Глава III
Shortparis — Страшно
_____________________
Варя ворвалась в кабинет Евгения Афанасьевича, тяжело дыша от бега по лестнице. Щеки пылали, а волосы, выбившиеся из хвоста, растрепались и торчали в разные стороны. Глубоко вдохнув, чтоб нормализовать дыхание, она тут же скривилась — удушливая смесь запаха рыбы, пивного перегара и хвойного «Шипра» сразу же ударила в ноздри. Этот липкий и тяжелый аромат, словно паутина, окутывал все пространство кабинета, въедаясь в стены и мебель. Казалось, что этот смрад забирался под кожу.
Боков сидел за своим столом, развалившись на стуле так небрежно, будто находился не на рабочем месте, а в собственной квартире перед телевизором, с напряжением наблюдая повтор футбольного матча «Ростсельмаш»-«Ротор». Его бордовая рубашечка была расстегнута у горла, обнажая ключицы и волосы на груди; рукава закатаны до локтей, демонстрируя жилистые, чуть загорелые предплечья. На столе на газете «Известия» красовалась бутылка «Жигулевского» с узнаваемой этикеткой, а рядом — раскрытый газетный кулек с рыбой, окропленный каплями масла. От шамайкишел сальный, почти ржавый аромат, который смешивался с пыльным запахом бумаг и легкой горчинкой высохших чернил, создавая неповторимую какофонию.
Поджав нос воротником пиджака, Варя уставилась на Бокова сердито — взгляд впивался как острозаточенная «финка». Брови встретились у переносицы, а губы сжались в злую тонкую полоску — она была готова смириться с тем, что он пьет на рабочем месте, но так откровенно проявлять неуважение к коллегам походило больше на провокацию.
Евгений Афанасьевич словно не замечал этого безмолвного протеста или, что скорее, принципиально игнорировал его: пальцы ловко и умело отрывали плавники у сушеной рыбы, чешуйки падали на газету, прилипая к жирным полосам между заметками о последних ценах на хлеб. Боков вытер пальцы о мятую салфетку; затем не спеша, с нарочитым удовольствием схватил бутылку пива, делая глоток. На его верхней губе остался пенный след, который Евгений Афанасьевич тут же небрежно стер тыльной стороной ладони, даже не потрудившись воспользоваться платком.
Варя отчужденно покачала головой, не сдержав недовольного вздоха. Не выдержав этого зловония, она развернулась к окнам и решительно направилась к ним. Звон набоек отражался от стен кабинета, заставив Евгения Афанасьевича лениво поднять голову и с интересом скользить взглядом за действиями своей новоявленной подчиненной. Варя дернула шторы, и те с шелестом скользнули в стороны, озаряя кабинет солнечным светом.
Оглядев деревянную раму с облупившейся краской, Варя ухватилась за металлическую ручку. Сжав пальцы покрепче, она потянула ее на себя, но рама не поддалась — ржавые, многократно покрашенные петли, казалось, намертво вросли в пазы.
Стиснув зубы, Варя обхватила ручку обеими руками, продолжая дергать ее на себя. Рама лишь слегка дрогнула, издав короткий скрип отлетающей краски. Сжав челюсти так сильно, что заныли зубы, Варя подавляла рвущиеся наружу маты.
Собрав все силы, что у нее были, она уперлась бедром в подоконник. С очередным мощным рывком раздался пронзительный визг петель. Варя не сдалась — потянула еще, и, наконец, дряхлая рама поддалась, пропуская внутрь свежий майский воздух. Он ринулся вовнутрь, сразу заставив рыбный дух дрогнуть и понемногу рассеяться.
Сделав пару глубоких вдохов, Варя отступила на несколько шагов, наблюдая, как сквозняк колышет занавески и газету на столе Бокова.
— А где Альберт? — нарушив молчание, Варя резко развернулась и прошла к своему стулу.
— В Реутов поехал, — буркнул Боков, жуя рыбу, — повторно свидетелей опрашивать.
Варя промолчала, тяжело опустившись на свое место — словно рухнула, а не села как обычно. Холодные металлические ножки неприятно впивались в ладони, пока она придвигалась ближе к столу. В голове равномерной пульсацией отдавалась мысль, словно больной зуб, и каждая была словно предупреждением: спрашивать что-то у Бокова — себе дороже.
В душе хотелось только одного: закрыть это дело и вернуться поскорее обратно в Одинцово. Подальше от этого стойкого, одуряющего запаха одеколона, которым Евгений Афанасьевич пытался перебить исходящий от него перегар; от зловонной шамайки, пропитавшей, кажется, весь кабинет; и, если честно, просто как можно дальше от него. От взгляда, который оставлял на себе невидимые ожоги; от голоса, который баритоном проникал прямо в голову, забирался под черепную коробку, ласково касаясь лобных долей.
Каждый новый день, проведенный под руководством Евгения Афанасьевича, ощущался чем-то смутно напоминающим пытку. Время издевательски тянулось, словно специально. И, казалось бы, самые простые вещи, которые Варя всегда выполняла с непринужденной легкостью стали похожи на проникающие под ногти иголки. И балансировать по этому канату, где один неловкий шаг означал начало словесной перепалки, — каждый раз приносил жгучий дискомфорт. Достаточно было присутствия Бокова — громоздкого, непробиваемо спокойного, словно выточенного из стали, — чтоб мысли роились в голове, подобно осам за запотевшим стеклом: скрюченными, стремительными, жалящими мозг тревожными образами, воображая то, чего не могло быть на самом деле.
И от этих мыслей было страшно. Страх пробирался под кожу, прилипал изнутри, как тягучий холод, заставляя сердце сжиматься и застывать каждый раз. Страшно только потому, что их реальность ставила под сомнение адекватность. Стирал напрочь линию сознания, размывая границы между настоящим и воображением. Все вокруг обострялось до абсурда. Все чаще Варя ловила себя на мысли, что, вероятно, просто теряет рассудок — слишком уж все происходящее вокруг походило на затянутый туманом, болезненный сон.
Взгляд упал на толстую сшитую папку с надписью «Дело №», лежащую рядом с телефоном Альберта. Подперев подбородок ладонью, Варя аккуратно, почти нерешительно, придвинула папку к себе: пальцы на секунду задержались на ребре картона. Раскрыв ее, она сразу же принялась изучать будничную канцелярщину. В папке педантично лежали сложенные друг за другом отчеты. Черными напечатанными на печатной машинке буквами, с характерными следами от молоточка, выстраивались строки — четкие и понятные. Эти документы — Варя точно помнила — она не печатала.
Вчерашний доклад с обыска квартиры Ульянова явно напечатан из-под руки Альберта. Сколько он еще просидел после ее ухода с работы?
Автоматически переставляя пальцы по листам, Варя все медленнее перелистывала страницы, задерживаясь на каждом протоколе, отчете, докладе чуть дольше, чем обычно. На очередном, с пометкой «Осмотр места происшествия», она невольно замерла. По спине пробежал холодок.
В тексте сухими деловыми строками достаточно подробно описывались обстоятельства, при которых было найдено тело некой Елизаветы Васильевой. Факты переплетались с леденящими душу подробностями, обретая осязаемую ужасную реальность: детальное описание обезображенного трупа девочки, найденного в мрачных зарослях парка «Фабричный пруд»; черно-белые фотографии с характерным бледным полем вокруг, отпечатанные на грубой бумаге, сделаны реутскими экспертами-криминалистами. Каждая вспышками повторялась в сознании, вызывая невольную дрожь.
Результаты судебно-медицинской экспертизы, изложенные строгими клиническими формулировками, описывали то, от чего у нормального человека к горлу подкатывал тошнотворный ком, застревающий там же, прилипая к стенкам пищевода. Напечатанные буквы казались кровавыми следами, а медицинские термины — эхом страданий ни в чем неповинных жертв.
