Благочестивый обман

Свет пробивался сквозь шторы лениво, будто сам не верил, что пора просыпаться. Запах кофе добирался до сознания первым — крепкий, обжаренный, с лёгкой горчинкой, в которой уже пряталась надежда на новый день. За ним — поджаренные тосты, яичница и... тёплый голос, пробежавшийся сквозь пространство кухни.

Я открыла глаза, и первое, что увидела — пятно охры на внутренней стороне ладони. Краска засохла, потрескалась. Вся я была такой: взлохмаченной, впитанной в ночной беспорядок, голой до пояса, прикрытой только смятым одеялом. Балкон был открыт, ветер доносил запах соли и мокрой глины. Леричи дышал.

Сквозь приоткрытую дверь кухни я увидела Рауля. Без рубашки, в брюках на бёдрах, с кухонным полотенцем через плечо. Он стоял у плиты, переворачивал яйца на сковороде, и что-то тихо насвистывал. Абсурдность момента — великан из моего хаоса, готовящий завтрак в моей кухне, — была почти смешной. Почти.

Я поднялась, набросила лёгкий халат, прошла босиком по прохладному полу и остановилась на пороге. Он услышал, но не обернулся.

— Пахнет так, будто ты только что сбежал с программы мастер шефа , — пробормотала я, зевая.

— Учитывая, сколько ты вчера потратила калорий, мне пришлось быть щедрым, — отозвался он спокойно.

Я усмехнулась, потянулась и села за стол, откидывая волосы с лица. Руки чесались пойти к холсту, но тело было удивительно довольным.

— Спасибо, Рафаэль.

Имя вырвалось мимоходом. Без оценки. Без акцента. Просто — Рафаэль.

Он замер на долю секунды. Лопатка зависла над сковородой. Потом он обернулся, посмотрел на меня. В глазах — то самое: тихое принятие, тёплая улыбка. Он ничего не сказал. Просто подал мне чашку кофе.

И в этом молчании было всё. Он не поправил меня. Не отвёл глаз. И я почувствовала, как сердце сделало резкий, глубокий толчок. Словно бы вдруг между нами что-то утвердилось. Без слов. Без обещаний.

Он сел напротив, наливая себе кофе. Мы ели молча. Только ложки звенели о тарелки. Только ветер колыхал занавеску.

Потом он спросил — как будто вскользь, но голос выдал лёгкое напряжение:

— У тебя есть братья или сёстры?

Я подняла взгляд. Он смотрел в чашку, будто не придавал значения. Но его плечи выдали: чуть напряжённые. Внутри он ждал.

— Есть брат. Младший. Леон. Мы редко видимся — он живёт в Берлине. Саунд-дизайнер. Умный до ужаса, но упрямый, как наш отец.

Рауль кивнул.

— А отец?

— О, это... отдельная история, — усмехнулась я. — Лоренцо Россо. Выращен на сигаретном бизнесе,и вырос в политике. Строгий, влиятельный, и почти всегда отсутствующий.

Рауль поднял глаза. Никакой реакции. Но я почувствовала — он внимает. Глубоко. Словно фиксирует в памяти.

— Ты из Леричи? Что-то не припоминаю тут сигаретных заводов.

— Нет. Я из Флоренции. Здесь только на сезон. Мама мечтала, чтобы я жила у моря. Умерла рано. И теперь я здесь. Наверное, чтобы догнать её мечту.

Рауль молчал. Смотрел на меня — так, как будто хотел что-то сказать. Но сдержался. Только кивнул. И в этом кивке я услышала больше слов, чем в любой речи.

Я потянулась за ещё одним кусочком тоста и вдруг поняла — это был не просто завтрак. Это был наш дом. На один день. Или на один завтрак. Но это было.
Рауль собрался не сразу. Он долго стоял на кухне, опираясь руками о стол, словно не хотел уходить. Его волосы были чуть взъерошены, рубашка — наполовину заправлена, а взгляд — такой тёплый, будто в нём поселилось утро. Не только сегодняшнее. Всё.

Я стояла у двери, держа в руке чашку с остатками кофе. Он подошёл ближе. Почти вплотную.

