, — осторожно начала я, стараясь звучать максимально почтительно, — если честно, я не совсем понимаю, о чем вы говорите. Вы ведь хвалили меня, когда я выполняла ваши задания. Что теперь не так?

Я была сбита с толку и всеми силами пыталась перекрыть доступ обиды в сердце.

— Здесь все не так, — покачал головой профессор Стоун. — Когда ты выполняла мои задания, ты действовала по шаблону, Эра. В черновике своей первой главы ты не открылась. А автор должен открыться, привнести немного себя, запечатлеть свою душу на страницах, если хочешь. Иначе это будет просто жалкое подобие других текстов, которые нельзя назвать произведением. Здесь имеется тонкая грань, Эра, — продолжил профессор, войдя во вкус. — Ты должна вдохнуть в своих героев жизнь, но ты не должна боготворить их, иначе не сможешь проститься. Ты должна дышать на страницах. Но здесь ты не дышишь. — Он вновь презрительно взглянул на взрыв бумажек на столе. — С технической стороны текст хорош, но он наполнен повторяющимися фразами. Это во-первых, Эра. Во-вторых, он сухой, как морщинистая кожа моей тещи.

В тот день профессор пилил меня еще долго, задавая пространные вопросы о том, где я путешествовала, что я люблю и что не люблю, была ли влюблена. Я ни разу не покраснела и не запнулась, отключив все чувства, в том числе и смущение. В конце нашей беседы профессор сделал вывод:

— И вновь ты закрылась, Эра. Находясь в такой вот стрессовой ситуации, ты закрыла эмоции внутри, не позволив им вырваться наружу. Это же ты делаешь и тогда, когда работаешь над романом. Ты хочешь рассказать историю, но ты боишься ее рассказать.

— Тогда что мне сделать, профессор?

Он долгое время молчал, не менее трех минут. За это время я трижды переступила с ноги на ногу, чувствуя, как грохочет от нетерпения в груди сердце: бум-бум-бум!

Это занятие — поворотная точка. Если профессор решит отказаться от меня, я не смогу заставить его передумать, даже если влезу на дерево под его окном, буду декламировать свой роман и он ему понравится. Профессор Стоун был чертовски упрямым.

Он тяжело вздохнул, наклонился к столу и стал складывать огрызки моей рукописи в пирамидку. Когда горка была высотой около десяти сантиметров, он произнес:

— Ты должна стимулировать эмоции. Я не знаю, как ты это сделаешь, но это единственный выход. Ты должна полностью погрузиться в текст, чувствовать все, что чувствуют герои. Страдать вместе с ними, жить вместе с ними, любить с ними. Эра, написание качественного произведения — сродни шагнуть в глубокое море, когда ты не знаешь, что таится на глубине. Но тебе придется сделать это и погрузиться внутрь себя с головой. Наполни текст запахами, звуками. И помни: каждый человек смотрит на мир по-своему.

— То есть вы от меня не отказываетесь? — решила я уточнить на всякий случай.

Профессор искренне изумился моему вопросу, и заверил, что еще рано делать какие-то выводы. Гораздо важнее, если тебе есть что сказать, — добавил он с легкой усмешкой.

Сегодня профессор Стоун относился ко мне чуточку спокойнее и даже не повышал голоса. Скорее всего потому, что его убийственный взгляд был страшнее любых грубых слов. Профессор протянул в мою сторону руку, и я вложила страницу рукописи. Изогнув брови, он прочел ее и задал единственный вопрос:

— Где?

— Дом с привидениями в Коридоре страха, — призналась я. Тогда профессор Стоун поднял взгляд и очень внимательно посмотрел в мои глаза за стеклами очков. Я не отводила взгляд, как будто на меня смотрела очень хитрая собака, скрывающая злобный характер за напускным спокойствием.

— Неплохо, — бесстрастно сказал профессор Стоун, возвращая мне страницы первой главы. Его «неплохо» — было высшей степенью похвалы. «Неплохо» профессора Стоуна приравнивалось к «Оскару», звезде на Аллее славы, Пулитцеровской премии. Я услышала от профессора Стоуна равнодушное неплохо уже во второй раз — в первый раз он похвалил меня два месяца назад, когда я показала ему пролог к первой главе и призналась, что пишу рукопись вне дома. Он ни капли не удивился, услышав о каморке над старым букинистическим магазином, где окна выходили в темный переулок и были заколочены досками и картонными коробками из-под печенья «Орео».

В середине марта там начался капитальный ремонт, и мне пришлось перебраться в Коридор страха.

— Я чувствую горечь, отвращение, страх, — внезапно огорошил меня профессор Стоун, вдруг соскочив со стола и бухнувшись в кресло. Четвероногий бедняга скрипнул под весом старика и затих. — А еще боль и желание.

Кто его подменил? — не поверила я своим ушам. — Что он добавил утром в кофе? Или на него так подействовали белки?

— На тебя так подействовал дом?

— Э-э...

— Присаживайся, — перебил профессор, указав на стул. Я осторожно опустилась, согнув в миг одеревеневшие колени. Профессор Стоун вдруг проявил недюжинное воодушевление, будто нашел горшочек с золотом и теперь размечтался, куда потратить богатство. Я попыталась быстро прокрутить в голове все сказанные мною слова, чтобы понять, что его так обрадовало.

— Говори, Годфри, что не так?..

— Я не понимаю, профессор.

— Расскажи, что изменилось. Расскажи, как ты пришла из пункта А в пункт Б, какими методиками ты воспользовалась, чтобы написать начало. Как я и сказал, — он кивнул на мою руку с распечатками, — довольно неплохо и есть потенциал. Начало тревожит и завораживает. Так что говори все сейчас, или заставлю говорить на общем собрании группы.

Хитрый собачий взгляд насмерть вцепился в мое лицо. Я почувствовала, что на грани с признанием вновь отключаю все свои эмоции, абстрагируюсь. Но вовремя остановила себя. В том, что я говорю, нет ничего дурного.

— После нашей первой беседы, профессор, когда я только-только записалась на ваш курс, я шла домой. Я чувствовала себя очень плохо, но, как вы и сказали, я заблокировала все чувства, чтобы они не превратились в мысли. — Профессор внимательно слушал и даже задумчиво потер подбородок, будто мои слова натолкнули его на какую-то мысль. — И тогда я увидела над букинистическим магазинчиком комнату. Я что-то почувствовала. Не знаю, что, это было словно озарение... и я попросилась осмотреться. Миссис Дилейни позволила мне остаться за скромную плату, и я написала посредственное начало...

Я замолчала, почувствовав комок в горле, и профессор мягким тоном попросил меня продолжить.

— С тех пор меня стали мучить ночные кошмары.

***

К двенадцати часам я вошла в офис и поежилась от холода: наконец-то починили кондиционер. Ёко, откинувшись в кресле с повязкой на глазах и в шали, мирно посапывала. У нее в руке все еще была кружка-футбольный мяч. Я осторожно вынула ее из ослабевших пальцев девушки и поставила на стол, затем прошла к своему столу, приглушенно поздоровавшись с Алисой, листающей какой-то журнал с сосредоточенным видом, и Скарлет, склоненной над кипой бумаг; ее старенький рабочий компьютер натужно поскрипывал. Рядом с клавиатурой лежала коробка с шоколадными конфетами (осталось всего четыре штуки). Я задержала на коробке взгляд и Скарлет, защищаясь, шепнула:

— Что? Мне нужно было подкрепиться. Алиса тоже ела!

