Благочестивый обман

Рафаэль
Берег был пустой. Я выбрал это место специально — дальше от домов, камер, случайных ушей. Прямой обзор, минимум укрытий. На случай, если кто-то решит послушать.

Алехо приехал, как обычно, в тени. Мотоцикл выдал себя за несколько секунд до того, как его силуэт вырос из мрака. Ни слов, ни приветствий. Только рывок тормозов и шаги по гравию.

Он остановился напротив меня и не стал тянуть.

— Мы договаривались. Ты и я. Без посторонних.

— Она не посторонняя, — коротко ответил я.

— Она не в операции, Рафаэль. Ни в документах. Ни в протоколе. Это не прогулка вдоль побережья — это зачистка. Мы почти на финише. И ты втягиваешь в это человека без подготовки.

Я опёрся на капот машины. Молчал пару секунд.

— Это её семья. Она имеет право знать, в каком дерьме выросла.

Алехо покачал головой. Его лицо жёсткое, углы челюсти сжаты.

— Она художница. Ты хочешь, чтобы она рылась в архивах, которые мы даже не можем читать без шифров? Ты хочешь, чтобы она узнала, сколько стоила каждая поставка её отца, через какие руки шли деньги? Думаешь, она выдержит?

— Не знаю, — честно сказал я. — Но она заслуживает выбора.

— Это не выбор. Это приглашение в болото, из которого не вылезают.

Я посмотрел на него.

— Ты не доверяешь ей?

Он вскинул бровь.

— Я не доверяю ситуации. Ни Луку, ни его людям, ни всем этим сбоям в системах. Пока не найдём, кто подкармливает его инфой, каждая новая переменная — это риск. И ты ставишь её под удар.

Я сжал пальцы. До костей.

— Я не позволю её тронуть.

— Ты не бог, Рафаэль, — резко сказал Алехо. — Мы с тобой не контролируем всё. Мы — исполнители. Инструменты. Если ты хочешь играть в семью, влюблённого мужчину, — выбирай. Но не делай вид, что всё это можно соединить.

— Я не выбираю между ней и миссией, — произнёс я. — Я хочу, чтобы она понимала, в чём живёт. Чтобы, если нас когда-нибудь не станет, она могла собрать мозаику. А не сидела с пустыми глазами и выдумками.

Алехо скривился.

— Эмоции убивают расчёт. Ты это знаешь. Сколько раз мы это проходили?

— Я не перестал быть рациональным, — отрезал я. — Но если я вижу, что она — часть уравнения, я не буду делать вид, что это лишняя переменная.

Мы замолчали. Ветер стал резче. Пахло солью, соснами и металлом.

Он отвернулся первым.

— Если она попадёт в список... ты знаешь, что будет.

Я кивнул. Он не уточнял, что за список. Мы оба знали: как только имя попадает в поле чужого внимания — обратной дороги нет.

— Я сделаю всё, чтобы этого не случилось, — сказал я.

Алехо посмотрел на меня в последний раз.

— Надеюсь, ты прав. Потому что если ты ошибаешься, платить будет не только она.

Он ушёл. Без рукопожатий. Без слов на прощание.

Я остался на берегу. Слишком тихо. Слишком ясно. И впервые за долгое время я не знал, как всё сложится.

Но знал одно: если бы пришлось снова выбирать, я бы выбрал её.

Уже через день Флоренция встретила меня не той открыткой, которую любят туристы. Не было привычных залитых солнцем улиц с запахом кофе и звоном колоколов. Утро было тусклым, сырым. Дождь не лил, но воздух будто сам по себе был влажным — липкий, пахнущий старым камнем, мокрым асфальтом и чем-то ещё — тревогой, может быть.

Я свернул с основного проспекта, глядя на экран телефона. Адрес — улица, которую, судя по карте, давно списали со счетов. Старый район. Окна заколочены. Почтовые ящики давно не видели писем. Звонилки на дверях — мёртвые. Дом, где якобы жила бабушка Вивьен, выглядел так, будто последнее дыхание здесь сделали лет десять назад.

