Глава IV
Shortparis — Туту
______________
Почти отвыкшая от ранних подъемов в субботу, Варя сонно плелась по коридору, приближаясь к кабинету Бокова, как на каторгу. Измотанная долгим вечерним разговором с Юрой Акимовым по телефону, она ни о чем не жалела: ни о потраченных деньгах, которые нужно будет принести с квитанцией в почтовое отделение и оплатить абонентскую плату, ни о пропущенных часах сна, проведенных в бездумной трепке обо всем на свете.
Варя толкнула дверь кабинета, что раньше казалась для нее слишком тяжелой; не боясь встретиться с суровым взглядом начальника. Скрип петель эхом раздался по коридору, наполняя и его, и кабинет Бокова. Вчера они оба выплеснули поток взаимных претензий; исчерпали словарный запас, не разговаривая друг с другом весь остаток рабочего дня. Что стало для Вари подарком свыше: всю свою раздражительность Евгений Афанасьевич выплескивал на Альберта, приехавшего из Реутова с нулевыми результатами. Черепанов и сам был на взводе: он — как и все — понимал, что расследование стояло на месте, и этот факт злил и огорчал всех участников следственной группы.
Войдя в кабинет, Варя сразу наткнулась взглядом на Алика, который уже привычно сидел на своем месте и тянул утренний кофе, задумчиво листая какие-то документы. Его пальцы ловко крутили между собой шариковую ручку, а взгляд был устремлен в бумаги. Бокова в помещении не было, что вызвало у нее лишь облегчение — тяжелое напряжение вчерашнего дня все еще витало в квадратных метрах его кабинета.
На переговорном столе, что еще вчера пустовал, взгромоздилась внушительная пирамида из папок с материалами уголовных дел. Некоторые из них были перетянуты льняным шпагатом, говоря о том, что Альберт еще не добрался до их содержимого. На корешках виднелись выцветшие штампы с номерами дел, написанные фиолетовыми чернилами.
— Привет, — поздоровалась Варя, опускаясь на свой стул.
— Привет, — ответил Черепанов, подняв глаза на нее. — Тебе кофе сделать?
— Да, спасибо, — Варя неловко улыбнулась. — А это что такое?
Она обвела взглядом папки и несильно хлопнула по одной из стопок ладонью, отчего пыль взметнулась в воздухе, образовав маленькое облачко.
Альберт поднялся со стула и неторопливо проследовал к подоконнику, на котором стояли эмалированные кружки и кипятильник, служивший, вероятно, не один десяток лет. Графин, наполненный мутноватой водой из-под крана, примостился там же, а рядом — пачка рафинада и кофе в жестяной банке. Пальцы Альберта быстро ухватили кружку, и, налив в нее небольшое количество воды, он начал крутить ее, создавая центрифугу. Сполоснув пыль внутри кружки, Черепанов с характерным плеском вылил воду в открытое окно, откуда доносилось утреннее птичье щебетание.
— Это архивные дела, — не поворачиваясь, пояснил Алик; его голос звучал как-то приглушенно и хрипло, словно он или недавно простудился, или долго говорил по телефону. — Я несколько дней назад запрос делал, помнишь? Вот привезли. Тебе кофе с сахаром?
— Без, — Варя отрицательно качнула головой.
Наполнив кружку водой из графина, Черепанов аккуратно подтянул старый удлинитель с потертой изоляцией, на которой виднелись следы оплавленного пластика. С характерным щелчком он воткнул в розетку вилку кипятильника и опустил его в наполненную кружку. Монотонный гудеж от покрывшегося накипью нагревательного элемента, смешиваясь с размеренным тиканьем часов, еще сильнее клонил в сон.
Достав из кармана брюк пачку «Космоса» и коробок спичек, Варя небрежно бросила их на стол перед собой и откинулась на скрипучую спинку стула.
— А этот где? — она кивнула головой на пустующее место Бокова.
На его столе уже привычно лежала какая-то полуоткрытая папка с документами и фотографиями; в стеклянной пепельнице, что раньше стояла на переговорном столе, дотлевала недокуренная сигарета, чей фильтр уже почти слился с пеплом, а тонкая, но очень заметная струйка дыма поднималась к потолку.
— Вышел, — Альберт пожал плечами, развернувшись к Варе лицом. Его взгляд — она почувствовала — на мгновение задержался на ее уставшем лице с глубокими тенями под глазами. Черепанов сложил руки на груди, то и дело поглядывая на закипающую воду, поверхность которой начала покрываться мелкими пузырьками. — Я думал, вы в коридоре столкнулись.
Подперев челюсть ладонью, она поджала губы и отрицательно покачала головой. Тяжелые, налитые свинцом веки опускались сами собой, мешая фокусироваться; Варя глубоко затянула воздух в легкие через ноздри и зажмурилась, пытаясь отчаянно отогнать сон, который наваливался на нее, накрывая своим тяжеленным одеялом.
Внезапный громкий хлопок дверью заставил Варю вздрогнуть всем телом и распахнуть глаза. Повернув голову на источник звука, она увидела, как ссутулившаяся фигура Евгения Афанасьевича, одетая в коричневый пиджак, направилась к Альберту. В подмышке Боков держал очередную папку, которую сразу же швырнул на подоконник.
— Жень, тебе кофе сделать? — спросил Алик, коротко глянув на остановившегося рядом с ним Евгения Афанасьевича.
— Я сам, — он устало отмахнулся. Его баритон звучал несколько иначе, чем обычно: очень осипше, будто Боков не спал уже несколько ночей подряд.
Черепанов дернул плечами. Взяв кружку с горячим кофе, он аккуратно, будто боялся, что половицы пола вот-вот устроят ему подлянку, понес ее к столу. Варя вскочила со стула и поспешила перегнуться через столешницу и забрать напиток из рук Альберта.
— Спасибо большое, — произнесла Варя, понизив голос почти до шепота; страшилась обратить на себя внимание Евгения Афанасьевича, который сосредоточенно копошился у подоконника, бормоча себе что-то под нос.
Кабинет погрузился в тяжелое, вязкое молчание. Никто из присутствующих не решался его нарушить. Даже кипятильник, который Боков также опустил в свою кружку, стал звучать сильно тише, чем до этого. Пространство загустело; давило на всех своим весом.
Звон ударяющейся чайной ложки об керамику заставил Варю неотрывно следить за движениями Евгения Афанасьевича. Он двигался неторопливо, как в замедленной съемке (или ей только так показалось?). Боков развернулся и, сжимая пальцами ручку кружки, направился к своему столу. На стул он опустился также неспеша.
— Ну шо, товарищи, — начал Евгений Афанасьевич, устраиваясь на стуле поудобнее, — шо у нас на повестке дня?
Варя и Альберт обменялись короткими взглядами. Оба пытались подобрать подходящие слова, чтоб описать то, что уголовное дело зашло в полный тупик.
Все доказательства — косвенные. Александра Ульянова отпустили из-под стражи, потому что доказать его прямую причастность к преступлениям не удалось.
Экспертиза местных криминалистов дала четкий и совсем не утешающий ответ: образец почвы, что был найден на его ботинках в квартире, не совпадал с той, что был на месте преступления. Вся надежда оставалась только на Виктора Хвана, который даст информацию о его алиби на дни первых двух убийств только к понедельнику.
