Глава 18
Клайд
Лос-Анджелес пах железом, как кровь на мокром лезвии. Машины плевались копотью, а лица — усталостью. Спустя пару дней после того, как она вошла и увидела его с этой шлюхой, в квартире стало... слишком тихо. Тишина была липкой, как патока, и липла к горлу.
Он пытался её не замечать. Думал, что сможет. Пил кофе. Менял простыни. Занимался делами. Но комната всё равно пахла ею. Даже после трёх сигарет и спирта. Даже после того, как он заткнул кран, который всё время капал.
Он поехал на дело. Машинально. Убил, как обычно — бесшумно, методично, с точностью хирурга. Но на выходе задержался на секунду. Мужчина умирал дольше, чем нужно. И его пальцы дёрнулись точно так же, как у того, кого он грохнул в клубе — когда всё только началось. Когда она стояла под светом и курила, как будто ей плевать.
Теперь плевать было ему. Или он старался, чтобы так казалось.
•
На следующий день он заехал к "Solitaire". К столу у стойки. Китти была там. Волосы — в куче, как всегда, в пудре и лоске. Она подняла на него бровь, как на незваного привидения.
— Ты ищешь её, да?
Клайд не отвечал.
— Она не увольнялась. Приходит, танцует, уходит. Спрашиваешь, где она живёт?
— Где она танцует, кроме этого места? — голос у него был сухим, как табак в коробке.
Китти прищурилась.
— В балетной. Ты ведь знаешь. Та, что на Рэндалл-стрит. Прямая, гордая, сучка с характером. Даже если тебе в морду плюнет — ты всё равно придёшь. Правда?
Клайд не ответил.
•
Балетная школа встречала его запахом мокрой древесины и мела. Девочки в белом бегали, как воробьи. Преподаватель в очках, нервная, с криво подведёнными губами, не хотела говорить.
— Мы не выдаём информацию, сэр.
Клайд лишь кивнул. Остался стоять. Минуту. Другую. Он не уходил. Ему не нужно было угрожать. Он просто стоял, как будто из тени вырос.
Наконец, в углу появилась серая мышь. Девочка в растянутом свитере и рваных пуантах. Боязливая. Глаза как две капли — робкие, осторожные.
— Она на Мортон-стрит. Там, где третий подъезд с пожарной лестницей... — прошептала она.
Клайд кивнул.
•
Мортон-стрит была грязной. Не той грязью, что скапливается от дождей. А внутренней. Крысы, как тени, прошмыгивали у мусорных баков. Подъезд пах сырым хлебом и дешевыми консервами. Он нашёл её фамилию на почтовом ящике — «Кроу». Тонко выцарапана. Пальцы медленно прошлись по букве «К».
Он поднялся. Каждый шаг по лестнице звенел, как выстрел в тишине. Встал у двери. Стоял. Минуту. Две. Его рука зависла над дверью, как будто колебание — это то, чего он себе раньше не позволял.
Он постучал.
•
Нора открыла дверь почти сразу. Как будто ждала. И как только он её увидел — в первый раз за эти дни — он понял, что всё это время пытался забыть не её, а себя рядом с ней.
На ней был выцветший халат. Волосы собраны небрежно. Но глаза — всё те же. Неотступные, колкие, лезвие против лезвия.
Она смотрела на него молча. Потом резко развернулась и пошла внутрь.
— Чего тебе? — бросила через плечо.
Клайд вошёл. Закрыл за собой дверь.
Комната была убогой. Дешёвые обои. Пыль. Запах затхлого матраса и старой парфюмерии. Кровать стояла у стены, вещи разбросаны. Окно — замотано газетами. Он окинул взглядом всё и снова посмотрел на неё.
Нора курила, у окна, спиной к нему. Потом резко развернулась:
— Что, шлюха та не устроила? Или пришёл проверить, не сдохла ли я тут с голоду?
Клайд молчал. Его глаза оставались тёмными, ни один мускул не дёрнулся.
— Ты поцеловал меня, Клайд. По-настоящему. Не как мразь, которой всё равно, — она нервно засмеялась, — А потом ты трахаешь ту, кто сожрала бы свой парик за пять баксов.
Он сделал шаг к ней. Она отступила.
— Не подходи.
— Я не...
— Не что? Не ждал, что я вернусь? Не думал, что мне плевать? — её голос сорвался. — Ну так знай. Я и правда ушла, чтоб не мешать. Не думала, что ты побежишь. Не мечтала. Но знаешь, что больно?
Она подошла ближе, в упор, встала почти к груди его:
— Больно было увидеть, как ты даже не закрываешь дверь. Как будто я — это просто пыль. И ты её вытер.
Клайд ответил тихо:
— Ты ушла. Без слов.
— Потому что думала, что обременяю. Что злю тебя. Что сплю на твоём долбаном диване и заставляю тебя варить два кофе, когда ты и одного не хочешь.
Пауза.
— Я не просила спасать меня. Но ты спас. Я не просила забирать меня. Но ты забрал. А потом просто... выкинул.
Он смотрел на неё. Всё так же. Словно она кричала в закрытую гробницу. Но когда он наконец заговорил — голос был низким, хриплым:
— Я не знал, зачем поцеловал. Просто... сделал это.
