Благочестивый обман

Я проснулась не от света, не от шума улицы, а от вибрации телефона. Он дрожал на прикроватной тумбочке, как будто знал — сегодня что-то начнётся. Рауль ещё спал, лежал на боку, уткнувшись носом в моё плечо. Его дыхание было ровным, почти детским. Я не хотела шевелиться. Не хотела рушить эту хрупкую тишину, как не рушишь стеклянный купол над чем-то дорогим.

Но телефон продолжал вибрировать. Я осторожно выскользнула из-под его руки, приподнялась, подтянула халат и подошла к окну.

— Пронто?

— Вивьен, это Клара. Прости за ранний звонок, но ты должна это видеть.

— Что случилось?

— Твой отец. В сети появилась статья. Неофициальный источник, но... слухи начали расходиться. Он фигурирует в одном расследовании по логистике сигарет через Восточную Европу. Пока нет имён, только намёки. Но фамилия Россо уже мелькает в комментариях. Я хотела предупредить.

Я молчала. Просто стояла у окна и смотрела, как по стеклу ползёт капля. Сначала одна. Потом ещё. Глаза даже не моргали. Фамилия. Имя. Намёки.

— Спасибо, — сказала я наконец. — Я проверю.

Когда я обернулась, Рауль уже сидел, прикрыв плечи простынёй. Он не спрашивал. Только смотрел на меня так, будто уже знал. И я вдруг почувствовала, как хочется подойти, сесть рядом и уткнуться лбом в его грудь. Не потому что страшно. А потому что устала.

— что случилось , что-то всплыло в прессе? — спросил он мягко.

Я кивнула. И села. Прямо на пол, подложив под себя край халата. Телефон был в руке, но я не открывала браузер. Просто сидела. Рауль встал, накинул рубашку и сел напротив меня.

— Ты не обязана читать это прямо сейчас, — сказал он. — Особенно если это грязь.

— Это мой отец, Рауль. Если кто-то поливает грязью, я должна знать, с какой стороны. Чтобы не стоять под этим потоком с открытым ртом.

Он вздохнул, провёл ладонью по моим волосам.

— Я с тобой.

Я кивнула. И открыла новость.
Я кивнула. И открыла новость.
Рауль держал телефон двумя пальцами, прокручивая статью, как будто читал меню в ресторане, а не потенциально разрушающую репутацию моей семьи публикацию. Его лицо было спокойным. Не равнодушным — нет. Скорее собранным. Как у человека, который знает: если паника и начнётся, то только после того, как будут прочитаны все строчки.

Я смотрела на него с какой-то детской надеждой. Будто он может сейчас сказать: «Это фальшивка» — и всё исчезнет. Но Рауль просто молчал. В комнате стояла тишина, прерываемая только утренними звуками за окном — пролетающей мопедой, голосом с балкона напротив, далёким гудком лодки.

Наконец он протянул мне телефон обратно.

— Кто-то раскачивает. Это пробный вброс, — сказал он негромко. — Никаких прямых обвинений. Но достаточно грязи, чтобы прилипло.

— Что значит «пробный»?

— Проверяют, как поведут себя СМИ, блогеры, инвесторы. Есть два пути: или заглохнет само собой, или подхватят. Если подхватят — значит, начнётся полномасштабная атака. Информационная.

Слово прозвучало чуждо. Жёстко. Я вскинула брови:

— Информационная атака? Ты это как... профессионал сейчас говоришь?

Он кивнул. И откинулся на спинку дивана.

— Когда ты много лет живёшь на границе между легальным и нелегальным, ты видишь, как управляют восприятием. Как могут за три дня сломать человека — не снаружи, а внутри. Когда верят не тебе, а картинке, собранной чужими руками.

— То есть ты думаешь, что это кто-то делает специально?

— Я не думаю. Я уверен. Ты слишком видимая фигура сейчас. Участие в выставке, успех в Милане, фамилия. Всё сошлось. На таких, как ты, всегда смотрят. Кто-то решил, что можно нажать на фамилию — и посмотреть, где рванёт.

