ПТИЧЬЯ ПЕСНЬ

Помощь доктору Нельсону постепенно вошла в рутину. Каждый день я приходила в больницу, сортировала истории болезни, отвечала на звонки, разбирала корреспонденцию. Доктор, заметив мою усидчивость и заинтересованность, давал новые, более сложные задания, но все они не выходили за рамки кабинета.

Я привыкла к запаху медикаментов и старости, к приглушенным стонам и редким крикам, доносящимся откуда-то сверху. Я научилась абстрагироваться, сосредоточиться на работе, убеждая себя, что так безопаснее.

Но это спокойствие было обманчивым. Однажды утром, когда я заканчивала разбирать очередную стопку старых карт, доктор Нельсон повернулся ко мне, его взгляд был серьезным, но с примесью чего-то выжидающего.

— Эбигейл, я хотел бы попросить тебя об одной вещи. О том, о чем мы говорили.

Мое сердце мгновенно сжалось. Я знала, о чем он. Сеанс.

— Ты готова? — мягко спросил он, видя мою напряженность.

Я была напряжена, даже испугана. Все мои инстинкты кричали: "Беги!". Но что-то внутри, та самая странная тяга, то самое любопытство, перемешанное с чувством ответственности, заставили меня кивнуть.

— Я… я думаю, да, доктор.

— Отлично. Я не ожидаю от тебя активного участия, по крайней мере, сегодня. Для начала, я бы хотел, чтобы ты просто посмотрела и послушала.

Ничего не предпринимай, просто наблюдай. Ты будешь находиться в соседнем кабинете, там установлены камеры, и ты сможешь видеть и слышать все, что происходит, без прямого контакта. Думаю, для первого раза так будет разумнее всего. И не забудь взять с собой тетрадь. Делай пометки, молча, фиксируй все, что покажется тебе важным. Это будет твоя первая настоящая практика.

Я взяла тетрадь и ручку, мои пальцы слегка дрожали. Путь до соседнего кабинета казался бесконечным. Дверь захлопнулась за мной, и я оказалась в маленькой, полутемной комнате, освещенной лишь тусклым светом монитора.

На экране уже было изображение: кабинет доктора Нельсона. И его.

Он сидел напротив доктора, расслабленно откинувшись на спинку кресла. Его черные волосы были аккуратно причесаны, а на нем была чистая больничная пижама, хотя и выглядела немного потрепанной. Он выглядел… нормальным.

Гораздо более спокойным, чем во время нашей первой встречи. Не было ни безумного оскала, ни дикого смеха.

Сеанс начался.

Доктор Нельсон говорил мягко, его голос был ровным, задавал те самые вопросы, которые, как я знала из книг, задают психотерапевты.

— Эрик, как ты себя чувствуешь сегодня? — начал доктор.

— Лучше, доктор Нельсон. Сегодня утром не было кошмаров, — голос Эрика был низким, спокойным, даже мелодичным. Совершенно не тот, что я слышала в коридоре.

— Хорошо. Мы говорили о твоем дне, о распорядке, о твоих занятиях. Что сегодня тебя порадовало? Что расстроило?

Эрик отвечал размеренно, рассказывал о книгах, которые читал, о рисунках, которые делал, о прогулках во дворе. Он говорил о своих ощущениях, о попытках сосредоточиться. Доктор Нельсон внимательно слушал, иногда делал пометки.

Он спрашивал о его снах, о чувствах, которые вызывают те или иные воспоминания. Он задавал вопросы о его отношениях с другими пациентами, о его планах на день. Эрик отвечал достаточно открыто, даже с нотками юмора. Он выглядел разумным, логичным, даже дружелюбным.

Я молча писала в тетради, отмечая каждую деталь: его интонации, жесты, выражение лица. Мне было странно видеть его таким, почти… обычным человеком.

Время шло. Паузы между вопросами и ответами становились чуть длиннее. И вот наступила одна из них.

Эрик посмотрел в сторону. Не на доктора. Его взгляд медленно поднялся, проскользнул мимо линзы одной камеры, задержался на другой. Прямо на той, через которую я наблюдала.

И он улыбнулся.

Это была не та жуткая, безумная улыбка, которую я видела в первый раз. Это была легкая, почти нежная, задумчивая улыбка. В ней не было злобы, не было угрозы. Но она пронзила меня насквозь. Сердце в груди забилось бешено, отбивая чечетку. По телу пробежал странный электрический разряд — не страх, нет.

Это было ощущение узнавания, глубокого, необъяснимого. Мозг лихорадочно перебирал образы: мои собственные смутные воспоминания. На мгновение мне показалось, что я смотрю в зеркало, отражающее чужую, но до боли знакомую душу.

Это было одновременно тревожно, сбивающе с толку и… невероятно притягательно. Чувство, которое я не могла понять, которое было всем и ничего одновременно.

Доктор Нельсон, заметив, куда смотрит Эрик, сделал небольшую паузу.

