Штиль

Чай по настоящему сладкий, с такой компанией и про сахар забыть можно.

14 июля. Утро. Все тот же Хиллстоун.

Несса проснулась раньше сигнала. Не потому что захотела — потому что сон, мягкий и вязкий, как будто сам за руку вывел её обратно в реальность. Сердце билось негромко, но будто лишнее. Лежала, не двигаясь, вглядываясь в потолок, и минуту, другую пыталась ухватиться за остатки сна: дом, братья, задний двор — всё расплывчато, затянуто туманом, будто смотрела сквозь запотевшее стекло. Только одно ощущение оставалось ярким — тоска. Такая, что давила на грудь тяжёлым комом, и от неё хотелось отвернуться, как от слишком яркого света.

В комнате было тихо. Только скрип ручки и слабое шуршание страниц — Эл сидела у окна, поджав ноги, и что-то писала в свой дневник. Волосы спали с плеч, зелёные глаза скользили по строчкам, как будто вовсе не замечали, что Несса проснулась. Лоу дремала, уткнувшись в подушку, с растрёпанными волосами, одна рука свешивалась с кровати. Тишина была зыбкой, почти уютной, если бы не эта тяжесть внутри.

Сев, Несса провела рукой по лицу, ощутив липкий налёт сна и чуть влажный лоб. Она не стала ничего говорить — просто встала, босыми ступнями коснулась холодного пола, прошла мимо Эл, не заглянув в её дневник. Пахло мятой, зубной пастой, пылью и остатками вчерашнего жасмина — Эл снова поставила свои ароматические палочки на подоконник.

У зеркала Несса остановилась на секунду. Мутный, чуть поцарапанный прямоугольник отразил её такой, какой она давно не хотела себя видеть. Скулы стали резче, глаза — глубже, будто впали в себя. Щёки — обострённые, сероватые. Волосы свалялись за ночь, тёмные, спутанные, как трава под дождём. Она поднесла пальцы к лицу, провела по щеке, будто хотела что-то стереть. Не получилось.

Холодная вода не помогла. Смыла пот, остатки сна, но не мысли. Не тревогу, не пустоту. Несса выпрямилась, посмотрела на себя в зеркало — и в этот момент её сознание дрогнуло, как будто плёнка порвалась и за ней вспыхнул другой кадр.

***

Задний двор. Август. Вечер.

Воздух будто наполнен медом — тёплый, пахнет пылью, скошенной травой и яблоками. Солнце медленно падает за крыши, оставляя длинные золотые тени. Смех. Громкий, переливчатый.

Кристиан тащит Нессу на спине, задыхаясь от собственного смеха. Он чуть пошатывается, но держит крепко. — «Не рыпайся, генерал, до базы три шага!» — рычит он, а Кайл догоняет их, выплёвывая слова сквозь смех:
— «Уронишь её — мамка голову снесёт!»

Несса визжит, но не от страха — от восторга. Руки вцеплены в шею Кристиана, босые ноги болтаются в воздухе. Пыль под ногами, горячие доски веранды, голос мамы из окна:
— «Только не в лужу! У вас уже две смены в стирке!»

Кайл, спотыкаясь, хватает её за ногу, и вся троица с хохотом валится на траву, раздавив пятно одуванчиков. Мама вздыхает так громко, что даже сквозь окна слышно, но никто не обращает внимания. У Нессы волосы прилипают ко лбу, солнце режет глаза, сердце стучит от счастья.

И в тот миг, лёжа на спине, между братьями, распластанная на горячей траве, она была счастлива. Абсолютно, необратимо счастлива. Всё казалось правильным.

***

Треск воды в раковине вернул её обратно. Зеркало снова отразило реальность. Не жаркий двор, а прохладная ванная в Хиллстоуне. Не Кристиан, а Эл — молчаливая, неподвижная у окна. Не Кайл, а голос Хокинса вчера, сухой и строгий.

Несса быстро вытерлась полотенцем, провела по губам ментолом, но вкус из флешбэка — яблок и солнца — всё ещё был на языке.

Она вернулась к кровати, села на край, и впервые за последние дни почувствовала, что скучает не просто по дому — по ним. По ним в те годы, когда всё было... до.

***

После короткого построения на утреннем воздухе, где Хокинс с надрывной бодростью объявил:
— «Выбор за вами: физическая подготовка или облагораживание старой спортплощадки. Проявите ответственность!» —
толпа начала негромко гудеть, переглядываться, кто куда пойдёт.

Лоу, конечно, на физкультуру — «размять кости», как сказала с ухмылкой. Эл осталась рядом с Нессой, почти не глядя на других. И когда куратор из их секции ткнул в список, зачитывая имена, Несса шагнула вперёд и тихо сказала:
— Спортплощадка.

Она не могла выносить сегодня чужие крики и разбегание по периметру. Хотелось тишины. Или хотя бы не быть вынужденной делать вид, что тебе весело и ты в духе лагеря. Рядом оказалась Эл — не удивительно — и какой-то незнакомый парень с тёмными, почти чёрными волосами и кольцом в ухе. Он кивнул им, но не представился. Потом, уже в процессе, кто-то обронил, что его зовут Мартин. Комната 71E. Пах от него дешёвым табаком и какой-то крепкой жвачкой.

Площадка была заброшенной — покрытая опавшими листьями, с заржавевшей сеткой и обломками скамеек. Им выдали перчатки, мешки, пару лопат. Несса втянула воздух, натянула перчатки до локтя и молча принялась за дело.

Работали втроём, почти не переговариваясь. Эл собирала ветки и пустые пластиковые бутылки в мешки, чуть сгорбившись. Несса разгребала сухие листья у забора. Мартин расчищал глину у края бетона. Он временами бросал на неё взгляды — не заинтересованные, скорее оценивающие. Как будто пытался понять, стоит ли говорить. Несса чувствовала, как время медленно тянется: каждый жест — как через вату.

Она выпрямилась, вытирая лоб рукавом, и на миг позволила себе отвлечься. В голове, как всегда в такие моменты, появилась мысль, от которой хотелось отмахнуться, но не получалось: А где сейчас Карл?
Он бы, конечно, пошёл на физуху. Дурацкая бравада, эта его усталая, напускная наглость. Несса почти видела, как он в футболке без рукавов, с растрёпанными косичками, кривится, когда куратор требует подтягиваться, и всё равно делает. И как он, скорее всего, шутит, когда видит, как кто-то падает на отжиманиях.

Она поймала себя на том, что воображает, как он обернётся в сторону спортплощадки. Может быть, даже заметит её. Может, даже специально пошёл на физуху, чтобы не оказаться с ней в одной группе — как она, в общем-то, поступила тоже.

– Смешно, — подумала она, запихивая комок мокрой листвы в мешок. — Две половинки одной пассивной агрессии.

Где-то за спиной, ближе к границе лагеря, из уст в уста передавались свежие слухи. Один из ребят из 20-го корпуса, проходя мимо с тачкой, пробормотал громко в сторону приятеля:
— ...Говорят, Джейден и тот второй, из "проблемных", вчера ночью курили на крыше столовой.