Я переваривала эти слова. Медленно. Как крепкое вино, от которого сначала тепло, а потом вдруг начинает кружиться голова. Рауль говорил спокойно, но я чувствовала: он напрягся. Не внешне — внутри. Как будто в нём что-то собралось в комок, готовый развернуться в действие, если потребуется.

— И что теперь? — спросила я. — Ждать, когда это разрастётся?

— Нет. Сначала — ничего не делать. Два дня тишины. Никаких комментариев. Никаких интервью. Никакой активности на эту тему.

— А потом?

— Потом посмотрим, кто станет вторым. Кто возьмёт это и понесёт дальше. Тогда и поймём, откуда ветер.
Рауль поднялся, прошёл к столу, взял чашку, налил себе остатки остывшего кофе. Глотнул. Поморщился. Потом снова взглянул на меня:

— А ты. Продолжай работать.

Я вскинула голову.

— Что?

— Рисуй, Вивьен. Милан не должен ждать. Не давай им повод думать, что ты свернула с дороги из-за шума. Шум — это всё, что у них есть. У тебя — дело. Твоя работа. И я не позволю, чтобы ты его бросила только потому, что кто-то решил пошуметь на твоей фамилии.

Я смотрела на него. Не веря, насколько чётко он видит суть. И насколько ясно говорит то, что я сама не смогла бы сформулировать. Моё сердце сжималось и расширялось одновременно.

— Это важно? — спросила я.

— Это всё, что важно, — сказал он и вдруг усмехнулся. — Ты же не хочешь, чтобы в следующий раз о тебе писали: «ещё одна провалившаяся художница из известной семьи»?

Я закатила глаза, но невольно улыбнулась.

— Тебя прямо прет на сарказм с утра.

Он пожал плечами:

— Я просто не люблю, когда тебя пробуют пугать.

Рауль подошёл ближе. Опустился на корточки передо мной, прижался лбом к моим коленям и прошептал:

— Я с тобой, слышишь? Даже если всё вокруг взорвётся — я останусь рядом.

Я опустила пальцы в его волосы и кивнула. Внутри всё ещё было тревожно. Но уже не страшно.
Телефон лежал на подоконнике, как кусок металла, и всё, что от меня требовалось — просто взять и набрать номер. Пустяковое действие. Но ладонь всё равно слегка дрожала.

«Ничего страшного. Просто спроси. В худшем случае — скажут нет.»

Я коснулась экрана, набрала номер Альбы — кураторши из миланской галереи. Никаких официальных писем, никаких формальностей. Только звонок. Только голос. Я хотела услышать — настоящая ли была та заинтересованность, или всё это растворилось, как след от бокала на глянцевом столе.

— Алло? — ответила она почти сразу, чётко, быстро. Голос как у женщины, которая управляет экспозициями и своей жизнью одинаково уверенно.

— Это Вивьен Россо, — сказала я. — Надеюсь, не отвлекаю.

— Вивьен, — в голосе Альбы прозвучала улыбка. — Я как раз недавно думала о вас. Очень вовремя. Что у вас?

— Я хотела узнать, — сказала я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. — Есть ли смысл принести новые работы? Или сделать серию — в духе предыдущей, но... свежее. Сильнее. Если вам это всё ещё нужно.

Было молчание. Три секунды, может, четыре. Достаточно, чтобы я успела пожалеть, что набрала.

— Это отлично, — сказала она наконец. — Вы у нас в списке. Один из коллекционеров, который купил вашу картину, интересовался, есть ли продолжение. Он не любит громких имён. Его интересуют авторы, у которых есть своя линия. У вас она есть.

Я чуть не выронила телефон.

— Он хочет продолжения? Моей серии?

— Не прямое продолжение. Он хочет увидеть, как вы двигаетесь. Как растёте. Но в том же настроении. Те работы были честные. И живые. Это редкость, поверьте. Мы дадим вам любую стену, если вы принесёте новое.