Так же, как в деле по Одинцово, и в крови Васильевой экспертиза выявила барбитураты — та же ровная печатная строка, тот же жуткий характер преступления. Это было единственным, но устрашающе важным фактом, за который следствие ухватилось, объединяя ужасающие смерти в серию.
Боков, продолжая заниматься рыбой, устало выдохнул и потянулся к регулятору громкости на корпусе радиоприемника. Кабинет сразу же наполнился бодрым, почти издевательским голосом ведущего, который, казалось, по незнанию насмехался, пытаясь разбавить этот вязкий и осязаемый ужас легкими новостями. Музыка, доносящаяся из динамиков, звучала как насмешка над трагедиями, и она не могла заглушить мысли, крутившиеся в голове Вари.
Она продолжала листать папку, страницы которой были насквозь пропитаны смертью. Пальцы дрожали, будто касались не документов, а тел потерпевших. Смотреть на фотографии с мест преступлений оказалось невыносимо: зернистые, монохромные фотокарточки выхватывали из темноты самые жуткие подробности с пугающей, почти бесстрастной точностью — как будто тот, кто их делал, никогда не чувствовал стойкого запаха страха.
Самая первая жертва была найдена в Москве, в Битцевском парке, всего за полторы недели до того, как убили Машу Ульянову. Бедная Екатерина Ильина, которой было всего четырнадцать лет — юная, полная жизни девочка — подверглась страшным пыткам перед тем, как умереть. Убийца действовал методично, садистски хладнокровно — наносил удары ножом один за другим, точно рассчитанными движениями, всегда в грудную клетку, тщательно обходя жизненно важные органы, чтобы жертва не умерла слишком быстро. Глубокие, зияющие порезы оставляли на бледной коже уродующие следы, и ужаснее всего то, что многие из ран были нанесены ещё при жизни, когда сердце Кати всё ещё судорожно билось в страшной агонии.
Случайно Варя зацепила взглядом протокол осмотра тела. Медицинские термины въедались в сознание, рисуя перед глазами картину: бледное лицо, усыпанное ссадинами; пальцы с обломанными ногтями, в которых до последнего таилась отчаянная борьба за жизнь. Обнажённые позвонки на тонкой детской шее, как нитка зубцов, соединяли голову с туловищем — вместо человеческой нежности теперь была только брутальная точность, с которой из человека делали экспонат. Даже кровь, поблёкшая на чёрно-белых снимках, оставалась живой в памяти Вари, настойчиво напоминая, что это — не сухая статистика.
Варя поморщилась, болезненно ощущая, как желудок скрутило от отвращения, а к горлу поднималась тошнотворная желчь. Ее пальцы, до этого крепко сжимающие фотографию, бессильно разжались. Она не могла больше смотреть на снимок, на котором был изображен весь ужас — черно-белое доказательство человеческой жестокости. Казалось, что даже животные вели бы себя гуманнее; что даже природа бы отвергла бы такую безжалостность.
Оттолкнув от себя папку, словно она была ядовитой змеей, готовой ужалить, Варя пунктирно выдохнула. Зажмурилась, побледнев еще сильнее, а потом медленно открыла глаза, глядя на колыхающиеся шторы.
— Ты че? — приподняв рыбу над столом, Евгений Афанасьевич прищурился, словно оценивал шамайку как драгоценный трофей.
Аккуратно оторвав грудные плавники, Боков склонил голову ближе, и его лицо вытянулось — раздражение промелькнуло, когда чешуя рассыпалась на расстеленную газету, падая на брюки. Евгений Афанасьевич мрачно перевел взгляд вниз, тихо сматерившись. Мужчина действовал неторопливо, с каким-то почти ритуальным спокойствием. На его лице застыло выражение сосредоточенности, как у хищника, почуявшего запах крови.
— Вы когда-нибудь видели что-то подобное? — приглушенно выдавила из себя Варя, стараясь не выдать дрожь в голосе.
— Я хуже видел, — оторвав, наконец, плавник, Боков сунул его в рот. — В сентябре восемьдесят третьегхо, когхда «Дело дураков» началось, там, возле Новошахтинска, девушку нашли. Чуть младше тебя.
Мужчина сделал паузу, вытирая масляные пальцы об газету.
— Ну и, короче, приехали туда. Помню, шо еще темно так было, блядь. Идем с операми, короче, приходим, а там... — Впившись зубами в хребетный плавник, Евгений Афанасьевич с хрустом оторвал его, обнажая серебристую плоть. — Множественные ножевые, гхлаза выколоты, матку удалили... И, — он нервно усмехнулся, тяжело качнув головой и сжав челюсти, — эта мразь матку ее с собой унес, прикинь?
Варя смотрела на Бокова не моргая; губы сошлись в тонкую бледную линию, и даже легкая дрожь прошла по худым плечам. Лицо стало белым, как патологоанатомическая простыня — без единого проблеска розового, будто из нее выплеснули всю жизнь. Зрачки, расширенные страхом, отражали изломанный внутренний мир, а сердце тяжело оседало вниз, к пяткам, попутно поглощая все посторонние звуки.
В голове не укладывалось то, каким будничным тоном Евгений Афанасьевич рассказывал обо всех этих кошмарах, с которыми ему пришлось столкнуться за всю свою работу в следственных органах. Он, казалось, был настолько погружен в собственные мысли, что не заметил ничего вокруг: ни стеклянного не моргающего взгляда Вари, ни монотонного тиканья часов, стоящих на его столе, ни даже приглушенного шума радиоприемника, нашептывающего погодную сводку.
— Я когхда это все увидел, за волосы по привычке хотел схватиться и начать гхолову трясти, шоб у меня мозгхи на место встали, — Боков коротко глянул на Варю, а потом снова опустил взгляд на газету, на которой раскладывал рыбу, — а я тогхда только подстригхся коротко. Ну и, короче, потом в шалманы поехал и подрался там.
Между Евгением Афанасьевичем и Варей повисла гробовая тишина. Сквозь нее на мгновение почудился уличный лай. Стало ясно, что это был, пожалуй, первый раз, когда между ними не проскользнуло ни тени язвительности, ни колючей остроты, которую они привыкли использовать друг против друга. Не было никакого соперничества — только тягучее молчание, поддерживаемое равным пониманием.
— Зачем? — хрипло спросила Варя, почти шепотом. В голосе дрогнула нота искреннего непонимания.
— Шоб гхолова у меня от другогхо болела, — устало усмехнулся Евгений Афанасьевич, по-прежнему не поднимая взгляда.
Варя дернула уголком пересохших губ, и в этом движении читалась не улыбка. Скорее — нервная судорога, тенью пробежавшая по лицу: не искрометный юмор Бокова рассмешил ее, а наоборот, его слова словно тяжелым грузом навалились, добавив свинца к и без того непосильному бремени.
Она выпрямилась на скрипучем стуле так резко, будто ее кто-то дернул за невидимую ниточку. Рваным движением, почти рывком, Варя придвинула исцарапанный, покрытый сетью трещин телефон ближе к себе. Худые пальцы чуть дрогнули, когда она сняла трубку: на миг повисли в воздухе, будто примеряясь, не решаясь, прежде чем намертво зажать аппарат между ключицей и острым подбородком. Движения были механические, отточенные бесчисленными рабочими днями — она будто исчезла в этом ритуале, полностью отдаваясь привычной автоматике.
Быстро откинув клапан дипломата, Варя достала оттуда блокнот. Руки двигались уверенно, но с заметной торопливостью, словно время утекало сквозь костлявые пальцы. Бросив блокнот на стол, Варя начала быстро перелистывать страницы; по покосившимся строчкам, отчаянно выискивая нужный номер телефона.