— Увидимся позже? — спросила я.

Он чуть наклонил голову. В глазах — тень улыбки, в голосе — ровный, бархатный баритон:

— Конечно. Я не могу без тебя. Уже. — Он провёл рукой по моей щеке и добавил, почти шёпотом: — До вечера, любимая.

Он поцеловал меня. Легко, не торопясь. В уголок губ, в котором будто бы всё ещё жила ночь. Потом шагнул к двери, обернулся на секунду, как будто не мог не посмотреть ещё раз. И ушёл.

Когда дверь закрылась, я ещё долго стояла с чашкой в руках. Не думая. Просто дыша. Это было новое дыхание. Не только лёгкими. Кожей, сердцем, даже пальцами.

Клара ждала меня в кафе, как всегда — за стойкой. В бокале — её фирменный персиковый лимонад, на лице — неподдельный интерес. Как только я вошла, она приподняла брови и ухмыльнулась:

— Ну, Россо. Ты пришла. И не выглядишь как женщина, которой нужно оправдание.

Я не успела ничего ответить. Клара метнулась вперёд, схватила меня за руку и потащила за угол стойки, туда, где не было ни одного любопытного уха. Она села напротив, подперев подбородок рукой.

— Давай. Я слушаю. Всё. От и до. С выражениями.

— Он остался у меня, — начала я, смущённо обводя пальцем край стакана. — Мы... были вместе.

Клара зашипела, как чайник:

— Господи, наконец-то! И как? Он такой, как кажется? Или даже лучше?

Я усмехнулась.

— Даже... глубже. Сильнее. Спокойнее. Он ничего не спешил. Вообще ничего. Это было... — Я замолчала, подбирая слово. — Как будто он касался не только тела, но и всего, что я в себе прятала.

Клара театрально приложила руку к груди.

— Ты сияешь, Вивьен. Боже, ты светишься! Я прямо вижу, как от тебя тепло идёт. Как от печки в декабре.

— Мне хорошо, — честно призналась я. — Но я не знаю, что с этим делать. Как теперь себя вести? Как будто всё вдруг стало настоящим.

— Веди себя так, как чувствуешь. А не как положено, — сказала Клара, нахмурившись. — Ты не на приёме у адвоката. Ты просто... нашла своего мужчину. Или он тебя нашёл. Кто кого — неважно. Главное — теперь вы рядом.

Я кивнула, всё ещё держась за чашку, как за якорь. Внутри была странная лёгкость. Будто жизнь, наконец, позволила себе быть настоящей.

— И он правда такой романтичный? — продолжала допытываться Клара. — Ну, скажи! Сказал что-нибудь?

Я снова улыбнулась, вспомнив:

— Перед уходом... назвал меня любимой. Просто так. И это прозвучало... очень правильно.

Клара издала победный свист:

— Я знала. Я просто знала. Рауль — это такой тип мужчин, которые выглядят как грех, а ведут себя как молитва. Ну ты понимаешь.

Я захохотала. Громко, без остатка. И в этой искренности — был ответ на все её вопросы.

Клара протянула руку и сжала мою ладонь:

— Я за тебя рада. По-настоящему. И знаешь, что ещё?

— Что?

— Ты стала... спокойнее. Как будто ты теперь в доме, а не на улице. Даже если дождь, даже если ветер. Ты — в доме. Понимаешь?

— Понимаю.- я ничего не поняла.

А за окнами кафе медленно тянулись облака. Улицы Леричи шумели по-своему — как будто чувствовали, что в жизни Вивьен Россо начинается совсем другая глава. Без масок. Без догадок. Только правда. И человек, который умеет варить кофе так, что в нём растворяется утро.
С тех пор прошло еще несколько ленивых дней.
Снова Утро выдалось ленивым. Воздух в квартире стоял тёплый, наполненный остатками кофе и свежестью белья, развешенного на балконе. Я не торопилась никуда. Вчерашний день всё ещё отдавался в теле лёгкой усталостью, но не той, что тянет вниз, а наоборот — приятной, как после плавания в прохладном море.