— Серьёзно?

— Ага. Хокинс сам их спалил. Одного в подсобку загнали ночевать, другого — вообще без личных вещей три дня. Даже пасту отобрали.

Несса не повернулась, но уловила напряжение в плечах Эл. Пасту. Телефоны и так забрали на входе, а теперь ещё и это? Такое наказание будто превращало человека в бесполезного, нейтрального — как будто временно аннулировали личность.

Она подумала, как бы чувствовала себя на месте одного из них. Или Карл — что бы он сделал? Промолчал бы? Или наплёл что-то дерзкое куратору, как будто ему не страшно?
Врал бы внаглую, если прижмут, — подумала она. — А потом курил бы опять. Конечно бы курил.

И, чёрт, эта мысль почему-то вызвала на губах лёгкую, совершенно неуместную улыбку. Она быстро её стерла.

Мартин что-то бросил в мешок и вытер лоб, будто собирался сказать что-то, но передумал. Эл всё так же молчала. Несса присела на корточки, вычищая пространство под лавкой, и почувствовала: в груди тянет. Как будто мысль о Карле была чем-то, от чего уже не отмахнуться.

Он будто был на другом этаже этого места. Не рядом — но всегда где-то там.

Обед.

Жара в столовой всегда ощущалась гуще, чем на улице — смесь запахов супа, перегретых подносов и дешёвого дезинфектора вызывала лёгкую тошноту, особенно если пришёл не первым. Несса шла в хвосте потока, рядом с Эл и Лоу. Линия раздачи гудела — кто-то из "старожилов" уже переругивался из-за пустых лотков.

— Сколько можно это месиво жрать, а? — донеслось до неё хрипло и резко, с чужого голоса.

На секунду всё происходящее потеряло чёткость, будто камера выдернула фокус.

У самой стойки Джош — массивный, с вечно натянутым капюшоном, хоть им и запрещали — стоял лицом к Треву, парню постарше, из тех, кто обычно выглядел равнодушным ко всему. Трев держал поднос, но рука его дрожала. Что-то щёлкнуло.

Поднос взлетел в воздух — с глухим металлическим звоном ударился об пол, разлетелся варёный горох. Джош резко рванул вперёд, Трев схватил его за грудки — и всё будто остановилось.

В столовой повисла напряжённая, липкая тишина. Несса даже не успела сообразить, как вздрогнула от резкого движения слева — чья-то рука, твёрдая и быстрая, ухватила её за плечо и рванула в сторону.

— Осторожно, — бросили ей в ухо. Голос был тихим, но хриплым. Узнаваемым.

Она резко обернулась. Карл уже прошёл мимо, чуть пригнувшись, не оглядываясь. Он оттолкнул её всего на секунду — просто, чтобы не попала под раздачу. Но в этой секунде было больше контакта, чем за всё утро.

В лицо ударил запах — мята и дым. Он всегда пах дымом, даже когда не курил.

Кураторы ворвались почти сразу, как будто выжидали. Один повалил Джоша на пол, прижав коленом, второй оттаскивал Трева. Походка Хокинса была медленной, но в ней чувствовалось бешенство — как в собаке, которую долго дразнили через забор.

— Что здесь у вас, цирк? — прорычал он. — Вы решили, что можете вести себя как в подворотне? Отлично. Будет по-уличному.

Несса не двигалась. Эл сжала её локоть. Воздух будто стал гуще, плотнее, натянутее. Все молчали. Даже те, кто обычно хихикал или шептался, стояли с прямыми спинами, не дыша.

— Изоляция на трое суток.
— Полный запрет на дополнительную еду.
— И... — он повернулся к кураторам, бросив почти лениво: — Чистка всех санузлов. Без перчаток.

Трев выдохнул, но не сказал ни слова. Джош криво усмехнулся, будто плевал на всё — но губы его дрожали.

Карл, стоявший уже ближе к выходу, мельком взглянул через плечо. Их глаза с Нессой встретились на долю секунды. Не дольше. Но этого хватило, чтобы у неё снова защемило в груди.

Он ничего не сказал. И она — тоже.

Послеобеденное время.

После драки в столовой день будто пересох — как лужа под солнцем. В лагере стояла тишина, но не умиротворённая — скорее, настороженная. Тот сорт тишины, что тянется, будто перед бурей. Несса не пошла ни в комнату, ни в библиотеку, ни к озеру. Просто вышла и свернула по дорожке вдоль технического корпуса, туда, где росли два изогнутых вяза. Там был полутень, и бетон под ногами уже не обжигал.

Тень от козырька падала полосами. Она притормозила, когда услышала голоса. Один — резкий, насмешливый, с интонацией "я в домике". Второй — глухой, низкий, знакомый.

— Слушай, ты можешь не делать вид, что у тебя на всех пофиг, если у тебя уже рожа трескается от ревности, — голос принадлежал Заку, пацану из 23A. Сальные волосы, вечно в тени, на шее — самоплетёный шнурок. — Прямо прёт из тебя, братишка. Всё из-за своей новой девчонки, да?

Пауза. Несса застыла за углом, тело само пригнулось, будто подползая к звуку.

Карл не ответил сразу. Но в этой тишине она уже узнавала: он медленно сжимает кулаки, и зубы у него, скорее всего, стиснуты до боли.

— Ты за языком следи, — сказал он наконец, низко, хрипло.

— А что, она тебе реально нравится? Это та, с глазами как у кошки и лицом как у похоронной процессии? — продолжал Зак, очевидно нарываясь. — Или просто удобно. Новенькая. Молчит. Глядишь, не даст в глаз.

Близко. Слишком близко.

Раздался глухой звук — будто кто-то резко наступил на хрустящий щебень. Несса выглянула из-за угла. Карл стоял очень близко к Заку, настолько, что того прижало к стене. Он не трогал его. Только смотрел. Но в этом взгляде было столько сдержанного огня, что воздух между ними дрожал.

— Повтори, — сказал Карл.

Зак усмехнулся, но глаза у него бегали.

— Успокойся. Я ж пошутил. Чего ты заводишься, Ромео?

— Ещё слово — и я не пошучу, — отрезал Карл и резко отступил. — Следи за тем, что у тебя во рту, пока это ещё твои зубы.

Он развернулся и пошёл прочь, даже не взглянув в её сторону, хотя Несса была уверена, что он чувствовал, что она здесь.

Зак остался стоять, ковыряя в стене пальцем, будто не замечая, как руки у него дрожат.

Несса медленно выдохнула. Ни драки, ни кулаков. Но в ней всё равно остался след — от того, как Карл смотрел, как молчал, как сдерживал себя. Она вдруг поняла, насколько много в нём утаивается под внешней лёгкостью, под ухмылками и "по барабану".

И почему это иногда так пугающе привлекательно.

Флешбек. Рождение Евы.
30 августа. Пять лет назад.

Ванесса сидела у дерева, ссутулившись, прижимая колени к груди. Возле левого локтя щекотала трава, от которой тянуло липкой сладостью. Руки зудели от жары — кожа была натянута, как пергамент, будто всё внутри тела расплавилось и потекло к пяткам.