Накрутив номер, Варя судорожно выдохнула, будто только сейчас позволила себе выпустить весь воздух, который слишком долго держала в легких. На мгновение она прикрыла глаза; напряжённые плечи расслабились, и вся фигура стала чуть менее натянутой. Похлопав себя по карманам пиджака, она наконец нащупала пачку «Космоса». Выхватив дрожащими пальцами одну сигарету и сунув её между пересохших губ, Варя на мгновение замерла, нащупывая в кармане спички.
Она извлекла коробок, на секунду задержав взгляд на изображении самолета, и быстрым движением вытянула одну спичку. Быстро чиркнув по боковине, Варя наблюдала, как крохотное янтарное пламя дрожащим факелом вспыхнуло на кончике спички, выхватив острое напряжение в чертах лица. Она торопливо поднесла огонёк к сигарете и, всматриваясь в тусклый свет, не морщась, вдохнула — первый тяжёлый, обжигающе-горький, терпкий никотиновый вкус с еле уловимыми нотками ментола плотно осел в лёгких и чуть затуманил мысли. Пламя моментально скользнуло по бумаге, впитываясь в табак. Варя резко встряхнула спичку, отправив деревяшку в пепельницу. Выдохнув серый дым через ноздри, она надеялась, что смог хотя бы ненадолго успокоит ее разбушевавшуюся фантазию и унесет с собой все ужасы, найденные в папке на столе.
— Здравствуйте, соедините, пожалуйста, с Институтом Сербского, — начала Варя, нервно тыкая ручкой в листы блокнота. Голос почему-то звучал чуть выше, чем обычно, выдавая волнение.
Евгений Афанасьевич, до этого продолжающий есть рыбу и запивать ее остатками «Жигулевского», поднял голову и нахмурился. Его взгляд стал тяжелым, проницательным. Таким же, как и всегда. Он коротко перевел взгляд на радиоприемник, выкручивая ручку регулировки громкости почти до минимума.
— Да, здравствуйте, следователь Одинцовской прокуратуры, Варвара Юнусова, — представилась она, бросив короткий взгляд на ничего не понимающего Бокова. Тот сидел с напряжёнными плечами, инстинктивно подался вперёд, ловя каждое слово, — подскажите, пожалуйста, я могу запросить консультацию судебного психиатра?
Ответ собеседника не заставил себя долго ждать: из трубки донёсся чёткий, отлаженный до механизма голос — холодный и равнодушный, будто принадлежащий не человеку, а какой-то регламентированной машине. Он говорил коротко, металлическими фразами, в которых не было ни намёка на сочувствие или удивление, только отголосок вечной усталости и привычки к рутинам подобных разговоров. На фоне слышался едва различимый шелест бумаг и далёкий звон телефонных аппаратов, будто подтверждая: там, по другую сторону провода, царила своя жизнь — отстранённая, упорядоченная, безразличная к тревогам собеседников.
— Да, в Главное Управление МВД Москвы и области, — отвечала Варя также автоматически. — Да, в кабинет Евгения Афанасьевича Бокова пусть поднимется — мы его там встретим.
Варя лихорадочно делала пометки в блокноте, с трудом поспевая за быстрой, почти тараторящей речью: почерк становился всё крупнее и размашистее. Консультацию назначили на понедельник — сухая дата прозвучала в трубке с холодным равнодушием, отразилась эхом и как будто растворилась во влажном воздухе кабинета, где под потолком медленно скапливался мутный дневной свет.
Вернув трубку на исцарапанный корпус телефонного аппарата, Варя смотрела на только что обведенную дату и подчеркнутое имя эксперта. Плечи подсознательно опустились. Она пару раз моргнула, проглотив комок в горле, и крепко сжала блокнот пальцами.
— А это нахуя ещё надо? — Боков изогнул бровь, вытирая сальные пальцы о мятую салфетку. Его голос прорезал кабинет резко и нарочито громко, вспоров тугую тишину. На лице Евгения Афанасьевича читался снисходительный скепсис и плохо скрываемое раздражение.
1. е4 —
В ежедневной, ставшей уже обыденностью битве, белый пехотинец сделал первый теоретический ход. Как всегда, захват центра — первостепенная задача. Пешка стояла на королевском флаге, осматривая будущее поле, где вот-вот разгорится настоящая кровопролитная битва. Как и всегда — тягуче-медленное ожидание победы, где черные примут капитуляцию.
Все вернулось на круги своя.
— Я думаю, нам нужна консультация специалиста, чтобы понимать, кого искать, — Варя снова подняла взгляд, — если выяснится, что Ульянов не виноват.
е5.
Ход распространенный и зеркальный, почти так же, как и всегда. Черная пешка сделала два уверенных шага вперед, остановившись строго перед белоснежным противником. Ее тень легла на клетку, словно бросая очередной вызов. Их взгляды встретились, так же как и взгляды Вари и Евгения Афанасьевича — острые, пронзительные, полные напряжения, которое медленно оседало на плечах. В воздухе чувствовалось это соперничество: стало осязаемым, почти как электрический разряд. Желания урвать материальное преимущество; упрямо доказать друг другу, что каждый прав.
— «Думаю», «не думаю», — Евгений Афанасьевич демонстративно закатил глаза. Мужчина торопливо скомкал газету с рыбьими потрохами и выбросил в переполненное ведро под столом, — шо-то ты думаешь, Варечка, дохуя, тебе не кажется?
2. Nf3 —
Ходом коня Боков развивал его к центру, нападая на черного пехотинца. Он замер, будто провалившись в собственную тень: его маленькая фигурка словно вжалась плечами в несуществующий воротник, а на матовом лице застыло выражение обреченности — он предчувствовал мгновенную гибель. С первого взгляда казалось, что Евгений Афанасьевич готовится к рокировке — эта молчаливая перестановка была похожа на затаенное желание укрыться за крепкими плечами верных солдат, стоящих в ряд на второй горизонтали.
Варя промолчала, закатив глаза. Раздраженно выдохнув, она наблюдала за тем, как Евгений Афанасьевич медленно прошел к окну и плавно отодвинул тяжелые шторы, которые с глухим шорохом скользили по карнизу. Угловатая массивная фигура мужчины резко выделялась на фоне мутного света с улицы, а широкие плечи и высокая, крепкая спина отбрасывали тяжелую, словно неподвижную тень на пол. Боков стоял и смотрел на улицу, будто пытался разглядеть там что-то, что невозможно было увидеть обычным взглядом. Казалось, что его силуэт стал еще больше и шире, словно заполняя собой все пространство кабинета.
Или это только Варе так казалось?
Резко развернувшись на каблуках своих лакированных туфель, Евгений Афанасьевич глянул на Варю. На его лице изобразилась глубокая сосредоточенность: единственная горизонтальная морщинка углубилась, а карие глаза приобрели привычное хищное выражение. Создавалось ощущение, будто он осмысливал то, что почему-то не решался произнести вслух.
— Ты за рулем? — спросил мужчина, двинувшись в сторону своего стола ставшей знакомой уверенной походкой, от которой Варя иногда вздрагивала.
— Да, конечно, — коротко ответила она, поморгав несколько раз, пытаясь сбросить наваждение.
— Поехали, — не теряя времени, Боков уверенно схватил свою коричневую кожаную куртку и небрежно закинул ее на плечо. Мужчина быстро прошел мимо, неся за собой длинный шлейф из одеколона и сигарет. Варя проводила его взглядом, осознавая, как натужно скрипит пол под его тяжелыми шагами.
— Куда? — не поняла она, вскакивая со стула и впопыхах бросая в свой потёртый дипломат блокнот. Сигареты Варя быстро сунула в карман пиджака.