— А трахаться ты тоже просто... «сделал»? — она усмехнулась.
— Да.
Слово прозвучало, как выстрел.
Она посмотрела на него с ненавистью. А потом — с пустотой. Будто в ней оборвались все пружины сразу.
— Вот и иди. Делай это ещё.
Клайд стоял. Потом шагнул к двери. Рука легла на ручку. Но он не вышел.
Клайд стоял у двери. Тихо. Слишком тихо. А в комнате было слышно, как у Норы дрожит дыхание.
Он знал это дыхание. Слышал его раньше. Когда она танцевала. Когда лгала, что не боится. Когда стояла под фонарём, и дождь стекал по ней, будто по стеклу витрины.
— Чего ты хочешь? — её голос прозвучал глухо. Ни огня, ни холода. Пустота.
Он медленно развернулся. Не сразу. Как будто каждое движение что-то нарушает. Как будто даже это — шаг — нужно делать осторожно, чтобы не спугнуть. Не испортить ещё сильнее.
— Я не умею быть... как надо, — сказал он.
— Не надо быть как надо. Надо хотя бы не быть подонком. — Её голос зазвенел. — Хочешь знать, что я подумала, когда вошла тогда в квартиру?
Он молчал.
— Что, может, ты так специально. Чтоб я ушла. Чтобы не пришлось говорить вслух, что я не нужна. Просто... устроить спектакль. Не запирать дверь. Чтобы я всё увидела. — Она усмехнулась. — Элегантно, Хатчер. Как ты любишь. Чисто.
Он сел в старый продавленный стул, что стоял у стены. Пробормотал:
— Я не думал.
— Да ты, чёрт подери, никогда не думаешь. — Она подошла к нему почти вплотную. — Ты сидел в этом своём гробовом молчании и ждал, что я сама всё решу. Сама уйду. Сама вернусь. Сама придумаю, как быть. А ты? Ты — просто нож в пальто и сигарета на губе. И это всё.
Он посмотрел на неё. Медленно.
— Я не привык, чтобы кто-то был.
Она замерла. Потом сказала почти шёпотом:
— А я не привыкла чувствовать себя пустым местом.
Он опустил взгляд. Впервые за весь разговор. На секунду.
— Я всё ещё тебя чувствую. — Его голос был низкий. Без нажима. Простой, почти усталый.
— Не смей, — она задохнулась. — Не смей говорить так, когда тебе было наплевать, сдохну я в этом вонючем доме или нет. Я надеялась, что ты придёшь. Пусть не за мной, пусть просто сказать "убирайся" — мне бы этого хватило. А ты трахался, Клайд.
Молчание повисло, как лезвие.
Он встал. Подошёл к ней. Близко.
— Я испугался, — тихо. — Тебя. Себя. Всего.
Она вскинулась, как будто он её ударил.
— Ты? Боишься? Вот уж правда — день откровений. Ты убиваешь людей, Клайд. Ты — чёртова легенда с улиц. С тобой дети не спят по ночам, а ты мне тут про страхи рассказываешь?
— Я не боюсь умереть. Боюсь жить. Рядом. С кем-то.
На секунду между ними стало слишком тихо. Слишком много воздуха. Он пах мокрой штукатуркой, и чем-то её — лосьоном, пудрой, отчаянием.
Нора смотрела на него. В её глазах всё ещё плескалась злость. Но теперь в ней появилась другая нота. Глубже. Боль.
— Тогда ты не имел права целовать. Ни малейшего. — Она отступила. — Не надо было будить меня, если собирался уйти.
Он не ответил.
— Уходи, Клайд. Просто уходи. Сделай то, что у тебя лучше всего получается.
Он кивнул. И... шагнул к двери.
— И больше не возвращайся, — добавила она. Голос её сорвался на шёпот.
Рука легла на дверную ручку. Но он не вышел.
— У тебя что-то есть выпить? — спросил он спокойно.
— У меня есть только молоко. И оно скисло. Как и я, как и эта квартира, как и всё, что ты оставил.
Он обернулся.
— Тогда останусь. Пить прокисшее молоко.
— Ты чокнутый.
— Да.
— Ты думаешь, что если скажешь "остаюсь", то я — расплавлюсь? Лягу на этот матрас, и мы всё забудем?
Он подошёл ближе. На этот раз — медленно. Глаза в глаза.
— Нет. Думаю, ты прогонишь меня. В который раз. Но если не попытаюсь — пожалею.
Она смотрела на него долго. Потом — отвернулась. Медленно, как будто отказывалась не от него, а от самой себя.
— Я ненавижу тебя, Клайд. Понял?
— Понял.
— И всё ещё думаю о том поцелуе.
— Я тоже.
Пауза.
— И я всё ещё хочу дать тебе пощёчину. Со всей силы.
— Можешь. Только не уходи потом. Просто... останься.
Она посмотрела на него. И в её взгляде было всё: ярость, боль, усталость и какая-то совсем маленькая, почти незаметная щель надежды. Трещина.
— Ладно, — сказала она наконец. — Можешь остаться. На час. Потом катись к чёрту.
— Договорились.
•
Квартира на Мортон-стрит не стала лучше. Но теперь в ней были двое. Один сломанный и молчаливый. И одна с сигаретой на губе и бешеным сердцем, которое всё ещё билось — назло.