Глава 20
Нора
Утро не начиналось — оно случалось. Без предупреждений, без обещаний. Просто наваливалось, как похмелье. Сухим горлом, серым светом за пыльным окном, и пустотой, в которую легко провалиться, если слишком резко встать с кровати.
Нора лежала на боку, смотрела в стену. Отсюда было видно крошечную трещину в штукатурке — она тянулась вверх, как упрямая дорожка слезы на щеке. За стеной — тишина. Только старый холодильник изредка вздыхал, напоминая, что время не остановилось.
Пальцы ног зябко сжались на прохладном матрасе. Она пошевелилась, потянулась, но не поднялась. Пыталась понять — что в ней сломалось вчера. Или, может, не сломалось — просто отмерло. Без шума, без боли.
Просто стало пусто.
•
На кухне пахло вчерашней пылью и позавчерашним страхом. Запах крови, пропитавшей пол, слабо отдавался в воздухе, хотя она дважды всё мыла. Край ковра по-прежнему был мятым — там лежал Виктор. В ванной висело полотенце с розоватым пятном. Всё это — части вчерашнего спектакля. Только актёров не осталось.
Она зажгла спичку. Сигарета дрогнула на губах. Первый вдох — как пощёчина. Горячий дым пошёл по горлу и застыл где-то под рёбрами.
В доме было тихо.
Он не остался.
Никакой записки. Никаких слов. Никаких «спасибо», никаких «извини».
Ничего. Как будто всё само собой.
Как будто всё — должное.
Она не ожидала цветов. Не ждала благодарности. Но, чёрт возьми, хоть что-то.
Стук ногтя по кружке. Молчание. Снова затяжка.
«Может, и правильно. Меньше слов — меньше вранья».
Она выдохнула дым в потолок.
"Но всё равно — дурак."
•
Туфли с резиновой подошвой. Старый плащ. Волосы в небрежный пучок.
Она вышла на улицу — солнце не торопилось слепить. Воздух был тусклым, как газета в руках старика.
Улицы Лос-Анджелеса в это время были похожи на похмелье. Люди шли мимо друг друга, будто беженцы после невидимой войны. Вчерашние драки, ночные ссоры, неуловимые разрывы. Каждая дверь — маленькое поле боя. И каждый, кто шёл навстречу, — либо выживший, либо проигравший.
Нора шла быстро. Обувь отбивала ритм на потрескавшемся тротуаре. Ни с кем не здоровалась, ни на кого не смотрела. Она знала, чего хочет:
— зала,
— музыки,
— пота,
— забыться.
Школа балета — старое здание с облупленной лепниной и табличкой, которую никто не перекрашивал лет двадцать. Внутри пахло деревом, воском и человеческими телами. Не страстью, не вдохновением. А именно телами — работающими, дрожащими, устающими.
Она прошла через коридор. Дежурная кивнула — она уже привыкла к молчаливой балерине в чёрном. В студии №4 было пусто. Нора вошла, заперла за собой дверь и повернула ключ дважды. Никто не должен входить.
Разделась быстро. Балетный купальник, колготки, плотные носки. На пуанты — резинки туго, до щелчка в пальцах. На лице — ни капли косметики. Волосы — в привычный валик, тугой, как её терпение.
•
Музыка из фонографа зашипела. Пластинка старая, но родная.
Дебюсси. Clair de Lune.
Она включала именно её, когда хотела выжечь всё.
Первый шаг.
Второй.
Корпус вытянут. Руки — будто вода. Спина — как струна. Глаза прикрыты.
Она позволила телу говорить за себя.
— Один, два... поворот. — Нора шептала сама себе, будто подталкивая.
Каждое движение — выверено, как нож на операции.
Каждая точка баланса — словно последняя надежда.
Сейчас никто не трогает тебя. Никто не орёт. Никто не дёргает за руку.
Ты одна. Только ты и чёртови́ Дебюсси.