— Свидетелей поопрашиваем, — выходя из кабинета, Евгений Афанасьевич негромко хлопнул дверью, оставляя Варю в одиночестве, в котором она отчетливо слышала стук собственного сердца.
Варя стремительно выскочила из кабинета, едва не задев плечом дверной косяк. Дипломат в ее руке ударился о бедро в такт торопливым шагам, неприятно оттягивая кисть. Коридор мгновенно наполнился глухим эхом ее шагов, отдающимся от пустых стен. Варя едва не споткнулась на повороте, плечом задела проходящего рядом милиционера в форме — отрывистое, сбивчивое извинение сорвалось с губ, — но чудом смогла удержать равновесие, продолжая мчаться по коридорам. Дыхание стало прерывистым, будто воздух в здании сгущался все сильнее.
Спускаясь по лестнице, Варя слышала, как каблуки отбивают нервную дробь на грубых каменных ступенях. Стены будто преднамеренно сужались, подгоняя ее вперед. Толкнув дверь от себя, она вышла на улицу. Теплый майский ветер тут же ударил в лицо, растрепав прическу и заставив поморщиться. Евгений Афанасьевич уже стоял у входа, его фигура в бордовой рубашке слишком отчетливо выделалась на фоне серого здания ГУ МВД. Боков стоял, засунув одну руку в карман светлых брюк, и неторопливо курил, поглядывая по сторонам.
Его глаза, скрытые за темными стеклами солнцезащитных очков, — Варя была уверена — сощурились, как обычно, чтобы внимательнее разглядеть выражение ее лица.
— Вон та? — Евгений Афанасьевич кивнул головой в сторону припаркованной «Волги».
Варя торопливо закивала, убирая с лица выбившиеся на ветру пряди. На лбу у нее выступили капельки пота — то ли от жары, то ли от напряжения. Боков, сделав последнюю короткую затяжку, выкинул окурок щелчком пальцев. Отклеившись от стены, мужчина бодро зашагал к машине. Варя двинулась за ним следом, пытаясь нащупать ключ от машины в кармане пиджака.
Она на мгновение замерла, нервно оправляя юбку от невидимых складок. Ладони предательски вспотели, пока она доставала ключ. Металлический звон, когда ключ вошел в дверной замок, показался почему-то громче, чем был на самом деле. Краем глаза Варя заметила, как Боков повернулся в ее сторону.
Дверь «Волги» открылась с непривычным протяжным скрипом, который, как показалось, разнесся на весь Никитинский переулок. Сглотнув ком, Варя скользнула в салон. Устроившись на водительском кресле, она старалась не показывать своего волнения. Евгений Афанасьевич сразу же забрался внутрь, раскинувшись на соседнем сиденье.
— Битцевский парк знаешь гхде? — уточнил Боков, поправляя солнцезащитные очки.
— Примерно, — ответила Варя, задержав дыхание.
— Ехай, я подскажу, гхде сворачивать, — буркнул мужчина, коротко глянув в боковое зеркало со своей стороны.
Варя выдохнула, вставив ключ в замок зажигания. Приборная панель тут же зажглась, и Варя уверенно устроила обе руки на руле. Поправив зеркало заднего вида, она коротко глянула на горящую панель, проверяя все ли в порядке с приборами. Нажала на педаль сцепления, завела двигатель и даже не заглохла, как бывало время от времени. «Волга» отозвалась глубоким, вибрирующим звуком. Варя включила первую передачу, медленно отпуская сцепление. Нога аккуратно нашла педаль газа. Машина чуть дернулась вперед, натужилась и поспешно тронулась со стоянки, оставляя за собой густое облако пыли.
Рука Вари скользнула к магнитоле — костяшки пальцев заметно побелели, когда она выкрутила регулятор громкости почти на максимум. Пальцы дрогнули, словно как от удара электрическим током, а вены на запястье отчетливо вырисовывались под белой кожей. Так Варя надеялась избежать ненужных разговоров с Боковым и спрятаться в шуме музыки. Из динамика тут же полилась бодрая «Что такое осень»; хрипловатый голос Юрия Шевчука ворвался в салон, нарушая тяжелое молчание между следователями.
Музыка заполнила пространство. Басы хрипло отдавались в стенках старенькой «Волжской» магнитолы, которая натужно сопела, не в силах воспроизвести всю глубину звука, как это делала акустическая система S-90D, что стояла у Вари дома, доставшись ей от арендодателя. В салоне запахло нагревающейся электроникой, а динамики время от времени потрескивали, добавляя неприятные нотки в общий фон.
Боков бросил короткий взгляд на панель. Бровь мужчины слегка дернулась, но он промолчал, лишь чуть поерзал на месте, устраиваясь поудобнее. Варя украдкой глянула на Евгения Афанасьевича: он забарабанил пальцем по своей острой коленке в такт песне, отстукивая знакомый мотив. Его губы безмолвно шевелились, повторяя слова из шлягера, а в карих глазах промелькнуло что-то почти мальчишеское.
Варя вжалась в сиденье. Спина натянулась, как гитарная струна, а голубые радужки были устремлены строго перед собой, сквозь лобовое стекло, за которым проносились размытые силуэты московской суеты. Пальцы нервно сжимали руль, а дыхание стало коротким, но задерживающимся в легких, словно Варя боялась даже вздохнуть лишний раз. В зеркале заднего вида отражались ее напряженные черты лица и беспокойно бегающий взгляд.
«Волга» медленно вырулила из Никитинского переулка, пробираясь сквозь плотный поток разномастного транспорта. По Никольской улице сновали пешеходы — кто в потертой кожаной куртке с вылинявшими нашивками, кто в новомодной «олимпийке» с яркой надписью на спине, свидетельствующей о новом завозе на «Черкизовском» рынке.
Евгений Афанасьевич достал из кармана брюк пачку красного «Бонда». Его длинные пальцы быстро и привычно выудили сигарету, а сам он шевельнул плечом, устраиваясь удобнее в тесном кресле. Выкрутив рычаг, открывающий окно, он чуть высунул голову. Шмыгнув носом и поежившись от ветра, Боков сунул ее между губ, с нажимом примяв фильтр зубами. Похлопав себя по карманам, он нахмурился, видимо, не найдя зажигалки.
Варя глянула на него через зеркало заднего вида, взгляд скользнул по лицу Евгения Афанасьевича — губы сжаты, а в глазах читалось нетерпение. Ее пальцы быстро нащупали в собственном кармане спичечный коробок. Варя, не отрывая руки от руля, торопливо протянула его Бокову. Тот что-то неслышно пробурчал себе под нос — едва различимое ворчание, что смутно напоминало благодарность. Прикурив, он глубоко затянулся, отпустив в воздух облако едковатого дыма, и передал спички обратно — молча, будто подчеркивая: ничего лишнего говорить не стоит.
Под аккомпанемент «Доктора твоего тела» милицейская «Волга» миновала Театральную площадь. Автомобиль проследовал мимо Большого театра. Красивое величественное здание, несмотря на следы времени, все еще хранило свое благородство. Рядом со ступеньками у входа уже расположились уличные торговцы с выколоченными из досок самодельными прилавками.
Большая Ордынка встретила Варю и Евгения Афанасьевича гулом голосов. По разбитой мостовой, где асфальт перемежался битумными заплатками, сновали «частники» на «Жигулях», предлагая подвести за «тридцатку». Все дрожало от постоянно проезжающих машин и резких криков, из-за чего обычные разговоры тонули в общем шуме. В воздухе витал запах выхлопных газов, смешиваясь с ароматом горячего хлеба из ларька на углу и свежевыпеченных пирожков с картошкой.