Я постучал — ни ответа, ни шороха. За дверью — только тишина. Но по привычке я выждал пару минут. Огляделся. Даже камера на углу была разбита.

Следующий адрес — дядя. По старой базе налоговых, он числился там до прошлого года. Когда я подъехал, стало ясно: след простыл. Дом выкуплен, фамилия на табличке — другая. Пара коротких звонков — и мне подтверждают: сменил район, не оставил новых контактов. Замкнутый. Живёт один.

На третьем адресе мне повезло больше. Пансионат на окраине. Старое здание, добротное, чистое, с видом на сад, где росли кривые лимонные деревья. В холле пахло лавандой и супом.

— Синьора Россо? — переспросила медсестра. — Да, она у нас. Комната восемь.

Я постучал. Изнутри — хриплый голос:

— Входите, если с добром.

Я зашёл.

Она сидела у окна. Худая, почти прозрачная. Кожа — как папирус, лицо — всё в морщинах, но глаза — живые. Я знал этот взгляд. Те же глаза, что у Вивьен, только глубже.

— Вы не похожи на внука, — сказала она сразу.

— Я не внук. Я друг её внучки. Рафаэль.

— А, значит, всё-таки не прошло. Рано или поздно кто-то должен был прийти, — она кивнула и жестом указала на кресло. — Спрашивай, мальчик. Но учти — я не всё могу сказать. Некоторые вещи лучше не знать.

— А если уже поздно не знать?

Она посмотрела в окно. Долго. Потом тихо:

— Тогда слушай внимательно.
Она рассказывала медленно. Не потому что забывала — наоборот, помнила слишком ясно. Просто, казалось, каждое слово вытягивало из неё энергию. Я слушал, почти не двигаясь. Где-то между четвертым и пятым предложением я понял: не всё из сказанного я должен повторить Вивьен. Не потому что лгал. А потому что правда, которую не просят, может ранить точнее любого ножа.

Некоторые фразы были слишком личными. Воспоминания, в которых слышались имена, события, которые больше напоминали спрессованную боль. Но главное — в самом конце, почти как между прочим:

— Он живёт в доме своего отца. Тот, что остался на холме за виллой Бьянки. Не любит гостей. Но если скажешь, что от меня — впустит.

Я запомнил адрес сразу. Даже не записал. Просто врезал себе в память. Она назвала район — и я, хоть и не знал точного дома, понял, где это. Видел те склоны, когда мы с Вивьен катались на север — она тогда рассказывала о старом санатории и заброшенной винодельне. Теперь эти места ожили по-другому.

Когда я вышел из пансионата, солнце уже клонилось. Воздух был горячий, густой. Машина нагрелась так, будто в ней коптили уголь.

Я сел за руль, не включая зажигание. Просто сидел.

Адрес у меня был. Чистый, подтверждённый. Первый настоящий след семьи Россо вне отца.

И вот тут пришло то чувство — не радости, не удовлетворения.

А странной, тянущей горечи. Потому что всё это могло быть раньше. Гораздо раньше. До шума, до слежки, до этого постоянного оглядывания через плечо.

Если бы всё было иначе — Вивьен бы могла вырасти, зная бабушку. Зная дядю. Имела бы другие опоры. Другую почву под ногами. А теперь она идёт по ней, как по тонкому льду — сквозь трещины, по шуму, по шорохам.

Я провёл ладонью по лицу. Нагревшийся воздух щипал глаза.

С одной стороны — я знал, что делаю. Искал правду, которая может дать ей ясность.

С другой — хотелось остановить время. Или откатить назад. Потому что сколько бы мы ни знали, сколько бы я ни нашёл — оно не вернёт ей то, что было украдено годами молчания.

Я завёл машину, медленно тронулся. Дорога к дяде была ясна. А вот как рассказывать ей об этом — уже нет.
Когда я вернулся в Леричи, город будто замер. Влажный, слипшийся воздух был пропитан тишиной, в которой слышно даже собственное дыхание. Вечер тянулся длинными тенями по мостовой. Я ехал медленно, без спешки, будто каждая секунда давала возможность отдышаться после того, что услышал от бабушки Вивьен. Но как только я открыл ворота и въехал во двор, внутренняя пружина снова сжалась.