•
В третьем повороте она оступилась.
Сердце врезалось в рёбра.
Нора замерла, дыша рвано. Руки дрожали. Ладони в поту.
Взгляд в зеркало.
Она увидела... не себя.
Не Лулу. Не танцовщицу.
Девчонку. Маленькую. Со сломанными пуантами, с лицом, на котором уже слишком рано исчезла наивность.
— Прекрати. — прошептала она.
Одела себя обратно в роль. Сделала шаг. Снова поворот.
Танец продолжился.
•
В середине номера музыка перестала быть важной. Она чувствовала только движения.
Свой хруст в коленях,
свои выверенные руки,
и одиночество.
Танец — единственное, что не смотрело на неё с жалостью. Не трахалось в другой комнате. Не оставляло записок.
Балет был честен.
•
После двух часов — тишина.
Нора села на пол. Растягивала мышцы, когда затрещала дверь.
Нет, не в реальности. В голове.
Она вспоминала, как он входил в ту ночь. Как смотрел.
Как будто хотел...
Хотел?
— Просто глупо, — сказала себе Нора. — Придумала себе что-то. Выдумала.
Она вытерла лицо полотенцем. Села к стене спиной. Достала из сумки сигарету. Закурила прямо в зале — плевать.
⸻
Вечернее солнце уже давно кануло в пыльную дымку Лос-Анджелеса. Свет фонарей струился сквозь щели жалюзи, размывая границы между настоящим и воспоминаниями. В старом холодильнике глухо гудело, будто озвучивая всё то молчание, в котором жила теперь Нора.
На её столе лежали пакеты из лавки на углу: макароны для лазаньи, помидоры, свежий базилик, пачка жирного фарша, две бутылки вина — одна красного, вторая белого, она ещё не решила, к какому из них склониться. Всё это она несла через три квартала в тяжёлом бумажном пакете, упрямо зажав его в локтях и сжав губы, как будто уговаривала себя, что жизнь — это череда усилий, а не случайностей.
Квартира всё ещё пахла медицинским спиртом и мужским потом — последствия ночной эпопеи с двумя полумёртвыми бандитами. Виктор уехал ещё до рассвета, тихо, почти бесшумно, как тень. Клайд тоже исчез. Впрочем, Нора не ждала объяснений. Он всегда ускользал — взглядом, голосом, руками.
Она вымыла раковину, смела с плитки остатки засохшей крови, поставила кастрюлю с подсоленной водой на огонь. Лазанья. Её любимое блюдо. Что-то в этом было утешающее: слои, структура, предсказуемость. Макароны — мясо — соус — сыр. Никаких сюрпризов. Никаких предательств.
На ней была старая хлопковая майка и штаны до щиколоток. Волосы закручены в небрежный пучок, нога скользила по плитке в одном носке — второй потерялся где-то под диваном. Она пела себе под нос, вполголоса, что-то из джаза, что раньше звучало в «Баркерс» — только теперь голос был тише, как будто сама себе не верила.
Фарш зашипел на сковороде, она добавила чеснок, прижала крышку, чтобы сок не вылетал на стены. Томаты — целыми руками, смяла в пальцах, густой сок стекал по запястьям. Она наслаждалась моментом. Здесь, на этой убогой кухне, среди ржавой раковины и скрипящего шкафа, она была королевой. Никто не приказывал. Никто не смотрел, как на товар.
Когда первый слой лазаньи улёгся в форму, она открыла бутылку красного. Глотнула прямо из горлышка. Зажгла свечу. Почему бы и нет. Пусть хоть это будет красиво.
Запах заполнял квартиру. Сыр плавился, мясо отдавало жаром. Она сняла вторую тарелку — почти автоматически, прежде чем сообразила, что никто с ней ужинать не будет. Засмеялась тихо, насмешливо: себе же.
Часы тиканьем били по виску. За окном кто-то ругался — мужчина и женщина, мат через слово. Нора наливала себе второй бокал, когда раздался первый стук.