Боков небрежно выкинул фильтр «Бонда» в автомобильное окно, и тот, сделав дугу в воздухе, исчез где-то в утренней суете. Варя, делая вид, что поглядывает в боковое зеркало, чтоб перестроиться, украдкой бросила взгляд на мужчину, сидевшего по правую руку от нее. Видела, что расстегнутая у кадыка рубашка колыхалась от душного ветра, врывающегося в салон.
В ярко освещенном салоне профиль Евгения Афанасьевича казался отчего-то особенно выразительным, чем до этого: прямой нос, твердо очерченный гладковыбритый подбородок. Варя видела, как он тоже бросил на нее короткий взгляд краем глаза. Она, моргнув, перестроилась в правый ряд, становясь прямо за красной «копейкой».
По обеим сторонам улицы теснились витрины корпоративных магазинов, украшенные орущими вывесками и плакатами с ценами. Почти на каждом углу стояли лотки с видеокассетами с зарубежными фильмами, китайскими кроссовками и джинсами. У входа в метро толпились валютчики, предлагая выгодный курс доллара, — их быстрые взгляды скользили по лицам, в руках они вертели смятые купюры, шёпотом переговаривались с потенциальными клиентами.
Сунув руку в карман пиджака, Варя, стараясь не отвлекаться от дороги, вытащила пачку «Космоса». Ловкие пальцы, привыкшие к этому незамысловатому жесту, быстро извлекли сигарету из картонной пачки. Почти в одно движение Варя сунула ее между слегка подкрашенных губ, машинально поправляя выбившуюся светлую прядь.
Сбавив скорость у пешеходного перехода, Варя отняла руки от руля и быстро чиркнула спичкой о коробок. Огонек едва дрогнул, но, к счастью, не погас. Варя уверенно поднесла его к кончику сигареты. Глубоко затянувшись, она выбросила истлевшую спичку в приоткрытое окно, где ее тут же подхватил теплый майский ветер. Вцепившись в руль левой рукой, Варя на секунду прикрыла глаза, наслаждаясь ментоловым вкусом «Космоса».
Замоскворечье предстало во всей своей невероятной красоте: старинные церкви с золотыми куполами возвышались над крышами домов. Они отбрасывали тени на мощеные улочки, а колокольный звон, разносившийся по округе, придавал району особую божественную торжественность.
Купеческие особняки с облезлыми стенами, украшенные затейливой резьбой и кованными балконами, хранили память о былом величии. Их фасады, местами поросшие плющом и мхом, казались немыми свидетелями целых эпох, а трещины, пробегающие по штукатурке, напоминали о превратностях времени; в открытых окнах мелькали любопытные лица старожилов.
Дворы, в которых дети играли в «салки», утопали в густой зелени раскидистых деревьев и пестрого кустарника. Тут и там ветер доносил заливистый смех и радостные крики, что весело сливались с чириканьем воробьев и прерывистым лаем дворовой собаки. Между домами тянулись веревки с свежевыстиранным бельем — простыни и полотенца лениво колыхались на ветру, разливая запах чистоты. В тенистых углах стояли небольшие, поскрипывающие скамейки, где бабки в ярких халатах и платках вязали и вели неспешные беседы, приглушёнными голосами обсуждая последние дворовые сплетни и озорно подзывая внучат. В песочницах копошились малыши под присмотром матерей или старших братьев и сестер.
Варя нервно покрутила фильтр «Космоса» между пальцами, выдавливая из него тлеющие угольки и остатки табака. Не отрывая взгляда от дороги, она сунула окурок обратно в шелестящую целлофаном пачку.
Варшавское шоссе раскинулось впереди широкой лентой, рассекающей городские окраины. Промзоны с ангарами и складами сменялись жилыми кварталами. И вот, наконец, Балаклавский проспект — дом напротив Битцевского парка. Розоватая пятиэтажка под номером тридцать четыре, корпус три пряталась за густой стеной из высаженных деревьев.
— Вот здесь направо поверни и во двор, — Евгений Афанасьевич коротко глянул на Варю и качнул головой на приближающийся поворот.
Варя снова глянула в правое боковое зеркало. Пальцы дрогнули, когда она включила пронзительно щелкнувший поворотник. Металлический сигнал прозвучал слишком громко, будто Варя случайно сломала его, и на мгновение ей показалось, что вся Москва услышала этот резкий звук.
С поворотом руля «Волга» плавно скользнула в правый ряд, словно по невидимым рельсам. Массивный корпус мягко качнулся на нервности дороги.
Почти сразу же Варя заехала во двор — тихий островок спокойствия посреди оживленной дороги напротив. Здесь, среди поржавевших детских качелей и старых тополей, время, казалось, текло совершенно по-другому.
Остановив машину с мягким толчком, Варя нажала на педаль сцепления, чувствуя, как под ногой подается упругий механизм. Ладонь уверенно нашла рычаг переключения передач, и Варя, всё ещё держа ногу на педали, плавно перевела коробку на «нейтраль». Она слегка подергала рычаг — тот сразу же начал расслабленно покачиваться при малейшем прикосновении, отдаваясь вибрацией в пальцы, будто оживший.
Правая рука почти машинально подняла «ручник» вверх, и салон «Волги» заполнил противный скрежет, от которого, казалось, задрожали не только стёкла, но и вся машина. Звук долго не рассеивался, оставляя после себя странное, меланхоличное эхо — как будто всё вокруг замерло на мгновение.
Варя посмотрела на Евгения Афанасьевича, будто ожидая от него какой-то команды. Брови сошлись у переносицы, а глаза задержались на его физиономии, стараясь уловить на нем едва заметное движение лицевых мышц или хотя бы намек на решение. Боков шумно выдохнул, раздув щеки, провел ладонью по голове. Длинные пальцы мужчины задержались на макушке, скользя по коротким волосам.
Нервничает...
Из разговора, который был полтора часа назад, она четко поняла для себя одну вещь: Евгений Афанасьевич проводит по голове всякий раз, когда нервничает, — будто пытается ухватиться за волосы, которые сам же коротко обстриг. И этот жест выдавал Бокова сильнее любых слов. И теперь Варя ловила его почти автоматически.
Он вылез из машины, резко хлопнув дверью так, что по двору прокатилось глухое эхо. Варя вздрогнула и на миг прикрыла глаза — звук оказался таким громким, словно выстрел ПМ у самого уха.
Выругавшись себе под нос, она открыла дверь машины, выскользнула из салона, стараясь не отставать от удаляющейся фигуры Евгения Афанасьевича. Он шел уверенно, засунув руки в карманы брюк, не оглядываясь, длинным шагом оставляя её позади.
Боков остановился у одного из подъездов. Он закусил слизистую щеки изнутри. На секунду задумчиво оглядел дом сверху вниз, взглядом оценивая розовый фасад и бегло задерживаясь на каждом окне, будто выискивая что-то важное или делая для себя быстрые выводы. Дождавшись Варю, он снял солнцезащитные очки и зажал их между пальцами. Вздернув кистью левой руки, Евгений Афанасьевич глянул на наручные часы, а после — устремил глаза на дверь.
Варя, успокаивая дыхание, перевела взгляд с его профиля на подъезд. Скрипучие, покрытые старыми объявлениями двери лениво приоткрылись, выпуская молодого жильца.
— Здравствуйте еще раз, Евгений Афанасьевич, — вежливо поздоровался худощавый молодой человек с большими очками, линзы которых делали его глаза карикатурно большими. Парень, шагая навстречу, протянул ладонь для рукопожатия.
— Здрастье, — голос Бокова был неестественно спокойным, даже проскочили нотки неизученной Варей вежливости. — Ну шо, вспомнили шо-нибудь? — он сразу перешел к делу, не тратя времени на формальности.
