Билдебодер
Я сижу на диване, закинув пятки на напольную вазу, и раскачиваю её, считая секунды до того, как упадет. Досчитав до тысячи, всё же опускаю ноги на ковёр. Живот напряжён, мозги тоже, хорошая зарядка для пресса и нервной системы.
С начала рабочей практики у меня что ни день, то катастрофа. И если бы нервы росли на голове, я бы точно облысела.
Вчерашний день — кульминационный. Танюська, придя в себя, взрывается сиреной, и на крики прибегают все, кому не лень. Кому лень тоже слышат. И не знающих о замужестве становится на одну поликлинику меньше. А о том, что у Тани отбивают её будущего, а моего настоящёго, муженька, узнаёт весь район, так как орёт она, окрыв окно, громко и с выражением. С выражениями. Цензурно-непередаваемыми.
Звонок в дверь вырывает меня из воспоминаний о неуехавшем цирке. Сегодня выходной, и я никого не жду. Более того, не хочу видеть. Но не унимающаяся трель, будто кто-то оставил на кнопке палец и ушёл, обязывает подняться, чтобы открыть дверь и настучать ему по отсутствующей голове.
На пороге стоит Женька. С чемоданом.
— Танюська выгнала из дома, и я решил, что раз всё ещё твой муж и, вообще, ты — причина скандала, придётся пожить у тебя, пока не подыщу другую квартиру, — быстро и криво объясняет он, так же улыбаясь. Следом протискивается через оторопелую меня в коридор, бесцеремонно отодвинув в сторону, и закрывает за собой дверь.
— Адрес пробил по базе данных, — предупреждает мой вопрос, будто тот написан на лбу, ставит чемодан на пол и окидывает меня удивлённым взглядом.
— У тебя всё в порядке, Ал?
— Конечно. Лучше и быть не может. Ведь я теперь известная личность! Хоть на галочку в инстаграм подавай. — Прихожу в себя я, гордо вскинув голову, и тут же поправляю съехавшую на глаз корону. Сильнее закутываюсь в простыню, а потом вздрагиваю и замираю, понимая, что стою перёд ним в короне и простыне.
В детстве мама говорила: «Аллочка, ты самая лучшая, ведь ты — принцесса, не стоит обижаться на недалёких людей, не царское это дело», — и рассказывала сказку, как они с папой шли по лесу и нашли корзинку, в которой лежала маленькая девочка, завернутая в одеяльце и с золотой короной.
Потом мама обматывала меня простынкой, надевала на голову бумажное украшение и, убаюкивая, пела песенку.
Работало безотказно. Маленькая Аллочка на следующий день по-царски затыкала рот всем обидчикам, чтобы больше неповадно было, а главное, обретала спокойствие в душе.
Корона сохранилась по сей день, как семейная реликвия. Она лежала у меня в специальной коробочке из-под обуви, и пусть уже не сияла золотом, всё равно давала умиротворение, как память об ушедшем детстве. Надевая её, становилось так тепло и уютно. А если ещё закутаться в простыню... Что я и сделала, дабы поднять настроение после насыщенных рабочих дней. И благополучно забыла, увидев в глазок Жепусика.
— Ах, это... — Наконец я размораживаюсь и неопределённо качаю головой. — Не обращай внимания, проходи, — и даю ему официальное разрешение, раз всё равно зашёл. Да и чемодан обязывает. По-серьезному разозлилась Танька.
Медленно поворачиваюсь и выхожу из коридора первой. В мыслях бардак, на голове корона, на плечах простыня. Один носок белый, другой в стирке. На ковре размазано пятно от пролитого кофе, которое пыталась оттереть носком, посередине напольная ваза и кадка с фикусом* для разговора по душам.
Возвращаю себя в кресло и закрываю глаза. Ничего. Места много, всем хватит. Даже Женьке. Перетерплю. Можно с ним вообще не общаться. И не встречаться. Когда мы жили вместе, так и было. Он постоянно пропадал то на курсах, то на конференциях, как выяснилось позже, посвященых изучению женских органов и тренировкам на телах. Но это в прошлом. Хотя дурные привычки не меняются. Пересматриваются лишь отношения к ним. В любом случае, надо будет составить график посещения кухни и туалета. А так же свободного перемещения по коридору. И...
Чувствую, что кто-то стоит на моей ноге, и открываю глаза.
Напротив Женя. Опустив руки на поручни кресла, он пристально вглядывется в моё лицо.
— Мать, у тебя все дома? — бормочет он мне прямо в нос, блуждая глазами по лицу. — Ты шевелишь губами, как немое кино.
Есть такая привычка. Думать вслух. Вернее, вгуб. Особенно в пространственном состоянии.
Я хлопаю ресницами, не зная, что сказать. Не потому, что действительно не знаю, сказать-то мне есть что. И много. Только его взгляд настолько гипнотизирует, что в горле засыхает кактус.
— Красавин, отвали, — хриплю я, пытаясь показать, что все под контролем. — Дома никого нет.
И многозначительно киваю, чтобы понятней стало. На самом деле, под контролем только простыня, которую я действительно крепко держу, ведь под ней только нижнее бельё.
— Слушай, мне, в общем-то, все равно, если у тебя не все дома, — Женя криво ухмыляется, и память водопадом уносит в глупые времена, когда от этой недоулыбки срывало крышу и хотелось лишь одного — чтьбы он взял тебя на абордаж.
— Главное, что сейчас будут все, — заключает он, резко отталкиваясь от кресла и раскидывая руки в стороны. Ухмылка расползается в зубастую улыбку. Он, похоже, не сильно расстроен из-за расставания с Танькой. Медленно поворачивась вокруг оси, он демонстративно раскачивает бёдрами и осматривает гостиную.
Фигура та же. Даже лучше. Плечи стали шире, бедра уже. Гребанный билдебодер.
Постепенно до меня доходит смысл сказанного. «Все» — это он себя имеет в виду?
Ну уж нет!
*Не стоит предполагать, что автор не знает других декоративных растений. В кадках. Кроме фикуса. На самом деле вы абсолютно правы.