Я кивала, будто она могла видеть. Губы сами начали растягиваться в улыбке. Та, что появляется без усилия — просто потому что внутри всё двинулось.

— Я всё подготовлю, — сказала я. — Мне нужно немного времени. Но я знаю, с чего начать.

— Только не делайте быстро, — добавила Альба. — Делайте, как чувствуете. Ваш темп — это тоже часть вашей работы.

Разговор закончился. А я осталась у окна, с телефоном в руке и ощущением, будто кто-то наконец открыл для меня дверь, а не толкнул в неё из вежливости.

Не имя. Не связи. Не «дочь того самого Россо». А я. Моё. Краска, мазки, мысли.
Телефон я держала в руке дольше, чем нужно. Рауль был где-то на кухне — что-то резал, стекло звякало о доску. Я стояла у окна в его доме, босиком, в его рубашке. После разговора с Альбой не сразу смогла выдохнуть — будто внутри всё на секунду застыло, чтобы запомнить этот момент.

Я обернулась.

— Рауль?

Он откликнулся не сразу — только через пару секунд появился в проёме, вытирая руки о полотенце.

— Что случилось?

— Галерея... — я почти растерялась от того, как легко это прозвучало. — Им нужны новые работы. Один из коллекционеров просит продолжение серии. Альба сказала, они дадут мне любую стену.

Рауль не сразу ответил.
Но взгляд его изменился — стал сосредоточенным, внимательным, как будто в этот момент он точно знал, что сказать.

Он подошёл ближе, положил руки мне на плечи и чуть склонился:

— Значит, пора рисовать. Но давай... сделаем перезагрузку.

— Что? — я рассмеялась. — У меня мозг в хаосе, а ты про перезагрузку?

— Именно. Завтра ты едешь со мной. Есть место — не скажу, где. Просто доверься. Возьми блокнот, карандаши, планшет. Всё, что тебе нужно. Я покажу тебе вид, ради которого художники теряют головы.

Я прищурилась, играя:

— А ты эксперт по вдохновению?

— Нет, — усмехнулся он, — но я эксперт в качественном отдыхе.

На секунду стало тихо. Из кухни пахло розмарином и лимоном, дождь за окном уже смыл вечернюю пыль с дороги, а в груди что-то сдвинулось — легко, точно, в правильную сторону.

Я кивнула.

— Хорошо. Покажи мне свой вид.

Рауль коснулся пальцами моего подбородка, чуть склонил голову:

— Завтра. Рано утром. Так рано, что ты возненавидишь меня до первой чашки кофе.

— Тогда ты её мне и сделаешь.

— С честью.

Следующее Утро выдалось ясным, с тем особенным светом, который появляется только после сильного дождя — когда воздух свежий, а небо будто вымытое до блеска. Рауль стоял у машины, прислонившись к капоту, в тёмных очках и со скрещёнными на груди руками. Я вышла из дома с альбомом в одной руке и термосом кофе в другой.

— Всё взяла? — спросил он, не убирая улыбки.

— Только вдохновение осталось забыть, — усмехнулась я.
— За ним как раз и едем.

Дорога до маяка заняла чуть меньше часа. Пейзаж менялся от оливковых рощ к острым скалам, а потом — к воде, бескрайней и спокойной. Машина остановилась у обветренного забора, а дальше — только тропинка, уходящая вниз к мысу. Я шла медленно, сдерживая дыхание: от свежего ветра, от вида, от чувства, что в этом месте всё начнётся заново.
Маяк показался из-за холма, как уставший гигант, что всё ещё стоит на страже, несмотря на годы и штормы. Ветер здесь был другим — пронзительным, но чистым. Солёным. С запахом водорослей, мха и чего-то очень живого. Я вышла из машины первой, натянула на себя кардиган и закуталась, как в защиту от слишком яркого утра. Рауль не торопился. Он, как всегда, двигался с той уверенностью, что не требовала спешки.

