Глава 8
Солгать чуть-чуть — невозможно; тот, кто лжёт, лжёт до конца.
Виктор Гюго
Все замерло. Я зажмурилась, ожидая когда на меня набросятся существа сотканные из тени и моих кошмаров. Но секунды превращались в минуты и только отсчитав двадцать ударов замирающего сердца, я решилась открыть глаза.
Никого. Пустые коридоры и я, стоящая с вытянутой дрожащей рукой. Пальцы свело судорогой и я, зашипев, постаралась размять пальцы другой рукой.
Может быть, я и правда схожу с ума. Или уже сошла, раз я вижу то, чего в самом деле нет. Это из-за того, что в моем сердце нет веры?
Я прижала все еще подрагивающую руку к груди, медленно переставляя негнущиеся ноги. Отец Доминик не выходил у меня из головы. Я давно не видела мужчин. Нет, видела, отец Иоанн же был мужчиной, очень старым и с лицом похожим на прелое яблоко, но мужчиной. А отец Доминик молод и весьма хорош собой. Если не буду смотреть на него и взаимодействовать, я думаю, что меня скоро отпустят эти чувства. Так и правда будет лучше.
— Агата, постой, — Барбара появилась внезапно, ухватив меня за рукав одеяния.
Я вдохнула, набираясь решимости, чтобы обернуться, боясь увидеть то существо, вместо подруги.
— Агата, прости меня...
Барбара не превратилась в чудовище. Обычная Барбара с краснеющими щеками и слезящимися глазами.
— Я не сержусь.
— Сердишься, я же знаю. Прости меня, что я так с тобой... — она всхлипнула и замолкла, сдерживая слезы.
Я обняла её и она звучно разрыдалась в мое плечо. — Все хорошо, — погладила её по спине. — Я уже не обижена, честно.
— Я ужасная. Всеотец был бы мной недоволен.
— Глупости. Все ошибаются, даже послушницы.
Я рада, что Барбара снова со мной разговаривает. Рада, что могу её обнять, почувствовав запах простого мыла и выглаженной одежды. И если раньше я всегда стремилась как можно быстрее выскользнуть из плотного кольца её рук, то сейчас как никогда нуждалась в ней. Нам обеим нужны были эти объятия.
— Ты что же, тоже плачешь? — она с прищуром взглянула на меня.
— Вовсе нет, — я улыбнулась и вытерла слезу рукавом.
Оказалось достаточно просто одного слова, понимающего взгляда глаз, что с ласковой заботой сейчас смотрят на меня. Оказалось достаточно протянутой руки, что вытащит из омута страхов и сомнений. И прижмёт покрепче к теплой груди, укрывая от всего мира хотя бы на это мгновение.
* * *
Уроки заветов Всеотца были невыносимо трудными. И я говорю не о том, что мне было тяжело читать слова на другом языке. Мне было сложно не смотреть на отца Доминика. Делать вид, что не помню о поцелуях, о том какие мягкие у него губы, какие страстные и горячие прикосновения.
Ночные кошмары все еще мучали меня, но даже не смотря на это мне удавалось высыпаться.
Больше чудовища из снов не выбирались в реальный мир и я решила, что это из-за того, что я стала более-менее нормально отдыхать.
— Что-то случилось?
— С чего ты взяла?
— Ты такая... — она замолкла, надув губки, подбирая слова, — трагично молчаливая.
— Может быть, это из-за погоды.
— Или твоих ночных кошмаров о которых все говорят.
— Все знают?
— Все слышат, — она вздохнула. — Ничего не помогает?
Я отрицательно мотнула головой и уставилась взглядом в книгу с нечитаемыми словами.
—...и когда Всеотец возвел свой первый храм, — читал отец Доминик.
Я старалась не слушать, не вслушиваться в тембр его голоса, не дрожать от воспоминаний, которые импульсом проходили через все тело.
— Агата, продолжай с того места где я остановился в тексте о детях Всеотца, — оказался возле меня, и я вздрогнула.
— Д-да, сейчас, — я судорожно перелистывала страницы, в поиске нужного абзаца. —... возвел свой первый храм, его дети с недоверием...
— Нет, я остановился не здесь, — подошел ближе, выдохнул мне на ухо, перелистнул две страницы и показал пальцем на новый абзац текста.
— «—Дети мои, — молвил Всеотец, — Я рад, что теперь у нас есть пристанище, защищенное от тьмы этого мира. Будьте смиренны, послушны и обернутся светлыми дарами ваши деяния», — собственный голос казался хриплым и незнакомым, он будто доносится сквозь толщу воды, закончила читать с пересохшим от волнения ртом.
— Хорошо. Смирение, это ключ ко всем благам, обещанные Всеотцом. А кто из вас знает, какая кара настигнет каждого за неповиновение Его Заветам? — он осмотрел комнату. — Никто? Тогда в следующий раз прочту отрывок из покаяния. На сегодня все.
Я почти первая выскочила в дверь. Пусть и ждала услышать: «Агата, задержись», но и сбежала для того, чтобы не слышать. Спотыкаясь, понеслась в молельный зал, чтобы занять самое отдаленное место в тени колонны.