Алехо уже ждал. Он стоял у задней двери дома, скрестив руки. Лицо было каменным. Плечи напряжённые, как у человека, который не знал, с какой стороны ждать удара.

— Проблема, — сказал он, как только я вышел из машины.

— Что?

Он не ответил сразу. Просто развернулся и пошёл в дом. Я последовал за ним, сбрасывая куртку и ощущая, как в воздухе повисла тревога. Не паника — та бывает у обычных людей. У нас было другое: абсолютная тишина, в которой готовятся действия.

— Лука исчез, — бросил Алехо, как только мы оказались в комнате с окнами, выходящими к морю.

— Прекратил выходить на связь?

— Полностью. Телефоны молчат. Квартира — как будто вычищена. Камеры возле дома — чёрный экран. Никто его не видел последние двое суток. Ни следа.

Я прошёл к окну, провёл пальцем по стеклу. Ни одного блика, ни одной лодки в море. Слишком спокойно.

— Он ушёл в тень, — сказал я.

— Да, — кивнул Алехо. — И это плохо.

Это значило, что он чувствует приближение. Или готовит удар. Возможно — оба варианта сразу. Лука не был идиотом. Он был змеёй. Скользкой. Тихой. Слишком хорошо умел исчезать, когда это нужно. Но в этот раз — слишком чисто. Слишком выверено. Это не просто исчезновение. Это подготовка.

— А его связи?

— Тоже тишина. Один человек, который раньше помогал ему с логистикой, вчера уехал в Швейцарию. Двое других — выключены. Их номера сейчас в спящих режимах. Кто-то чистит следы. Или готовит площадку для чего-то большего.

Я сел на край дивана. В голове щёлкали варианты. Сценарии. Расклады. Каждый хуже предыдущего. Если Лука исчез — значит, он знает, что мы близко. В любом случае — он больше не беглец. Он охотник.

— Это значит, — сказал я, — что всё, что было между нами до этого — разминка. Теперь он будет играть по-взрослому.

— А мы?

Я поднял взгляд на Алехо. Он стоял, опершись о стену, словно готов был сражаться прямо сейчас. И в его глазах я видел — усталость. Не физическую. Глубже. Мы были на грани слишком долго. А теперь эта грань рассыпалась, и под ногами — ничего.

— Мы делаем то, что умеем, — сказал я. — Находим его первыми.

Я встал и пошёл к столу, где лежали ноутбук и планшет. Подключился к базе, провёл быстрый поиск по последним транзакциям, связанным с известными логистическими узлами. Пусто. Чисто. Лука убрал даже самые слабые следы. Или кто-то убрал за него.

— Я попробую дёрнуть тех, кто должен был наблюдать за его квартирами. Может, кто-то видел, как он уходил. Или с кем.

Алехо кивнул и направился к своей комнате, но у самой двери остановился:

— Рафаэль. Если он ударит — он будет бить не по нам.

Я знал, о чём он говорит. Вивьен. Её жизнь. Её картина. Её доверие, которое я, чёрт побери, взял в руки как фарфоровую чашку, зная, что у меня пальцы из стали.

— Я справлюсь, — сказал я. — Не дам ему коснуться её.

Он смотрел на меня долго. Потом только кивнул и ушёл.

Я остался в комнате. Свет выключен. Только экран горит голубым. Пальцы бегают по клавишам. Внутри — не страх. Холод. Чистый, точный. Лука снова вышел на охоту.

И если он думает, что я не готов — пусть попробует.
Алехо вошёл без стука. Слишком быстро, чтобы просто зайти «на минуту». В его взгляде было что-то колющее. Я уже понял — новости.

— Ты сидел здесь прохлождался, — сказал он, сбрасывая с плеч куртку, — а я последние три часа смотрел, как по архивам утекает имя Лука. Стерли всё подчистую. Не как беглец. Как фантом.

