Плыви [Russian Translation]

Я искренне верю, что у каждого человека на этой земле есть какой-то особый талант.

Некоторые люди от природы одарены в спорте. Другие лучше разбираются в изобразительном искусстве, живописи или сочинении классической музыки. Однажды я прочитала в новостях статью о парне, который назвал наизусть около пятидесяти тысяч цифр числа пи. У него ушло на это три дня. Представители Книги рекордов Гиннесса не разрешали ему даже сходить в туалет одному, потому что думали, что у у него на трусах написаны цифры или что-то в этом роде. Иногда я даже не могу вспомнить номера сотовых телефонов своих родителей, и мне хочется, чтобы у меня был такой полезный навык, как этот.

Но нет, мой особый талант заключается в чём-то гораздо менее полезном. Мой мозг обладает уникальной способностью вычислять точное сочетание слов, которое меньше всего подходит к ситуации.

Если коротко, я не умею держать язык за зубами.

Блейк удивлённо смотрит на меня. Улыбка, которая была на его лице, когда он повернулся ко мне с водительского сиденья, всё ещё совершенно не подозревая о словесном ударе, который я обрушу на него, всё ещё на его лице. Только теперь она больше походит на гримасу, чем на улыбку.

Никогда в жизни мне так сильно не хотелось исчезнуть. Мне захотелось распахнуть дверцу джипа, по-армейски выскочить из машины и броситься с ближайшего обрыва.

Который, к счастью, находится всего в паре шагов отсюда.

Кажется, прошла целая вечность, прежде чем Блейк издаёт какой-то сдавленный звук. Он внезапно выпрямляется, поворачивается лицом вперёд и сжимает губы в тонкую, ничего не выражающую линию. Затем он протягивает руку, чтобы повернуть ключи в замке зажигания, и хватается за руль.

Выезжая с парковки, он больше не смотрит на меня.

Он не смотрит на меня, когда мы едем по улице.

Он всё ещё не смотрит на меня, когда мы подъезжаем к знаку "стоп".

— Это твой второй вопрос?

Я не ожидала, что он что-нибудь скажет, поэтому слегка подпрыгиваю при звуке его голоса. Я резко поворачиваю к нему голову, надеясь оценить его душевное состояние. Он говорит монотонно, медленно и обдуманно, даже осторожно. Его лицо ничего не выражает. Мне кажется, что я заметила складку между его бровями, но это трудно определить, когда я смотрю на его профиль.

Пожалуйста, не делай этого, мысленно молюсь я. Не отгораживайся от меня.

Он был таким открытым в ресторане. Может быть, если бы я не была так бестактна со своим последним вопросом, он бы всё ещё улыбался. Я сцепляю руки на коленях, сжимая пальцы так, что болят кости и щиплет кожу.

Я качаю головой, чувствуя, что у меня перехватывает дыхание.

— Это не...я имею в виду, я знаю, что она утонула, я просто...

О Боже.

Я крепко зажмуриваюсь, отчаянно пытаясь ухватиться за любую идею о том, как сократить расстояние, которое, как я чувствую, растёт между мной и Блейком.

— Я здесь не по своей воле, — выпаливаю я.

На секунду в воздухе повисает тишина.

— Я не заставлял тебя идти. — Тон Блейка мрачный, граничащий с гневом, но голос слегка надламывается.

— Нет, нет, я не это имела в виду! — Восклицаю я, закрывая лицо руками и опускаясь на сиденье. — Я имела в виду, что не напрашивалась на поездку в Холден этим летом, чтобы повидаться с Рейчел. Это был не мой выбор. Я здесь только потому, что мои родители не могли перестать кричать друг на друга, чтобы решить, кто получит опекунство на лето.

Краем глаза я вижу, как руки Блейка крепче сжимают руль. Но теперь, когда я начала говорить, слова просто продолжают клокотать у меня в горле и выплескиваться наружу.

— В прошлом году мой отец получил новую работу в Нью-Йорке и сказал, что с жильём там туго и что мне не хватит места, чтобы жить с ним. Но я знаю, что это чушь собачья, потому что я погуглила его жилой комплекс, и оказалось, что самая маленькая студия, которая у них есть, около ста восьмидесяти квадратных метров. И есть две спальни. Готова поспорить, что во второй комнате у него стоит долбаный стол для настольного футбола. А моя мама всё ещё дома, на Аляске, но она взяла себе одного из этих дурацких померанских шпицев, хотя знает, что у меня аллергия. Пока я собирала вещи, чтобы приехать сюда, у меня началась крапивница. Никто из них ещё не позвонил мне, чтобы спросить, как проходит моё лето. Не думаю, что их это волнует. Я, наверное, могу утонуть в Атлантическом океане, а они...