Мы шли по тропинке, петлявшей между скал и редких кустов. Под ногами — песок, щебень, старая тропа, которую почти никто не трогал. Вивьен Россо — художница с грязью на подошвах, но с блокнотом в руках. Я усмехнулась себе. И Рауль, заметив это, приподнял бровь:

— О чём думаешь?

— О том, как нелепо всё началось. С кафе. С картины. С того, что я думала — это просто хамоватый мужчина, заглянувший на кофе. А теперь мы идём к маяку, и у меня в рюкзаке блокнот для набросков, потому что именно ты сказал, что здесь — идеальное место.

Он усмехнулся, чуть наклонив голову:

— Я умею находить идеальные места. Особенно, если там ты.

Я ничего не ответила. Только почувствовала, как щеки становятся тёплыми, несмотря на ветер. Мы остановились на камнях, почти у самой воды. Маяк был чуть выше, отбрасывал длинную, перекошенную тень, а море мерцало всеми оттенками стали и серебра. Я достала карандаш и блокнот. Рауль просто сел рядом. Не спрашивал, не мешал, не объяснял. Только присутствовал.

И в этом было всё.

Я начала с линий горизонта. Потом — очертания скалы. Потом — силуэт маяка. Ветер рвал страницы, волосы падали на глаза. А Рауль просто сидел. Читал. Или делал вид. Я не могла удержаться и спросила:

— Тебе не скучно быть просто... рядом?

Он закрыл книгу, посмотрел на меня поверх очков:

— Быть рядом с женщиной, которая двигает рукой так, как будто рисует не пейзаж, а правду? Нет. Это не скучно.

Я рассмеялась, легко. Почти подростково. Он снова посмотрел — так, будто запоминал. И я вдруг поняла: с ним рядом я не чувствую, что должна быть сильной. Или правильной. Или готовой. Я просто — есть.

Я снова вернулась к блокноту, а он — к книге. Но каждый раз, когда я поднимала глаза, ловила его взгляд. Невыносимо тёплый. И чуть опасный.
Тот, от которого сердце делает дурацкие скачки.

— Хочешь кофе? — спросил он спустя час.

Я кивнула. Он достал термос. Подал кружку. И снова — молча. Почти церемониально. Я взяла её, наши пальцы соприкоснулись, и от этой мелочи по спине пробежал ток. Не громкий. Тихий, но цепкий.

— Рафаэль, — сказала я, и он снова посмотрел.

Он никогда не просил называть его так. Но каждый раз, когда я это делала, в его лице что-то менялось. Чуть-чуть. Почти незаметно. Как если бы кто-то стер с него маску, оставив только кожу.

— Я боюсь привыкнуть к такому утру, — призналась я.

— Не привыкай. Просто возвращайся.

Я снова сделала пару штрихов. И снова посмотрела на него. Его рука лежала на камне, моя — на коленях. И я вдруг захотела — не крик, не признание, не срыв — а просто положить свою ладонь поверх его. Так и сделала. Без слов.

Он перевёл взгляд с книги на меня. И не пошевелился. Только чуть сжал мою ладонь. В этом было всё. Подтверждение. Ответ. Принятие.

И мне казалось, что море стало тише. Или просто я его перестала слышать.
Рауль сидел, откинувшись на руки, лицо повернуто к морю. Ветер трепал его волосы, и в какой-то момент он закрыл глаза, будто наслаждался этим странным покоем. Я смотрела на него исподтишка — с тем самым вниманием, которого невозможно избежать, когда рядом кто-то, кто стал больше, чем просто присутствие.

— Тебе вообще бывает скучно? — спросила я, отрываясь от блокнота.

— Конечно, — он не открыл глаз. — Особенно, когда художница рисует скалы, а не меня.

— О, прости, — фыркнула я. — Ты хочешь портрет с мольбертом, или тебя устроит набросок в углу?