Я отложил планшет. Медленно, без лишнего звука. Потому что внутри всё уже закололо.

— Кто?

Алехо кинул на стол тонкий пластиковый пакет. Внутри — флешка. И распечатка. Старое фото. Группа мужчин у темного внедорожника. Один — с сигарой, в белом пиджаке, стоит в центре. Вокруг — охрана.

— Его звали Рикардо Аспино. Босс в уругвайском порту. Недавно его устранили. Но тот, кто остался после него, — вот он. — Алехо ткнул пальцем в тень на фото. — Тот, кто стоял за его спиной. Вторая фигура. Правая рука. Его зовут Артуро Мора.

Имя не звучало как гроза. Но я почувствовал, как по спине прошёл холод.

— И он вышел на нас?

— Нет. Пока — только по Луке. Он с ним и работал. Всё, что ты нашёл о Лука — капля. Мы с тобой дёрнули одну нитку, а оказалось — она вшита в костюм, пошитый под заказ. И не нами.

Я прошёлся к окну. За стеклом — Леричи. Солнце, ленивое море, чайки. Мир, в котором казалось, что можно жить. Спокойно. Если не знаешь, кто за тобой идёт.

— Он работает из Европы?

— Думаю, пока — да. Здесь проще. Деньги чище. Документы — под рукой. — Алехо достал ещё один лист. — Один из его людей был в Милане в тот же день, когда ты возил Вивьен в галерею. Совпадение?

Я не ответил. Просто сжал кулак. Не до боли. До ясности.

— Это месть? Или охота?

— Это имидж. Аспино был грязным, но уважаемым. Тот, кто остался — хочет вернуть статус. А ты сжёг их вход в Европу, Рафаэль. Ты и я.

— А Вивьен?

— Пока не в поле. Пока. — Алехо смотрел внимательно. — Но если Лука заговорит, или его найдут — она станет якорем. Для тебя. И слабым местом — для них.

Я откинулся на спинку стула. В голове уже складывались маршруты, имена, документы. Но вместе с этим — и другое: если эта игра открыта, то шаги должны быть точными. Иначе — конец.

— Что ты хочешь делать? — спросил я.

Алехо выдохнул:

— Найти Лука. И заставить замолчать. Любой ценой. Пока он не выдал тебя. Или Вивьен. Или то, что ты знаешь. Потому что я видел, как он смотрит на тебя. Лука — не просто исполнитель. Он — выживающий. А значит, он уже продаёт всё, что знает. Вопрос только — кому.

— Значит мы убьем Луко и его куратора , — тихо сказал я.
-Значит будет так и тогда дорога в Уругвай чище чем после лучшего клининга мира- обрадовался друг.
И Алехо ушел не хлопнув дверью. Я остался. В комнате — всё было по-прежнему. Но воздух сгустился. Потому что если Мора начал двигаться, то конец будет быстрым. Или нашим — или его.

И я знал, что должен быть первым, кто пойдёт по следу. Пока след ещё тёплый.
Ночь в Леричи пахла солью и влажным деревом. Где-то скрипела лодка на швартове, за окном лилась слабая луна. В комнате было тихо. Даже слишком. Я не любил тишину — в ней всегда начиналось самое громкое.

Открыв нижний ящик стола, я достал старый конверт. Потёртый угол, трещина по сгибу. Бумага уже стала мягкой от времени. Внутри — снимок.

На нём мы стояли втроём. Мама, у неё в руках что-то вроде ланчбокса, в другой — кепка младшего брата. Он тогда обожал эти кепки, менял одну на другую, как будто от них зависел мир. А я — с серьёзным лицом, будто уже тогда знал, что такое ответственность.

Я сел на край кровати. Луна скользнула по стеклу. Свет задел край фотографии — лицо брата будто ожило на секунду. Маленький, упрямый.

Я не часто её доставал. Только когда память становилась тяжёлой, как якорь.

Мама. Брат. Всё, что определяло меня. Всё, что однажды я потерял, или почти. Не потому что не сдержал слово. А потому что сделал выбор — между страхом и действием.

Теперь я здесь.