Машина резко останавливается.

Я на мгновение смотрю в окно, прежде чем осознаю, что переднее колесо джипа находится в двух дюймах от бордюра.

Блейк съехал на обочину.

Дерьмо.

Я думала, что, может быть, если я немного раскроюсь, Блейку будет легче рассказать мне о своей матери. В конце концов, дружба основана на доверии. Я не могу просто сидеть и допрашивать его. Но я слишком глубоко погрузилась в свою собственную историю и каким-то образом закончила тем, что рассказала ему, насколько хреновой является моя семейная жизнь.

Боже, я такая слабачка.

Я держу руки сложенными на коленях, отказываясь смотреть куда-либо ещё, кроме как в окно. Моё дыхание учащённое и немного неровное (такое же, как после того, как я пыталась сделать что-нибудь, что включало в себя пробежку дальше, чем расстояние между диваном в гостиной и холодильником) и в тишине машины кажется , что я тяжело дышу. Долгое время, как мне кажется, в этом потрепанном джипе слышно только моё прерывистое дыхание.

Наконец Блейк ёрзает на водительском сиденье.

Я крепко зажмуриваюсь, ожидая, что он откроет двери и скажет мне убираться восвояси.

— Эй, — говорит он.

Это слово произнесено мягко, но не тем нежным тоном, которым люди утешают вас на чьих-то похоронах. Оно спокойное, требовавшее внимания. Я открываю глаза и делаю глубокий вдох, чтобы успокоиться, прежде чем встретиться взглядом с Блейком. В выражении его лица нету и намёка на жалость, чего я одновременно ожидала и боялась.

Напротив, он выглядит решительным и уверенным в себе.

Его рука ложится мне на колено, и я чувствую, как кончики его пальцев касаются моих сжатых кулаков. Почти сразу напряжение в моих мышцах спадает. Пальцы на моей правой руке разжимаются, и на их месте появляются Блейка.

Его ладони горячие и немного вспотевшие, но я не возражаю.

— Я хочу тебе кое-что показать, — говорит он мне.

Его пальцы чуть сильнее сжимают мою руку, безмолвно спрашивая, всё ли в порядке.

Я киваю.

Блейк кивает в ответ, а затем высвобождает свою руку из моей и хватается за руль. Однако тепло его кожи всё ещё ощутимо. Он отгоняет джип Джесси от тротуара и едет обратно по улице, но на следующем перекрёстке поворачивает налево. Мы проезжаем ещё две минуты, прежде чем я вижу слева большую сине-белую вывеску клиники.

Больница Марлин-Бэй.

Я прикусываю язык, когда мы сворачиваем на больничную парковку, потому что, хотя мне и очень любопытно, куда он меня везёт, я не хочу в итоге сказать какую-нибудь глупость. Снова.

Вместо того, чтобы выпалить все вопросы, которые у меня есть, я поворачиваюсь и смотрю в окно машины. Больница в Марлин-Бей выглядит так, словно при открытии была выкрашена в белый цвет, но с тех пор выцвела до слегка мутноватого кремового оттенка. На самом деле, в здании нету ничего необычного, просто пара прямоугольных блоков, поставленных друг на друга — снизу горизонтально, сверху вертикально. Окна отделаны синим, а над передними раздвижными стеклянными дверями голубой навес, но в остальном всё сооружение выглядит довольно невзрачно.

Блейк не останавливается, чтобы припарковаться на стоянке.

Вместо этого он продолжает вести машину. Только когда мы выезжаем на небольшую улочку, идущую вдоль здания, я замечаю остальную часть больницы, которая полностью скрыта от взгляда главным зданием на парковке. Тут стоит ещё одно большое здание, такое же простое и кремового цвета, как и первое, которое, кажется, соединено с передним зданием полностью закрытым мостом, окружённым стеклянными стенами.