Он чуть повернул голову, лениво приоткрыв один глаз:

— Главное, чтобы ты уловила мою сущность. И добавила драматичную тень на щеке.

— А, значит, это всё — чтобы запечатлеть твою скуку?

— Нет, — он вдруг резко вытянул руку и коснулся моего запястья. — Чтобы ты не забывала, как близко я сижу.

Пальцы его тёплые, цепкие. Я вздрогнула, и он это почувствовал. В глазах — усмешка. Не наглая. Тонкая. Я не отдёрнула руку. Только сделала вид, что возвращаюсь к наброску.

— Молчи, Рафаэль, — сказала я. — У меня ответственная работа.

— Тогда, может, я тебя отвлеку? — он чуть наклонился. Я почувствовала его дыхание на шее. Молнию под кожей. Он знал, что делает. И делал это намеренно.

— Ты — худшее, что может случиться с сосредоточенным человеком, — прошептала я.

— И всё же ты не отходишь от меня уже несколько недель, — тихо отозвался он.

Наши лбы почти соприкоснулись. Я чувствовала, как между нами растягивается напряжение, медленное, щекочущее. Как будто всё это — большая игра. Или преддверие чего-то серьёзного, но никто не спешит назвать это вслух.

— Ещё немного, и я нарисую тебя, — сказала я. — В полный рост. В позе «наглый мужчина на фоне маяка».

— Только убедись, что добавишь детали. Я хочу, чтобы всё было правдиво. Особенно — руки, — он снова коснулся моей, медленно, будто запоминал изгибы пальцев.

Я усмехнулась, не в силах остановить этот жар, что поднимался от живота к груди. Рауль смотрел не как мужчина, который ищет повода. А как тот, кто знает: повод уже есть. Просто время — на его стороне.

Мы сидели, почти не шевелясь. Я — с блокнотом. Он — с моей рукой в своей. И было странно: это был флирт, да. Но и что-то большее. Почти домашнее.

Тепло. Не только от солнца.
Мы вернулись ближе к вечеру, когда солнце уже начинало выцветать в мягкое персиковое. Рауль вёл машину молча, но не от напряжения — это было то редкое молчание, в котором каждому комфортно. Я смотрела в окно, рисуя мысленно. Линии скал, закрученные мазки облаков, блики на воде — всё это просилось в блокнот, в краску, в меня.

Когда он остановился у моего дома, я не захотела выходить сразу. Но он открыл дверь, как всегда, первым. Подал руку. Молча. Я взяла её. Тоже — молча.

Ключи звякнули в замке, и я скинула сандалии ещё в прихожей. Рауль пошёл на кухню, а я — в мастерскую. Было ощущение, будто нас обоих тянет в свои элементы. Ему — к ножу и плите. Мне — к холсту и кистям.

Я быстро переоделась — старая рубашка, которую я испачкала ещё в Милане, и длинные шорты с пятном индиго на бедре. Волосы — в пучок, кое-как. Руки — сразу в краску. Пальцы зачесались, когда я коснулась холста. Рука знала, куда идти. Без подготовки. Без разогрева.

Я не слышала, как Рауль что-то рубил на доске. Только запахи добирались до меня — базилик, цитрус, что-то обжаренное, хрустящее. Потом — лёгкий хруст блендера. Что-то мягкое и прохладное наполнило воздух.

Я потеряла счёт времени.

Пока не почувствовала, как в правой руке появилась тяжесть.

— Пей, — услышала я. — Пока не разлилось на твои шедевры.

Обернулась.

Рауль стоял с ленивой улыбкой и протягивал мне кружку. Белую. С яркой надписью по-английски: Drama Queen.

Я не сразу среагировала. Потом — прыснула со смеху, запрокинув голову:

— Это... это откуда?

— Клара. Оставила, сказала: если будешь ныть — передать.

Я взяла кружку, всё ещё хохоча:

— Ужас. Хотя ладно. Справедливо.

