Крис
Эмма сидела на диване, укутанная в плед, и выглядела... по-домашнему.
Я ненавидел, что это слово вообще пришло мне в голову.
Я сделал шаг вперёд —
Она сразу напряглась. Слегка подалась назад, будто ожидала чего-то непонятного. Может, боялась, что я решил её... поцеловать? Напасть? Выкинуть какой-нибудь очередной идиотский трюк?
— Расслабься, я просто... — махнул рукой и обошёл её, — сесть хотел.
Я плюхнулся в другой угол дивана и вытянул ноги. Несколько секунд мы молчали. Потом она спросила:
— Почему ты писал себе письма?
— В смысле?
— Ну, те самые, о которых говорили твои братья. Письма себе из будущего.
Я вздохнул, уставившись в потолок.
— Не знаю. Наверное, потому что тогда у меня не было с кем говорить по-настоящему. В тот момент я был не так близок со своими братьями. Я думал, что если буду писать себе, то хотя бы кто-то меня услышит. Пусть даже я же из будущего.
— Грустно звучит, — сказала она.
— Да, не знаю ни одного человека с офигительным детством. У всех происходило какое-то дерьмо.
Мы снова замолчали. Но теперь это была не неловкая тишина, а та, в которой можно было дышать. Теплая, почти родственная.
— Хочешь выйти покурить? — спросил я вдруг.
Она колебалась секунду, но всё же кивнула.
Мы вышли на балкон. Было прохладно. Она кутается в мой халат, который прихватила у двери. Я улыбнулся, не стал возражать.
— Я часто думал, что в детстве мы с братьями были как один человек, — говорю, глядя вдаль. — Типа, трое — но с одним сердцем. А потом все разошлись по углам, и всё стало... не тем.
— Скучаешь по детству?
— Я скучаю по тому, какие мы были. Сейчас мы... другие. Каждый со своим дерьмом. Каждый делает вид, что знает, что делает. Но не знает ни хрена.
Она не ответила. Просто посмотрела на меня. Тихо. Серьёзно. Долго.
Этот взгляд, чёрт побери, будто прожёг меня изнутри.
Мне захотелось сказать ей что-то важное. Или хотя бы подвинуться ближе. Коснуться руки. Сделать хоть что-то, чтобы не потерять эту странную нить, которая возникла между нами.
И вот в этот момент — конечно же, в этот — раздался стук в дверь.
Я поморщился.
— Не открывай, — сказала Эмма. — Это, скорее всего, Мэтт. За печеньем небось пришёл.
Но я всё равно пошёл. Открыл.
И, конечно, стояла она.
Блондинка.
Та самая, липнущая, как банный лист к заднице.
На этот раз — с пирогом. Пирог, Карл.
— Привет, Крис, — выдохнула она слишком сладким голосом. — Я подумала... вдруг ты голодный. И кстати, ты идёшь на вечеринку старшаков? Там будет весело.
Я услышал, как Эмма кашлянула где-то у меня за спиной.
И сразу понял: теперь дело пахнет дерьмом.
— ...ну ты в любом случае приходи, — мурлычет блондинка, глядя на меня снизу вверх, — будет весело. Очень весело.
И тут она делает это.
Тот самый дурацкий, притворно случайный жест — язык в щёку.
Улыбка, как у плохой актрисы в дешёвом фильме, где соблазнение — главный сюжет.
Я едва заметно морщусь.
Боже.
Это было настолько очевидно, что у меня даже щёки свело от неловкости.
— Знаешь, пирог — классная идея, — выдавливаю я, сбрасывая тему. — Спасибо, но...
Не успеваю договорить.
Она уже прошла мимо меня вглубь комнаты. Без приглашения.
Ставит свою выпечку на стол с видом победительницы, будто это была последняя стадия ритуала ухаживания.
— Эмма, — говорит она, как будто ей пятьдесят и она хозяйка дома. — Принеси нож. Нужно порезать пирог. Он ещё тёплый.
Я поворачиваюсь к Эмме.
Она стоит, спиной ко всей этой сцене, и я вижу, как она напряглась.
Плечи — как струны.
И я знаю — она сейчас не просто зла.
Она взбешена.
— Эм, не надо, — бросаю быстро, перехватывая нож сам. — Я сам всё сделаю.
Нарезаю пирог — на отвали, будто это картошка в армейке.
А потом поворачиваюсь к блондиночке и говорю:
— Слушай, спасибо, правда. Но я, наверное, не буду сегодня есть сладкое. У меня ещё башка гудит после вчерашнего.
Эмма, кстати, тоже неважно себя чувствует. Она только с кровати поднялась.
Смотрю на неё многозначительно.
Та подыгрывает, не говоря ни слова.
— Так что... — я делаю шаг в сторону двери. — Может, возьмёшь кусочек с собой? Порадуешь кого-нибудь другого?
Улыбаюсь.
Максимально вежливо.
Максимально понятно.
Она моргает, не сразу догоняя, что её только что мягко выставили.
Потом дёргает плечиком, хватает салфетку и заворачивает себе кусок.
И выходит. Всё же выходит.
Смотрит ещё раз на меня.
И сваливает.
Я захлопываю дверь. Оборачиваюсь.
Эмма всё ещё на балконе, курит.
Я иду к ней, киваю, мол: «Извини».
Она не сразу отвечает. Потом говорит:
— Как же нелепо это выглядело.
Я фыркаю, смеюсь.
И нам снова как-то просто — быть рядом.
Без чужих пирогов.
Без показухи.
Просто мы.