Она замерла.
Стук был не громкий, но уверенный. Неприятный. В нём не было нерешительности — как у соседа, что перепутал дверь. В нём была цель.
Она поставила бокал. Сердце застучало неуверенно, как в старом театральном барабане перед выходом на сцену. Ещё один стук. Длиннее. Тише.
Она медленно ступила на цыпочки, подошла к раковине, где всё ещё лежал нож — острый, длинный, с тяжёлой рукояткой. Сжала пальцами. Не впервые она держала оружие. Но впервые в собственной кухне.
Коврик у двери смялся под ногами. Она прислонилась к деревянной поверхности, прислушалась. Ни голосов, ни шагов. Только чьё-то тяжёлое дыхание.
Пальцы крепче сжали нож.
— Ладно, ублюдок, — пробормотала она. — Только попробуй сунуться.
И резко распахнула дверь.
Он стоял там. Высокий, в сером пальто, с руками в карманах. Лицо было словно высечено из того самого холода, что тянулся по вечерним улицам. Клайд Хатчер. Могила собственной персоной.
Нора моргнула. Нож всё ещё был в руке.
— Господи, Хатчер, — сказала она, отступая на шаг. — Ты меня чуть не убил. Что за манера пугать людей посреди ужина?
Он молчал. Из-под воротника выглядывал рубец, свежий. Видно, был недавно на задании. Волосы были чуть влажные, как будто только что вымыл — или это дождь. Глаза... глаза смотрели, как всегда, мимо неё. Будто она — всего лишь дверь, которую нужно обойти.
— Прежде чем врываться, мог предупредить, что зайдешь, — продолжала Нора, отступая к столу.
Он шагнул внутрь, не говоря ни слова. Она поставила нож обратно, но с явной неохотой.
— Голодный? — она кивнула в сторону духовки.
Он снял пальто. Молча. Разделся, как будто в собственной квартире. И она вдруг осознала, как странно: его запах — кровь, табак, сталь — уже стал частью этого пространства.
Она повернулась к нему, прищурилась:
— Если ты пришёл поговорить — говори. Если пришёл молчать — сядь и не мешай. Но ещё один сюрприз, Клайд, и я клянусь, ты выйдешь отсюда с лазаньей в физиономии. Сыром прямо в глаз.
Он наконец посмотрел на неё. Долго. Нора не отвела взгляда.
И впервые за день ей стало не скучно.
⸻
Нора слегка кивнула в сторону стола, коротко, как официантка с настроением. Он понял, не сказав ни слова, и, не раздеваясь до конца, прошёл вглубь квартиры. Сел. Небрежно откинулся на спинку стула, вытянув ноги вперёд и скрестив их в щиколотках. Спокойный, как будто не он два дня назад чуть не истёк кровью в её прихожей. Как будто он здесь — по делу, а не потому, что хотел быть.
Нора с усилием вдохнула, открыла шкафчик, достала две глубокие тарелки. Поставила их на стол. Лазанья уже была готова: золотистый сыр запекся, края стали чуть хрустящими, пар поднимался от начинки с томатами, фаршем, травами. Запах был сытный, домашний, и, как назло, слишком интимный.
Она наклонилась и вытащила противень из духовки, поставила его рядом. Отрезала кусок себе, потом — ему. Движения были быстрыми, уверенными. Поварёшка в её руке не дрожала. Всё под контролем. В ней не было дрожи. Не было.
Потом она достала два бокала. Протёрла. Внимательно осмотрела на свет. Подошла к холодильнику и достала обе бутылки — белое и красное. Поставила на стол и, облокотившись о спинку стула, посмотрела на него через плечо:
— Какое предпочитаешь?
Он чуть повёл бровью.
— Красное.
— Конечно. — Сухо сказала она, будто бы знала. И не сомневалась. Повернулась, взяла красное, поставила его перед собой. — Ну что ж, господин изысканный вкус.