Она смотрела куда-то мимо, но в голове всплывала картинка, будто вынырнувшая издалека, как старая VHS-лентa.

Больничный холл. Автомат с газировкой. Кайл и Кристиан спорят, кто пьёт последнюю банку колы. Папа держит ключи в руке, будто наготове, но не говорит ничего. Мама — наверху, за дверью, в родильной. Харпер сгорала от ожидания и в то же время негодования. Несса тогда сидела на пластиковом стуле, болтая ногой. И пыталась шутить.

— Если это ещё один мальчик, я уеду в Мексику, — ляпнула она.

Кристиан фыркнул. Папа не отреагировал.

А потом вышла медсестра. "Девочка. 50 см. 3,300 кг. Всё хорошо."

Несса помнила, как у неё всё сжалось внутри. Она не понимала — почему именно тогда, почему не радость, почему тревога. Но что-то изменилось уже в ту секунду.

После этого всё поплыло.

Мама стала смотреть мимо. Как будто говорила, но не слышала ответов. Папа чаще злился. Братья отстранились, будто у них был какой-то взрослый мир, а она туда не входила. Ева появилась — как солнце на рассвете. Только вместо тепла оно обожгло.

С тех пор она чувствовала себя как в коридоре, в тени. Не вычеркнутой — нет. Просто забытой между глав.

Под деревом ей вдруг стало невыносимо жарко. Глаза защипало. Она провела рукой по щеке — ладонь осталась влажной. Слёзы текли тихо, без рыданий. Без звука.

Потому что горе, которое носишь годами, всегда выходит бесшумно.

Слёзы текли просто так. Не громко. Не истерично. Ни всхлипов, ни содроганий. Только солёные дорожки по щекам, будто тело решило — хватит сдерживать. Пусть течёт. Пусть выходит.

Несса сидела, не двигаясь, уставившись в землю перед собой. Тень от дерева сдвинулась, теперь солнце подбиралось к её коленям. Ветер чуть тронул волосы, зацепил прядь, и она прилипла к мокрому виску.

В груди было пусто. Но не так, как утром. Эта пустота была... светлее. Тоньше. Как будто в ней зазвенела струна.

Она вдруг вспомнила, звонки.

Звонки — редкое послабление лагеря, почти роскошь. Только два раза в месяц, по вечерам, по списку. Пять минут. Один номер. Под присмотром. Строго. Словно они заключённые, а не подростки, выдранные из своих жизней.

И сейчас, впервые с момента приезда, ей действительно захотелось воспользоваться этим правом.

Медленно подняв голову, Несса провела пальцем по щеке, стирая след, хотя слёзы продолжали тихо капать.

— Я позвоню, — сказала она вслух, едва слышно. — Реально позвоню.

У неё даже дыхание сбилось от этой мысли — будто сказала нечто невозможное.

Она знала, что в это время дома все почти наверняка на месте. Мама — на диване в гостиной, после того, как Ева уснёт, обычно читает — с очками на пол-лица, в пледе, даже летом. Папа — ужинает в одиночестве, до того как уйти на позднюю встречу с клиентами. Кристиан, наверняка, торчит в телефоне у себя в комнате. Он всегда дома в это время. Субботний вечер — застой в его расписании.

И вдруг это желание — не просто позвонить, а попробовать дотронуться до них — стало острым, живым. Не истеричным, не жалобным. Просто — необходимым.

Она не знала, что скажет. Не репетировала. Не надеялась на признания или понимание. Но ей нужно было услышать голос — хотя бы один. Чтобы убедиться, что там кто-то всё ещё есть. Что они — настоящие. Что она — не тень, растворившаяся в Хиллстоуне.

Она встала. Ощущение, будто ноги налились ватой, но она не позволила себе упасть обратно. Встряхнула ладонями, будто стряхивала с них что-то лишнее — усталость, страх, отчуждение.

— Я позвоню, — повторила она тише, как клятву.

И повернулась к корпусу. Где-то вдали играла музыка — из спортзала или, может, с чужого окна. Кто-то смеялся.

А Несса шла — не быстро, неуверенно, но с точной целью: дожить до этого звонка. Не передумать. Не сбежать в себя. Позвонить.

Вечер.

Ужин в столовой шёл как обычно: шум, скрежет подносов, приглушённый голос Хокинса, напоминающий, что «приём пищи — не повод терять лицо». Но в какой-то момент в этом ритме появилась трещина. Лоу, по обыкновению забравшаяся на край скамейки с подносом, наклонилась к Нессе:

— Ты сегодня не занята, да? — спросила она с тем самым видом, который предвещал нечто большее, чем тихое сидение у стены.

Несса приподняла бровь. Лоу многозначительно кивнула в сторону соседнего стола, где Джена из 16F хохотала над чем-то, что шептала ей Аврора — яркая, раскрашенная, с розовыми, торчащими в разные стороны волосами и маленьким зелёным веером, которым она лениво обмахивалась, как будто была где-то на Кубе. Татуировка вдоль ключицы, свежая, витиеватое «siempre fuego».

Лоу подмигнула:
— Сегодня тепло. Почти жарко. А ты помнишь то место у озера...

— Где мы купались?

— Именно. Я собираю команду. Джена уже в деле. Аврора с Тоби, её чуваком, они за. Тоби крутой. Ты увидишь. Осталось зацепить Эл, может, Карла...

И в следующие десять минут Лоу устроила настоящую вербовку. Она металась между столами, бросала многозначительные взгляды, шептала что-то Эл на ухо, заставляя ту закатить глаза, хлопнула Райдера по плечу — он только ухмыльнулся, мол, «я за любую движуху, если не надо ничего таскать». Луису даже ничего объяснять не пришлось — он просто посмотрел на неё и сказал: «Веди».

Карл оказался последним. Сидел с Райдром и Луисом, жевал без особого аппетита. Лоу подошла, склонилась к нему, что-то сказала — Несса не слышала, но видела, как он посмотрел на неё, чуть склонив голову, потом перевёл взгляд в сторону Нессы, задержался на мгновение. Потом кивнул.

Позже, когда подносы уже были оставлены, все рассыпались по своим секторам — кто в душ, кто «на минуту в комнату», а затем, по одной, по двое, начали стекаться к северной тропинке, ведущей за склады.

Поначалу они шли молча. Потом, когда вырвались за территорию, напряжение отступило. Первой разговор начала Лоу:

— Так. Джена, ты уже знаешь Эл и Нессу. Это Аврора и Тоби — они в 16F и 14B соответственно. Луис, Райдер, Карл — по соседству с вами. Теперь официально знакомы.

— В смысле "официально"? — фыркнула Аврора, поигрывая пальцами с веером. — Типа, теперь обязаны здороваться?

— Нет, просто теперь можно звать тебя Авророй, а не "та розовая с татуировкой", — хмыкнул Луис.

— Я и правда так про тебя говорила, — без стыда подтвердила Лоу.

— Ага, и ты сказала, что у меня самый симпатичный парень, — вставила Джена с наглой улыбкой.