Парень в потертой джинсовой жилетке, нервно двинув средним пальцем свои окуляры в толстой оправе, которые то и дело пытались сползти к кончику его слегка вздернутого носа, помялся какое-то время. С виду — простой студент из ближайшего ВУЗа, который всем своим внешним видом кричал о том, что он никто иной, как рокер или представитель другой неформальной субкультуры.
— Вы знаете, — подал он голос, понизив его почти до шепота, будто опасаясь, что окрестные подслеповатые бабки, сидящие на лавочке у подъезда, услышат каждое его слово, — да, вспомнил.
Варя бросила взгляд на напряженное лицо Евгения Афанасьевича. Его карие глаза сощурились, и было непонятно — то ли от проникающего сквозь кроны деревьев солнца, то ли он пытался уличить потенциального свидетеля во лжи и в попытке ввести следствие в заблуждение.
— В тот вечер у нас во дворе машина стояла, — мямлил парень, теребя край своей футболки с изображением черепа, — а ее до этого не видел. А я машины все во дворе знаю!
— Так? — Боков нетерпеливо подался корпусом вперед, ближе к собеседнику.
— Это была «восьмерка» синяя, — парень мгновенно оживился, в его глазах появился восхищенный блеск, стоило ему только начать описывать этот автомобиль. — Такая, знаете, почти лазурная! Очень красивая!
Варя нахмурилась, сжала губы в полосу и напряженно пыталась вспомнить, какой автомобиль был во владении у Александра Ульянова. Она копошилась по полкам памяти, пытаясь найти воспоминание, в котором она, занося серию и номер паспорта Ульянова в протокол, внимательно изучала его документы.
При задержании — Варя точно это знала — Ульянов попросил остановиться рядом с его автомобилем, чтобы открыть салон и достать из бардачка паспорт. Новый он получил совсем недавно, сменив его с советского на российский образец. Виктор Хван тогда еще спросил, почему он оставил такой важный документ в машине, на что Ульянов промямлил, что попросту забыл его там, когда ехал из паспортного стола.
Ульянов протянул ключи от синей «восьмерки» Хвану, и оперуполномоченный, не теряя времени, быстро вскрыл бардачок и забрал документы, сразу сунув их в карман к Ульянову.
— Ну и номера вы, конечно же, не запомнили, да? — Евгений Афанасьевич провел большим пальцем по контуру раскрытого рта; его брови были устремлены вверх, формируя на лбу складки из морщин.
— Не запомнил, — парень отрицательно и виновато покачал головой.
— Понятно, — Боков обреченно выдохнул и огляделся по сторонам, тщетно пытаясь, наверное, разглядеть описанный автомобиль во дворе. — Если вдругх еще шо-нибудь вспомните — сразу звоните, хорошо?
Парень закивал и, развернувшись, поспешил обратно в подъезд. Варя смотрела в его удаляющуюся спину.
— А у этогхо твоегхо Ульянова машина есть? — неожиданно нарушил молчание Евгений Афанасьевич и повернулся к Варе, внимательно всматриваясь в её лицо, словно пытаясь прочесть мысли, точно так же, как и у свидетеля.
— Синяя «восьмерка», — она опустила голову, рассматривая, как солнце отражается от лакированной поверхности ее туфель.
— Блядь, — протянул он, проведя ладонью по голове.
— Еще одно косвенное доказательство, — Варя, смотря куда-то перед собой, сунула руку в карман пиджака.
Пальцы дергано скользили по краю пачки сигарет, слегка шурша упаковкой; этот звук казался ей словно слишком громким, слишком навязчивым. Или Варе только казалось, что все посторонние звуки стали такими отчетливыми, словно весь остальной мир специально притих, чтоб все присутствующие услышали этот нервный шорох.
Nc6.
Грациозный черный конь величественно ступил на поле с6. Остановился за несколько полей от союзной пешки, стоящей на черном квадрате е5. Стойко оборонял ее от нападения белого коня, который, заметив своего черного близнеца, презрительно хмыкнул. Черный конь держался демонстративно уверенно, уже готовый к решительной схватке за контроль над центром доски.
Евгений Афанасьевич закатил глаза, будто устав от всего происходящего, и, не обращая внимания на Варю, двинулся обратно к машине. Она перестала суетливо копаться в сумке, словно потеряв всякую надежду найти там «Космос», и громко цокнула языком, почти мученически следуя за ним.
Боков спешно забрался в салон «Волги», рвано дернув на себя дверь пассажирского сиденья. Та жалобно заскрипела, но все-таки гостеприимно приняла мужчину вовнутрь. Вжавшись спиной в спинку, Евгений Афанасьевич сунул руку в карман брюк.
Варя села на свое место и как-то обессиленно опустила руки по бокам. Плечи устало поникли, словно на них свалился груз не только тела, но и тяжелого осознания — вероятнее всего, преступник был тем, кем она и думала. Варя пристально смотрела на руль, вглядываясь в потертый кожаный обод, на котором виднелись мелкие царапины и следы от пальцев.
Слишком многое сходилось — у Вари не осталось сомнений, что Ульянов и есть убийца. Во-первых, отсутствие алиби, которое безоговорочно подтвердило бы, что он действительно был дома в тот самый день, когда убили его дочь. Во-вторых, след от ботинка, найденный на месте преступления, совпадал с размером обуви подозреваемого — глубокий и отчётливый отпечаток, будто тень с темной виной. Оставалось только дождаться результатов экспертизы, чтобы сделать улику не косвенным, а прямым доказательством. И, в-третьих, синяя «восьмерка» окончательно убедила Варю в причастности Александра Ульянова. Доказать это было делом нехитрым: опросить приличное количество соседей, а с ними — уточнить информацию у патрулирующих милиционеров, которые точно должны были зафиксировать события того дня.
— Это не косвенное доказательство, — сунув сигарету между зубов, начал Евгений Афанасьевич. Варя повернула к нему голову и, нахмурив брови, хотела уже возмутиться, то Боков оказался быстрее: — Ты ваще хоть представляешь, какое количество таких машин по Москве и области ездит?
3. Вс4 —
Стало ясно, что это начало «Итальянской партии» — слон величественно и грациозно выдвинулся на поле с4, как полководец, обозревающий поле предстоящей битвы. Острый взгляд пронзал диагональ а3-g8, готовый в любой момент нанести удар по беззащитной пешке f7. Белые фигуры, словно обученный легион, расправили плечи перед решительным наступлением. Черные же, сохраняя спокойствие, обдумывали ответный ход.
Воздух в салоне «Волги» наэлектризовался, пропитался невысказанными недовольствами, которые рвались из Вари разъедающим, как кислота, ядом. Тяжелый, наполненный злостью воздух повис в пространстве между передними и задними сиденьями, создавая почти осязаемую напряженность. Даже приборка, казалось, уловила эту враждебность: стрелки спидометра нервно дернулись, словно ощущали приближение грозы.
Варя отвернулась, засовывая ключ в замок зажигания. Конечно, она все понимала! И без очевидного довольно неприятного замечания Евгения Афанасьевича, который в этот раз все-таки смог найти свою зажигалку в кармане.
Nd4.
Хоть ходить одной фигурой дважды в дебюте — не самая хорошая идея, Варя четко знала, что делает: конь остановился рядом со слоном, и две фигуры застыли в немом противостоянии. Они стояли так близко друг к другу, но были разделены невидимой стеной: ни одна фигура не могла дотянуться до другой своими острозаточенными клинками. Конь демонстративно отвернулся от слона, точно так же, как и Варя отвернулась от Евгения Афанасьевича, храня лишь жалкое подобие гордого молчания. Образовав вилку, она отдала бы предпочтение атаковать пешку — появлялась возможность поставить шах, который смог бы заставить Евгения Афанасьевича врасплох.