Рауль сел на стул у окна, рядом с моим мольбертом, и достал из духовки что-то, что пахло просто божественно. Судя по аромату, там была фокачча, моцарелла и перец. Всё горячее, тянущееся, домашнее.

— Ты что, решил кормить меня, пока я в трансе? — спросила я, отхлебнув коктейль. Он был идеальный: ананас, мята, лед, немного апельсина.

— Ты забываешь есть, когда рисуешь. Кто-то должен тебя спасать от дистрофии и обмороков, — сказал он, не отрывая глаз от моих мазков.

— Очень благородно.

— Очень лично, — добавил он, чуть тише.

Я замолчала. Потом подошла, поставила кружку на стол и легонько провела кистью по его руке, оставляя яркий след. Где-то между краской и кожей, между словами и тишиной — было то, что объяснять не хотелось.

— Ты тоже стал частью картины, — сказала я. — А то сидишь тут весь чистый, как гость.

Он поднял взгляд. Спокойный. Но внутри — что-то тлело.

— Я не гость, Вивьен. Я сижу здесь, потому что мне нравится смотреть, как ты горишь.

Мои пальцы сжались на кисти.

Рауль положил руку на мою. Молча. Без нажима. Просто был рядом.

И в этой кухне, в пятнах краски, с надписью Drama Queen на кружке, в запахах масла и цитруса — всё было не идеально.
Мы сидели на полу кухни, опершись спинами о стену. Рауль рядом, я — с ногами, подтянутыми к груди, в этой старой рубашке, на которой уже не осталось живого места без мазков. На столе между нами стояла разогретая лазанья — моя вчерашняя импровизация — и высокая кружка с коктейлем. Мята, ананас, лайм. Немного мякоти персика, кажется. Он что-то туда подмешал своё — как всегда.

— Это даже вкуснее, чем днём, — сказала я, жуя медленно, и посмотрела на него. — Спасибо, что разогрел.

— Еда с историей всегда лучше, — отозвался он, облокачиваясь на локоть и наблюдая за мной.

Было тихо. За окном уже сгущались сумерки, и кухня заполнялась мягким, почти золотым светом лампы над мойкой. От её свечения казалось, что время чуть притормозило.

Я допила глоток коктейля, встала и пошла к комоду, где у меня в ящике лежали старые бумаги. Письма, засохшие листья, выцветшие открытки. Всё это я таскала с собой из квартиры в квартиру, как будто боялась что-то потерять. Хоть это и казалось неважным.

Но одна из открыток — та, что я искала — всегда держалась ближе к верху.

Я нашла её быстро. Детская, наивная. На ней — огромный пирог с клубникой, и надпись: Buon Compleanno, tesoro. Моя бабушка, мамина мама, подписала её от руки. Почерк был мягким, неуверенным — ей уже тогда было далеко за семьдесят. Но каждое слово было с теплом.

Я вернулась и села обратно, положив открытку перед Раулем.

Он посмотрел на неё. Осторожно взял, как будто это было нечто хрупкое.

— От кого? — спросил, хотя, думаю, уже понял.

— От бабушки. Из Флоренции. Последняя открытка, что она прислала мне. Мне тогда было десять. После этого папа запретил любые контакты с ней и с его братом. Говорил — это не наше дело. И что я не должна задавать вопросов.

— И ты не задавала?

— Задавала, — пожала я плечами. — Один раз. Он не накричал. Просто смотрел на меня долго. И сказал: «Некоторые имена из прошлого лучше оставить в прошлом». Я запомнила. И больше не спрашивала. Но сейчас... — я провела пальцем по открытке, по краю, где чернила чуть размылись. — Сейчас у меня внутри как будто пульсирует это. Я не знаю, зачем. Просто... хочу понять, что произошло.

Рауль не перебивал. Только кивнул. И взял открытку в руки.

— Здесь адрес, — сказал он. — Полуразмыт, но читаемый. Via degli Olmi... двадцать семь?