Тоби усмехнулся, обнял Аврору за талию. Он был высокий, с карими глазами и расцарапанными руками — следы после недавнего волейбола. Спокойный, с мягким голосом. На нём была чёрная футболка и кольцо в ухе, с которым он всё время играл. Когда он говорил, это было немного вразрез с его внешностью:

— Если быть честным, я думал, что сегодня мы будем сидеть в спальниках и обсуждать, кого Хокинс сожрёт следующим. А тут — озеро. Купальники хоть у кого-то есть?

— Какие купальники, — усмехнулась Несса. — Лето же. Всё, что на нас, — уже купальники.

Когда они вышли к воде, солнце уже клонилось к горизонту, но свет был мягким, густым, как мёд. Тот самый вечерний свет, в котором всё становится красивее.

Озеро — глубокое, с берегом, поросшим травой, и несколькими изогнутыми ивами — казалось спрятанным от мира. Это место показала Лоу, когда они с Эл и Нессой однажды сбежали сюда после тяжёлой сессии с куратором. Тогда они впервые ныряли сюда, сбросив футболки, как будто смывали с себя лагерь.

Сейчас же они пришли группой, и озеро приняло их — без лишних слов.

Кто-то тут же начал раздеваться. Джена первая вошла в воду, всплеснув ногой:

— Тёплая!

За ней — Лоу, потом Эл, Аврора, скидывая шорты поверх чёрных трусов. Тоби медленно стянул майку и прыгнул с разбега, подняв брызги. Карл не спешил. Стоял у края, наблюдая, потом бросил взгляд на Нессу.

— Ты идёшь?

— Всегда, — коротко бросила она и шагнула в воду.

Купание, алкоголь, дым, вечер.

Они плавали, брызгались, кто-то подплывал к середине озера, кто-то сидел на бревне у берега. Луис достал из рюкзака пластиковую бутылку с чем-то янтарным. Передавал по кругу. Несса глотнула, не особо задумываясь — горло обожгло, но потом стало тепло.

Аврора села на полотенце, размахивая веером:

— Я иногда думаю, что лагерь — это просто декорации. Как будто мы в театре. Но за кулисами вот такие вечера. Кто в главной роли — непонятно.

Тоби присел рядом, обнял её за плечи, поцеловал в висок:

— Ты — в главной. Я — твой реквизит.

— Идеальный реквизит, — мурлыкнула она, прижимаясь.

Райдер что-то тихо напевал, Луис добавлял пару басовых строчек. Джена рассказывала какую-то полугрязную историю о том, как однажды подменила банку с колой у куратора на сидр — смеялись все, кроме Карла. Он сидел чуть поодаль, закурив, наблюдая за водой и за тем, как в ней отражается небо. Несса тоже наблюдала. Не только за ним, но за всем — как будто боялась забыть.

Они были в лагере, да. Но здесь, под этими ивами, в воде, с чужим алкоголем, чужими историями и дымом — казалось, что мир снаружи не существует. Ни звонков, ни правил, ни кураторов. Только они.

Когда солнце почти упало за горизонт, кто-то в шутку предложил остаться здесь на ночь, кто-то фыркнул, что Хокинс повесится. Но уже чувствовалась усталость. Один за другим стали выходить из воды, отряхиваться, выжимать волосы. Кто-то натягивал сухие футболки, кто-то так и остался в мокром белье.

Несса стояла чуть поодаль, отжимала волосы, накинула футболку поверх майки, выдохнула. Вода стекала по позвоночнику. Кто-то окликнул её — может, Лоу, может, Эл — но она только повернулась и сказала:

— Я сейчас догоню. Мне надо кое-куда.

И пошла, не оборачиваясь. В голове уже звенело: Звонок. Сейчас. Пока они дома.

Полутёмный кабинет на первом этаже административного корпуса. За широким деревянным столом — дежурная кураторша, женщина в очках, с уставшими глазами. Перед ней — журнал звонков, старенький телефон с кручёным проводом, серый, с круглыми кнопками, немного шумящий, как будто взятый из прошлого века.

На стене — часы, стрелки застыли на 20:56.

Несса стоит у двери, руки в карманах толстовки. Она молчит, но взгляд её цепкий, решительный. Когда кураторша наконец кивает, давая разрешение, и чуть сдвигает трубку к ней — Несса сразу подходит, почти не дыша.

Телефон тяжёлый, приятно холодит ладонь. Пальцы дрожат, когда она набирает номер — домашний, по памяти, как будто он прошит ей под кожу.

Гудки.
Один. Второй. Третий.
Сердце бьётся в горле.

— Алло? — раздаётся в трубке знакомый, уставший голос.

Несса моргает. Это он.

— Папа? Это я. Это... я, Несса.

На том конце — тишина. Потом дыхание. Потом он говорит:

— ...Несса? – Будто не верит. — Несса. Это ты? Господи. Ты... Что случилось? Всё нормально? Ты в порядке?

Он говорит быстро, по-деловому, но голос не может скрыть удивления. Не может — и не пытается. Она слышит, как он встаёт — наверное, отодвигает стул от стола. Слышит, как меняется его дыхание. Он ошарашен.

Несса молчит долю секунды. Только потом:

— Да. Я просто... мне разрешили позвонить. Сегодня можно. Я... Я хотела.

Она уже чувствует, как внутри что-то сжимается. Всё.

— Подожди, — говорит Оливер. — Не вешай трубку. Сейчас, я... – Он убирает телефон от уха и зовёт куда-то в сторону. — Шерил! Шерил! Это Несса. Шерил, это наша дочь. Она на проводе.

Гул шагов. Снова скрип стула. Женский голос — напряжённый, но срывающийся:

— Несса? Несса, милая, ты слышишь меня?

Несса прижимает трубку крепче. Горло перехватывает.

— Мам. Я здесь. Я слышу.

— Господи, ты в порядке? Ты хорошо ешь? Спишь? Тебя там... не обижают?

— Нет, всё нормально, — выдыхает она, и впервые по-настоящему врёт. Потому что знает, что сказать правду — значит, поставить родителей под удар. — Всё как обычно. Немного тяжело, но... нормально.

— Почему ты так редко отвечаешь на письма? — это уже голос Харпер, яркий, почти крик, будто она перехватила трубку. — Я каждый раз с ума схожу, когда ты не пишешь. Несса! Мы волнуемся! Мама чуть с ума не сошла!

— Да... — голос Нессы сбивается. Слёзы подступают, и вдруг — срываются. Одна, вторая. Они текут по щекам, она их не смахивает. Рука держит трубку крепко, вторая — сжата в кулак. Голос становится хриплым. — Нам тут письма поздно отдают... Я правда... я старалась. Прости. Прости, Харпер.

— Всё-всё, я знаю, я знаю, — Харпер уже не кричит. Шепчет. — Я просто скучаю, дура. Ты даже не представляешь.

Несса всхлипывает. Слегка. Но это не остановить. Ком в горле сдвинулся. Дыхание дрожит.