Молчание было красноречивее любых слов — в нем читалась усталость, выжженная бесконечными часами работы; безысходность, лежащая на плечах тяжелым грузом, и раздражение, что застыло в воздухе.
— А на повестке дня, — Боков оглядел подчиненных, — одна хуйня, да?
Варя дернула уголком губ, не сдерживая легкой усмешки. Она опустила голову, нервно поправляя прядь волос, упавшую на лицо, словно пытаясь спрятаться от взгляда или от собственных мыслей.
Евгений Афанасьевич тяжело выдохнул, досадливо вытирая лоб тыльной стороной ладони. Он резко выдвинул ящик стола, достав оттуда новую бутылку «Столичной» водки. С привлекающим внимание звоном Боков поставил ее на стол, разбавляя воцарившееся молчание:
— Че там с алиби Ульянова по первым жертвам? — спросил он, с усилием откручивая алюминиевую крышку.
— Жду информацию от Хвана, — Варя моргнула, чувствуя, что сон как рукой сняло. Вдоль позвоночника прошелся электрический разряд, вызвавший легкую дрожь, и она настороженно глянула на Бокова, который с мрачным выражением лица придвинул к себе ближе граненный стакан.
Ke7.
Она пряталась от шаха, который Евгений Афанасьевич поставил еще вчера. Стоило, конечно, получше обдумать свои действия: этот ход хоть и уводил наступающего на пятки коня, но позволял противнику форсировать неизбежный мат. Но лучше ответить хоть что-то, чем промолчать.
Лицо Евгения Афанасьевича вытянулось, словно он готовился к этому моменту все утро. Его едва загорелое лицо превратилось в пепельно-серое. Он сжал челюсти так, что зашевелились желваки; каждая мышца на его лице и жилистой шее напряглась до предела; на лбу выступила пульсирующая вена. Ноздри раздувались от сдерживаемого гнева, а карие глаза, которые приковывали Варю к себе каждый раз, стали совсем черными.
Казалось, что он вот-вот, как обычно, разразится ядовитым сарказмом и нескрываемым раздражением. Вновь показательно недовольно закатит глаза, его приятный баритон загремит по всему кабинету, разнося вокруг волны негодования. Но вместо всего этого — лишь медленно качнул головой с тяжелым, слишком громким вздохом и устало махнул рукой, будто отбрасывая всю злость, оставив лишь усталость и разочарование.
8. Qg4 + —
Даже его молчания было достаточно для понимания того, что он недоволен. Не сказал этого вслух, но по реакции это стало кристально ясно. Губы Евгений Афанасьевича сжались в линию. Даже молча он умудрился поставить шах; передвинул ферзя, который теперь смотрел на черного короля по левой верхней диагонали.
Боков наклонил бутылку, наливая в стакан водку. Он посмотрел на Альберта с ожиданием и продолжил:
— У тебя шо?
— Я изучил пока несколько папок, — Черепанов поджал губы, сосредоточенно глядя на Евгения Афанасьевича. — По похожим статьям проходит значительное количество уголовников. В большинстве своем преступления совершались в состоянии алкогольного опьянения. Нам это не очень подходит: характер повреждений в тех делах достаточно хаотичный, а у нас — человек действует достаточно методично.
— Занимайся-занимайся, Алик, — Боков опрокинул стакан с водкой и, поморщившись, сразу же потянулся к кружке кофе, чтобы запить. После недолгой паузы он пунктирно выдыхал, пытаясь, вероятно, продышаться после выпитого, — дело хорошее.
— А мне что делать, Евгений Афанасьевич? — поинтересовалась Варя, задумчиво наблюдая за тонкими струйками пара, поднимающимися над чашкой с кофе.
Кхе5.
Следовало бы промолчать. Сделать вид, будто ее вовсе никогда и не было в кабинете. Стать предметом интерьера и порасти толстенным слоем пыли, как старая некрасивая ваза в самой глубине антресоли. Но это было бы слишком просто, что, в общем-то, ни Варе, ни Бокову было не нужно. Вопрос прозвучал как нападение. Желание показать, что она и не была той самой вазой.
Сглотнув оцарапавший ком в горле, она подняла взгляд на Бокова. Он неторопливо достал из кармана пиджака мятую пачку «Бонда».
— У тебя текучка есть? — он изогнул бровь, засовывая сигарету в уголок рта.
Варя отрицательно покачала головой, не отрывая взгляда от Евгения Афанасьевича.
— Нет? Тогхда чай дохлебывай и, — она точно видела, как он зашевелил губами, выговаривая слово «уебывай», — Хвану помогхать, хули он один этим занимается? Если шо-то новое узнаешь — позвóнишь.
9. f4 + –
Евгений Афанасьевич не щадил никого: ни Варю, ни короля, которого он еще со вчера неустанно загонял в угол, преследуя шахом. Его слова прорезали, расслаивали воздух — каждое оставалось в голове протяжным эхом, носясь в маленьком пространстве черепной коробки. Король сжался в немом недоумении, смотря на маленького солдата, что угрожающе наставил на него свой нож.
Варя почувствовала, как болезненно сильно сжалась грудь, словно кто-то невидимый забрался ей под ребра и рукой сдавил все внутренности. Горячей лавой по телу разлилась обида, выжигая изнутри, заставляя сердце пропустить несколько ударов с глухим повторяющимся эхом в черепе. Она моргнула, пытаясь собраться с мыслями, но перед глазами все расплывалось от подступивших слез. Губы задрожали, отчаянно пытаясь подобрать слова, которые смогли бы поставить Бокова на место.
Но вместо мыслей — звенящая пустота, заполненная лишь отзвуком последних слов Евгения Афанасьевича. Дышать стало слишком тяжело: невыносимо вязкий воздух облеплял легкие, как мокрота.
Варя взлетела со стула так резко, что тот едва не опрокинулся. Лицо покраснело от гнева, а в глазах продолжали стоять слезы, которые она пыталась сдержать изо всех сил.
Упреки Бокова и его язвительные комментарии только на словах казались привычными — Варя слышала их столько раз, что должна была уже смириться. На самом же деле каждый раз задевали за живое: он, дергая ее за нервные окончания, точно знал, куда бить, чтоб боль была поострее. Его голос, пронизывающий насквозь, будто иглы впивался под ногти.
Не проронив ни слова, она начала собирать свои вещи: пачку «Космоса» и блокнот. Движения были настолько быстрыми и отрывистыми, словно каждый предмет обжигал холодные ладони. Едва слышно шмыгнув носом, Варя, поджав губы, глянула на Альберта, который сочувственно смотрел на нее. Черепанов бросил на Евгения Афанасьевича непонимающий взгляд, говорящий: «Ну и зачем?».
Сжав дипломат так сильно, что на коже остались полумесяцы от ногтей, Варя почти бежала к выходу из кабинета, звонко цокая набойками каблуков. Хотелось поскорее покинуть это место. Желательно, конечно, больше сюда не возвращаться.
Схватившись за дверную ручку, Варя задержалась на мгновение.
— Ебала я вашу буровую, — бросила она через плечо, — несите книжку трудовую.