— Кажется, да.

Он перевернул открытку, посмотрел на штемпель.

— Это отправлено почти пятнадцать лет назад. Но... дай мне день, Вивьен. Может, что-то получится найти.

Я посмотрела на него. И на то, как бережно он держит бумагу, словно это не старый детский привет из прошлого, а что-то, что нужно спасти.

— Ты думаешь, это всё как-то связано?

Он поднял на меня взгляд. Спокойный, ясный.

— Думаю, правда редко лежит отдельно. Чаще всего она внутри клубка. Вопрос только — где потянуть, чтобы не порвать всё.

— А ты умеешь тянуть?

Он слегка усмехнулся.

— Иногда. Если есть за что держаться.

Он аккуратно положил открытку рядом с собой и потянулся за остатками лазаньи. А я снова облокотилась на стену, глядя в потолок.

Внутри — всё путалось. Документы от отца, его странные молчания. Мой брат, который вдруг стал идеальным преемником. И эта старая открытка, с добрыми, тёплыми словами, которые я почти забыла.

А теперь — снова держу в руках.

Я коснулась пальцами края бумаги. Потом — взглянула на Рауля. Он уже не ел. Просто сидел и смотрел на меня, как будто что-то решал для себя.

— Спасибо, — прошептала я. — За то, что не смеёшься. И не говоришь, что это ерунда.

— Вещи, которые жгут внутри, никогда не ерунда, — ответил он.

И я поняла — если кому и можно доверить это, то ему.
Утро было обыденным. Спокойным, даже немного ленивым — я надела серую рубашку на голое тело, наскоро завязала волосы и вышла в ближайший магазин за фруктами и йогуртом. Рауля не было — он уехал с утра по каким-то делам.
Я улыбнулась, но не сильно. Последние дни казались слишком мягкими. Слишком нормальными. А нормальность в нашей истории всегда была тревожным звоночком.

В магазине пахло свежим хлебом. Я набрала яблоки, взяла баночку меда, вспомнила о сыре. Всё — в обычной корзинке, как будто я снова была просто художницей из Леричи, а не девушкой, в чьей жизни вдруг начали всплывать мрачные имена из прошлого.

По дороге домой асфальт был ещё влажным после ночного дождя. Лужи отражали небо, и я шла медленно — не хотелось возвращаться сразу. Как будто в этих нескольких минутах прогулки я ещё могла оставаться вне подозрений, вне старых тайн, вне мира, в котором я теперь жила с Раулем.

Но когда я свернула к нашему дому, то увидела её.

Чёрная машина.

Обычная. Без номеров спереди. Блестела, как будто только выехала с мойки. Стекло со стороны водителя было опущено ровно настолько, чтобы не видеть лица, но знать — кто-то там есть.

Я продолжила идти, медленно, будто не заметила. Но внутренности сжались. И как только я краем глаза посмотрела в сторону машины — увидела двоих. Один — точно смотрел в мою сторону. Второй — повернул голову так быстро, что не осталось сомнений.

Они следили.

И как только я поднялась на пару шагов выше по улице, машина тронулась. Не резко, нет. Плавно. Как будто уезжала, выполнив свою цель.

Я не обернулась.

Не ускорила шаг.

Я просто пошла дальше, ровно, будто ничего не произошло. Только когда дверь дома закрылась за мной, я почувствовала, как холод пробежал по позвоночнику.

Сняв пальто, поставив сумку на стул, я направилась в ванную. Открыла кран — пусть шумит. Стала у раковины, оперлась руками о край.

Посмотрела в зеркало.

Глаза были тише, чем обычно. Тень тревоги под ресницами. Но не страх.
— Я всё равно узнаю, — сказала я тихо, почти не слышно. — Что бы это ни было.

И в этом не было героизма. Только решение. Простое и прямое.

Если кто-то думает, что мне стоит бояться — он просто ещё не понял, что я унаследовала не только фамилию Россо.