Она вырулила обратно на оживленную дорогу, сжимая руль слишком сильно; казалось, что Варя слышала хруст собственных фаланг. Желваки на лице зашевелились, а глаза быстро скользили от датчиков на приборной панели, то обратно на дорогу. Едкий запах Боковского «Бонда» заползал в ноздри, заставляя морщиться.
— Ты с чегхо вообще решила, шо Ульянов этот — убийца? — затягиваясь сигаретой, спросил Евгений Афанасьевич. Он снова натянул на глаза темные очки и опустил противосолнечный козырек.
4. Bxf7 —
Слон прорезал пространство от поля с4 до f7 — ход настолько стремительный, что глаз едва ли успевал следить за его силуэтом. Подобно хищному ястребу, что часами кружит над добычей, а затем камнем падает вниз, он вонзился в самое сердце вражеского пехотинца. Черный король, величественный и непобедимый только на вид, невольно отпрянул назад, будто пораженный громом. Его массивная фигура застыла в немом изумлении — шах прозвучал как приговор, неотвратимый и дерзкий одновременно. Все пространство на поле битвы сделалось напряженным. Слон, утвердившийся на поле f7, превратился в стража. Его диагональный взгляд поражал все вокруг, охватывая сразу две цели: с одной стороны — дрожащего монарха, с другой — неосторожного коня на белом квадрате g8, который теперь оказался под смертельной угрозой. Этот ход был не просто атакой и шахом — он стал декларацией войны, смелым вызовом, способным в одночасье повернуть исход всей партии.
— Я вам еще раз повторяю, — Варя прикрыла глаза, стараясь быть с ним как можно вежливее, хотя каждое слово давалось ей с определенным трудом. Голос звучал ровно, но внутри все кипело и сжималось от раздражения.
Стало душно, хоть окна и были опущены до упора. Воздух стал влажным и густым от напряжения. Создавалось ощущение, что Боков специально ее провоцировал, испытывал ее нервную систему на прочность. Его прищуренный взгляд, кривая ухмылка — все это действовало на нервы. Он прекрасно знал, куда давить, как подковырнуть так, чтоб терпение было на исходе. Выдохнув, Варя продолжила:
— У него нет установленного алиби; улики, хоть и косвенные, но все против него. И, если вам это...
Kxf7.
Черный монарх победоносно хмыкнул. С торжествующим видом он схватил слона, ступив на квадрат f7 почти не задумываясь — движение было слишком быстрым и уверенным, словно он расправлялся с надоедливой мухой. Победа оказалась слишком простой, почти унизительно легкой. Король возвышался, словно триумфатор на пьедестале. Он оглянулся к своим верным солдатам — пешкам, коням, слонам и ладьям, которые одобрительно завывали, восхищаясь его решительностью и смелостью!
— Да блядь, — Евгений Афанасьевич не выдержал: он дернулся туловищем, отклеившись от спинки пассажирского сиденья. Его лицо покраснело, а на бычьей шее вздулись вены.
Он уперся своим коршунским взглядом в профиль Вари, его ноздри раздувались от гнева. Брови в очередной раз сошлись на переносице, образовав морщины. Казалось, он пытался вызвать у нее очередной приступ страха, сломить ее волю напором.
— Одинцовская Прокуратура, да шо ж в башке-то у тебя, а? — он орал, чуть ли не брызгаясь слюной. Слова вылетали из него, словно пули. — У тебя хоть мысли есть вообще какие-нибудь нормальные?
5. Nxe5+ —
Евгений Афанасьевич нападал. Как и всегда — слишком неожиданно и почти виртуозно. Острое копыто его коня угрожающе нависло над беззащитной черной пешкой, а ход снова завершился шахом, что прозвучал слишком звонко в салоне «Волги». Конь занял стратегически важную позицию: одновременно атаковал еще одну пешку, стоящую на поле d7, и уже дважды сжавшегося короля, что стоял на f7. Образовал «вилку», от которой, казалось, не было спасения.
В салоне повисла тяжелая, обволакивающая тишина — такая плотная, что, казалось, ее можно было потрогать руками. Воздух словно застыл, наполненный напряжением, электричеством и невысказанными словами. Единственным звуком, что нарушал эту гнетущую тишину, было хриплое, прерывистое дыхание Бокова, отдающееся в ушах Вари глухими ударами.
Она почувствовала, как кровь отхлынула от ее лица, сделав кожу холодной и одновременно липкой от выступившего холодного пота. Пальцы крепче сжали рулевое колесо, костяшки побелели. Но ее взгляд оставался показательно твердым, словно Варя и не слышала всего того, как Евгений Афанасьевич ей хамил. Она упорно продолжала смотреть прямо перед собой, сквозь лобовое стекло, за которым вырисовывалась серая лента дороги с разноцветными вкраплениями от впереди идущих автомобилей.
Руки двигались механически: переключение передачи, включение поворотника, перестройка в левый ряд. Варя вывернула на Варшавское шоссе, и «Волга», словно чувствуя напряжение хозяйки, послушно рвалась вперед. За окном мелькали зеленые деревья, фонарные столбы, остальные участники движения, пешеходы — весь мир казался каким-то далеким, будто наблюдаемым сквозь толстое стекло аквариума. Как из-под толщи воды.
В зеркале заднего вида отражалось лицо Евгения Афанасьевича — перекошенное гневом, с раскрасневшимися глазами, в которых не читалась ничего кроме ярости. Глубокого непонимания и непринятия другой — чужой — точки зрения. Но Варя не позволяла себе отвести взгляд, не позволила слабости взять верх.
— Я в таком тоне разговаривать не буду, — глянув на приборную панель, тихо пробурчала Варя.
Ке7.
Отступая от шаха на черный квадрат е7, монарх, казалось, обрел новую жизнь. Фигура рывком опустилась на поле, будто не веря в собственное спасение. Король облегченно выдохнул, миновав подступающую на цыпочках смерть. Он застыл; положение было шатким, как у человека, стоящего на тонком канате, натянутом на краю пропасти. Спасен, но не защищен окончательно — каждая клетка крыла в себе потенциальную угрозу.
— Ты, если не угхомонишься, блядь, ты не в «таком тоне», а ни в каком, ни с кем разгховаривать не будешь! — рявкнул Боков, срывая голос почти до хрипа.
Он снова рванулся всем туловищем вперед. Евгений Афанасьевич дернул головой к окну, но через мгновение опять выжигающе смотрел на Варю сквозь линзы своих солнцезащитных очков, которые только усиливали устрашающий блеск.
— Ты поняла меня? — прорычал мужчина, наклоняясь к Варе так, что она почувствовала запах сигарет и прокисшего пива в его дыхании. — Я тебя от дела отстраню за несоответствие, и поедешь в свое Одинцово, блядь, дальше бумажки перекладывать!
6. Nc3 —
этой словесной перепалке Евгений Афанасьевич хоть и пытался атаковать, но злость, как известно, мешает видеть очевидное. Как говорится, отключает разум, «застилает шторки» — и это было особенно заметно в разгоряченном не только от жары, но и от спора салоне «Волги». И если раньше все ходы Бокова казались четкими и расчетливыми, то именно этот больше напоминал попытки юного мальчишки научиться играть в шахматы. В пылу спора Евгений Афанасьевич допустил ошибку — упустил возможность прогнать вражеского коня с поля d4. Этот промах, возможно, и не был критичным в глобальном смысле, но говорил о многом.
— Если хотите отстранить — пишите ходатайство, — Варя больше не могла сдерживать рвущуюся из нее злость.
Теперь голос дрожал не от неконтролируемого волнения, которое приходило всякий раз, стоило Бокову заговорить с ней. Но то было не от девичьего трепета, а от страха. Теперь он дрожал от несдерживаемого гнева.