— Эй, Несс? — теперь в трубке мужской голос, совсем другой, сухой, резковатый. — Это Кристиан.

Несса резко моргает. Она не ожидала. Он не попрощался с ней, когда она уезжала. Не подходил. Не обнимал. Не звонил. Ни письма, ничего.

— Привет, — шепчет она.

— Ты, типа... держись там, ясно? Это всё... ненадолго. Скоро конец лета.

— Спасибо. — Честно. Без злости. — Я рада, что ты взял трубку.

— Ну, — Кристиан фыркает. — Не мог не подойти. Тут мать с ума сошла, думала, ты не позвонишь.

— Эй, дай мне! — ещё один голос. Более бодрый, как будто беззаботный. Кайл. Старший. — Несс, привет. Мы с Крисом уже успели съездить в свой лагерь, для пацанов, знаешь. Скукотища полная. У тебя хотя бы драмы, наверное, побольше, а?

— Ага, — хрипло смеётся Несса, смахивая слёзы рукавом. — Тут... драмы хватает.

— Ну ты держись там. Мы тебя ждём. Бабушка просила передать, что ты снилась ей на прошлой неделе. Под ивой стоишь, босиком. Что бы это ни значило.

— Серьёзно?.. — шепчет Несса. — Спасибо. Скажи ей... я тоже скучаю.

— Передам. – Говорит он. – Ева тоже скучает. Каждый день спрашивает когда ты приедешь. Мы ждём, все.

Несса улыбается, слезы текут.

Время. Она чувствует, как сзади сдвигается кураторша — подходит ближе. Пять минут на исходе.

— Мам, Пап, Все... — Голос её снова дрожит. — Я... я правда скучаю. Я просто хотела услышать вас. Хотела сказать, что я... держусь. Я держусь.

— Мы тоже скучаем, — говорит Шерил. Голос мягкий, уже без защиты. — И мы любим тебя, слышишь? Очень.

— Ты наша девочка, — добавляет Оливер. — Мы гордимся тобой. Даже если ты этого не видишь.

И тогда — последний удар. Несса закрывает глаза, прижимает трубку к уху. Слёзы снова текут, уже другие. Не от боли. Не от усталости. А от чего-то большего, разогревающего грудную клетку. Тепла.

— Я вас тоже люблю, — шепчет она.

Щелчок. Трубка на месте.
И тишина в полутёмном кабинете. Несса стоит с опущенными руками, с мокрыми глазами. И впервые за долгое время — улыбается.

Дверь кабинета закрылась с глухим щелчком. За ней — приглушённый свет, тетрадный запах старых бумаг и голоса, уже не для неё.

А снаружи — вечер. Воздух.

Хиллстоун будто замер. Тот самый час между закатом и наступающей ночью, когда всё становится почти нереальным — цвета поглощает сумрак, деревья на фоне неба выглядят как вырезанные тени, а воздух... воздух пахнет пылью, горячим асфальтом, влажными листьями и чем-то ещё — чем-то, от чего в груди сжимается.

Несса выходит, и ноги ведут её сами. Она не сразу понимает, куда идёт. Просто идёт — вперёд, по гравийной дорожке, мимо корпуса, мимо фонаря, под которым роится золотистая мошкара.

Тёплый ветер цепляет волосы, треплет чёлку. На коже — липкий пот от тревоги, от того, как всё вибрирует внутри.

Она идёт медленно. Потом — быстрее. Потом — почти сбивается на бег. Как будто не может вытерпеть самой себя. Как будто звонок был не утешением, а последним ударом. Последней каплей, последним напоминанием о том, что там – есть жизнь, семья, голоса, запахи, чужие обеды, дурацкие фразы Кайла, тёплая ярость Харпер, голос Шерил, который дрожал — который в первый раз дрожал.

И всё это далеко. Всё это — не здесь. Не в этой задушенной зеленью дыре, где день похож на день, где от тебя ждут правильного поведения, где ты ходишь по кругу и боишься собственных мыслей.

Ей некуда. Она останавливается где-то за корпусом, где деревья чуть реже и видно кусок неба — глубокое, густо-синее, с первым отголоском звёзд.

И тут её прорывает.

Сначала — просто дыхание сбивается.
Потом — ладони влетают в лицо.
Потом — выдох. Хриплый, надломленный.
И — слёзы. Резкие, солёные, бессовестные.

Она не плачет — она рыдает.
Со звуком. Со всхлипами. С телом, которое сжимается, как будто ударили под рёбра.

Сигареты. Где-то в кармане. Она вынимает дрожащими руками. Чиркает зажигалкой со второго раза. Затягивается — глубоко, резко, жадно.

Дым обжигает горло, почти приятно. Мята. Табак. Её вкус. Её защита.

Несса выдыхает в небо, в темноту, в себя.
Ноги трясутся. Спина сгорблена. Плечи дёргаются от рыданий.

Это слабость?
Нет.
Это — выплеск. Это правда. Это всё, что она держала в себе. С первых дней лагеря. С первых ночей, когда казалось, что она просто вырубится и забудет — но не забывала. Когда писала письма и рвала их. Когда смотрела на Эл, на Лили, на Тею, на Карла — и не знала, где её место вообще.

Звонок разорвал её.
Разрезал на «до» и «после».

Теперь она знает, что они ждут. Что они любят. Что им не все равно.
И от этого — только больнее.

Потому что это значит, что она может сломаться. Что ей можно чувствовать.
А это — невыносимо.

Она курит. Медленно. Долго. Дым валит в сторону сосен, поднимается, исчезает.

Лицо мокрое. Слёзы стекают под подбородок, по шее. Она не смахивает. Пусть.
Нос заложен.
Под глазами пульсирует.
Грудь болит от рыданий, живот сжат.

Ноги занесли её туда, где пахло землёй — между деревьями, чуть в стороне от корпуса. Здесь уже почти не было фонарей. Только синеющий сумрак и резкие голоса сверчков.

Сигарета закончилась, пальцы дрожали, дыхание чуть сбилось, но слёзы всё ещё текли. Не как взрыв — а как откуда-то изнутри, медленно, упруго.

Она села. Прислонилась к дереву. Закрыла глаза. Глубоко вдыхая.
И в этом дыхании — единственное, что сейчас её держит.

И тут — пришло.
Как будто хлопнуло по спине.

Что-то реально изменилось.
Не просто звонок. Не просто слова. А тон.

Шерил. Та самая Шерил Холл, которая всегда звонила, чтобы отчитать. Которая всегда ждала доказательств, что всё под контролем. Которая говорила: «Ты должна, ты обязана», — а не «малышка».
Сегодня она сказала:
Прости нас.
И это было не театром. Не уговорами.
Это была та трещина, через которую проступает что-то живое.
И в этом — вся боль.

Потому что...
Почему только сейчас?
Почему, блять, ей нужно было уехать, исчезнуть, чтобы они заметили, что она чувствует?
Почему понадобился этот гнилой лагерь, чтобы Шерил посмотрела вглубь?
Чтобы голос Оливера вдруг прозвучал не как новостная сводка, а как отец?

Резкая дрожь прошла по спине. Слёзы опять хлынули.