Алиса раздраженным тоном уточнила, что взяла всего две штучки. Я успокоила обеих, что больше не скажу ни слова ни о каких конфетах, присела за свой стол и достала из нижнего ящика темно-синюю кофту в горошек. Накинув ее на плечи, я еще раз вздрогнула от прохлады и включила компьютер. Где-то на заднем фоне приглушенно заиграла популярная песня Стиви Никс — Скарлет никогда не могла долго находиться в тишине, — а затем отключилась от реальности, сосредоточившись на работе.

К одиннадцати часам вечера мы порядком замерзли и выключили кондиционер. Ёко пожаловалась, что ее просквозило, и побежала покупать лимон и чай с малиной, и принесла не только напитки, но еще коробку пиццы с моллюсками и грибами. Как только мы приступили к ужину, в офис подтянулся Наполеон, и Скарлет не смогла сдержаться и ядовито заметила, что он пришел на запах еды. Они стали спорить, причем Наполеон явно специально подтрунивал над подругой, а та воспринимала каждую колкость всерьез. Нам всем, мне, Ёко и Алисе было интересно наблюдать за перепалками Наполеона и Скарлет. Затем Ёко великодушно предложила парню чай; явно думала, что тот откажется, но Наполеон цапнул ее любимую кружку и с удовольствием выдул напиток под ее изумленным взглядом.

— Кстати, — он грохнул кружкой по столешнице, оставляя на ней липкие следы, — знаете, кого я видел в «Факеле» и с кем?

— Так ты был в «Факеле»? — обернулась к нему Скарлет, неожиданно разозлившись. «Значит, я сижу здесь с восьми утра, работаю над статьями, отвечаю на комментарии посетителей сайта и публикую новые посты, а ты, дорогой мой шут, развлекаешься в баре?» — вот что безошибочно угадывалось в яростном взгляде. Наполеон глянул на нее равнодушно, давно привыкший, что Скарлет пытается испепелить его своими медово-карими глазами, достал из рюкзака бутылку воды и сделал огромный глоток. Дорожка стекла по подбородку и залила футболку. Скарлет демонстративно поморщилась и издала характерный звук, будто ее стошнит.

— Я так и сказал, что был в «Факеле», — ответил Наполеон невозмутимо, — не ревнуй, Карлота.

— Как же ты меня достал... — пробормотала Скарлет; она отвернулась и незаметно для всех (кроме меня) вытерла жирные пальцы о штанину Наполеона. Тот беззаботно плюхнулся на стул, не подозревая о пакости, и легкомысленно продолжил:

— Можете мне не верить, — он обвел нас внимательным взглядом, — но я видел только что Аро с той девчонкой, твоей подругой, — и взгляд Наполеона задержался на мне. А затем, глядя в мои удивленно-распахнутые глаза, парень рассказал, при этом покатываясь со смеху, как в «Факеле» завязалась потасовка, как Аарон выбил у официанта поднос, как заорал что-то о бактериях и адской вони, как они с Ти на коленях выползли из бара, пока за их спинами начался мордобой, как Аарон бегал по парковке без штанов.

— Ты что, обкурился? ― спросила Скарлет.

— Не курил я, — отмахнулся он от ее ладони, легшей на лоб, чтобы убедиться в отсутствии температуры.

— Может был Аарон танцевал вокруг Бьюика ритуальный танец? — сквозь смех предложила Алиса, и мы снова покатились со смеху. Скарлет оценила Алису злым взглядом, явно раздраженная тем, что девушка встала на сторону врага, и отправила (при помощи вилки и ножа) кусок пиццы в рот. Странное дело, но как только в офис завалился Наполеон, она стала вести себя как настоящая леди. Ну, не считая вытертых пальцев о его одежду.

Наполеон рассмеялся и, поднявшись на ноги, потопал к своему рабочему месту. Далее у нас на глазах разыгралась привычная сцена: Наполеон вытащил из ящика стола прочно скрученный спальный мешок, кинул его в угол офиса, а затем потащил к будущему уютному гнездышку свой любимый стул. На него он положил бутылку воды и пакет «M&M's», а затем плюхнулся поверх спального мешка.

После того как пару месяцев назад Наполеон уснул прямо на стуле, а затем опрокинулся назад и сломал мизинец на левой руке, он никогда не проводил ночь в офисе за столом. «Из спального мешка не выпадешь».

— Вера заходила? — спросил он, подняв на нас взгляд. Так как в его сторону смотрела только я, а Скарлет и Алиса уже погрузились в работу над специальным выпуском, ответила я:

— Да, она заходит почти каждый час.

— И дико бесит, — добавила Алиса. — Мне кажется, она проверяет, не спим ли мы. Специально тихо заходит, и даже не грюкает дверьми как обычно.

— Осталось совсем чуть-чуть, — утешила я ребят, поднимаясь на ноги.

В офисе повисла тишина, стало слышно только клацанье клавиатуры, шелест бумаги и шум со двора — в кампусе день еще не закончился. До половины первого ночи помощники главреда ныряли в наш офис почти каждые двадцать минут, то с одной просьбой, то с другим приказом. От организаторов квеста подтвердилась информация о денежном призе для победителей, однако они добавили, что призов будет несколько. Скарлет срочно стала обновлять информацию на сайте, и уже через четверть часа они с Наполеоном веселились, читая под новостью комментарии о том, куда гости планируют потратить выигрышные деньги.

Когда часы показывали начало третьего ночи, я сохранила статью на флешке и направилась к Вере. В ее офисе была духота и пахло чем-то кислым. Взяв флешку, женщина отослала меня назад в нашу общую каморку, попросив подождать минут тридцать-сорок. И, — добавила она уставшим голосом, — если тебе повезет и статья будет годной, можешь пойти домой и поспать часок-другой.

Я вернулась за свой стол и, пока ждала вердикта заместителя редактора, достала распечатку первой главы своего романа и принялась ее дорабатывать. После общения с профессором Стоуном я научилась хорошо работать, но работать мозгом, а не сердцем. Мне так до конца и не удалось бесстрашно шагнуть в глубь моря, отпустить себя и позволить писать, ни о чем не думая. До того момента, когда я встретила Данте Тильманна Второго.

Теперь я не просто чувствую происходящее на страницах, я хочу чувствовать.

Вглядываясь в маняще-белые страницы романа, сияющие под светом лампы, я прочла начало, где Матиссу Левентону снилась девушка, в которую он до безумства влюблен. Снилось, как она шагнула вниз с крыши школы. Трагичная смерть на выпускном. Вот о чем говорил профессор Стоун, вот чему он пытался научить меня — заглянуть так глубоко внутрь себя, так глубоко копнуть в черноту, чтобы удалось выложить ее на бумагу и создать яркие и запоминающиеся образы. Но там, внутри, очень страшно, — никто не захочет примерять на себя образ человека, который хочет себя убить.

Я достала свой ноутбук из сумки и открыла нужный файл под названием «Часть 1». Сердце затрепетало в предвкушении — сейчас я все еще остаюсь собой, но, когда занесу пальцы над клавиатурой, мне придется оставить себя позади и превратиться в кого-нибудь другого.

Как-то незаметно на задний план отступили все остальные звуки: гудящие компьютеры, сопение Наполеона, бормотание Скарлет, нацепившей повязку для глаз, чтобы немного вздремнуть, скрип простого карандаша по бумаге — Ёко хорошенько выспалась в обед, и теперь только зевала иногда, да бегала к чайнику, чтобы заварить кофе. Но все эти звуки были в мире Эры Годфри. А меня в этом мире уже не было.