***
Варя выскочила из «Волги», так громко хлопнув дверью, что задребезжало стекло. Теплый майский ветер ударил в лицо, вырвав из прически несколько коротких прядей, которые теперь игриво пружинили вокруг ее раскрасневшегося лица.
Мысли путались от злости и непонимания. Побагровевшие щеки пылали, словно их обожгло льющейся из печи Ванюкова медью, еще чуть-чуть — и, казалось, на них выступят воспаляющиеся волдыри. Пальцы конвульсивно сжимались, превращая ладони в кулаки, которыми она мечтала съездить по нахальной роже Бокова. Суставы болели от бессилия, а ногти продолжали больно впиваться в кожу, оставляя красные следы, которые хотелось почесать.
Нужна была передышка. Хотя бы минута, чтоб отвлечься от того, что он сказал.
Его слова жгли органы, словно все та же раскаленная медь, но больше доставалось тому, что находилось посередине грудной клетки. Там что-то сильно сжималось до колючей боли, и Варя не знала, почему она вообще обратила на это внимание. Сердечная мышца билась слишком нервно: то замирала, то пускалась вскачь, забиваясь так сильно, что наверняка поднялось артериальное давление.
Она отбрасывала мысли одну за другой в переборе причины. В голове крутились обрывки фраз Бокова, его неподвижный образ, прищуренные карие глаза, выжигающие все на своем пути без суда и следствия. Все превращалось в единый клубок гнева и отчаяния.
В глазах больше не было никакого намека на слезинку.
— «Чай дохлебывай и уебывай», — повторяла Варя раз за разом, делая интонацию голоса слишком высокой. Голос дрожал от сдерживаемых эмоций, а в горле стоял комок, который она тщетно пыталась проглотить.
Она нервно засунула ключ в замок, чтобы закрыть машину. Металлический щелчок прозвучал особенно громко в тишине стоянки.
Варя хмыкнула, но этот звук больше походил на сдавленный всхлип. Быстро сунув ключ в карман пиджака, она направилась в сторону входа Одинцовской прокуратуры. Каблуки стучали по плавящемуся от жары асфальту, выбивая четкую нервно-ритмичную дробь. Варя смотрела по привычке себе под ноги, борясь с желанием начать пинать все на свете.
Надо было ответить по-другому! Включить свою соображалку и выдумать что-нибудь этакое! Да такое, чтоб Боков еще полдня собирал свою челюсть по полу! А лучше — действительно написал бы ходатайство, да и дело с концом! Разум лихорадочно перебирал варианты, которые именно сейчас казались такими очевидными и остроумными. Варя снова и снова прокручивала в голове их разговор, придумывая все новые и новые ответы.
Злость поднималась к горлу, выжигая слизистые. Варя чувствовала, как внутри все закипало, словно поставленный на включенную плиту чайник. Вены на висках взбухли — вот-вот и она засвистит, а из ушей клубами заструится горячий пар. Хотелось орать на всю стоянку, где стояли припаркованные «УАЗик» и «Орбит»! Орать до хрипа и боли в глотке, лишь бы избавиться от этого жрущего изнутри чувства!
— Да пошел ты на хуй! — Варя скривилась, представляя перед собой фигуру Евгения Афанасьевича.
Сжимая дипломат так сильно, что костяшки побелели, она остановилась у входа в здание, задержав взгляд на табличке с надписью «Их разыскивает милиция». Черно-белые лица преступников смотрели на Варю так же, как и она на них — с презрением и злобой. Фыркнув, она вошла внутрь.
Внутри Одинцовская прокуратура встретила расслабляющей прохладой и неизменным запахом кофе. Пройдя мимо дежурного поста, Варя бросила сидевшему там молоденькому сержанту с едва пробивающимся пушком на щеках привычное «Здрасьте еще раз». Тот, оторвав взгляд от журнала, приветственно кивнул и медленно опустился на стул, продолжая перелистывать страницы.
Хотя бы здесь, в Одинцове, к ней относились с уважением. Те немногочисленные сотрудники, встречающиеся на пути, вежливо здоровались.
Поднявшись на второй этаж, Варя вошла в свой кабинет — такой родной, что она успела соскучиться по этим тусклым зеленоватым стенам, где слева висела карта Московской области. Она резко бросила дипломат на стол, покрытый мелкими царапинами, отчего, казалось, подпрыгнули выгрузившиеся на нем папки. Металлические застежки дипломата глухо ударились о столешницу, не вызывая у Вари и вздрагивания.
Она подалась в сторону закрытого окна. Отдернув шторы, Варя встала на цыпочки и потянулась к форточке.
Уперевшись ладонью в пыльный деревянный подоконник, который никто из коллег так и не удосужился протирать во время ее отсутствия, Варя материлась себе под нос. Дернув форточку на себя с такой силой, что та едва не выскочила из рамы, она впустила в душный кабинет свежий воздух, наполненный ароматом цветущих лип.
— Сука, — отворачиваясь от окна, бормотала Варя, — я ему такой, нахуй, шах поставлю, блядь!
Варя схватилась за трубку телефона и, зажав ее между челюстью и ключицей, быстро накрутила номер. Взгляд метался по захламленному столу, пока она нервно барабанила пальцами по столешнице.
Она бросила короткий взгляд на стоящие на столе маленькие часы с поцарапанным циферблатом — секундная стрелка монотонно дергалась, отсчитывая тянущиеся, кажется, целую бесконечность, секунды. Стрелки показывали всего одиннадцать утра, но для Вари время будто встало. В образовавшийся головной вакуум отчаянно пробиралось раздражающее тиканье, которое, казалось, становилось только громче, и треск рации на дежурном посту этажом ниже.
— Хван, — отозвался голос на другой стороне провода.
— Алло, Вить? Поднимись ко мне в кабинет, пожалуйста, — попросила она, обращаясь к оперуполномоченному.
— Так точно, — коротко ответил Витя и положил трубку, оставив Варю с противными и протяжными гудками.
Варя вернула трубку на ее законное место, аккуратно положив на рычаг. Звук бьющегося друг об друга пластика эхом отразился от стен кабинета. Варя тяжело втянула воздух, чувствуя, как наполняются ее измученные никотином легкие. Грудь вздымалась от напряжения, а в висках пульсировала тупая боль.
Она устало провела ладонями по лицу, уткнувшись в них носом. Выдохнув сквозь сжатые зубы, она прикрыла глаза, пытаясь собрать мысли в кучу. В кабинете стало неестественно тихо — даже часы притихли, давая Варе возможность погрузиться в собственные размышления.
Несколько секунд Варя оставалась неподвижной, словно она стала гипсовой статуей, только плечи поднимались и опускались при дыхании. Ее лицо, лишенное привычного румянца, стало бледным, а под глазами залегли темные круги.
Моргнув и отняв руки от лица, Варя снова схватилась за телефон, накручивая знакомый телефон Анны Вадимовны.
Механические щелчки диска эхом заползали в голову. Со всем этим делом, нервами и Боковым она и забыла, что должна была позвонить сегодня утром. Мысль об этом заставила поджаться губы, а сердце уколоться острым чувством вины.