Она всхлипнула вслух. Подняла ладони к лицу. Присела, почти села на землю, уткнувшись в колени.

И всплыло.
Как всегда — неожиданно.

Воспоминание.

Июнь.
Старый диван на веранде. Вечером пахло деревом и розами из сада. Она была маленькая. Лет девять. У неё разболелся живот — ерунда, но ей было страшно. Она лежала, свернувшись, с кружкой горячей воды, и всё дрожала, будто от холода.

Шерил села рядом.
Сначала просто сидела. Потом положила руку ей на спину — не как обычно, по-деловому, а медленно, тихо.
— Малыш, ты со мной. Всё нормально.

Они не разговаривали особо. Но в тот момент было достаточно — прикосновения, горячей воды, тишины и ветра, который шевелил занавески.

Несса вспомнила это так ясно, что грудь защемило.
Она опять распласталась внутри. Как будто мир снова разорвался.

Рыдание вырвалось с каким-то судорожным звуком, как от удушья.
Она сжалась. Пальцы сцепились. Под ногтями грязь. Внутри — взрыв.

Это всё ещё больно.
Более того — это больнее, чем всё остальное.
Потому что это значит: им не всё равно.
Потому что это значит: она всё ещё любит их.
А любить — это слабость. Это страшно. Это не по плану.

— Эй. — Голос сбоку, глухой, немного испуганный.

Шорох шагов по земле. Кто-то подошёл.

— Несса?.. — тише. — Бля, ты че? Всё нормально?

Она резко вытерла лицо, провела рукой по щеке, по губам. Не сразу подняла голову.

— Нормально, — сипло. Голос сорван. — Просто эмоции, типа. Выплеск. Такое бывает.

Карл присел рядом. Тени на лице, девять косичек. Он смотрел на неё, как будто не верил.

— Ты, блять, вся в слезах.

— Я же сказала: бывает. Не сдохну.

Он продолжал смотреть.

Она закурила вторую. Руки уже меньше дрожали.

— Я звонила семье, — сказала она наконец. — Они изменились. – Пауза. Затяжка. — В голосе... было что-то. Как будто они впервые за сто лет говорили со мной по-настоящему.

Карл промолчал. Смотрел вперёд.

— И это, типа... — она отвела взгляд, — это не утешает. Это делает всё хуже. Потому что ты понимаешь, что мог бы всё это чувствовать раньше. Если бы что-то сложилось по-другому. Если бы они... блять, были другими. Или ты.

Карл молчал.
Смотрел на неё с каким-то странным выражением — не сочувствующим, а... будто бы в нём боролось сразу всё: беспомощность, злость, усталость, и при этом — что-то по-настоящему тёплое. Нечастое. Он не был из тех, кто утешает. Не знал, как это делается.

Он просто двинулся ближе. Не по-геройски, без замаха. А просто — аккуратно подсел, и рукой коснулся её плеча.

— Эй. Слушай. Ну... — он почесал в затылке, — ну не знаю. Если тебе нужно пореветь, типа, ну, поплачь. Это норм. Ты же не робот.

И всё.
Никаких фраз на вынос. Никаких «я тебя понимаю» или «всё наладится».

Он просто обнял её.
Обе руки — уверенно, как будто это не обсуждалось.

Тепло от его тела сразу ударило в грудь. Грубая ткань его футболки — у лица. Запах сигарет и чего-то совершенно человеческого.
И Несса — прижалась. Сама. Без паузы. Плотно.
Уткнулась в его плечо. Снова всхлипнула, но уже тише.
Это не было «поплакать на плече» — это было спрятаться. Хоть на секунду.

— Вот так, — пробормотал он. Почесал её затылок. — Вот. Просто сиди тут. – Он чуть прижал её к себе. — Тут норм. Я не ухожу.

Она глубоко вдохнула. Её щека оставила влажный след на его плече.
Молчали. Долго. Всё вокруг было похоже на пленку: ночной воздух, деревья, далёкие фонари, сигаретный дым, её рыдания, чуть-чуть его дыхания. Всё слиплось.

— Хочешь, я тебе хуйню какую-нибудь расскажу? — вдруг сказал он.

Несса хмыкнула, не поднимая головы:
— Давай.

— Ну... типа, у меня шесть братьев и сестёр. Я в середине. Среднячок. Карл.

Он погладил её по спине — почти рассеянно, но от этого не менее нежно.

— У нас бардак был дома, полный. Типа, хаос. Мать пропала, когда я мелкий был. Появлялась, исчезала. Батя бухал постоянно, ну и, типа... не самый надёжный чувак в мире, скажем так.

Он помолчал.

— Но при этом, блять, мы как-то держались. Типа, вместе. Постоянно кто-то орёт, кто-то дерётся, кто-то варит какую-то хуйню на кухне. Я когда мелкий был, думал, что это норм. Типа, вот так должно быть. – Он усмехнулся. — А потом в какой-то момент понял, что, оказывается, у других всё вообще по-другому. Там, знаешь, ужины семейные, папы, которые не забывают имена, мамы, которые не исчезают. Круто, да?

Она чуть-чуть улыбнулась, сквозь влагу на ресницах. Он заметил.

— А ещё я в какой-то момент понял, что мне, походу, вообще не с кем говорить. Потому что у нас не принято, типа, рассказывать. Просто выживаешь и всё. Тебе хреново — ну, сорвись, побей кого-нибудь, побухай. Нормальная схема, ага.

Он чуть сжал её крепче.
— Но, знаешь... ты сейчас сидишь вот тут, вся в слезах, и, блядь, мне вообще не хочется, чтобы ты просто злилась или вырубалась. Типа... ты, ну, ты живая. Ты прям... как есть. Такая и есть. И мне это, ну... короче, я рад, что ты не притворяешься.

Несса медленно выдохнула.
— Спасибо, — прошептала она.

Он ткнулся носом в её волосы. Совсем легко.

— Не за что. Ты мне просто... ну, ты нравишься. Даже когда ты вся вот такая... типа, в соплях и слезах. Всё равно.

Несса хмыкнула. Уперлась лбом в его ключицу.

— Мило. Спасибо. Очень приятно.

Карл фыркнул.
— Да пожалуйста. Только не умирай тут у меня от драмы, ладно?

— Не умру, — тихо.

— Окей. Тогда сиди. Сколько хочешь.

— А ты?

— А я... буду сидеть рядом. Не в падлу.

Несса молчала.
Сидела, всё ещё прижавшись. Слёзы уже не катились, но внутри было то самое послевкусие: будто тебя выворачивало, а теперь — пусто. Лёгкие тянет, глаза пекут, и не знаешь, откуда начинать. Всё спутано.

Карл не торопил.
Он сидел молча. Рядом. Уверенно. Не ёрзал, не смотрел на часы. Просто был.

— Я... — начала она. Голос сел, будто простуженный. — Знаешь, у меня в семье всё всегда было... правильно.

Он слегка повернул голову. Слушал.