Автор Эра Годфри: часть 3

— Слушайте, а где Кароль? — вдруг растерянно спросила Паулина, останавливаясь перед выходом в спортивный зал, из которого уже вовсю доносились крики ребят: парни своевольно играли в баскетбол, наслаждаясь тем, что тренер пока что держит себя в руках и не пилит их за любое неверное движение.

— Здесь ее нет, — покрутив головой, уведомила девушек Гардения. Ирья почувствовала знакомые спазмы в солнечном сплетении: любопытство и тревога, которые в ее жизни тесно шагали рука об руку. Она тоже осмотрела девушек, выстроившихся в ряд и готовых войти в зал, от высоких стен которого отскакивали зычные мужские голоса и удары мяча, хотя уже было известно, что Каролины среди них нет. Обнаружив на лицах одноклассниц выражение беспокойства, у Ирьи Торд между лопаток выступил пот.

— Выходим в зал, — наконец скомандовала Паулина, встряхнув головой, чтобы прогнать дурные мысли. — Я отпрошусь у тренера и схожу в администрацию, пусть позвонят Кароль домой.

Она добавила еще что-то, но Ирья не расслышала. Они высыпали в зал, и раскрасневшихся щек коснулся знакомый холодок Пыточной. Девушки поежились, на их оголенных руках и ногах появилась гусиная кожа; у Ирьи тоже, но совсем по другой причине. Нервно потеребив рукава футболки, она с трудом сдерживала дикое желание ринуться к своей тетради и сделать несколько заметок, выплеснуть тревогу на бумагу. Ее шальной взгляд зеленых глаз нашел гибкую фигуру Матисса в черно-красной спортивной форме: парень поддернул подол футболки и вытер ею лоб, специально выставляя на всеобщее ободрение пресс. Среди девушек послышался возбужденный шум, и на несколько секунд прежнее настроение, то самое, с которым они обсуждали отношения «этой странной девчонки» и «школьного короля», вернулось. Когда Матисс опустил футболку и резким движением пригладил взмокшие черные волосы, стоящие торчком, их с Ирьей взгляды встретились, он улыбнулся и, оторвав ладонь от макушки, помахал ей.

Уже через одну секунду он, как и всегда, что-то понял; возможно, прочел по ее лицу все мысли, — сделал то, чего не могли другие; может быть, почувствовал резкую смену ее настроения, как это чувствуют близнецы; а может быть просто захотел подойти и поздороваться. Ведь они виделись так давно — еще утром, когда он встретил Ирью у дома и провел до школы.

— Эй, — мягко окликнул Матисс, протягивая в ее сторону руку, но не приближаясь ближе чем на полметра. Девушки, стоящие рядом, украдкой косились на них.

— Матисс, как дела? — Гардения улыбнулась.

— Ты же не забыла, что у меня есть девушка? — Матисс рассеянно глянул на нее, а затем снова на Ирью.

К сожалению, они не успели перекинуться и парой слов, потому что двойные двери спортзала бабахнули, распахиваясь, и внутрь вошел тренер. На его скелетоподобном лице с выпирающими острыми скулами играла опасная улыбочка: «Ну, ребята, я дал вам передышку в пять минут, так что теперь здорово отыграюсь»! — вот что обещал блеск его глаз.

Матиссу и Ирье удалось столкнуться только через четверть часа, когда они встали в пару на разминке. Прежде чем опуститься перед Матиссом на мат и принять позу для прокачки пресса, Ирья заметила, как ее подруги многозначительно улыбаются. Она могла прочесть в их умело накрашенных глазах с длинными ресницами похожие мысли: «Нравится быть под ним, а, детка?».

— Что с тобой? — тихо спросил Матисс, когда Ирья, сцепив на затылке пальцы в замок, поднялась, и их лица оказались на одном уровне. Убедившись, что тренер Фишер не шпионит за ней, она шепнула:

— Каролина Рэмси не пришла в школу, — и опустилась назад, внимательно следя за тем, как на лице Матисса встревоженное выражение сменяется удивленным и растерянным.

— И что с того?

На подъеме Ирья почувствовала, что тащит себя благодаря рукам. Поднимаясь вверх, она пыталась побороть сомнение.

— Не хочу показаться мнительной, — прошептала Ирья твердо, пытаясь игнорировать, что на них смотрят не только девушки, но уже и парни, ― но Кароль подходит под описание.

Сказав эти слова, Ирья осторожно опустилась спиной на мат, позволяя мышцам и позвонкам расслабиться. Она посмотрела по сторонам и только потом на Матисса — хотела дать ему время подумать над ее словами, прислушаться к тону голоса; поднялась, чувствуя жжение в верхней части живота под грудью и всмотрелась в лицо единственного настоящего друга.

— Давай не будем делать преждевременных выводов, — наконец попросил Матисс, но Ирья догадалась, что слова предназначались исключительно для нее и значили только то, что парень не хочет, чтобы она, Ирья, делала выводы. Сам-то он при любом удобном случае с радостью пораскинет мозгами. Она со вздохом расцепила одеревеневшие от боли пальцы и положила ладони на колени.

Склонившись вперед, Ирья заметила, что взгляд Матисса на одну крошечную долю секунды, — если бы она моргнула в этот момент, то и не заметила вовсе, — метнулся испуганной птицей к ее груди, прижатой к коленям. Притворившись, что не заметила, но немного подавшись назад, Ирья продолжила:

— Мне страшно.

— Ты не пойдешь домой одна...

— Я говорю не об этом. А что, если следующей будет одна из нас?

— Но не ты, — сказал Матисс бесстрастным тоном, коснувшись ее светлых волос, стянутых в хвост на макушке. Ирья и эти слова проигнорировала. Она с жаром зашептала:

— Матисс, мои статьи, мои заметки никому не помогают. Я стараюсь, я пытаюсь предупредить их, но надо мной только смеются, говорят, я сею панику. Но ведь связь очевидна!

— Ирья, — остановил ее Матисс, сглотнув. Он позабыл о том, что на них смотрят сокурсники, не замечал, что тренер Фишер прищурил один глаз и с демонстративно наблюдает за своими отлынивающими студентами, ожидая, что те почувствуют страшный взгляд и поспешно примутся выполнять упражнения для разогрева. Матисс Левентон только чувствовал, что должен остановить Ирью до того, как та станет мнительной.

— Хватит так смотреть, — горячо шепнула девушка, сдвинув брови. — Все нормально, — добавила она, имея в виду все сразу. Прочистив горло и изменив тон голоса на озабоченный, тем самым ясно давая понять, что не намерена обсуждать что-либо выходящее за границы этой темы, Ирья спросила: — Как думаешь, может мне стоит провести социальный опрос? Я таким никогда не занималась, но... Еще мы можем обратиться в школьный фонд и...

— Мы вам не мешаем, голубки? — с расстановкой спросил тренер Фишер, нависая над Ирьей и Матиссом тенью. Его сухие коричневатые пальцы вжимались в бедра, глаза раздраженно сверкали. — У нас здесь школа, знаете ли, а не клуб общения. Так что давайте, принимайтесь за работу. Тебя это тоже касается, мисс Торд, — он стрельнул гневным взглядом в сторону Ирьи, и та бесстрастно кивнула. Тренер входил в число тех, кто недолюбливал девушку. «Сколько, черт возьми, это будет продолжаться?! — в конце прошлого учебного года орал он в кабинете директора, пока Ирья, сжав до боли зубы, сидела в жестком неудобном кресле. — Я больше не приму ни одной справки, которая оправдывает ее прогулы! Вызовем в школу родителей и дело с концом»!