Длинные гудки, казалось, тянулись издевательски. Варя то и дело поглядывала на циферблат часов, пытаясь вообразить, почему бабушка не брала трубку. Тревожно закусив ноготь на мизинце, Варя нажала на рычаг и накрутила номер еще раз.
— Алло? — послышался родной голос Анны Вадимовны, слегка приглушенный треском телефонных помех.
— Привет, это я, — Варя шумно выдохнула, чувствуя знакомое облегчение, разливающееся по груди теплыми волнами. — Прости, пожалуйста, что не звонила — у меня тут работы много.
Хоть и оправдание на первый взгляд казалось вполне убедительным, Варя не могла справиться с подкатившим стыдом, который горячим комком застрял в горле. Пропустив вчерашний звонок по графику, который сама же и установила, чтоб поддерживать с родными связь, она бездумно потратила драгоценное время на бессмысленную болтовню с Юрой Акимовым. Варя сжала пластиковую трубку так, что та заскрипела под ее пальцами. Казалось, что Анна Вадимовна могла увидеть через провода виноватое лицо и покрасневшие от стыда щеки бессовестной внучки.
— Не переживай, — она почувствовала, как бабушка улыбалась на той стороне провода. — Работай сколько нужно.
— Как там дедушка? — сглотнув ком, Варя моргнула и поджала пересохшие губы.
— Ну, — Анна Вадимовна выдержала паузу, — с каждым днем хуже.
Варя прикрыла глаза, чувствуя, как горячие слезы подступили к глазам, обжигая веки. Она стиснула зубы, пытаясь сдержать рвущиеся наружу рыдания.
— А врачи что говорят?
— Ой, да Господь с тобой, дочка! — Варя была уверена, что бабушка возмущенно покачала головой. — Что они в нашей-то деревне скажут-то? Это в Казань ехать надо. Так дед отказывается!
В голосе Анны Вадимовны отчетливо слышалась досада, смешанная с бессилием и проскальзывающей затаенной тревогой за мужа. Дыхание старушки на том конце провода казалось прерывистым, словно каждое упоминание о здоровье Алексея Сергеевича давалось ей с трудом.
Варя хмыкнула, нервно накрутив спиральный провод на пальцы. Она искренне удивлялась, как ее дед, переживший страшную Великую Отечественную, повидавший смерть товарищей и выстоявший в самых ужасных сражениях, не мог согласиться на посещение врача. В голове просто не укладывалось это противоречие: человек, прошедший военный ад, боялся к врачу идти. Анекдот какой-то!
Перед глазами Вари возник дедушкин образ — седой, с глубокими морщинами на лице, но с той особенной силой. Крепкие, хоть и немного трясущиеся руки, когда дед убирал снег с дорожки к дому. Прямой отеческий взгляд и несгибаемая воля. Его улыбка, когда он брякнет что-нибудь по-татарски, а Анна Вадимовна лупит его вафельным полотенцем, ругаясь на него, чтоб «говорил по-русски»!
В крайний раз, когда Варя его видела, он уже болел. Не показывал всем, что хворает. Отшучивался, как всегда, пряча физическую боль за фирменными шутками и историями о том, как он на танцы ходил в молодости. Его голос всегда был полон жизни.
Сейчас он практически не говорил.
Варя подняла взгляд, когда в дверях кабинета появился Хван — его силуэт стал напоминанием о том, что нужно продолжать работать. В глазах оперуполномоченного, что неудивительно, читалось немое понимание, и оно только усилило внутреннее напряжение.
— Ба, мне работать надо, — Варя ощутила, как тягостное чувство вины стало давить на нее сильнее. — Я еще позвоню, хорошо?
Анна Вадимовна на том конце провода лишь промычала что-то согласное и сама положила трубку, будто не хотела обременять внучку проблемами. Не хотела отвлекать от важных, по ее мнению, дел. Будто сама не говорила о том, что профессия эта слишком тяжелая для юных девичьих плеч.
Варя глубоко выдохнула; плечи поникли под тяжестью тревоги и вины. Она снова провела ладонями по лицу, стирая непрошенные слезы, и на одно лишь мгновение замерла, собираясь с мыслями.
Хван нетерпеливо перетаптывался с ноги на ногу.
— Ну что? — поднимаясь со стула, Варя глянула на наручные часы. — Что там с Ульяновым?
— Пока работаем, — Витя пожал плечами, начав нервно теребить пуговицу на форменном пиджаке.
— Блядь, Витя, — Варя раздраженно выдохнула, — мне Боков все мозги уже выебал! И будет продолжать их ебать, если мы за сегодня не выясним, было ли у Ульянова алиби на дни первых убийств! Давай так: поедем сейчас к нему на работу, выясним, может, он там, не знаю, отгулы брал или еще чего...
Это была последняя надежда доказать причастность Александра Ульянова к преступлениям, которые он, вероятнее всего, и совершил. Во всяком случае, Варя была в этом абсолютно точно уверена.
В голове все складывалось логично: Ульянов после очередной ссоры со своей женой, в результате которой она его выгнала из дома, перекочевал в родительскую квартиру. С Машей, по показаниям самой Оксаны Алексеевны, у Александра отношения стремительно стали портиться: девочка-подросток все время пыталась доказать свою независимость и «взрослость».
Отцу не нравилось, что она в свои двенадцать полных лет долго шаталась на улице после школы. Он не мог смириться с тем, что дочь, некогда самый послушный в мире ребенок, стала тайком тащить сигареты и ошиваться в компании местных мальчишек.
И, вероятнее всего, в тот злополучный день Маша пришла к отцу, чтоб попросить денег на «недетские» развлечения. Скорее всего, она соврала, сказав, что ей нужны деньги на мороженое или лимонад. На что еще дети просят деньги? Или, может, просила денег, чтоб съездить в Москву на «Белорусскую» поиграть в автоматы.
У них случился конфликт, где Александр Ульянов решил за ней проследить. Увидев ее в парке, с зажатой сигаретой между тонких детских пальцев, как говорится: «слетел с катушек». Вспыхнул, как сухая трава от брошенной в нее спички. Вступил с дочерью в контакт, поругался и убил ее.
Тот же Ульянов, «наказывая» таких же девочек, как и его непослушная дочь, совершил убийства Лизы Васильевой и Кати Ильиной.
— А по наружке что? — спросила Варя, засовывая руку в карман пиджака.
— Ну, сегодня пока из дома не выходил, — Витя поджал губы.
Достав из кармана «Космос», Варя нервно сунула сигарету между губ. Дрожащими от нервоза пальцами она быстро вынула спичку из коробка и дергано попыталась зажечь ее. Спичка предательски разломилась на две части, и Варя бросила деревяшку в стоящую на столе пепельницу.
Вторая. Третья. Ни одна не выдала желанного огонька.
— Поехали! — бросила она на ходу, хватая дипломат со стола, так и не прикурив.
Выскочив на улицу, Варя сразу же зашагала в сторону стоящей на стоянке «Волги». Там, где она ее оставила.
Субботний полдень встретил полупустыми дорогами. Некоторая часть жителей Одинцово уже разъехалась по дачам в Горках-10, Успенском и других близлежащих поселках, где их ждали грядки с молодой картошкой и другие хлопоты. Дома вдоль улиц выглядели почти полусонно и мирно, а те немногочисленные автомобили, попадающиеся на пути, почтительно уступали дорогу милицейскому транспорту.