Кухонный нож, с которым она собиралась справиться с пробкой, уже ждал на столе. Она уселась и начала пытаться открыть вино, закатив глаза. Губы поджались, плечи напряглись. Ей не нравилось, что пробка держится, как проклятая. Она старалась не показать этого. Но всё-таки выдохнула, раздражённо:
— Какого чёрта их так закупоривают? Это же не сейф, это бутылка вина. Может, мне ещё разводной ключ взять?
Пальцы соскользнули. Она взялась по-новой. Поставила бутылку между колен, но неуклюже — так, что чуть не пролила лазанью. Воротник майки сполз на плечо. Она выругалась — сначала себе под нос, потом чуть громче:
— Прекрасно. Просто божественно. Я только хотела поужинать, а в итоге участвую в схватке с бутылкой.
Клайд встал.
Молча. Стул тихо заскрипел. Он обошёл стол, подошёл к ней. Нора повернулась, будто не поняла, что он собирается — но бутылка внезапно исчезла из её рук. Он выдернул её, как у ребёнка, который слишком долго возится с игрушкой.
Открыл вино одним движением. Даже не усилием — намерением. Пробка вылетела с лёгким хлопком. Клайд поставил бутылку на стол и сел обратно.
— Ну да, конечно, — пробормотала Нора, откидывая прядь со лба. — Сила и грубость — твои лучшие друзья.
Она налила ему. Потом себе. Резко села. Приборы были разложены, апельсины лежали между ними — она схватила их по пути в лавке, подумала, что будут хорошо смотреться на столе. Яркие, насыщенные, почти вызывающие своим цветом.
Он наблюдал за ней. Не ел. Смотрел. Как будто искал что-то — не в глазах, нет, глубже. Где-то между её шутками и вздохами. Где-то под кожей.
Нора сделала первый укус. Горячо. Обожгла язык. Но не показала. Прожевала, проглотила, отхлебнула вина. Спросила с неприкрытым раздражением:
— Ну? Скажешь хоть что-то, или просто пришёл молча наблюдать, как я жую?
Он взял вилку.
Отрезал кусок.
И только тогда, спустя паузу, посмотрел ей прямо в глаза.
— Вкусно.
Она пожала плечами. Но внутри, где-то под ребрами, что-то дрогнуло. Глупо. Она знала, что умеет готовить. Но от него — даже это короткое слово звучало как признание.
— Конечно вкусно. Я же не только на сцене ноги задирать умею.
Он снова промолчал. Но взгляд стал чуть мягче. Или ей показалось.
Они ели. За окном кто-то курил, слышался лай собак. Вина в бокале становилось меньше, еда — холоднее. Но за этим столом, на этих двух табуретках, казалось, будто тишина между ними важнее слов.
Нора облокотилась на локоть, взъерошила волосы, смотрела на Клайда из-под лба.
И впервые за долгое время — не хотела, чтобы вечер заканчивался.
Он ел медленно, будто каждое движение вилки было чем-то осмысленным. Она — наоборот. Торопилась, не столько потому, что была голодна, сколько чтобы отвлечься от взгляда. Взгляда, который сидел напротив и пил её, как это вино, не мигая.
Минут через пять он отложил прибор и вытер губы салфеткой. Потом, лениво, не меняя выражения лица, произнёс:
— А нож зачем был?
Нора чуть не подавилась. Подняла бровь. Откинулась на спинку табурета, поставив бокал на стол чуть громче, чем нужно.
— Что?
— С ножом дверь открыла, — он говорил как всегда — спокойно, будто вслух констатировал погодные условия. — Ты думала, я тебя резать пришёл?
Она вжалась плечом в спинку, насмешка в голосе стала заметнее.
— А ты живёшь в нормальном доме, Хатчер. У тебя сосед не орёт в три часа ночи, не задирает майку каждой проходящей девке и не мочится в подъезде.