Ирья пообещала, что отработает все пропущенные занятия, каждое из них; поклялась дрожащим от сдерживаемых эмоций голосом, что больше не пропустит ни одного урока и, если тренер Фишер пожелает, даже отправится на какое-нибудь соревнование. «Да куда там! — раздраженно шикнул он на нее, тут же сменив гнев на милость. Даже притопнул ногой в белом изношенном кроссовке. — Цыц! Кожа да кости!»

Директор с облегчением вздохнул, радуясь, что не пришлось вызывать родителей ученицы в школу и устраивать разборки. Начался новый учебный год, пошла третья неделя сентября, но мистер Фишер все еще с напряженным ожиданием следил за своей ученицей, ожидая, что та вновь вернется к старым привычкам и куда-нибудь исчезнет.

Куда она все-таки девается-то, а?

— Договорим потом, — сказал одними губами Матисс, улучив момент, пока тренер отвлекся на соседнюю парочку, вдруг звучно расхохотавшуюся. Он взбешенно отчитал их, пригрозив устроить любовный квест в кабинете директора. Когда повернулся к Ирье и Матиссу, девушка покорно качала пресс, глядя остекленевшим взглядом перед собой, а парень сжимал ее лодыжки своими крепкими ладонями.

— Ладно, — буркнул тренер, не зная, к чему еще придраться. — Я за вами слежу.

Ирья методично поднималась и опускалась, чувствуя поверх неплотно прилегающих к ногам штанин крепкие знакомые пальцы. На обещании учителя, что он за ними будет следить, парень с девушкой переглянулись. В глазах друг друга они прочли одинаковое беспокойство: «За нами уже кое-кто следит».

— Ладно, — Матисс повторил слова тренера, но уже с другой интонацией. — Давай покончим с этим. Я смог, и мы сможешь.

— Да? — сбивчивым тоном выдохнула Ирья, сдувая со щек прилипшие от пота волосы. — Ты в этом уверен? И сколько подъемов нужно сделать, чтобы у меня хотя бы обозначился пресс?

— Посчитать в месяцах?

Ирья застонала, и этот стон напоминал рев раненого зверя. Хоть в спортивном зале старшей школы было шумно, звук, который она издала, заставил нескольких ребят поблизости, выполняющих упражнения на темно-красных матах, обернуться и удивленно посмотреть на нее.

— Мне надо срочно в редакцию, — выжала Ирья болезненные слова из воспаленного горла. — Сколько раз осталось?

— Двадцать.

— ЧТО-О-О?! — Она решила, что парень намеренно провоцирует ее. — Тренер сказал сделать пятьдесят.

— Я сейчас умру, — опять заревела Ирья и, коснувшись спиной мата, уже не смогла поняться. Ее грудь, затянутая в желтую майку с длинным рукавом, тяжело поднималась и опускалась. — Брось меня здесь, Матисс, уходи.

Он наконец-то рассмеялся, и Ирья почувствовала облегчение. Слава богу, все хорошо! «Эй, ты не поле боя, Ирья Торд», — сказал Матисс, сильнее вдавливая ладони поверх шершавой ткани поношенных кроссовок.

И до конца урока физкультуры девушка действительно думала, что все хорошо, что с Каролиной ничего не случилось. Они виделись только вчера, перекинулись парой слов у шкафчиков, куда Ирья осторожно складывала стопки своих драгоценных тетрадей.

— Слушай, а ты и Матисс...

— Нет, — отрезала Ирья, хлопая дверцей. Повернувшись к Кароль, она заметила удивленное и немного обиженное выражение лица. — Ты что-то хотела?

— Я не... — Каролина прочистила горло, замявшись. Тогда она хотела еще что-то сказать, но не сказала: прозвенел звонок, и девушка, с очевидным облегчением, что может по понятной причине прервать напряженную беседу, умчалась в аудиторию.

А что, если бы Ирья Торд выслушала ее? Что, если бы перед этим ее не атаковали подруги школьного короля, задавая те самые надоедливые вопросы? Да, да, это ты во всем виновата. В чем? — насмешливо осведомился внутренний голос где-то в глубине сознания.

В том, что она мертва.

Да, теперь Каролина Рэмси мертва, и лежит сейчас в какой-то канаве с открытыми глазами и коричневой землей, забравшейся под веки. Ее ресницы слиплись, на грязных щеках пробороздили дорожки засохшие слезы. Над ее темноволосой макушкой зловеще кружат мухи. Ж-ж-ж. А все из-за тебя, Ирья Торд. Ж-ж-ж. А ты здесь, занимаешься бог знает чем с Матиссом Левентоном.

Дверь спортзала распахнулась, и этот зычный звук, прокатившийся вдоль стен, попал в список самых страшных в жизни Ирьи Торд. Он вырвал ее из размышлений, разбил лед в сознании между такими понятиями как «все хорошо» и «все плохо», и рванул Ирью вперед. Она выпрямилась, едва не столкнувшись с Матиссом. Они вдвоем уставились на вошедшую Паулину. В зале воцарилась тишина, или тишина была только в голове у Ирьи. Странно, но лицо Паулины, мертвенно бледное лицо, перекошенное от неподдельного ужаса, с распахнутым в немом крике ртом, напомнило Ирье безобразную карикатуру из школьного учебника, и ее потянуло на смех.

Ж-ж-ж.

Все из-за тебя, Ирья Торд, из-за тебя я оказалась на дне канавы.

— Годфри! — рявкнула Вера, распахивая дверь и вырывая меня из другого мира. — Ты что, уснула? Господи... — женщина раздосадовано взглянула в мое лицо, наверное, ожидая увидеть слюни в уголках рта и мятую кожу. Я смотрела в ответ с трудом — нещадно жгло глазные яблоки. — Иди домой, и чтобы к полудню была здесь!

Дважды просить было не надо: я птицей взметнулась на ноги и стала беспорядочно пихать в сумку ноутбук и письменные принадлежности. Наполеон во сне приказал кому-то прекратить петь, ведь у него тоже есть коза. Когда я уходила, Вера еще раз напомнила мне быть в офисе в двенадцать и приказала дозвониться до Аарона, а то с ним нет связи. Я не стала напоминать ей, что нормальные люди (и даже Аарон, который любит бодрствовать ночами) в полчетвертого утра видят десятый сон.

Такси уже поджидало меня у ворот кампуса. Водитель бережно уложил мой велосипед в багажник, попросил пристегнуться и выехал на дорогу. Город за окнами автомобиля выглядел безмятежным: многоэтажки спали, улицы были пустынными. Я отключилась ненадолго и пришла в себя только когда водитель громко и отчетливо отрапортовал: «Приехали!». Тогда я сонная и уставшая выбралась на улицу и покатила велосипед к гаражу. Голова кружилась, но спать больше не хотелось, хотелось поразмыслить над романом и выпить чашку чая.

В дом я вошла тихо, стараясь не разбудить бабушку. Сняв обувь, я на цыпочках шмыгнула сначала на кухню, где приготовила чай с лимоном, затем поднялась наверх. Наскоро приняв душ и еще больше взбодрившись, я переоделась в пижаму и плюхнулась на середину кровати. Там меня уже поджидал ноутбук и записная книжка с наработками первой части романа. Открыв блокнот, я просмотрела заметки, сделанные утром в библиотеке.