— Типа, дом чистый, еда по расписанию, оценки — только отличные. Папа работает, мама... ну, типа, заботится. Всё идеально.
Только я в этом всем... будто неживая. Будто манекен. Они меня как будто лепили. Под себя. Чтобы я была, ну, такой, какой они хотят.

В горле встал ком, но она не дала ему прорваться.

— Знаешь, они мне не враги. Не какие-то монстры. Просто... они всё делают как надо. Правильные слова, правильный контроль. Улыбки, "солнышко", "умничка", но только когда я делаю, как нужно. Всё остальное — игнор. Или давление. Или психолог, конечно.

Она усмехнулась горько.

— С пятого класса у меня психолог. Я не могла уснуть, у меня панички были. Мама сказала: «Давай специалиста подключим, ничего страшного». И дальше всё пошло по этому сценарию.

Карл чуть сжал её плечо. Не сильно — просто напоминание, что он здесь.

— Они меня не слышали. Вообще. Ни разу. — Глубокий вдох. — Я могла стоять перед ними в слезах, с трясущимися руками, и говорить, что мне тяжело. А они: «Ну ты же сильная, давай, соберись. Ты справишься. Мы в тебя верим». – Она вскинула взгляд — пустой, прямой. — Иногда вера — это не поддержка. Это требование.

Карл посмотрел на неё — пристально, со щемящим вниманием.

— А тут, — продолжила она, — вот в этом ебаном лагере... я вдруг почувствовала себя собой. Страшно. Грязно. Жалко. Но хоть по-настоящему. Понимаешь?

Он кивнул.

— Я вот сейчас поговорила с ними, и... и что-то щёлкнуло. Они были другими. Как будто что-то в них изменилось. Не такие холодные. Говорили странно... как будто реально... тёпло. Ласково.

— Это плохо? — спросил он.

— Нет... — прошептала она. — Это пугает. Потому что раньше такого не было. Потому что я привыкла быть той, кого не слышат. И тут они — слышат. А я уже не знаю, как на это реагировать.

Она замолчала. Глаза заблестели снова.
Карл протянул руку, большим пальцем стёр слезу с её щеки. Неловко, по-мальчишески, но нежно.

— Ты, походу, вообще не говно, если что. — сказал он. — А то ты себя так, блядь, описываешь, будто ты провал полный.

— Я не провал. — мягко ответила она. — Я просто... потерялась.

— Ну. Потеряться — норм. Главное, чтоб не сдохнуть, пока выбираешься.

Несса фыркнула, чуть-чуть улыбнулась.

— Спасибо, философ.

— Всегда пожалуйста. Я за это, между прочим, несуточный.

Они посидели ещё.
Тепло между ними разлилось каким-то другим оттенком — не как в начале, не просто сопереживание. Это было как принятие. Он знал теперь её боль. И не отвернулся. Не испугался.
И она — впервые за долгое время — позволила кому-то войти туда, куда не пускала даже себя.

— Если хочешь... — тихо сказал Карл. — Я могу рассказать, как я пытался спасти свою сестру, когда она вляпалась в дерьмо. Или как меня чуть не приняли с пушкой. Или как мы с Липом чуть не развалили весь дом.

— Хочу. Только попозже.

— Договорились.

Она посмотрела в его глаза.
Серые. Светлые. Упрямые. Живые.
И, наверное, впервые за много дней, Несса почувствовала, что не совсем одна.

Тишина уже не была пугающей. Она будто только подчёркивала, как много между ними уже сказано. Воздух был тёплым, влажным — и это странное, сгустившееся летнее вечернее тепло словно накрывало плечи пледом. Небо потемнело, но не до конца — остатки закатного света ещё висели над линией деревьев, рассыпаясь багровыми пятнами, будто кто-то потёр старую картину.

Карл чуть сдвинулся, локтем почти касаясь её, и, как бы между прочим, тихо выдохнул:

— А у тебя кто вообще в семье? Ну, типа... сколько народу-то?

Несса на секунду промолчала. Будто ещё где-то там, в прошлом разговоре, в родительском голосе, в этой разверзшейся дыре, из которой теперь тянуло грустью и чем-то похожим на тоску. Потом она вздохнула и повела плечом, будто избавлялась от чего-то налипшего.

— Пятеро нас, — сказала она, и сама чуть удивилась, насколько просто это прозвучало. — Самая старшая — Харпер. Потом двое — Кристиан и Кайл. Я. И младшая — Ева. Ну, типа... цирк, а не дом.

Карл фыркнул тихо, улыбаясь краем губ. Он повернулся к ней чуть ближе, глаза у него были прищурены — не насмешливо, а внимательно.

— Кайл и Кристиан — они двойняшки, да?

— Ну, типа того. Почти. Почти близнецы, но нет. У нас вообще в семье все странно с возрастом. Харпер старше меня на три года. Она как вторая мама. Только веселее. Кайл — бешеный. А Кристиан — слишком умный. А Ева... Ева просто вся в розовом. И говорит, что я её пугаю. Но любит меня. Ну, вроде.

Карл хмыкнул. Она сама тоже чуть усмехнулась, вспоминая, как Ева один раз спряталась от неё под столом, потому что Несса слишком громко хлопнула дверью.

— И ты где-то посередине, получается, — сказал он, чуть задумчиво. — Типа между старшей с сигаретами и младшей с единорогами.

— Ну да, в самой жопе, — буркнула она, но без яда. Просто... констатация.

Он не сказал ничего сразу. Только смотрел. Как будто пытался разглядеть в ней всё это — Харпер с сигаретами, и Еву с единорогами, и ту, кто сидит между ними, с растрёпанным сердцем и немного покрасневшими глазами.

Она почувствовала, как на неё смотрят. Немного смутилась, но не отвела взгляда. Только выдохнула, потянулась — и положила голову ему на плечо.

Дыхание сбилось почти незаметно. Он не пошевелился. Потом его рука легла ей на спину — не тяжело, не напористо. Просто — рядом. Пальцы чуть сжались, как будто на автомате, как будто успокаивая.

Он что-то шепнул — коротко, невнятно, будто это был не совсем даже шёпот, а просто дыхание у виска.

И в этот момент всё и накрыло.

Её сердце сжалось, как будто кто-то резко вытащил воздух из груди. Она почувствовала, как в горле встал ком. Не от боли — от ужаса. От какой-то странной, липкой, почти детской паники: сейчас он поцелует, сейчас будет что-то, и она не знает, как быть, как правильно, как вообще не распасться на куски. Она не умела быть вот такой — уязвимой. Тёплой. Открытой.

Она приподнялась, чуть отстранилась. Глаза блестели, но уже не от слёз — от сдерживаемого, панического напряжения.

— Пожалуйста, — выдохнула она. — Не надо. Я... я не готова.

Карл посмотрел на неё. И не сказал ни одной из тех дежурных фраз, которыми спасаются в фильмах. Не обиделся. Не закатил глаза. Просто чуть кивнул.

— Да ты чё, — спокойно сказал он. — Я не тороплю. Всё норм.

И в этом «всё норм» было не просто принятие. А уверенность, будто он и правда знал, как это — не быть готовым. И не считал это чем-то неправильным.