Старая асфальтированная дорога, кое-где с выбоинами и трещинами, вела через сердце города мимо здания администрации. Его стены, усыпанные прямоугольниками окон, поблескивали в лучах полуденного солнца, возвышаясь над остальными домами. Статуя Владимира Ильича Ленина, стоящего на постаменте прям напротив здания, смотрела на город, как и всегда, как-то вдумчиво и строго. Вряд ли он — как и все — ожидал, что Советский Союз развалится.
Варя, стараясь не отвлекаться от дороги, коротко глянула на циферблат наручных часов. Пальцы сильнее сжались на руле, а в зеркале заднего вида отражалось ее сосредоточенное лицо, на котором появилась горизонтальная морщинка между бровями.
Воздух пропитался ароматом из свежей выпечки — тем самым, таким родным с самого детства, запахом сдобы, изюма и теплого теста, который мгновенно уносил куда-то в беззаботные летние деньки. В те времена, когда Варя сидела на порожке дома, а рядом, на блюдце, лежала свежеиспеченная булочка с сахаром. Когда Анна Вадимовна заботливо выносила внучке стакан кефира, становилась за ее спиной и следила, чтобы маленькая Варюша не подавилась.
«Волга» остановилась на светофоре на пересечении улиц Старое Яскино и Южной, а приятное благоухание свежего хлеба заползало в салон через открытые окна. В обычный день от этого аппетитного аромата скрутило бы желудок от голода, сейчас же к горлу подступал тошнотворный ком.
Южная улица встретила тишиной и спокойствием. По обеим сторонам тянулись частные дома с палисадниками, где распускались пионы и ирисы, наполняя воздух сладким запахом вперемешку с выхлопными газами от проезжающих автомобилей.
Сквозь приоткрытые витиеватые калитки виднелись узенькие тропинки, выложенные плиткой, из которых непокорно пробивалась трава. Маленькие, недавно выкрашенные лавки стояли в тени кленов. На них, настелив сверху газеты, сидели местные бабки, перемывая кости всем и каждому.
Остановившись у шлагбаума, Варя внимательно глянула на здание через лобовое стекло. Взгляд скользнул по массивной конструкции, словно она пыталась незваным гостем проникнуть за эти, казалось бы, неприступные стены.
За высоким железным забором, увенчанным рядами колючей проволоки, раскинулся Одинцовский мясокомбинат. Выкрашенные белой краской кирпичные стены здания, потрескавшиеся и местами облупившиеся, лишь создавали видимость стерильности. Над входом виднелась внушительная вывеска с потускневшими от времени красными буквами, на которых поступали рыжие пятна ржавчины. В ноздри сразу же ударил какой-то специфический запах — смесь металла, тающего сала и крови, заставляя Варю поморщиться.
По рассказам того же Хвана, здесь в восемьдесят шестом работали в основном уголовники да пьяницы. Оступившимся мясокомбинат стал последним пристанищем и надеждой не попасть опять за решетку за тунеядство. И Варя была уверена, что почти за шесть лет мало что поменялось.
В какофонии звуков с внутреннего двора то и дело четко прорезались отборные маты, перемешивающиеся с возмущенными криками и угрозами. Кто-то ругался, вероятно, с напарником (а с кем еще?), припоминая всех святых и их родственников до седьмого колена.
Варя вышла из машины, громко хлопнув дверью для привлечения внимания охранника, что сидел в будке перед шлагбаумом, — резкий металлический звук раскатился по улице, эхом отразился от железных ворот и быстро стих, бесследно утонув в грубом мужском гоготе, доносившемся с территории мясокомбината.
Дернув лацканы пиджака вниз для пущей уверенности, Варя зашагала к контрольно-пропускному пункту.
Шлагбаум, издав противный и бьющий по ушам звук, поднялся вверх, выпуская с территории старый грузовик с выцветшей красной надписью «Мясо» на покоробленном контейнере. Машина, натужно рыча, выползла, оставив за собой густой, насыщенный шлейф, который медленно расползался по улице.
Липкий, удушливый запах свежего мяса смешался с другими, более выразительными ароматами — с запахом пота, перегара и какой-то кислой затхлости, от которой запершило в горле. Вся эта омерзительная смесь неумолимо ползла в ноздри, заставив желудок снова вызвать колючие спазмы в желудке.
Она невольно отступила на шаг. Губы сжались в линию, а пальцы судорожно впились в край рукава. Начало тошнить, и на мгновение перед глазами все поплыло, словно Варя оказалась в самом центре этого зловонного водоворота.
Пошмыгав носом, Варя осторожно приблизилась к обшарпанной будке, внимательно высматривая в ней сторожа. Он сидел рядом со входом, на пропитанном пылью стуле с мягкой сидушкой.
Щурясь от майского солнца и размеренно смоля папиросу, сторожила, казалось, не замечал никого и ничего вокруг.
— Здравствуйте! — так громко, чтоб седовласый сторож в потертой кожаной кепке услышал, поздоровалась Варя, стараясь перекричать шум ветра.
Пузатый низкорослый мужчина подпрыгнул на стуле от неожиданности, выронив сигарету изо рта. Он оглянулся, и его маленькие, похожие на щелки глаза, наконец заметили Варю. Выдохнув с облегчением, он поднялся, небрежно стряхивая с выцветшей хлопковой рубашки остатки осыпавшегося пепла. С каждым его неуклюжим, почти перекатывающимся шагом под рабочими ботинками поднималась пыль, которую подхватывал ветер и носил по полупустому дворику мясокомбината.
— Прокуратура, — четко произнесла Варя, протягивая сторожу раскрытое удостоверение.
Он машинально кивнул, и его кадык, еле выглядывающий из-под толстой короткой шеи, дернулся.
«Воруют».
Это было слишком очевидно и даже почти осязаемо. Вероятно, этот пузатый мужчина с бегающими глазами и сам подворовывал вместе с остальными работниками, которым месяцами не выплачивали зарплату. Может, он и не знал, ОБХСС упразднили еще в марте, и теперь стоял, в ужасе вытирая мятым носовым платком крупные капли пота со лба, оставляя на коже соленые разводы.
Лицо сторожа покрылось красными пятнами. Пальцы, сжимающие носовой платок, заметно подрагивали, выдавая его с головой.
К счастью сторожа, Варю нисколько не интересовало возможное воровство. На одно лишь мгновение она хотела бросить ему колкое замечание, что она не по его душонку сюда пришла, чтоб он не нервничал так сильно. Но сдержалась, дернув лишь уголками губ, выдавая какое-то садистское удовольствие от его испуга.
— Я могу с начальником смены поговорить? — убирая удостоверение во внутренний карман пиджака, поинтересовалась Варя.
Сторож все также молчал, но согласно кивнул. На секунду Варе показалось, что он и вовсе, может, немой. Но его дрожащее и тихое «Пойдемте, я провожу» развеяло ее сомнения.
Варя, бросив через плечо быстрый взгляд на сидящего в «Волге» Витю Хвана, заметно качнула головой, давая ему безмолвную команду следовать за ней и немногословным сторожем. Хван, приняв сигнал, торопливо выскочил из машины.