— Она там, не так ли? — голос Эрика был тих, почти шепотом, но я слышала его идеально. В нем не было иронии или безумия, только спокойная констатация факта.
Доктор Нельсон глубоко вдохнул.

— Да, Эрик. Эбигейл здесь. Она моя новая помощница. И я попросил ее понаблюдать за нашим сеансом сегодня. Для ее обучения. И… потому что я думаю, что твое взаимодействие с ней, даже такое, может быть полезно.

Я замерла, ожидая острой реакции. Ярости. Смеха. Безумия. Но Эрик оставался на удивление спокоен. Он лишь слегка кивнул, его взгляд все еще был прикован к камере, к моей камере.

Эбигейль, опомнись! Что с тобой происходит?! Я почувствовала, как вспотели ладони. Мое дыхание стало прерывистым. Этот момент, когда его глаза встретились с камерой, был словно удар под дых. Он знал. Он чувствовал мое присутствие. И его спокойствие пугало больше, чем любая агрессия.

— Я понимаю, доктор, — произнес Эрик. — Я… я чувствую, что ее присутствие… помогает. Напоминает мне о кое-чем. О том, что я не хочу забывать.

Он отвернулся от камеры и снова посмотрел на доктора Нельсона, но в его глазах все еще оставалось это странное, глубокое выражение.

— Доктор, можно… можно мне задать ей вопрос? Через вас. Я не хочу ее пугать.

Доктор Нельсон удивленно моргнул. Это было неожиданно. Он посмотрел в камеру, словно спрашивая моего разрешения. Мое сердце колотилось. Говорить? Или молчать?

— Эбигейл? — произнес доктор. — Ты слышишь? Эрик хочет задать вопрос. Ты готова?

Я взяла себя в руки. Дрожащей рукой написала в тетради: "Да".

Доктор Нельсон кивнул Эрику.

— Хорошо, Эрик. Задавай свой вопрос.

Эрик снова повернул голову к камере, и его взгляд, полный той самой странной теплоты и печали, снова встретился с моим.

— Мне… мне кажется, я видел ее раньше, доктор. Не только здесь. Не могу вспомнить. Словно… словно из сна. Или из другой жизни. Скажите ей… она помнит?

Моя ручка выпала из ослабевших пальцев. Воздух вышел из легких.
Помню ли я?

Да. Я помнила. Смутные образы, мелькающие в голове, теперь обрели плоть. Тот парк. Та ночь. Мой брат и его ребята. Избитый парень на земле. Нож? Нет. Бита. Сирена. И глаза. Глаза Эрика, полные боли и отчаяния, смотрящие на меня из темноты, когда я убегала.

"Неужели этот город никогда не спит спокойно?" Эта фраза. Она не имела отношения к его аварии. Она была о ночном городе, о насилии, о беспорядках, которые устраивал мой брат и его банда. Он был там. В ту ночь. Он был тем, кого избивал мой брат.

Внезапно голова закружилась, мир поплыл перед глазами, словно растворяясь в густом тумане. Я упала на стул, прижимая ладони к вискам. Воспоминания, которые годами были заперты где-то глубоко, хлынули наружу, захлестнув меня с головой, утягивая обратно, в ту проклятую ночь.

Парк. Ночная прохлада. Звуки, похожие на глухие удары.

Любопытство, это проклятое любопытство. Шаг вглубь, за деревья, туда, где темнота сгущалась. Кучка силуэтов. Четверо. И он. На земле.

Он корчился, закрывая голову руками. Глухие удары. Раз, другой. Бита. Она свистела в воздухе, каждый удар отзывался в моем собственном теле.

Стоны. Дикие, отчаянные стоны, полные боли, проникающие в самую душу. Сознание мутнилось, мозг отказывался принимать увиденное, пытался стереть это.

Я отворачивалась, но глаза, словно магнитом, притягивались обратно. Его лицо. Искаженное болью, измазанное грязью. Он поднял взгляд. Увидел меня. И одними губами, беззвучно, неразборчиво шептал.

Мольбу? Проклятие? Я не слышала, но видела движение его губ. А потом… девичий визг. Пронзительный, полный ужаса. Сильвия. Крики. Хаос. Звук сирены, приближающийся, все громче и громче. Световые всполохи полицейских мигалок, разрезающие тьму.

Бежать. Бежать!

Я резко втянула воздух, словно вынырнув из-под воды. Голова все еще кружилась, а сердце бешено колотилось, словно пытаясь вырваться из груди. Ладони были мокрыми от пота. Это было не наваждение. Не сон. Это было реальное воспоминание, такое же четкое и живое, как и сама боль.

Он был там. В ту ночь. Он был тем, кого избивал мой брат.

Я схватила тетрадь, ручка все еще валялась на полу. Нужно было что-то записать. Что-то сделать с этим знанием, которое теперь жгло меня изнутри.