Она отхлебнула вина. Медленно. Ждала, что он скажет. Он не сказал. Лишь приподнял бровь, почти незаметно.
— Тут каждый второй — потенциальный псих. Или хуже. Мой сосед сверху вчера палкой убивал крысу у себя в ванной. Слышала всё. Каждый чертов хруст.
Клайд поставил вилку на край тарелки. Осторожно. Как будто боялся, что металл может что-то нарушить.
— Собирай вещи. Ты возвращаешься.
— Что?
— Ты меня слышала.
— Нет, — она резко встала. — Я тебя услышала, но не согласна. Это не «вернись» как будто я носки у тебя дома забыла. Я уехала. Потому что так нужно было. И сейчас у меня... всё нормально.
Он медленно поднялся. Рост его заполнил кухню. Тень легла на стол. Он не приблизился, просто стоял, глядя сверху вниз.
— Нормально? — повторил он с резким смешком. — Ты живёшь в клоповнике с ножом наготове и собираешься умереть от рук какого-нибудь ублюдка из соседней квартиры, пока я ем ужин в своём нормальном доме?
— О, боже. Как романтично. Какая забота, — отрезала Нора, скрестив руки на груди. — Я не твоя собственность, Хатчер. Не надо делать вид, будто тебе не всё равно.
Он смотрел на неё долго. Не сводя взгляда. Как будто проверял, правда ли она говорит — или снова играется, как тогда, в его квартире, на утро после их поцелуя.
— Я не делаю вид.
Она отвела взгляд. Но только на секунду. Потом снова уставилась в него с вызовом.
— Я не вернусь только потому, что ты так сказал. Я не собака, чтобы возвращаться по щелчку.
— А я не собираюсь тебя упрашивать.
— Тогда и не начинай.
Тишина. Между ними только вино и запах лазаньи. И злость, которая горела в каждом взгляде, каждом вдохе. Горькая, колючая.
Он шагнул вперёд.
— Хочешь умереть здесь? — спросил он тихо. — Или хочешь просто доказать, что можешь жить без меня?
Она вздрогнула. Не потому что испугалась. Потому что попал. Точно в цель. Прямо в ту жилу, которую она пыталась не замечать уже несколько дней.
— Может, и то, и другое, — выдохнула она. — А может, просто хочу, чтобы ты наконец оставил меня в покое.
— Я не оставлю.
И в этом было нечто пугающее и притягательное одновременно. Он сказал это не с лаской, не с уговорами. Сухо. Почти хрипло. Как приговор.
Нора стояла с минуту. Потом резко развернулась, подошла к плите. Начала перекладывать остатки лазаньи в контейнер. Без слов. Быстро, с шумом, будто этим звоном крышек могла заглушить бурю внутри.
— Я заберу только то, что мне нужно, — бросила она, не оборачиваясь.
— Хорошо.
— И не думай, что ты этим победил. Это не... — она взяла паузу, — Мне просто надоело спать рядом с кухней, где стены шевелятся от тараканов.
Он не ответил.
Она схватила свою дорожную сумку, прошлась по комнате, собирая вещи. Нижнее бельё, платье, книги. Всё это складывалось без особой аккуратности, но быстро. Как будто чем быстрее она уйдёт — тем меньше будет болеть.
Когда вышли из квартиры, она ни разу не обернулась. Но, закрывая дверь, всё же задержала взгляд на щели у порога. Тени под ней не шевелились. Но ей показалось — дышат.
Внизу завывал ветер, и Мортон-Стрит, как всегда, пахла сыростью, псиной и дешёвыми сигаретами. Она шла первой. Он — сзади. Ни слова. Ни жеста. Только шаги, и звенящий воздух между ними.
Скоро она снова будет в его квартире. На его территории.
Но пока они шли — у неё было ощущение, что власть всё ещё её. Хотя бы немного. Хотя бы до того момента, когда он снова посмотрит ей в глаза