Она впилась в Евгения Афанасьевича взглядом, забыв, что там, за лобовым стеклом, было оживленное движение. На лбу Вари вступила вена от бешенства, пульсируя ровно в такт такому же сердцебиению.
— Но тогда я тоже напишу, — Варя сделала коротенькую паузу, бросив быстрый взгляд обратно на дорогу. — Акт о нарушении трудовой дисциплины. Думаю, Валентину Георгиевичу будет довольно интересно узнать о том, что вы пьянствуете на рабочем месте!
Тяжела тишина нарушалась лишь чирканьем колесика зажигалки в руках Бокова и размеренным гулом двигателя.
d6.
Варя атаковала. Пусть хоть и не так филигранно, как это делал Боков, но все же в ней чувствовалась уверенность. Отправившись в путь на одно поле вперед, черный пехотинец уставился на вражеского коня, до сих пор застывшего на черном квадрате по левой диагонали. Он, пусть и выглядел достаточно внушительно по сравнению с крохотной пешкой, уставился на нее так же, как и Евгений Афанасьевич смотрел на Варю — с нескрываемым удивлением. Осанка пехотинца такая же, как у хозяйки хода — прямая, натянутая, как струна. В этот момент черный солдатик казался самому себе непобедимым, готовым атаковать и защищать свою позицию до конца.
Варя протяжно выдохнула, выпуская всю злость и воздух из легких. Она отвернулась к дороге окончательно, не желая продолжать дальше то, что с огромной натяжкой можно было назвать «нормальным разговором».
Стало как-то слишком легко — так, будто с худых плеч свалился непосильно тяжелый для них груз, давивший все эти дни. Спина расслабилась от натяжения, и по ней пробежал холодок, но не от страха, нет — от осознания собственной неизведанной силы, до этого мирно спящей где-то внутри.
Варя даже и не знала, что в ней может быть столько злости, которая капля за каплей наполняла чашу терпения. И неудивительно, что она не могла быть бесконечной — рано или поздно все равно бы наполнилась и выплеснулась через край. Варя терпела, как ей казалось, слишком долго, позволяя Бокову шаг за шагом подрывать ее авторитет внутри их маленького коллектива. Она ясно понимала, что нужно было поставить его на место сразу, в тот самый момент, у стен Генпрокуратуры, когда он впервые попытался продавить ее.
— Ты ж моя хорошая, а! — Евгений Афанасьевич презрительно фыркнул. Слишком громко для того, чтобы это можно было проигнорировать. — Ты смари-ка, а че, давно-то у тебя молоко на гхубах обсохло-то? А?
7. Nd5+ —
Снова шах и снова «вилка». Боков умело ставил Варю в угол, несмотря на ее рьяные попытки сопротивляться. Так же, как и он, его конь неумолимо преследовал черного монарха, загоняя в ловушку раз за разом. Все происходило как в порочном круге, где не было даже малейшего шанса на его разрыв. И Евгений Афанасьевич, и Варя ходили по кругу: заканчивая одну партию, они сразу же начинали новую, не давая друг другу передышки. И каждый раз было неясно, кто выйдет победителем из этой битвы.
Шах — лишь мгновение напряженного противостояния. Короткая вспышка опасности, но отнюдь не приговор для партии. Лишь яркая сцена в спектакле, в котором занавес еще не опустился, а финал где-то там, вдалеке.
***
Варя глянула в раскрытое кухонное окно, сгорбившись над столом. Ее костлявый силуэт вырисовывался на фоне чернеющего неба, где последние лучи заката окрашивали облака в малиновый с мазками темно-синего. Теплый почти ночной ветер рванул порывом, ворвавшись в кухонное пространство, заставляя ставни качнуться и громко удариться об холодильник. Этот неприятный деревянный треск эхом отразился от стен полупустой маленькой кухоньки, где с трудом могло поместиться два человека.
Вздрогнув от неожиданности, Варя резко взлетела со стула. Она поспешно закрыла окно, с силой опустив шпингалет в высверленное отверстие на подоконнике.
Она выдохнула. Выдох получился каким-то особенно усталым, будто Варя до сих пор несла тяжесть этого долгого рабочего дня. Проведя ладонью по лбу, она смахнула непослушные светлые пряди от лица, на мгновение замерев, пытаясь собрать мысли в кучу.
Повторный опрос свидетелей практически ничего не дал. Альберт, проведший почти весь рабочий день в Реутове, вернулся с пустыми руками. Выражение его лица, когда он докладывался Бокову, выражало лишь разочарование, а в его светлых глазах читалась усталость от бесплодных поисков.
Те немногочисленные, которые могли стать свидетелями убийства Лизы Васильевой, оказались бесполезными. Все как один твердили, что в тот вечер не заметили ничего подозрительного. Их показания были односложными, равнодушными, словно записанными под копирку: «Ничего не видел», «Не обратил внимания», «Был занят своими делами».
По возвращении в здание ГУ МВД Варя, не теряя ни минуты, направилась к своему телефону. Она набрала изученный номер Виктора Хвана и попросила его собрать информацию об алиби Ульянова на дни первых двух убийств.
Она искренне верила в причастность Александра Ивановича к убийству собственной дочери. В голове Вари уже сложилась картина преступления, где каждая деталь точно указывала на него. Если удастся доказать его вину, дело можно будет считать закрытым. Эта мысль придавала сил и желания настаивать на своем. Все лишь бы скорее уехать из этой проклятой Москвы и отделаться от колючего взгляда карих глаз и едкого баритона, что выдавал только маты и замечания.
В кухне стало слишком тихо. Только едва уловимое гудение холодильника нарушало эту тишину; где-то вдалеке слышался шум вечернего Одинцово, доносящийся сквозь закрытые окна.
Варя посмотрела на свой дипломат, который она небрежно бросила на деревянную сидушку табуретки. Она притянула его к себе и откинула клапан. Нырнув в него рукой, она, почему-то не заглядывая внутрь, наощупь пыталась найти блокнот.
Но пальцы нащупали то, о чем сама Варя успела забыть, — визитку, которую еще этим утром ей протянул Юра Акимов у ларька с вывеской «Товары первой необходимости». Она вытянула ее из дипломата. Белый картонный прямоугольник с черными печатными буквами неприятно впивался в подушечки указательного и большого пальца.
Варя поднесла визитку к настольной лампе, стоящей на столе, чтоб лучше разглядеть. Гладкая глянцевая поверхность отражала желтые блики. Строгая, почти безэмоциональная печатная строка гласила: «Юрий Александрович Акимов. Международный журналист».
Покрутив визитку в пальцах, Варя невольно хмыкнула, изучая аккуратные цифры на обратной стороне — номер телефона, выведенный каллиграфическим почерком. Вероятнее всего, служебный. И вряд ли Юра был на работе в столь позднее время. Варя долго смотрела на номер его телефона, колеблясь. Взгляд останавливался на каждой цифре, пытаясь решиться звонить или нет.
Выйдя из кухни, Варя остановилась в коридоре, который наполнился запахом жареного лука из соседской квартиры этажом выше. Коридор казался бесконечным, лишь узенькая полоса света падала на пол из приоткрытой двери в ванной. Лампочку Варя снова забыла купить.
Сев на пуфик рядом с трюмо, она смотрела на телефон, рядом с которым лежала записная книжка и раскрытый телефонный справочник, исписанный пометками от руки.
Варя протянула руку к телефону. Трубка оказалась неожиданно тяжелой, чем была раньше. Плотно прижав ее к уху, Варя слышала монотонные гудки, засевшие между помехами. Пальцы стали медленно набирать номер — один поворот диска за другим, с характерным металлическим звоном, который прозвучал слишком громко в тишине квартиры.
— Алло, Юр?