Сжечь правду

Самая лучшая женщина на свете

«Oddio! – возвел я глаза к небу. В чем я ошибся?! За что?! За то, что мимолетно увлекся в мыслях другой женщиной, porca miseria?!»

Клио зашевелилась в моих руках и закряхтела, а потом разразилась сердитым плачем. Я уже знал, что после этого ее надо помыть и сменить памперс. Я стиснул зубы, повернулся спиной к жене и быстрыми шагами взбежал вверх по лестнице, мысленно осыпая ее отнюдь не комплиментами.

Пока я мыл мою малышку, я попытался успокоиться и заключил с ней договор: я возьму неделю отпуска, а потом неделю она днем будет с моими родителями. Я надеялся, что хотя бы один из них сможет взять отпуск, поскольку они мне предлагали такую помощь. Няню мы пока не будем приглашать. Такая маленькая кроха не должна сидеть с посторонней тетей. Клио весело дрыгала ножками в ванночке, пока я разглагольствовал о планах на ближайшее будущее. Ее довольную реакцию я воспринял, как согласие, и, таким образом, мы заключили договор. Кот был свидетелем. Он всегда контролировал, как я купаю Клио, и под его строгим взглядом я просто не смел сделать что-то не так.

Но как только Лоретта уехала, и мы остались втроем – я, Клио и кот – моя дочь нарушила наше согласие.

В первую же ночь мне пришлось звонить нашему педиатру, потому что Клио орала так, что соседи, вероятно, подумали, что я чиню над ней страшные дела инквизиции. У нее поднялась температура, она дрыгала ножками, отказывалась есть. Это была адская ночь, но врач сказал, что у нее колики, что это нормально и что это пройдет примерно к трем месяцам. Может быть, пройдет к трем месяцам, уточнил врач...

Я всю ночь проходил с ней по комнате, качая ее на руках, и к восходу солнца уже валился с ног. Но когда за окном начало светать, Клио вдруг успокоилась и заснула в моих объятиях. Боясь ее разбудить, я устроился с ней в кресле и провел в нем несколько часов в тревожном сне. Но утомленная малышка мирно посапывала у меня на руках. Бедный кот, который всю ночь напряженно следил за моими перемещениями по комнате, как всегда устроился на моем плече и заснул.

Через несколько часов у меня затекло все тело. Я хотел пошевелиться, но не мог двинуть конечностями. Но и от боли в застывших суставах я уже не мог уснуть. Промучившись еще некоторое время, я все-таки пошевелился. Клио резко открыла глазки и заорала, а испуганный кот свалился на пол за кресло. Я покормил Клио и отправился с ней на улицу. Там она безмятежно спала в коляске часа два, поэтому, когда мы вернулись – а за окном уже темнело – она пришла в самое бодрое расположение духа и, похоже, не собиралась спать до полуночи. Правда, к полуночи у нее снова начались колики, но без температуры. А мы с котом опять не спали всю ночь.

На следующее утро я ходил с ней на первый массаж. Ей категорически не понравилось, она орала, как два переполненных стадиона на финале Лиги Чемпионов, в котором судья постоянно ошибался не в пользу обеих команд, и мое сердце едва не разорвалось. Но врач заверила меня, что ничего страшного в этом нет, и уже через несколько сеансов она будет получать от массажа удовольствие. Мне оставалось только верить врачу.

Оставшееся количество светового дня я, не спавший уже почти двое суток, больше напоминал запрограммированного на разведение молока, смену подгузника и укачивание робота, нежели живого человека. Всю третью ночь я проходил по комнате, как маятник, снова заснув лишь под утро.

Вечером четвертого дня, когда у меня уже даже еда в холодильнике закончилась, я одевал Клио на прогулку и пытался найти свой кошелек, чтобы заглянуть еще в магазин и купить еды коту, а заодно и себе. Едва я вышел за порог, как позвонила моя мама и сказала, что они с отцом подхватили какой-то вирус, чихают и кашляют, не переставая, как старые паровозы, а потому на следующей неделе вряд ли смогут подменить меня с Клио. И мне пришлось звонить на работу и просить о продлении моего отпуска еще на неделю, хотя я имел весьма слабые представления о том, как я собираюсь выдержать в таком режиме еще неделю. Рабочий режим, в том числе и в период deadline, теперь казался мне самым гуманным в мире. Потому что мой начальник понимал, что всем нужен отдых и сон, а моя Клио ничего об этом не слышала. Она вовсе не считала, что я нуждаюсь хотя бы в непродолжительном ночном сне. И обеденных перерывов у меня тоже не было.

Сон стал моей навязчивой мечтой. Самой желанной и восхитительной мечтой. Но, увы, такой же недосягаемой, как, например, бурная ночь с Моникой Беллуччи. И кстати, если бы у меня был выбор между сном и такой ночью, я бы выбрал первое, не раздумывая. Потому что на сон я, по крайней мере, был способен.

После пятой ночи, за которую я проспал всего четыре часа и то с перерывом, я имел весьма плачевный вид. Я медленно брел по парку, толкая перед собой коляску и кутаясь в свою куртку. Вроде на улице не было очень холодно, но меня почему-то пробивала дрожь. При этом я не мог пойти домой, потому что улица была единственным местом, где Клио спала не на моих руках и не рвала мне нервы своим криком. Дома она отказывалась спать где-то за пределами моих объятий. И я был бы не против, если бы после пятого часа укачивания на руках у меня не начинала дико болеть спина.

Я отсутствующим взглядом смотрел перед коляской, не особо замечая, что происходит вокруг. Мне страшно хотелось спать, я дрожал от холода, желудок был пуст, потому что дома еды не было, а кошелек я забыл. Вдруг кто-то остановил меня.