Коридоры мясокомбината встретили густым полумраком и характерным запахом. Бетонные стены, отштукатуренные и выкрашенные в унылый грязно-зеленый цвет, сыпались при малейшем прикосновении к ним.
Тусклые, местами мигающие люминесцентные лампы явно нуждались в ревизии, заменах стартеров и дросселей. Они качались на торчащих проводах в такт движениям любого, кто находился рядом, и казалось, что они вот-вот упадут, вырвав вместе с собой куски потолка. В целях экономии электроэнергии светильники кое-где и вовсе были выключены. В таком освещении было довольно сложно различить надписи на потертых табличках и на выцветших еще советских плакатах с правилами техники безопасности.
Варя и Витя молча следовали за сторожем, что вел их к лестнице вдоль всего административного корпуса. Периодически тишину этого места нарушал сквозняк, что бился порывами о стекла, заставляя раскрытые оконные рамы ударяться об стены.
Повсюду ощущались следы спешки и упадка. Почти такого же, что сейчас и переживала вся страна: безработица, задержки зарплаты, голод и страх за будущее. Казалось, что развал Союза означал лишь шаг в светлое будущее, но его пока не было и в помине. Вся страна сотрясалась от экономического кризиса, цены каждый день росли как на дрожжах, обгоняя здравый смысл и надежды людей.
Даже в госорганах была лишь иллюзия порядка: нередко из-за нехватки бюджета, приходилось заправлять служебную машину на свои кровные, которые, к слову, только обещали вернуть к следующей зарплате, либо «стрелять» кто где мог. Многие, кто работал с Варей, когда ее только отправили по распределению, поувольнялись. Кто-то подался в бизнес, а кто-то — в бандитизм. Об этом вслух, конечно, никто никогда не говорил, но многие понимали, почему. Те, кто остался, — как и Варя, — работали на энтузиазме. На чувстве долга. Те коллеги, у которых был личный автотранспорт, выезжали в свободное время таксовать.
Они колесили по всему Одинцово до глубокой ночи, подрабатывая извозом, лишь бы хоть как-то прокормить ждущие дома голодные рты — плачущих детей, больных родителей, жен, которые уже и вовсе не верили в светлое будущее.
Так что удивляться тому, что на мясокомбинате царил полный бардак — дело глупое. И этот хаос был осязаемым: разбросанные рабочие халаты и фартуки, пустые сигаретные пачки, валяющиеся то тут, то там скомканные в шар бумажки. В самых темных углах копилась пыль — серая, въевшаяся в трещины на стенах; местная уборщица, видимо, не видевшая денег несколько месяцев, решила работать по принципу: «не видно — и ладно». Еще одна видимость порядка. Да и цветы на подоконниках чахли, как и голодающие по всей стране граждане.
Сторож остановился у двери с табличкой «начальник смены». Он молча потупился на месте, словно хотел раствориться в полумраке коридора или провалиться под пол.
— Спасибо, — Варя вежливо кивнула ему.
Поправив складки на пиджаке, она постучалась костяшками пальцев об дверь. Ответа долго ждать не пришлось: короткое «Войдите» отозвалось из кабинета так быстро, что создавалось ощущение, будто человек за дверью ожидал непрошеных гостей.
Варя, повернув ручку, толкнула дверь от себя и осторожно просунула голову. Там, за небольшим письменным столом, который больше напоминал школьную парту, сидел мужчина средних лет. Он поднял голову и, видимо, не узнав в лице Вари никого из сотрудников мясокомбината, мгновенно выпрямился.
— Здравствуйте, — сказала Варя, проходя во внутрь кабинета.
Остановившись у стола, она сразу же достала удостоверение из внутреннего кармана пиджака и продемонстрировала его в раскрытом виде начальнику смены.
Мужчина поморгал несколько раз, а его голубые глазища расширились от неожиданности. Он схватился за край стола, словно ища опору, и пытался сообразить, что он сделал не так и не кошмарный ли все это сон.
— Чем м-могу помочь? — нервно заикался он, таращась то на раскрытое удостоверение, то на лицо Вари.
— Я присяду? — спросила она, аккуратно положив пальцы на спинку стоящего напротив стула.
Начальник смены молча кивнул. Кадык на его шее задергался.
— Подскажите, пожалуйста, — начала Варя, смотря на мужчину, — Ульянов Александр Иванович в вашей смене работает?
— Да, — уверенно заявил мужчина, придвигая к себе какой-то журнал.
— А как он работал первого, шестого и двенадцатого числа?
Мужчина придвинул к себе журнал еще ближе. Он склонился над бумагой, быстро перелистывая страницы до нужной даты. Его губы в форме бантика беззвучно шевелились, словно он читал молитву, про себя повторяя день и месяц. Он схватился за железную линейку, выискивая нужную Варе дату и фамилию.
В воздухе висела слишком напряженная тишина, которая нарушалась перелистыванием страниц и тяжелым придыханием начальника смены.
— Вот, посмотрите, — начальник развернул журнал к Варе, чтобы она могла самолично ознакомиться с записями. — Первого и шестого числа он работал по графику. А двенадцатого он вышел подработать. Мямлил про то, что ему деньги нужны, уговаривал еще на полсмены остаться. Ну, это не на моей смене было, у напарника. Он ему на полсмены не разрешил, но на два с половиной часа согласился.
Варя склонилась над пожелтевшими от табака страницами журнала, внимательно вглядываясь в даты и в подпись Ульянова. Она сжала челюсти. Кончики пальцев задрожали, когда она сопоставила все даты и время, осознав, что обвинение Александра Ульянова рушилось у нее на глазах, как карточный домик.
Цифры расплывались перед глазами, складываясь в неутешительную картину правоты Бокова: Ульянов физически бы не успел добраться до Битцевского парка первого мая, чтоб убить Катю Ильину. Даже на машине путь занял бы не меньше часа, а учитывая время смерти, которое было написано в отчете экспертов...
Сердце пропустило удар...
Мысли лихорадочно метались в черепной коробке: до Реутова ехать почти два часа — это никак не совпадало с временем смерти Лизы Васильевой, которая была убита шестого мая в восемь вечера. Ровно тогда, когда у Ульянова заканчивалась рабочая смена.
Что до Маши Ульяновой... Даже тут у ее отца было железобетонное алиби. Строчки в журнале сухо подтверждали: он действительно находился на работе в тот роковой вечер, задержавшись, как и рассказал начальник смены, на два с половиной часа.
Подделать заковыристую подпись Ульянова было невозможно — это подтверждало, что расписывался именно он.
И даже признание Александра о том, что он пил дома, теперь выглядело не как попытка сокрыть свое участие в преступлении, а как отчаянное желание забыться после тяжелой смены. В пол-одиннадцатого вечера он действительно мог сидеть в родительской квартире, опустошая бутылку водки, и в этом не было ничего подозрительного.
Варя сжала край обложки журнала, сдерживая себя от порыва разорвать его пополам. Дыхание прерывалось, а в голове теперь пульсировала единственная мысль: хуевый из нее следователь, если она первым же делом не отправила Хвана на мясокомбинат уточнять алиби подозреваемого. Вся проделанная работа, все косвенные улики и подозрения — все рухнуло в одночасье, оставив после себя лишь пустоту с повторяющимся голосом Евгения Афанасьевича: «А я говорил».