Блейк направляет джип вниз по улице между двумя зданиями больницы Марлин-Бей. Дорога достаточно широкая, так что по обеим сторонам перпендикулярные парковочные места, но две машины все равно могут проехать друг мимо друга, не сталкиваясь зеркалами. Два здания по бокам от нас были не такими уж высокими — самое большее, может быть, в пять этажей, — но, судя по небольшим деревьям, посаженным позади главного здания, постройки защищают большую часть от ветра.

Я одной рукой цепляюсь в ремень безопасности, перекинутый через грудь, когда Блейк тормозит джип. Большинство парковочных мест вдоль улицы пусты, так что ему не составляет труда припарковаться на одном из них. Он глушит мотор, вынимает ключи из замка зажигания и идёт открывать свою дверцу, даже не повернувшись ко мне лицом. Я решаю, что должна последовать за ним, поэтому распахиваю свою дверцу и выбираюсь из джипа.

И тут я вижу это.

Не знаю, почему я не заметила весь этот ярко-синий брезент на тротуаре через дорогу. Но там, на плоском фасаде заднего здания, была гигантская, наполовину законченная фреска.

Фреска Рэйчел. 

Мои ноги начали двигаться так, словно у них собственный разум, и я обхожу джип Джесси сзади, чтобы получше рассмотреть картину. Цвета очень яркие. По меньшей мере двадцать слегка карикатурных детей разных возрастов и национальностей изображены в натуральную величину, смеющимися вместе и играющими в футбол, баскетбол, теннис и другие виды спорта, предлагаемые в государственной школе. Каждый ребёнок одет в рубашку разного цвета и широко улыбается, но некоторые из ребят в инвалидных колясках, а у других отсутствуют конечности. У одного из них, самого дальнего справа, под здоровой рукой зажата доска для сёрфинга, и он стоит лицом к открытому пространству стены, где я могу различить слабые очертания водорослей и гигантскую морскую черепаху.

— Вау, — выдыхаю я.

Я оглядываюсь и вижу, что Блейк обходит машину сзади и становится рядом со мной. Но он стоит спиной к фреске, а его взгляд устремлён на другое здание позади меня.

— Блейк, — театрально шепчу я, — фреска в этой стороне.

Блейк некоторое время не отвечает.

— Третий этаж, второе окно слева, — говорит он мне, кивая головой на здание позади меня. — Это была моя комната.

Мне требуется секунда, чтобы понять, о чём он говорит, но когда мой идиотский мозг, наконец, обрабатывает его слова, я делаю пару шагов, пока мы оба не оказываемся в стороне от джипа. Мой взгляд мечется  к зданию, высчитывая три этажа и два окна над ними. Я жду, что на меня нахлынет какое-то всеобъемлющее чувство осознания. Когда этого не происходит, я смотрю на Блейка.

Мой взгляд останавливается на маленьком белом шраме над его левой бровью.

— Что случилось? — Спрашиваю я тихим, но не мягким голосом.

Я достаточно хорошо знаю Блейка, чтобы понимать, что ему бы не понравилось, если бы я вдруг начала обращаться с ним как с каким-то раненым зверёнышем.

— Моя мама была спортсменкой по плаванию, — говорит Блейк, не отрывая взгляда от окна. — На самом деле, когда ей было за двадцать, она чуть не попала на Олимпийские игры. Но потом она встретила моего отца и вроде как бросила всё, чтобы остепениться и завести семью. Тем не менее, она продолжала заниматься плаванием. У неё по-прежнему хорошо получалось. Она просто не участвовала в соревнованиях.

У меня в животе образуется комок.

— Когда мне было, э-э, двенадцать или тринадцать, ураган "Дин" пронёсся по Карибскому морю. Мы все думали, что он полностью миновал Флориду, так что причин для беспокойства не было. Однажды утром моя мама пошла купаться, как обычно, и, э-э...

Меня чуть не тошнит.

Блейку, кажется, трудно начать новое предложение. Он с минуту смотрит в землю и качает головой.

— Мы - мой отец и я - услышали обо всех остаточных течениях в тот день по телевизору. Ураган "Дин" даже не задел нас, и мы подумали, что, возможно, в Мексиканском заливе будут какие-то странные приливы, но мы понятия не имели... Боже, это был ужасный момент, когда мы просто посмотрели друг на друга и подумали: "Мама обычно к этому времени уже возвращается".