— Я лишь имел в виду, что ты не похожа на девушку, которая будет разыскивать информацию о серийном убийце. Если бы меня попросили представить ту, которая будет посещать жуткие места и изучать Криттонского Потрошителя для своего романа, я бы сразу подумал о какой-нибудь готической принцессе, — выудила я из памяти слова Данте Тильманна Второго.

Я продолжала смотреть в блокнот, где кривым-косым почерком в столбик были записаны все жертвы Криттонского Потрошителя.

Я хочу знать, откуда растут корни зла, — ответила я Данте. Меня пронзило яркое и внезапное желание вновь поговорить с ним, обсудить свои ощущения, обсудить свой роман. Я ведь так и не спросила у него, о чем думает он. Я не поинтересовалась, о чем думает Данте Тильманн Второй, слыша имя известного серийного убийцы — я говорила только о себе. Как жаль, что мы не обменялись номерами мобильных телефонов, посетовала я в очередной раз. Но затем отреклась от эмоций, исходящих от Эры Годфри, и, сверяясь с заметками в записной книжке, включила нужный документ на ноутбуке и продолжила работу над романом.

***

Грэйси отставила пустой винный бокал на подоконник своей комнаты и немигающим взглядом вперилась во тьму сквозь собственное напряженное отражение.

Ничего не вижу, надо что-то придумать, ― подумала Грэйси. Еще несколько секунд томительных размышлений, и она вспомнила о телескопе, захороненном где-то в погребе среди винных бутылок.

Предвкушая будущую слежку за старикашкой Фабером, Грэйси улыбнулась и поспешила вниз, по пути накинув на плечи халат.

Она любила этот дом, где прожила более тридцати лет, с тех самых пор, как попала в Эттон-Крик. Зимой здесь было тепло, летом прохладно, и из садов доносились ароматы созревающих персиков, вишен и цветущих акаций. Вечером запахи усиливались, будто за день успевали хорошенько прогреться на солнышке и впитаться в стены особняка.

Даже не пытаясь вести себя тихо, ведь Эра так и не вернулась из офиса, Грэйси вышла через запасную дверь на кухне и пересекла двор, ступая домашними тапками по мягкой траве. На секунду женщина представила, что и за ней может кто-то наблюдать, так же, как она планирует следить за мистером Фабером, но это был привычный страх, и она успешно поборола его и отперла дверь в подвал. Та скрипнула, нарушив тишину, и распахнула недра в сырой мрак.

Щелкнув включателем, Грэйси стала спускаться по каменным ступеням вниз. Под потолком угрожающе перемигивалась лампочка, попахивало сыростью и было прохладно, и кожа Грэйси уже через несколько секунд покрылась мурашками. Женщина сделала мысленную пометку позвонить мистеру Хотчкинсу, который в случае чего мог разобраться с электрикой. По правде говоря, мистер Хотчкинс только из вежливости приходил на помощь, и Грэйси об этом было прекрасно известно.

В подвале было много хлама: сломанная мебель, которую отец Эры когда-то планировал починить, садовые ящики, детские игрушки. Грэйси быстро отыскала телескоп в одной из коробок и уже собиралась подняться наверх, но передумала, решив прихватить бутылочку вина.

Винные полки расположились в самом конце подвала за арочным проходом. Там же теснились на стеллажах банки с ежевичным вареньем, домашний джем и соленья.

Когда Грэйси направилась к ближайшей бутылке из темного стекла, ей показалось, что у нее изо рта вырвалось облачко пара.

Призраки, ― испугалась Грэйси и, поплотнее запахнув халат, поспешила назад к телескопу, оставленному у подножия лестницы. Грэйси до смерти боялась, что обнаружит дверь закрытой, но, выйдя из винного отдела, увидела сумрачный свет сверху, и почти с облегчением выдохнула. Но вместе с облегченным выдохом, сорвавшимся с ее губ, она услышала еще какой-то звук.

Очень странный звук.

Странный звук, напомнивший слабый всхлип.

Сердце Грэйси сделало кульбит в груди и пальцы заболели, так крепко она вцепилась в винную бутылку на манер бейсбольной биты.

Призрачный всхлип шел из-за спины Грэйси, и женщина, приготовившись, резко обернулась, вскинув обе руки вверх с зажатой бутылкой. Сзади никого не оказалось, но полустон повторился вновь, похожий на скулеж собаки, загнанной в угол.

Может это крысы? ― попыталась Грэйси найти разумное объяснение всхлипам и стонам. Да, должно быть это крысы, попавшие в мышеловку. И пусть Грэйси не знала, кто понаставил в подвале капканов для крыс, она решила, что все так и есть ― человеческий стон издает умирающая крыса.

Не заметив, Грэйси приблизилась к арочному проходу, за которым скрывались винные полки. Ей было очень страшно, и, хоть Грэйси и привыкла бежать сломя голову от страхов, в этот раз она почему-то не могла убежать, ведь это был ее дом, ее подвал, ее винный погреб.

Ориентируясь на звук, Грэйси вернулась к винным стеллажам.

Кто здесь? ― хотела она шепнуть, но от страха горло было будто скованно льдом. У нее было одно странное, дикое, невероятное предположение, которое мелькнуло в мозгу и тут же испарилось. Эра в офисе, ― подумала Грэйси, ― я недавно звонила ей.

Прижимая бутылку с вином к груди, Грэйси попыталась заглушить сердцебиение, надеясь что-нибудь расслышать. И расслышала отчетливое:

― Уходи.

Подскочив, Грэйси выронила бутылку, каким-то чудом сдержав крик. Обернувшись, она увидела в крайнем углу скрытую в темноте фигуру.

― Господи ты боже мой, ― выдохнула Грэйси, застыв на месте.

Под развесистой гроздью серебристой паутины сидела Эра. Плотно прижав колени к груди, она конвульсивно трясла головой, будто пытаясь избавиться от стаи надоедливых мух, пытающихся забраться ей в волосы.

Взгляд Грэйси вонзился в босые стопы Эры, израненные и кровоточащие.

― Не подходи...

Когда Эра заговорила вновь, Грэйси очнулась и бросилась к внучке. Под подошвой домашнего тапка хрустнуло стекло, на бетоне появились лиловые отпечатки стоп.

Грэйси в панике подумала, как же теперь Эра поднимется в дом, ведь вокруг столько опасных осколков.

― Эра, милая! ― она схватила ее в охапку, прижав к себе, провела по спине ладонью вверх и вниз, пересчитывая позвонки под тканью домашней футболки.

Господи ты боже мой, ― повторила Грэйси про себя, почувствовав под пальцами влажное пятно. Увидев в волосах Эры кровь, будто девушка билась головой о стену, Грэйси тяжело сглотнула. Мысли в ее мозгу завертелись в холодном вихре.

Это он делает, ― поняла Грэйси, в ужасе глядя перед собой в одну точку, ― эта тварь отыскала меня.

Эра под ее руками монотонно покачивалась, будто в каком-то трансе, и гипнотизировала взглядом трещинку в полу, разветвляющуюся в разные стороны, будто корни дерева.

― Тебе нечего бояться, Эра, ― поклялась Грэйси, ― тебе нечего бояться, я не дам тебя в обиду.

Взяв себя в руки, женщина судорожно размышляла, как поступить. Приняв решение, она взметнулась на ноги и на всех парах понеслась домой за шлепанцами для Эры. Схватив шлепанцы и телефон, Грэйси поспешила назад через двор к подвалу. Ее вновь посетил страх, что дверь окажется запертой, но все было в порядке.