Он был прав.
Все внутренности начало жечь от стыда и разочарования. И как Варя ни пыталась отрицать очевидное, игнорировать факты было уже невозможно.
— А сейчас Ульянов на работе? — спросила она, нарушая затянувшуюся неловкую паузу, которая тянулась, казалось, целую бесконечность.
— Нет, — начальник смены отрицательно покачал головой, и его лицо скривилось от искреннего беспокойства, — он не пришел. Я сегодня до него все утро дозваниваюсь. Акт о прогуле я составил, конечно, на всякий случай, но так, чтоб попугать увольнением. Я и жене его звонил, она сказала, сходит посмотрит, что с ним, но так и не перезвонила.
— А раньше за ним такие пропажи наблюдались? — Варя подняла взгляд на мужчину и нахмурилась.
— Нет, — ответил он, начав крутить в руках шариковую ручку.
— Понятно, — она поднялась со стула и зачем-то захлопнула журнал. — Сможете подготовить характеристику Александра?
Мужчина согласно кивнул.
— Спасибо, — поблагодарила Варя, выходя из его кабинета.
***
Всю дорогу до дома Ульянова Варя молчала, уставившись на дорогу стеклянным взглядом. Мимо проносились монохромные многоэтажки. Деревья гнулись под порывами ветра, предсказывая, что вот-вот начнется ураган. И не только на улице, именно такой же ждал Варю по возвращении в Москву в кабинете начальства. Пальцы, сжимающие руль «Волги», нервно отбивали тревожную дробь. Даже Витя не проронил ни слова, словно чувствовал, что лишний раз лучше ничего не говорить.
Понятным стало одно: теперь точно тупик. Никаких улик, никакой зацепки, способной вывести на след преступника. Теперь и подозреваемого не было! И это осознание резало куда сильнее, чем любое ножевое ранение. В виске пульсировала тупая боль, а в горле стоял горький ком.
Боков точно ее отстранит. И будет прав, если так сделает — куча времени просто потрачена в никуда. Варя подвела всех своим бараньим упрямством: и коллег, и жертв, и их семьи, жаждущих справедливости!
Она сжала руль так сильно, что ногти впивались в ладони. На лбу выступила испарина, а в глазах застыло ничего, кроме отчаяния. Варя чувствовала, как рушится не только дело, но и ее недавно начавшаяся карьера, репутация и, что самое главное, ее вера в собственную компетентность
«Волга» медленно притормозила у обшарпанного подъезда, где жил Александр Ульянов.
— Вить, сходи, пожалуйста, за Оксаной, — попросила Варя, обреченно глянув на Хвана.
Оперуполномоченный коротко кивнул и вышел из салона, оставляя Варю в звенящем одиночестве. Ставший холодным порывистый ветер проникал в машину через открытое окно, принося с собой запах озона и приближающегося ливня.
Варя резко ударила ладонью по рулю. Звук удара разнесся по салону, нарушая гнетущую тишину. Руки дрожали от напряжения, а внутренняя сторона ладони засаднила. Металлический обод руля оставил на коже красные полосы, которые тут же начали пульсировать болью. В зеркале заднего вида отразилось ее стремительно бледнеющее лицо с лихорадочно блестящими глазами. Холодный пот струйкой пополз вниз по виску, оставляя соленую дорожку.
Она ударила еще раз. Уже сильнее. С глухим рычанием сквозь сжатые зубы. Руль поддался под ладонью, и кожа на обивке заскрипела, словно жалуясь на такое обращение к себе. В глазах стояли слезы досады, а в груди клокотала злость на саму себя — жгучая, разъедающая все органы, словно кислота. Мышцы рук напряглись до предела, а костяшки побелели от усилия.
Варя ударила третий раз, сдерживаясь, чтоб не завыть в голос. Глухой звук от руля, казалось, отразил всю ее безысходность. Он разнесся по пустому салону и застрял где-то в пространстве между сиденьями. В глотке встал разрывающий ее колючий ком, а дыхание и вовсе сбилось.
Она опустила голову, касаясь лбом холодного руля. Пальцы судорожно вцепились в обтянутый кожей обод, словно пытаясь удержать последние крупицы самообладания. Тело задрожало мелкой дрожью.
В салоне стало еще тише. Такая вязкая, всепоглощающая тишина, что нарушалась лишь скрипом кожаной обивки под пальцами. Ладони стали влажными от пота, и кожа от руля скользила под ними, делая хватку Вари еще более отчаянной.
Осознание того, что она так просто обосралась, казалось невыносимым! Мысли в голове спутались в тугой клубок, словно колючая проволока, впивающаяся в лобные доли. В висках стучала кровь; сердце то замирало, то срывалось в галоп. Перед глазами плыли темные круги, а в ушах стоял противный звон.
Словно опомнившись, Варя выпрямилась и сделала глубокий, судорожный вдох. Ее взгляд скользил по посеревшим фасадам домов. Молчаливые свидетели ее провала. На кончике языка четко ощущался металлический привкус поражения, смешанный с горечью невыплаканных слез. Кожа на губах пересохла.
— Варвара Александровна? — голос Вити вырвал ее из собственных мыслей.
Она моргнула и глянула на Хвана, который стоял в компании укрывающейся от ветра Оксаны Ульяновой.
Варя выдохнула. Поджав губы, она с усилием растянула их в подобии приветственной улыбки, чувствуя, как потрескавшаяся, обветренная кожа болезненно лопается, вызывая неприятную резь. Каждая мышца на лице сопротивлялась этому простому вежливому движению, будто превращая обычную улыбку в настоящую пытку.
Выйдя из машины, она, сунув руку в карман пиджака, нащупала пачку «Космоса». Пальцы почему-то дрогнули от прикосновения к шуршащей поверхности. Ветер заползал под пиджак, пытаясь ласково добраться до кожи спины. Закрыв «Волгу», Варя услышала, как отчетливо щелкнул замок.
— Здравствуйте, Оксана Алексеевна, — отрывая взгляд от замка, она подняла глаза на родительницу погибшей Маши.
Ульянова лишь едва заметно кивнула в знак приветствия. Оксана стала еще худее — ее фигура словно истончилась за эти дни. В ее когда-то симпатичных чертах лица Варя точно видела изнеможение: темные и отчетливые круги под глазами, в уголках рта прорезались глубокие морщины. Ветер трепал ее лишенные прежнего блеска волосы, выбивая из прически, и Оксана то и дело пыталась их пригладить.
Варя молча обошла машину, смотря себе под ноги на усыпанный крупными каплями асфальт. Лишь бы не встретиться глазами с матерью погибшей девочки, убийцу которой найти казалось практически невозможно.
Тяжелое молчание больше не казалось чем-то гнетущим — оно стало союзником, помогающим собраться с мыслями. В тишине, спасительном вакууме, что Варя создала себе, она смогла наконец-то выдохнуть и сосредоточиться на том, что будет дальше. А впереди маячили лишь мрачные перспективы: унизительное отстранение от дела со служебной запиской, понижение в звании, а возможно, и сразу увольнение. И тогда все пять лет, проведенные в институте, окажутся потраченными впустую. Возвращение в Казань, быстрое переобучение на какого-нибудь кассира и монотонная работа в тесном ларьке — вот ее будущее.
