Глава 21: На перекрестке
Жар стоял вязкий, неподвижный.
Аудитория дышала тяжело, как старый зверь.
Светло-салатовые стены облезали от времени. Сквозь пыльные окна солнце бросало ленивые пятна на парты. Где-то дремали. Где-то срывались зевки.
— ...обратите внимание на сетку колонн... логика фасада... отсутствие избыточности, — монотонно бормотал лектор в мятой рубашке.
Избыточности не было.
Ни в зале, ни в ней.
Ева сидела, будто внутри стеклянного сосуда: звуки доходили глухо, отдалённо.
Всё, что происходило снаружи, было вторичным.
Внутри — тугое, напряжённое молчание.
Не этот лектор тревожил её. Не его слова.
Другой — не рядом, но в ней.
Он был как зеркало.
Как яд.
Как память.
Ник.
Он не просто читал лекции — он резал.
Словами, взглядом.
Тишиной.
Она не приходила на его лекции. Пропускала. Пряталась.
Он был как совесть. Как яд. Как зеркало.
Как упрёк.
Ей казалось: если он посмотрит — просто посмотрит — он скажет:
«Как ты могла?»
Рядом сидел Дима.
Ровный, тёплый. Его колено касалось её бедра. Его ладонь — её руки.
Он был здесь. Всегда рядом.
Никакой избыточности.
Всё логично.
Теперь они были парой.
Почти счастливы.
Ева заставила себя сделать вдох.
Да, всё было правильно. Всё шло по плану.
Иногда, проходя по коридору, она чувствовала: он смотрит.
Не всегда. Не специально.
Но достаточно, чтобы сердце оступилось.
В его взгляде — было знание.
Он знал.
И ей хотелось исчезнуть.
Лондон ждал.
Отец звал.
А она — стояла.
На краю.
На стыке.
На линии, где заканчивается одно и не начинается другое.
Может, Марина права?
Может, вся эта "уникальность" — дым?
Может, хватит?
Принято.
Надёжно.
Ожидаемо.
— Всё правильно, — прошептала Ева себе. — Всё правильно, всё правильно...
Но это «правильно» душило сильнее, чем страх.
Потому что он — другой.
Потому что он — не цепляется.
Не просит. Не держит.
Свободен.
И в этой свободе — её несвобода стала невыносимой.
Память о том, как он называл её по имени, медленно, почти священнодействуя, жгла изнутри.
Она сидела — между мирами.
Между выбором и последствиями.
Между да и никогда.
На границе двух судеб:
одна — ровная, предсказуемая, как фасад университета.
Другая — как чертёж, нарисованный от руки.
С ошибками. С живым дыханием.
Следующая лекция — начнётся без неё.
Но эта жизнь — тоже может.
Она знала:
если не заговорит —
если не посмотрит в глаза —
если не скажет ему что-то настоящее —
этот голос внутри
не замолчит.
Никогда.