Я провёл пальцем по краю фотографии. Словно мог на ощупь вспомнить голос мамы, крик брата со двора. Но всё, что осталось — это тишина и необходимость идти дальше.

— Я не хочу снова быть беглецом, — выдохнул я вслух.

В этой комнате, в этом городе, с этой женщиной — я впервые почувствовал, что можно иначе. Что можно не прятаться. Что есть причина остаться.

Я убрал фото обратно. Закрыл ящик. Поднялся.

Мир снаружи не становился проще. Но внутри — появлялся стержень. Основание, на котором можно было что-то строить. Не идеальное. Не безопасное. Но своё.

Выйдя на улицу, я вдохнул ночной воздух. Холодный, живой. Леричи спала. А я — нет.

Пока те, кто нас ищет, дышат рядом — я не могу позволить себе слабость. Но и не могу больше позволить себе пустоту.

Сейчас — всё по-другому. Потому что теперь я иду не один.
Я сидел на подоконнике у себя дома, в темноте, с бокалом воды и телефоном в руке. Пальцы стучали по экрану — короткие, взвешенные фразы. «Ты не спишь?» Потом ещё: «Хочу заехать. Обещаю, без вопросов. Просто скучаю». Сообщения оставались непрочитанными. Ни отметки, ни ответа. Ни звука.

Минут через двадцать я не выдержал. Накинул куртку, схватил ключи и вышел. Лиричи спал. Я поднимался по лестнице к её квартире, каждый шаг отдавала гулом в стенах. Перед дверью снова позвонил. И снова — тишина. Гулкий, какой-то даже нелепый в этой тишине гудок. Пальцы сжали телефон.
Ночь была плотной, как чернильная ткань — Леричи спала, умытая поздним бризом. Свет от фонарей касался домов мягко, будто не хотел тревожить. Я стоял у её двери, с телефоном в руке. Дважды набрал. Тишина. Ни звука, ни гудка, даже неотправленного сообщения.

Рука сама потянулась к ручке.

Открыто.
Черт.

Где-то в груди закололо — то ли тревогой, за Вивьен . Я вошёл тихо, стараясь не дышать громко. Попутно доставая ствол Дом встречал тишиной и полумраком. Только с кухни тянуло запахом чая и чего-то сладкого. Свет в коридоре едва теплел, будто забыл, как быть ярким.
В голове просто все кричало «где Вивьен» и черт его дери я молю чтобы она была тут и с ней было все в порядке.

Она спала на диване.

Свернувшись калачиком, с книгой на животе, в старом, знакомом свитере, который всегда пах краской и её кожей. Ноги были босыми, одна ступня почти свисала с дивана. На лице — ни следа тревог последних дней. Только покой, тот самый, в который я влюбился раньше, чем сам понял.

Я сел рядом машинально спрятав оружие, медленно, будто боялся спугнуть сон. Несколько секунд просто смотрел. Как тонкие пряди волос падали ей на щёку. Как тихо поднималась грудь. Как губы чуть шевелились во сне, будто она продолжала какой-то разговор с тенью.

— Рафаэль, — пробормотала она, едва слышно. И, не открывая глаз, потянулась ко мне, как будто точно знала, что я рядом. Рукой нащупала моё плечо, и просто обняла. Не крепко. Просто... естественно. Словно так и должно быть.

Я не пошевелился. Только достал плед с кресла, укрыл её — аккуратно, заботливо. Как будто она была чем-то слишком хрупким, чтобы рисковать даже случайным холодом.

Сидел рядом. Молча. Долго.

И думал, что она — мой якорь. Та, из-за кого я не хочу исчезнуть. Не хочу возвращаться к тому, кем был. Не хочу жить жизнью, где каждое чувство — слабость.

Я посмотрел на дверь, всё ещё приоткрытую, и выдохнул сквозь смех.

— Нужно научить тебя закрывать двери на замок, королева.

Потом прислонился к спинке дивана, устроился рядом, чувствуя, как тепло от её тела перекатывается ко мне. Она осталась во сне, с тем же спокойным дыханием.