— Всеотец, позволь мне забыть. Сотри воспоминания, сотри их все, чтобы не помнить, не чувствовать, не знать...
* * *
Огромный стол накрыт к рождеству, в моих детских руках подрагивает огонек свечи. Мама говорила, что если загадывать желание на праздничную свечу, то оно обязательно сбудется.
— Уже готово? — обратился отец к маме, имея в виду кекс с орехами, который я безумно люблю.
Я отошла от стола, держа в руке свечу. Огонек мигнул и осветился зеленым, прежде, чем с шипением погаснуть. Желание, наверное, не исполнится. Я даже не успела его загадать.
Моргнула. Показалось. Посмотрела на ладонь и увидела зеленый огонек, что блуждал вне свечи прямо по моей ладони.
— Мама! Смотри! Совсем не горячо!
Сон меняется на греховный. Между моих бедер расположился отец Доминик, он покрывал поцелуями нежную кожу живота спускаясь ниже, поцелуи превращались в укусы, вызывающие экстаз.
Я провела рукой по его волосам, подрагивая от непередаваемого восторга.
Просыпаюсь, терзаемая воспоминаниями о доме и чем-то смутно напоминающим возбуждение.
Наверное, то что я вспомнила по большей части состоит из разыгравшегося воображения, как и сцена с поцелуями.
Дойдя до общей душевой, я старалась действовать как можно тише. Здесь ужасно скрипучие двери, как и во всем монастыре.
Быстро раздевшись, я бросила свою одежду в неряшливую кучу и поспешила встать под струи теплой воды, чтобы не дать телу замерзнуть окончательно.
Опустив взгляд на свои ноги, я не сдержала крика, и вода наполнила мой рот, заставляя закашляться. На моих ногах были следы челюстей, покрывавшие все бедра.
— Мне кажется, мне только кажется, — проговорила я, до боли вжимая руку в плечо, где уже желтел синяк. Боль отрезвляет.
— Не кажется, — раздался шепот отовсюду.
Резко обернувшись, я не заметила никого и выдохнула, ощущая облегчение. Однако следы на моих бедрах не исчезли. Это были явно гематомы отметин, оставленные острыми резцами и рядом верхних и нижних зубов. Когда мыло попало на эти раны, оно вызвало боль и дискомфорт. Я старалась побыстрее смыть мыльную пену, но жжение не прекращалось.
Зарычав от досады, я помассировала виски, умылась прохладной водой из другого крана, заплела влажные волосы в косу и, наспех вытеревшись, оделась.
Я почти вылетела из душевой, чувствуя себя глубоко рехнувшейся.
Отец Доминик прошел мимо, даже не удостоив меня взглядом. Хотелось раскричаться и от досады швырнуть в него мокрым полотенцем. Но я сдержалась и отправилась к себе.
В моей комнате на кровати сидела Бьянка, вперившись в меня внимательным взглядом серых глаз.
— Что ты здесь делаешь?
— Пришла посмотреть, — холодно проговорила она.
— На меня? Так вот она я, любуйся, — я покрутилась на месте, взглянув на неё с вызовом, не до конца понимая, что я делаю.
— Мне стало интересно почему ты кричишь по ночам.
Я зарделась.
— Мне снятся кошмары.
— Странно, что так называемые кошмары начались с прибытием отца Доминика. Может это и не кошмары вовсе?
— Уходи.
— Что? — хлопая глазами спросила она, хотя я абсолютно уверена, что она все прекрасно расслышала.
— Убирайся! И моли Всеотца о прощении, — взвизгнула я, дернув её за руку, стаскивая со своей кровати, не обращая внимания на то, что она выше меня.
— Больно нужно оставаться у тебя в обители порока, — хмыкнула она, нарочито медленно выходя из комнаты.
Я захлопнула дверь за ней с такой силой, что сверху на меня посыпалась штукатурка. Невыносимо хотелось что-то швырнуть об стену, разломать, разбить, не переставая кричать ни на секунду, пока не охрипну и больше никогда не смогу проговорить ни слова, что избавило бы меня от исповеди у отца Доминика.
Через мгновение после того, как я надела чистую одежду, раздался леденящий душу крик. Бросив все, я выскочила за дверь. Впереди меня уже неслись другие послушницы, влекомые звуком.
У самого основания лестницы лежала Бьянка с неестественно вывернутыми ногами. Её плечевой сустав выпал и рука выглядела ненастоящей, как будто у дурно сшитой куклы.
Умерла?...
— Позовите мать Настоятельницу, она еще дышит! Пусть из ближайшей деревни вызовут лекаря! — крикнула еще одна послушница снизу, держа руку на пульсе Бьянки.
Еще раз посмотрев вниз я встретилась со злым взглядом Бьянки, которая что-то беззвучно говорила.
И я уверена, что это не пожелания здоровья.
— Жанне нужна помощь! Она поскользнулась в душевой, столько крови! — с другой стороны раздался другой взволнованный голос.
Бьянка продолжала сжигать меня взглядом, посылая беззвучные проклятия, едва шевелящимся, искривленным от боли, ртом.
Со всех сторон на меня глазели послушницы, как будто уже заранее уверены в моей абсолютной виновности.
Начало конца?