Меня начинает трясти, но я не осмеливаюсь пошевелиться.

— Папа сразу же позвонил в береговую охрану. Но я не мог просто сидеть и ждать, жива мама или нет, поэтому я побежал в гавань и просто запрыгнул в лодку мистера Флетчера. У отца Лены и Джесси была шикарная маленькая парусная лодка, и я вышел на ней в море.

Затем он пожимает плечами.

— Так вот откуда он взялся? — Нерешительно спрашиваю я, протягивая руку и проводя кончиком пальца по маленькому белому шраму у него на лбу.

Блейк вздрагивает от моего прикосновения, и я понимаю, что мои руки, должно быть, холодные.

— Это было глупо, — говорит Блейк, крепко зажмурив глаза и издав горький смешок. — Я думал, что смогу просто уплыть, найти маму, и всё будет хорошо. Я даже не успел выбраться из гавани; течение отбросило меня прямо на прибрежную скалу. Лодка мистера Флетчера перевернулась, и я оказался раздавленным в лепешку.

Блейк снова качает головой.

— Очень глупо, — выдыхает он.

— Это было не глупо, — настаиваю я. — Это было смело.

Блейк морщится от моих слов.

Он поворачивается спиной к зданию больницы, где ему, без сомнения, наложили пару швов, и смотрит на фреску. По его опущенным плечам и усталому выражению лица очевидно, что он больше не хочет говорить о своей маме. Поэтому я поворачиваюсь  к фреске, задев его плечом, и решаю сменить тему.

— Она потрясающая, да? — Подсказываю я.

Блейк молча кивает.

— Я имею в виду, я знал, что Рэйчел довольно хорошая художница, но я и понятия не имел, что она настолько хороша. С другой стороны, я видел, как она рисовала что-то на салфетках. Думаю, это даже не самая лучшая её работа.

Наверное, в миллионный раз с тех пор, как я приехала в Холден, я чувствую нелепое желание продолжить разговор.

— Знаешь, я действительно жалею, что не унаследовала какие-то художественные гены, которые, предположительно, есть у моей семьи. Я ни хрена не умею рисовать. Иногда я думаю, что Рейчел, должно быть, заключила сделку с Сатаной, чтобы заполучить свой талант, потому что мой отец - самый неординарный человек из всех, кого я когда-либо встречала. Я имею в виду, я полагаю, что у нейрохирургов точно нет свободы творчества, когда они оперируют, потому что это, вероятно, привело бы к целой куче судебных исков...

Тихий, едва слышный смешок Блейка звенит у меня в ушах.

— Но этот человек не может даже нарисовать фигурки с палочками...

— Уэйверли.

— Действительно, иногда кажется, что всё правое полушарие его мозга так и не развилось полностью...

— Уэйверли.

— Можно подумать, нейрохирург первым осознаёт, что у него могут быть какие-то реальные, поддающиеся диагностике проблемы с мозгом...

— Уэйверли! — Кричит он.

Я подпрыгиваю, когда Блейк резко тычет меня локтем в рёбра.

Когда я поворачиваюсь, чтобы спросить, в чём его проблема, у меня практически не остаётся воздуха в легких.

Улыбка Блейка сногсшибательная.

Он улыбается. На самом деле, почти смеётся.

— Что? — Спрашиваю я, затаив дыхание и совершенно застигнутая врасплох тем фактом, что Блейк улыбается мне так, словно я самое забавное существо, которое он когда-либо видел в своей жизни.

Блейк смеётся, увидев озадаченное выражение моего лица.

— Я знаю, что ты делаешь, — говорит он, а затем добавляет. — Так что спасибо тебе.

Я отвлекаю его.

— Я не понимаю, о чём ты говоришь, — лгу я, едва сдерживая улыбку.

Блейк закатывает глаза и снова толкает меня локтем в бок.

— Ты всегда так много болтаешь? — Дразнит он.

И я никогда не буду уверена, почему я сказала то, что сказала дальше.

Наверное, я чувствовала себя так, словно Блейк только что доверил мне что-то священное. Потому что, на самом деле, именно это он и сделал. Он добровольно отдал мне ту часть себя, о которой, как мне казалось, мало кто знал, — ту его часть, которая была молодой и беспомощной, была такой храброй, но не смогла спасти свою мать. И, наверное, я чувствовала, что, раз Блейк был так честен со мной, было бы правильно, если бы я тоже была честна.