– Флавио!

Я поднял глаза и увидел Кьяру. Ее появление перед моим взором выбило почву у меня из-под ног, как чашечка хорошего ristretto [41]. Сердце мое споткнулось и задрожало. У меня перехватило дыхание, и я силился вспомнить хоть какие-нибудь итальянские слова. Но единственное, что мне хотелось в тот момент, – это обнять ее.

– Флавио, ты не узнаешь меня? – в глазах ее мелькнула безмерная грусть.

– Кьяра, что ты такое говоришь? – устало произнес я. – Конечно, я узнал тебя... Я... – я едва не сказал ей, что безумно по ней соскучился, наконец ощутив то, что испытывают люди, произнося эту фразу. Но я осекся и замолчал.

– Что с тобой? Тебе плохо? – тревожно глядя на меня, спросила Кьяра.

Да, мне было плохо. Причем очень.

– Я немного устал. Не сплю уже почти неделю.

– Что?! Но почему?!

Я неопределенно пожал плечами. А что я ей скажу?

– Как вы назвали дочку? – спросила она, робко заглянув в коляску.

– Клио.

– Клио? Клеопатра... Какое старинное имя.

Я смотрел на нее, не в силах отвести взгляд.

– Как ты? – спросил я.

– Нормально, – опустила она глаза вниз. – Но что случилось? Ты говоришь, что не спишь почти неделю. Почему? Что-то с женой?

– Нет, – мотнул я головой. – Она уехала в командировку.

– В командировку?!

Только тут я понял, что не должен был этого говорить.

– Да.

– А с ребенком кто сидит?

– Я пока что...

– Ты?! Один?!

– Да, один! – отчаянно воскликнул я, понимая, что больше не в силах сдерживаться. – Мои родители заболели гриппом, а няню я не приглашал!

– Флавио! Можно я помогу тебе? Хотя бы чуть-чуть, – умоляюще посмотрела она на меня. – Я умею обращаться с новорожденными, я помогала брату...

– Я помню... – мягко прервал ее я, и она замолчала, глядя мне в глаза.

– Позволь мне помочь тебе, пожалуйста.

Я мечтал навсегда остаться с ней...

Я хорошо помнил об обещании никогда не оставаться с ней наедине в помещении, скрытом от посторонних глаз. Но я был слишком измотан и физически, и морально, чтобы сопротивляться желанию побыть хоть немного рядом с ней.

Я принял ее протянутую руку помощи, потому что я отчаянно нуждался в простом человеческом тепле и понимании. Я отчаянно нуждался в ней.

Едва мы вошли в мой дом, Клио разразилась голодным плачем, и в гостиную стремглав влетел мой кот.

– Привет! – присела Кьяра на корточки и протянула коту открытую ладонь.

Каково же было мое удивление, когда мой усатый кот, у которого в последние три недели испортились нервы и повысилась подозрительность к людям, даже не отпрянул. Более того: внимательно посмотрев на Кьяру исподлобья, он лизнул ей руку. Конечно, без особых сентиментов, с чувством собственного достоинства, но он сделал это.

Я смотрел на эту картину, и мне почему-то стало казаться, что я схожу с ума.

Я машинально взял из коляски Клио и начал ее раздевать.

– Ты ее молочной смесью кормишь? – поинтересовалась Кьяра.

– Да, – кивнул я. – Молоко мой организм отказался вырабатывать.

– Где смесь? – усмехнувшись, спросила Кьяра.

– На кухне. Я сейчас приготовлю.

– Давай я тогда подержу малышку.

Я пристально посмотрел на нее, потом на кота. Мы с котом всегда придирчиво и с большим подозрением осматривали того человека, которому собирались дать подержать нашу Клио. Но в тот момент я без тени сомнения переложил мою кроху на руки Кьяре. Она склонилась над ней, начав ей что-то нашептывать так ласково и нежно, что моя девочка даже перестала плакать. Я застыл на месте и смотрел на Кьяру. Она была потрясающая. И она напоминала маму моей Клио куда больше, чем Лоретта.

Я тряхнул головой, чтобы избавиться от наваждения, развернулся и поплелся готовить смесь. Через несколько минут я понял, что по-прежнему не слышу крика моей дочери. Наверно, за пять бессонных ночей мой мозг потерял адекватность, но перед моим взором встала какая-то страшная картина, и я со скоростью мяча при забивании пенальти бросился в гостиную.

Кьяра стояла напротив большой картины, висящей в стильной рамке на стене, и показывала на нее моей Клио, что-то шепча на ухо, а кот, словно смотритель в музее, восседая на спинке дивана, лениво следил за ними спокойным взглядом.

Почему-то у меня подогнулись колени, и я обессиленно прислонился к стене, чтобы не упасть. Кьяра резко обернулась.

– Флавио! Что с тобой?! Тебе плохо?!

Да, мне было плохо. У меня потемнело в глазах, загудело в ушах и показалось, что я на грани потери сознания. Я, ничего не видя перед собой, шатаясь, двинулся в сторону дивана, который буквально упал в мои объятия. В следующее мгновение я почувствовал, как на плечо мягко вспрыгнул кот, а на лоб опустилась нежная ладонь.

– Мадонна! У тебя жар! Что с тобой, Флавио?! Я вызову врача... – стал затихать голос Кьяры.

– Нет, Кьяра, – едва шевеля губами, прошептал я. – Я посижу... пройдет... Только держи Клио...

После чего мой мозг отказался вести сознательный образ жизни.

[41] Ristretto – очень крепкий итальянский кофе, который подают в очень маленьких чашечках, буквально на пару глотков.