Она снова прижалась к нему. Он гладил её по спине, медленно, почти лениво. Потом — проводил рукой чуть выше, задевая её волосы. Малиновый запах ударил в нос, мягко, как будто всё ещё оставался на подушке после её сна. Он чуть склонил голову, вдыхая этот запах, будто нечаянно.

— Харпер меня учила курить, — сказала Несса после паузы. Голос был тише, спокойнее. — В кладовке, когда все спали. А потом мы с ней выносили бутылку вина из маминого шкафа и пили в ванной. Мы называли это "вечера освобождения".

Он тихо засмеялся.

— Освобождения от чего?

— От всего. От приличий, от их идеального дома, от их вечной тревоги. Наслаждались хаосом, пока могли. Пока Харпер не уехала учиться. А потом мне пришлось одной устраивать "вечера".

Карл кивнул. Потом сказал:

— У нас не надо было ни от чего освобождаться. У нас всё сразу в хаосе. Дом — как свалка. Посуды гора, бельё на диване, еда на полу. Фрэнк — это мой батя — либо бухой, либо валяется. Фиона тянула нас как могла, пока не сдалась. Мы просто жили. Типа, как получалось.

Она слушала. И, что удивительно, ей не было жалко. Не было стыдно. Не было ни капли неловкости. Только странное чувство — будто он, такой другой, с другим прошлым, с другим бытом, ближе ей, чем кто-либо.

— У вас, типа, насыщенно, — тихо сказала она. — Не то что у нас. У нас даже проблемы — стерильные. До лагеря, по крайней мере.

Он усмехнулся и снова повёл рукой по её спине. Медленно. Не торопясь. Она сидела, с закрытыми глазами, и думала, что впервые за долгое-долгое время ей просто... спокойно.

Вечер опускался всё плотнее, и воздух становился прохладнее, тягучее. С озера донёсся плеск — будто кто-то кинул в воду камень или нырнул, уже в темноте.

Несса чуть шевельнулась, и он уловил этот сдвиг. Она не отстранилась, но её дыхание стало ровнее, спокойнее — как будто она наконец позволила себе расслабиться.

Карл наклонил голову, уткнулся щекой в её волосы. Запах всё тот же — чуть сладкий, с мятной терпкостью, с запахом табака и чего-то очень домашнего. Он не знал, откуда в ней это: сочетание угловатой закрытости и какого-то невысказанного тепла.

— Странное место, — пробормотал он. — Типа лагерь, а ощущение, будто мы в каком-то чужом фильме. И всё на паузе.

— Ага, — выдохнула она, не открывая глаз. — Только потом кто-то нажимает «плей», и всё обратно — кураторы, дежурства, злые взгляды. Как будто нам вообще нельзя было дышать спокойно.

Он чуть усмехнулся. Рука его снова скользнула по её спине — выше, ниже. Не навязчиво, просто мягко, по кругу. Она чуть дёрнулась от щекотки, потом расслабилась.

— Мы, типа, сбежали, да? — сказал он. — Как те самые герои из фильмов. На пару часов — не из лагеря, а из себя.

Она посмотрела на него. Глаза в темноте блестели, как стекло. Потом — кивнула.

— Но возвращаться всё равно придётся.

— Не сейчас, — сказал Карл. — Дай ещё немного.

И они снова замолчали.

Вдалеке раздался чей-то смех — приглушённый, словно из другого мира. Время тянулось, как плавник за лодкой. Она чувствовала, как бьётся его сердце, чуть сбивчиво. И своё — в ответ. Как будто не уместилось всё, что хотелось бы прожить, но на сейчас — хватит.

— У нас не будет второго такого вечера, — прошептала она. — Я не про романтику. А вообще. Чтобы вот так... спокойно.

— А и не нужен, — пожал плечами Карл. — Один — уже, типа, есть.

Она улыбнулась, едва-едва. Потянулась, стряхнула волосы с лица.

— Пойдём? А то Лоу начнёт вызывать поисково-спасательный отряд.

Он встал первым, потянул её за руку. Но не отпустил сразу. Пальцы задержались. Чуть сжал. Она посмотрела вниз, на их руки. Потом вверх — на него.

— Не обещай мне ничего, — сказала она почти шёпотом. — И не делай вид, что всё просто.

— Окей, — кивнул он. — Ничего не обещаю. Всё сложно. Мне так даже привычнее.

Они шли обратно медленно, почти не разговаривая. Трава шуршала под ногами, луна висела низко. Несса чувствовала, как вечер растворяется в ночи, и всё, что было, останется между ними — как кадр, который невозможно повторить.

Они возвращались молча, шаг за шагом, почти синхронно. Воздух был влажным и чуть прохладным — один из тех ночных моментов, когда лето вдруг вспоминает, что оно не бесконечно. Карл шёл рядом, не торопясь, чуть поворачиваясь к ней боком, чтобы при случае загородить её от случайного взгляда или фонаря.

У корпуса они замерли, не поднимаясь сразу по ступенькам. В окнах — темнота, в кустах — шорох, кто-то пробежал мимо, но не заметил. Или сделал вид, что не заметил.

Карл посмотрел на неё чуть сбоку, как будто не хотел встретиться глазами прямо.

— Давай, — тихо. — Доброй ночи, Хэкка.

Он поднял ладонь — не для того, чтобы коснуться, а будто в жесте «я здесь».
Она кивнула, не сразу, но уверенно.

— Доброй, Карл. Спасибо... ну, за всё.

Он не ответил словами. Только задержался на секунду, прежде чем отвернуться и скрыться в темноте.

Она поднялась по лестнице. Тихо, осторожно, на цыпочках. Ручка двери была чуть прохладной. Щёлкнула. В комнате — полумрак, только ночник у Лили мигал тускло, в привычном ритме.

— Ну? — раздалось с кровати. Голос Лоу был полусонный, но с интонацией «я всё вижу».

— Тсс, — Эл приподнялась с подушки, — дай ей просто лечь.

— Я даю, — тихо фыркнула Лоу. — Просто интересно, не убежала ли она, скажем, прыгать с парашютом.

Несса сняла толстовку, стараясь не смотреть на них, но всё же хмыкнула.

— Нет. Безопасный вечер. Без экстрима.

Она устроилась под одеяло, не снимая полностью носки, укуталась, зарылась в ткань.

— Ну как он? — снова Лоу, но теперь тише, мягче. — Не отвечай, если не хочешь. Просто... рада, что ты не одна там была.

Несса повернулась к ней спиной, но улыбнулась в подушку.

— Всё нормально, — коротко. — Я просто... сейчас не могу всё разложить. Но мне... легче.

Лоу кивнула, будто её всё устроило.

— Хорошо. Это главное.

Тишина снова вернулась в комнату. Только дыхание трёх девочек, лёгкое, в разном ритме. Несса смотрела в стену, не моргая, ещё ощущая на коже его прикосновение — лёгкое, но настоящее. Её сердце несло в себе всё это — и слова, и тишину, и запах ночного воздуха. И как будто впервые за долгое время... было не страшно.