Вызвав семейного врача, Грэйси спустилась вниз и нацепила на ноги Эры шлепанцы, морщась за внучку от боли, а затем помогла ей медленно подняться и вывела из подвала на воздух. Эра была не в себе, она ничего не видела перед собой и еле передвигала ногами. Находясь в каком-то собственном мире, при этом она понимала, что должна следовать за Грэйси, и не сопротивлялась.

Через двадцать минут на порог дома заявился их семейный врач, доктор Корриган. Тщательно осмотрев голову Эры, он сказал, что не обнаружил на ней никаких ран.

― Но кровь?!

― Там нет никакой крови, Грэйси, должно быть, тебе с перепугу привиделось что-то, ― спокойно ответил он.

Сначала Грэйси хотела возмутиться, что ей ничего не привиделось, но все-таки захлопнула рот и выпроводила доктора Корригана, предварительно напоив его вечерним чаем.

Когда его автомобиль отъехал от особняка, Грэйси поднялась в комнату Эры. Она боялась входить, боялась, что в этот раз увидит не только ее волосы медового цвета с пепельным оттенком в крови, но и пол, и стены.

Когда она вошла, Эра спала, как ни в чем не бывало. Будто не она только что обнаружилась босая и израненная в подвале, будто не она напугала Грэйси, будто не она говорила сама с собой.

Грэйси приблизилась к кровати и посмотрела на подушку. Кровавых пятен не было. Неужели и вправду привиделось?.. Потерев лицо ладонями, женщина устало вздохнула и уже собиралась выйти из комнаты, но остановилась.

― Нет, неспроста все это, ― подумала она. ― Неужели все началось снова?

Отважившись, она в два счета оказалась перед письменным столом и стала копаться в каждом ящике. Не обнаружив ничего интересного, Грэйси разочарованно плюхнулась на стул и тут же поморщилась, когда между лопаток в ее кожу впилась пряжка от ремня сумки.

Ну точно! ― подумала Грэйси, озаренная новой мыслью. Она сорвала со спинки стула сумку и вытащила на стол ноутбук, записную книжку, в которой Эра что-то записывала утром, стопку распечаток.

А стоит ли вообще лезть во все это? ― напряженно подумала Грэйси, отводя взгляд от черновика рукописи и глядя в окно. В ответ ей подмигнул рассвет, похожий на малиновое мороженое.

«Я пишу о любви, ба, о чем же еще?» ― вспомнила Грэйси слова внучки и откинула сомнения.

Неспроста все это, не зря все началось опять, ― думала Грэйси, просматривая заметки Эры. То, что она прочла, ей совсем-совсем не понравилось.

Не о любви Эра пишет, вовсе не о любви.

Автор Эра Годфри: часть 4

Эсме Фрайзер и Кейт Френкс были лучшими подругами всю свою сознательную жизнь, и даже шутили, что и в прошлой жизни, и после смерти они были и будут неразлучны. Поэтому, когда мама попросила Эсме отправиться в Эттон-Крик и проведать бабулю, девушка позвонила Кейт и предложила той составить компанию.

— И что, нам за это не влетит? — не могла не спросить та, хоть и знала, что мама Эсме — директор старшей школы городка Ята-Бохе. Об этом и напомнила ей подруга, в это время в спешке впрыгивающая в теплые спортивные штаны. Она едва не выронила трубку от телефона, провод которой обмотался вокруг шеи как резиновая белоснежная удавка. Она бросила невнятное: «Поэтому скорее собирайся, Кейти, я за тобой заеду!» — и отключилась.

Девушки приободрились, ведь им, возможно, удастся прогулять не только понедельник, но и вторник. А во вторник, как известно, мистер Кокни собирался устроить «Великую расправу», — математический экзамен, посвященный началу учебного года. «Посмотрим, сколько знаний вытекло из ваших ушей за время летних каникул!» — грозно сказал он, вызывая у старшеклассников дрожь между лопаток.

Ну и фамилия же у него, у этого мистера Кокни! — удивлялась Эсме. — С такой даже никакое прозвище не нужно!

Когда сорок минут спустя она заехала за подругой, кухонные часы в доме Кейт Френкс показывали восемь тридцать утра, — выдвигаться необходимо было рано, потому что путь от Ята-Бохе до Эттон-Крик был неблизкий — как минимум четыре часа. Девушки с удовольствием помечтали, как им удастся избежать мистера Кокни и его математической расправы:

— Я слышала, что в Эттон-Крик все парни ― красавчики, — сказала Кейт, и Эсме рассмеялась, покосившись на нее.

— Кейти, если только ты любишь парней с недостатком витамина D, плохим чувством юмора и синяками под глазами как у панды.

Девушка скорчила гримасу, в ужасе глянув на подругу.

— Правда что ли? Все так плохо?

— Я пошутила. Но, знаешь, мы туда не развлекаться едем. Я думаю, успех уже то, что мистер Кокни нас не кокнет, — проговорила Эсме и рассмеялась, но ее смех тут же прекратился. Они с Кейти ненадолго замолчали, поняв, что шутка неудачная в свете последних событий. И почему мама Эсме позволила ей ехать в Эттон-Крик? — удивленно подумала Кейти.

Конечно, миссис Фрайзер просто беспокоилась за свою мать, и думала, что до зимы в городе безопасно. Уж если бы она знала, что ни ее дочь, ни ее подруга не вернутся из этого небольшого путешествия, она бы заперла обеих в подвале собственного дома, оборудованного для непредвиденных ситуаций, таких как ограбление, шторм, конец света...

Миссис Фрайзер не сидела бы в кабинете директора, изучая документы, не обсуждала бы с мистером Кокни его непрофессиональные методики преподавания, такие как пинки и подзатыльники, не пила бы кофе, стараясь оставаться бодрой пополудни, когда глаза стали слипаться.

И, вместо того, чтобы попусту беспокоиться о матери, которая работала в палисаднике с розами, беспокоилась бы о девочках, которых отправила в распахнутые объятия самой смерти.

Ведь дети были в Эттон-Крик, там, где вновь объявился Дьявол.

***

Следующий день у Ти начался со скрипом. Она толком не спала всю ночь, ей мерещились перестрелки, танки, бабуля Грэйс с ружьем, гнавшаяся за Ти через поле. Она вопила: «Я знаю, что ты сделала! Я знаю, что ты сделала! Сдавайся!»

Она подскочила в шесть утра, чтобы привести себя в порядок до прихода парней.

Эх, хоть Ти и убедила себя в том, что не хочет жить в одном доме с бабулей Грэйс, она все равно грустила о своей постели с зеленым мягким покрывалом, балкону, где могла в свой выходной посмотреть на вечернее небо с загорающимися звездами; скучала по удобной кухне, где Эра иногда готовила что-нибудь совершенно удивительное, а иногда вообще ничего, и приходилось отваривать макароны или есть пиццу; скучала по нормальному душу, а не этому ископаемому на СТО, где черные подвальные стены покрылись плесенью, а высоко под потолком живут целые семейства членистоногих.

Настроение Ти немного поднялось к обеду, когда на площадку прикатил долгожданный Бьюик. Она очень тщательно проверила автомобиль Аарона и вместо платы попросила парня сесть за руль и сделать хотя бы один круг по Старому городу. Она чувствовала, что ступает по самой грани, но после вчерашнего приключения надеялась, что Аарон смягчится. И он действительно позволил ей устроиться на водительском сидении, зачитав при этом целый список правил.