И, если смириться с этим сразу, то не так больно. Не так уж и обидно.
— Вы к нему ходили уже? — неожиданно спросила Варя, найдя в себе силы взглянуть на измученное лицо Оксаны Алексеевны.
— Он дверь не открывает, — женщина взглянула на фасад родительского дома Александра. — Я уже в ЖЭК позвонила, чтоб они поскорее приехали.
Дождь становился все сильнее. Капли барабанили по асфальту, создавая тревожный ритм. Идя по стремительно намокающему тротуару, Варя опустила взгляд на носки своих туфель.
— Зачем? — спросила она, чувствуя, как крупные капли начинают проникать под ворот пиджака.
— Ну, а как мы квартиру вскрывать будем без них?
— Нам и вас хватит, — Варя усмехнулась.
Нервная реакция, совершенно ничего не имеющая общего с юмором. Не смешок, а больше судорожный короткий вздох, вырвавшийся из груди. Ситуация патовая — неясно, что случилось с Ульяновым, перед которым следовало бы извиниться за весь тот ужас, который он пережил. За необоснованные подозрения и содержание в изоляторе, где каждый день, должно быть, казался вечностью. За то, что его доброе имя было втоптано каблуком в грязь.
Он оказался добропорядочным человеком, в котором Варя, ослепленная желанием поскорее закрыть дело, увидела кровожадного монстра. Теперь же эта ошибка тяжелым грузом лежала на ее совести, давила на плечи, как свинцовое небо, нависающее над головой. И эта профессиональная жажда успеха и самоутверждения перед Евгением Афанасьевичем затмила самое главное — здравый смысл и человечность.
Остановившись у входной двери квартиры Александра Ивановича, Варя внимательно оглядела ее. Все такая же железная и покрашенная голубой краской.
— У вас ключи-то есть? — разворачиваясь к Оксане Алексеевне на каблуках спросила Варя.
Женщина нервно закивала. Ее дрожащие страхом руки сразу же нырнули по карманам халата.
Оксану тяжело винить за глупость. Если у нее были ключи, то почему она не вошла в квартиру? Или, может, просто побоялась делать это в одиночку?
— Открывайте, — попросила Варя, отступая от двери и давая Ульяновой пространство. Она скрестила руки на груди, делая шаг назад и наблюдая за Оксаной.
Женщина тяжело выдохнула. Ее дыхание вырывалось пунктирными толчками, словно воздух с трудом проходил через сжавшееся горло. Дрожащими руками, покрытыми сетью набухших от напряжения вен, она достала из кармана халата ключи. Ее пальцы, казалось, вообще не имели возможности хвататься за предметы — связка то и дело выпадала из рук и звонко ударялась о плитку подъезда. Каждый раз, стоило ключам упасть, сердце Вари пропускало удар, а напряжение в воздухе становилось осязаемым.
Наконец Оксане удалось ухватить нужный ключ и вставить его в замочную скважину. Металл скрежетал, замок не поддавался с первого раза, сопротивляясь вторжению в квартиру. Ключ поворачивался с трудом, будто кто-то с той стороны пытался удержать дверь закрытой от посторонних.
Со второй попытки Ульяновой удалось повернуть ключ. Замок щелкнул, издав резкий, отрывистый звук; дверь медленно приоткрылась, издавая протяжный, заунывный скрип, от которого у Вари по спине пробежал противный холодок, а волоски на затылке встали дыбом.
Оксана замерла на мгновение, собираясь с духом.
— Саша? — переступая порог квартиры, позвала женщина.
Но вместо ожидаемого пьяного невнятного ответа была лишь плотная тишина, в которой можно было различить, как шумит вода из крана, включенного в ванной.
Варя стояла у приоткрытой двери, нервно теребя край пиджака и опустив голову. Щеки пылали от стыда, а в груди тяжело ворочалось чувство вины. Она мысленно подбирала слова для извинений перед Александром, бесшумно шевеля губами.
И лишь внезапный пронзительный крик смог вырвать Варю из тягостных мыслей, где она, униженно склонив голову, будет кланяться Ульянову в ноги и молить о прощении за свою ошибку. Этот душераздирающий звук, словно ножом, прорезал напряженную тишину подъезда, многократно отражаясь от прохладных бетонных стен и усиливаясь в замкнутом пространстве.
Он заставил и Варю, и Хвана вздрогнуть на месте и застыть в непонимании. Крик, начавшийся как отчаянный вопль, перерос в истерический рев, в котором отчетливо слышались безумные, нечеловеческие нотки. Кровь застыла в жилах, а волосы на руках поднялись от ужаса.
Вырвавшись из лап оцепенения, Варя бросила на Витю короткий, полный тревоги взгляд — его смуглое лицо побледнело, а узенькие глазки широко распахнулись. Не сговариваясь, оба бросились в квартиру, оставив за собой распахнутую настежь дверь квартиры и затихающий в подъезде вопль, который, казалось, заставил всех соседей повыскакивать из своих жилищ.
Войдя внутрь, Варя машинально отступила на шаг и инстинктивно прикрыла рот рукой, чувствуя, что пол уходит из-под ног. То, что предстало перед глазами, было настолько ужасным, что разум на мгновение отказывался воспринимать все происходящее как реальность. Она прикрыла глаза, пытаясь отгородиться от увиденного, и провела ладонью по лицу. К горлу подкатил тошнотворный ком, обжигающий пищевод.
Коленки задрожали, готовые подкоситься в любой момент. В ушах зазвенело, заглушая пронзительный плачь Оксаны Алексеевны.
блядьблядьблядь
В воздухе витал тяжелый металлический запах крови, от которого закружилась голова. Он, пропитавший все вокруг, словно липкая субстанция, обволакивал ноздри, заставив Варю задыхаться.
Отвернувшись от омерзительного зрелища, Варя, сжав губы и стиснув зубы до скрипа, сделала неуверенный шаг к телефону, стоящему на старой, покрытой толстым слоем пыли тумбочке возле входной двери.
Дрожащие и похолодевшие пальцы сняли трубку и заскользили по металлическому диску телефона, пока Варя накручивала номер, который никогда бы не хотела запоминать наизусть. Каждый щелчок диска отдавался в ушах, словно удар молота по наковальне, а в голове пульсировала кровь, пытаясь заставить мозг работать.
Телефонная трубка оказалась неприятно липкой. Варя ощущала слишком отчетливо, как грязная, шершавая поверхность пластика будто царапает кожу. Поднеся ее к уху, Варя до боли закусила нижнюю губу, чувствуя, что под блузкой струится холодный пот, пропитывая ткань и оставляя влажные пятна.
нувозьмижетрубку
Пальцы, сжимающие трубку, дрожали мелкой дрожью, так и норовя перенестись на все тело. Сердце билось так громко и нервно, что, казалось, его стук отражался от стен, разносясь по квартире Александра Ивановича Ульянова.
— Боков, — послышался хриплый голос на том конце провода.
— Евгений Афанасьевич, это Юнусова, — взглянув на приоткрытую дверь ванной, произнесла Варя, — у нас труп.
— Че, нахуй?!