— Только с тобой, — признаюсь я.

Улыбка Блейка, кажется , застывает на лице.

Я опускаю голову и смотрю на воображаемый камешек у носка своего кроссовка, надеясь, что мои растрёпанные ветром волосы достаточно вежливы, чтобы скрыть, как я покраснела. Я действительно только что это сказала? Иисус. Как будто мой мозг знает точную комбинацию слов, которая заставила бы Блейка почувствовать себя совершенно неуютно и испортила....

Чьи-то большие загорелые пальцы скользят под мой подбородок и приподнимают мою голову, так что я встречаюсь взглядом с парой голубых глаз. И тут, да помогут мне небеса, Блейк походит ко мне так близко, что наши груди соприкасаются, и наклоняет голову, чтобы встретиться с моей.

Наши губы соприкасаются.

И это совершенно сознательно.

А это означает, что, мать всего святого, Блейк Гамильтон целует меня. Намеренно. Его правая рука тёплая на моей щеке, а другая мягко, поддерживающе прижимается к моей пояснице, и — боже милостивый — всё, что я могу сделать, это не сдвинуть колени, чтобы не превратиться в желе в его объятиях.

Никто никогда не говорил, что когда ты целуешь того, кого действительно хочешь поцеловать, ты понимаешь, что скорее умрешь от удушья, чем оторвёшь свои губы от его даже на минуту. И никто никогда не говорил, что делать с руками, так что на мгновение я  замираю, изображая идеальный кусок дерева, прежде чем в конце концов обвиваю руками его шею и притягиваю к себе с таким энтузиазмом, что на секунду начинаю беспокоиться, что могла бы сломать наши носы. Но человек всё равно продолжает целовать, и вы будете настолько очарованы тем, какие мягкие и тёплые у него губы, что полностью забудете об окружающем мире и о том, насколько неуместно целоваться с кем-то на больничной парковке.

Это я знаю по собственному опыту.

Губы Блейка на вкус как острый сливочный соус, и, если быть честной, его пресс твёрдый, как скала. Я и не заметила, что мы оба отступили на несколько шагов, пока не ударилась обо что-то головой. Блейк отшатывается от моего удивлённого возгласа, ладно, больше похожего на ругательство, и смотрит мне через плечо. Виновником является джип Джесси.

Чёрт возьми. Даже когда их нету, близнецы Флетчер умудрились испортить момент.

— Ты в порядке? — Блейк усмехается. — Извини, я его не заметил.

— Что, джип?

— Я был немного занят, — признаётся он, закатывая глаза и крепче обнимая меня за талию. — Ты должна простить меня.

Я приподнимаюсь на цыпочки и целую его в кончик носа, запоздало осознав, что мы, вероятно, выглядим как одна из тех надоедливых пар, которые всегда находятся в эпицентре публичного проявления чувств. К своему удивлению, я также понимаю, что мне всё равно, кто нас видит, или кто закатывает глаза и фантазирует о том, как собьёт нас своей машиной (так я всегда делала, когда видела двух влюблённых, которые, на мой взгляд, были слишком заинтересованы в том, чтобы проглотить языки друг друга).

Блейк Гамильтон поцеловал меня.

Вы могли бы ударить меня по лицу, и я бы всё ещё улыбалась, как влюблённая идиотка, хотя у меня из носа текла кровь. Я чертовски уверена, что в тот момент ничто не могло бы свалить меня с небес на землю.

Так было до тех пор, пока Блейк внезапно не застыл в моих объятиях.

Я поднимаю глаза, готовая поддразнить его за то, что ему не нужно напрягаться ради меня, и заверить, что его бицепсы действительно больше, чем его эго, но его взгляд прикован к чему-то за моим плечом, а лицо сильно побледнело. Когда мне, наконец, удаётся вывернуться из его хватки, я понимаю причину его тревоги. По маленькой улочке между двумя зданиями больницы Марлин-Бей, направлявшейся в нашу сторону со скоростью около пяти миль в час, едет машина.

Я сразу узнаю большой белый Рейндж Ровер.

Это машина Алиссы .

Где-то в глубине моего сознания моё сильно испорченное чувство юмора проявляет себя наилучшим образом, как у диктора рестлинга.

Динь, динь, динь.

Сокрушительный удар!