После обеда настроение Ти вновь скатилось к нулю — стоило вспомнить о том, что ее ждет очередная ночь на продавленном диване, мерзкий душ, замыленный взгляд в зеркало. Впору прикрепить на голую стену календарь и красным маркером вычеркивать цифры до конца Весеннего фестиваля, а ведь он еще даже не начался.

— Слушай, — с задумчивым видом к ней приблизился Док, — я не могу позволить тебе остаться здесь. На этом старом вонючем диване.

— Благодарю за заботу, — начала Ти, но Док отрицательно покачал головой.

— Не-а, я забочусь о себе. Если ты всерьез обоснуешься здесь, то где мы с парнями будем проводить наше сугубо мужское время? — Ти перестала отмывать настойчивое пятно мазуты от запястья и обернулась, изогнув брови. Док, дождавшись необходимого внимания, пусть и злобного, продолжил: — Я тебя не гоню, но у меня есть отличный вариант. Тут внезапно появилась свободная квартирка. Гарантирую, что проблем не будет, Хэйли душка.

Ти с сомнением и слабой надеждой произнесла:

— Мне всего лишь на пару недель, пока не закончится Весенний фестиваль.

— Да-да, — перебил Док, — я же говорю, никаких проблем.

— А с ней проблем не будет? — Ти насухо вытерла руку и нанесла на пятно крем «Чистюля» против въедливых пятен — у нее до вечера не запланировано никакой работы.

— С кем? С Хэйли? Нет, не будет. Пара недель, и все в выигрыше. Она тоже не будет против подработки. Сейчас я быстро созвонюсь с ней и, если она разрешит дать тебе ключи, я так и поступлю, договорились?

― Я и сама... ― она хотела сказать, что не против переговорить с Хэйли лично, но Док уже вернулся в бокс, где кипела работа. Потеряв его из виду, Ти посмотрела на себя в зеркало, провела пальцами по бровям, разглаживая светлые волоски, и отправилась в общую комнату. Она боялась допустить эту мысль, но та уже пустила росток: неужели ей не придется спать на СТО целых две недели и портить жизнь и себе, и ребятам.

***

Я проснулась, потому что кто-то буравил меня настойчивым взглядом. С трудом разлепив глаза и глянув по сторонам, я вздрогнула, наткнувшись на многозначительный, очень злой взгляд Грэйси. Телевизор был выключен, хотя я засыпала под «Оно», ноги почему-то болели так, будто ночью я ходила по разбитому стеклу.

— Привет, ба, чего ты не спишь? ― хрипло спросила я, приподнимаясь на локтях.

― Чем ты занимаешься, Эра? ― спросила бабуля Грэйс. Под ее мрачным взглядом температура моего тела снизилась на несколько градусов.

― Ничем, сплю.

Грэйси еще помолчала, стоя на пороге. Я почувствовала себя тюремным заключенным. Взгляд бабули был невозмутимым, но что-то мне подсказывало, что это напускное. Она привычно ждет, что под давлением я признаюсь во всех грехах, и ей даже не придется вытаскивать слова щипцами.

― Бабуль, ― вздохнула я, ― ты что, опять говорила с доктором Андерсон?

Она так усмехнулась и при этом отвела взгляд в сторону, что стало ясно: она из последних сил сдерживает раздражение в узде.

― Я не говорила с доктором Андерсон.

― Так значит, это все Ирвинг? ― предприняла я еще одну попытку.

Бабуля прошла в комнату, скрестив руки на груди. Я внимательно следила за ней, пыталась разгадать по выражению лица, о чем пойдет речь. Ясно было одно ― разговор предстоял тяжелый.

― Нет, я не говорила с Ирвингом. Я вообще ни с кем не говорила. ― Я села с прямой спиной, нахмурившись.

― Бабуль...

― У тебя снова ночные кошмары Эра, ― остановила она властным тоном, и морщинка между моих бровей как по команде разгладилась. Похолодев, я все же не отвела взгляда от бабушкиного невозмутимого лица. ― Твои родители об этом знают?

— Ночные кошмары бывают у всех людей, — ответила я, благополучно проигнорировав вопрос о родителях. Мой тон резко отличался от мрачного бабушкиного, и та решила, что я над ней издеваюсь и свела брови. — Ба, я же проходила обследование? Проходила. С моим мозгом все в порядке.

― Ночные кошмары бывают у всех людей, ― повторила она, снисходительно кивнув, ― вот только не все люди уходят из дома босиком, а затем прячутся в подвале среди винных бутылок.

Я сглотнула, и все-таки сдавшись отвела взгляд.

― Нет, бабуль...

― Что ― нет? ― она повысила голос. ― Хочешь сказать, что это не ты напугала меня до чертиков среди ночи, спрятавшись в подвале?

― Я не была в подвале.

― Ты не была в подвале, ― повторила она, а затем резким движением, так, что я испуганно подпрыгнула на кровати, откинула покрывало с моих ног в сторону. ― А это тогда что такое?

Она указала на мои ступни. Я планировала рассмотреть свои ноги чуть позже, когда Грэйси уйдет, потому что не подозревала, что она уже все знает. Опустив взгляд вниз, я увидела небольшие порезы на коже. Бабуля Грэйс обработала все мазью и перевязала.

Я тяжело вздохнула, и Грэйси присела на кровать, положив мягкую ладонь на мое колено.

― Эра... ты поэтому мало спишь? ― спросила она. ― Ты пишешь все эти ужасные, кошмарные вещи...

Я сжала зубы, чтобы не сказать слова, о которых позже пожалею. Не хотелось еще больше портить это утро, не хотелось ругаться с бабушкой. Не хотелось возвращаться в прошлое, когда эти разговоры уже повторялись дважды, трижды, миллион раз.

— Бабуля, — сказала я спокойно, стараясь не обращать внимание на то, как она давит меня взглядом, — я работаю в Издательском центре и пишу курсовую работу. — Я положила ладони на ее худенькие, но крепкие плечи. Ткань ее домашнего платья была приятной на ощупь. — Я даже не помню, что именно мне снится, так что все в порядке.

Я отпустила Грэйси, при этом улыбаясь самой искренней улыбкой, которая была в моем арсенале — даже щеки заболели.

― Ба, в последнее время я действительно мало спала, но это от большой загрузки. На носу специальный выпуск «Криттонского вестника», еще и экзамены приближаются. Я просто устала, выдохлась.

— Обещаешь? — спросила она с сомнением.

Она хотела мне поверить, я видела это по открытому взгляду, утратившему дьявольские огоньки в зрачках. Поэтому я сказала «обещаю», и проводила бабулю в ее спальню. Увидев заправленную кровать, я удивилась:

― Ты что, не ложилась спать?

Из-за меня? ― повис в воздухе незаданный вопрос.

― Я не могу спать, Эра, ― посуровел ее голос. ― Ночью кто-то вломился в дом.

Я уставилась на нее в немом шоке, и Грэйси пояснила:

― Ничего не было украдено, но я позвонила Ирвингу, и мы вместе обыскали все комнаты.

Выяснилось, что в начале первого ночи бабуля села в свой красный кадиллак и отправилась в соседний супермаркет за мороженым и сгущенным молоком. Когда она вернулась и устроилась в гостиной перед телевизором, чтобы посмотреть повтор шоу «Кругосветное путешествие с Даной Джонсон», ей вдруг захотелось найти свой телескоп, валяющийся не то в гараже, не то в сарае, где хранились садовые инструменты и дрова для камина. Когда я спросила у бабули, зачем ей понадобился среди ночи телескоп, она лишь легкомысленно отмахнулась и продолжила рассказ. После того как она отыскала телескоп, лежащий, как оказалось, в чехле в подвале, она отправилась за бутылочкой вина, и вот тут началось самое интересное: она нашла меня. Этот эпизод бабуля Грэйс не стала расписывать во всех красках, поэтому сразу приступила к тому, что, когда уложила меня в постель, вдруг внизу раздался звонок («а было между прочим уже три утра!»).

Грэйси жутко удивилась, кто бы это мог быть в столь поздний час, и удивилась еще больше, когда увидела на пороге моего лучшего друга. Аарон, по словам бабушки, был белее мела и заикался. «Он жутко переживал», — сказала бабуля, выискивая взглядом в моем лице отголоски собственной тревоги. Аарон рассказал бабушке о том, что его отец исчез и с ним нет связи. И как раз в тот момент, когда Грэйси собралась заверить его, что ничего страшного не случилось, и его отец, должно быть, просто потерял телефон или увлечен работой, в доме наверху послышались какие-то шумы. Бабуля бесстрашно поспешила туда, чтобы выяснить, кто посмел влезть в ее дом, но там никого не обнаружилось.

— Бабушка, — возмутилась я, перебивая, — а если бы там кто-то был?! Ты была совсем одна и на тебя могли напасть! Больше так не делай!

— Я была не одна, — успокоила меня бабуля, — внизу был Аарон.

Я не стала разубеждать ее, ведь на самом-то деле Аарон был самым жутким трусом из всех, кого я когда-либо знала.

Эпическая история завершилось исчезновением Аарона. Когда бабушка прошлась по всем комнатам, угрожая злоумышленнику полицией и вазой, зажатой в обеих руках на манер меча, а затем спустилась вниз, на пороге уже никого не было.

— Аарон пропал, — завершила Грэйси потерянным голосом. — Те, кто был наверху, похитили его.

— Бабуль, никто его не похищал. Это же Аарон! — сказала я таким тоном, будто само его имя все объясняло.

— Может быть ты и права, — пробормотала бабуля с сомнением. — Но почему тогда он не берет трубку? Если его не похитили, почему он не отвечает на звонки? Ирвинг звонил ему при мне, и его мобильный был отключен.

Я еще раз произнесла его имя тем тоном, который должен был все объяснить. Но бабуля Грэйс все-таки заставила меня встревожиться. А вдруг с ним действительно что-то случилось? Вдруг это был некий заговор — сначала похитить отца, а затем сына?

— И все же, я попрошу Ирвинга, чтобы он предупредил меня, если дозвонится до Аарона, ― сказала бабуля. ― Я очень тревожусь.

Сказав еще пару слов о том, какие же мы чудовищные дети, что заставляем ее волноваться, Грэйси удалилась в свою комнату, попросив приготовить ей зеленый чай с лаймом («И без сахара, иначе выплесну в окно без сожалений!»).

Я приготовила бабуле чай и отнесла в комнату. Она сидела у окна, наблюдая с помощью телескопа за соседями, и не обратила на меня внимания. Оставив чай на ночном столике, я вернулась в свою комнату. Ноутбук, распечатки романа, которые я демонстрировала профессору Стоуну, записные книжки и ручки ― все лежало на столе. Бабуля Грэйси даже не скрыла следы преступления, ― покачала я головой, засовывая все вещи назад в сумку.

Я двигалась на автомате, отметая и рассказ бабули Грэйси обо мне в подвале и об исчезновении Аарона, отметая встречу с Данте и его слова. Единственное, чего мне хотелось в эту секунду, пока голова не лопнула от тяжелых мыслей, чтобы все встало на свои места, стало простым, как прежде.

Этим воскресным утром Эрчелхольм проснулся довольно рано. Пригород, где находился особняк Грэйси, и в будние дни жил вялой жизнью. Здесь не было шумных кафе и баров, один только микроскопический парк посреди района, обнесенный домами. А сегодня соседка, почтенная леди Анжела Монтаг, женщина, которая не выходила из дома ранее двух часов дня (а в жару ближе к семи вечера), уже сидела на скамейке перед домом и читала утреннюю газету. Миссис Монтаг была так увлечена первой полосой газеты, что даже не услышала, как я с ней поздоровалась. Я нахмурилась, и повнимательнее присмотрелась к происходящему. А вот и мистер Гудвин. Тоже прилип взглядом к этой мерзкой газетенке.

Меня охватило любопытство, и я покрутила велосипед еще быстрее, чтобы добраться до офиса и выяснить, в чем же, собственно, дело. Что это за новости такие, что даже мистер Гудвин решил с ними ознакомиться? Этот джентльмен ― ярый противник любого рода новостей, и всем заявляет, что правительство пытается промывать простым гражданам мозги. Он отписался от всех журналов, газет и брошюр, кроме «Охота и рыбалка», которые получал регулярно с две тысячи седьмого года.

Позже я узнала, почему Анжела Монтаг и мистер Гудвин были увлечены утренним выпуском «Красных примечаний», почему люди на автобусной остановке о чем-то шушукались, почему на дорогах были пробки, почему настроение в офисе было таким оживленным, что напомнило мне тот день, когда стала известна информация о проведении Весеннего фестиваля.

Когда я только вошла и осторожно спросила, что здесь происходит, из шумной толпы вокруг нашего круглого стола выскочила Скарлет. Она схватила меня за плечи да так резко встряхнула, что с моей головы слетела шляпа. Ее поднял Наполеон, попросив девушку быть сдержаннее.

— Сдержаннее? — переспросила она. — Сдержаннее? — и вновь встряхнула меня за плечи. Я пока не двигалась, притворяясь марионеткой, чтобы не взбудоражить подругу еще больше. Пусть выговорится.

— Эра, ты что не слышала? Ты ничего не слышала?

Я прочистила горло, собираясь ответить на ее вопрос, но Скарлет опять меня встряхнула, а затем резко отпустила. Я вспомнила о странном поведении соседей, о мистере Гудвине, когда-то демонстративно сломавшем почтовый ящик, куда почтальон пихал бесплатные газеты, вспомнила пробки на дорогах. Воскресенье. В Эрчелхольме сроду не было пробок в воскресенье! Будто бы все вдруг куда-то заспешили.

Скарлет схватила меня за обе руки и повернулась вкруг своей оси, будто в диковинном танце.

— Эра, это невероятно! Это просто невероятно! Фух, фух, фух! — она возбужденно задышала. Я посмотрела в сторону ребят за столом. Они даже не обратили на Скарлет и меня внимания — о чем-то спорили. Нет, не спорили. Обсуждали. Ёко воскликнула: «Как это могло случиться незаметно?!». Слово «незаметно» девушка прорычала, да так возмущенно, будто друзья скрывали от нее ответ. Я опять посмотрела на Скарлет.

— Да о чем ты говоришь? Что случилось? Если будешь прыгать вокруг меня, то устанешь, и я попрошу обо всем рассказать Наполеона. — Услышав свое имя, парень прервал дискуссию с Алисой, Ёко и еще двумя парнями из технического отдела, и помахал мне.

— Боже мой, — прогудела Скарлет, даже не обратив внимания на провокацию. Она шокировано смотрела на меня и качала головой, и короткие волнистые волосы подруги до плеч колыхались туда-сюда. На свету они казались темно-синими с фиолетовым оттенком.

— Эра Годфри, мы с тобой обязательно прославимся на весь мир. А знаешь, почему? Потому что в Эттон-Крик появился тот самый бродячий цирк.