Я закинула ноги на подоконник, присела с чашкой чая и почти уже собралась вернуться к одному из холстов, когда в дверь позвонили.

Ожидания не было. Никаких встреч, никаких доставок. Я даже не сразу встала. Перекинула полотенце с плеча на спинку стула, пошла босиком. За дверью — курьер. В руках строгий, запакованный конверт и цифровой планшет.

— Вивьен Россо? — уточнил он. Я кивнула. — Подпись, пожалуйста.

Я взяла планшет, расписалась. Курьер почти не посмотрел в лицо — будто и не интересовало, кто именно стоит перед ним. Только сделал формальное «хорошего дня» и растворился в жаре, как часть летнего фона.

Конверт был плотный, с золотым тиснением на краю. Логотип отцовской компании. Тот самый, который с детства ассоциировался у меня не с сигаретами или логистикой, а с отстранённостью. С делами, в которые меня никогда не посвящали. С миром, откуда я — художница с кистями и запахом масла под ногтями — всегда была в стороне.

Я села за кухонный стол, аккуратно разорвала край бумаги. Внутри — два аккуратных документа, и рукописная записка. Почерк отца был таким же, как всегда. Прямым, чуть угловатым. Без излишеств.

Вивьен.
Думаю, пришло время.
В следующем месяце будут первые совещания, и я хочу, чтобы ты начала понемногу включаться в процессы.
Не беспокойся — я буду рядом. Но нужно, чтобы ты начинала вникать.
Леон справляется. Он молодец. Но однажды ты должна понимать всё не хуже.
Твои бумаги в порядке, юристы оформят всё.
Папа.

Я прочитала письмо дважды. Потом посмотрела на бумаги. Один лист — сводка по экспорту и логистике. Сухой, почти машинный список: объёмы, страны, расходы, прибыль. Второй — приглашение на встречу с ключевыми лицами. Дата. Адрес. Подпись.

Я положила оба документа на стол и села тише. Мир внутри сдвинулся. Всё ещё пахло краской, всё ещё звенела в ушах музыка, что играла с утра. Но внутри уже расползалась другая тишина. Деловая. Весомая. Холодная.

Я набрала отца через полчаса. Не сразу. Сначала просто ходила из комнаты в комнату. Трогала холсты. Переставляла кисти. Делала вид, что день всё ещё мой.

На третьем гудке он ответил.

— Вивьен.

— Папа, привет.

— Всё получила?

— Да.

— Хорошо.

Он был спокоен. Даже рад. Но за голосом — та же отстранённость. Как будто говорил с равной по бизнесу, а не с дочерью.

— Я немного удивлена, — призналась я. — Это всё так... внезапно.

— Всё должно быть вовремя, — сказал он. — Иначе потом не останется времени. Твой брат уже неделю в бумагах, отчетах. И, должен сказать, он показал себя очень достойно. Я им горжусь. Надеюсь, ты тоже не подведёшь.

Эти слова ударили глубже, чем ожидалось. Не потому, что я ревновала. Нет. Просто потому, что тон был слишком прямым. Без тепла.

— Я не собираюсь подводить, — тихо ответила я. — Просто мне бы хотелось понимать больше.

— Встречи покажут. Сейчас нет смысла перегружать тебя. Главное — начни. Появись. Слушай.

— Хорошо.

Пауза. Я слышала, как он что-то листает. Переворачивает бумагу. Возможно, уже что-то читает. Уже ушёл в другое.

— Папа... — Я колебалась. — Ты как-то упомянул раньше, что в семье... были конфликты. Я про твоего брата. Про маму. Ты... никогда ничего не говорил.

Тишина. Он перестал шуршать. На секунду показалось, что связь прервалась.

— Эти темы не обсуждаются, Вивьен, — сказал он наконец. Спокойно, но жёстко. — Всё, что тебе нужно знать — я сказал. Остальное — не имеет значения.

— Но я...

— Всё, что было — в прошлом. И я не хочу, чтобы ты возвращалась туда. Сконцентрируйся на настоящем. Это уже достаточно сложно. Ты ведь умная девочка. Разберёшься. Мне нужно идти. Свяжемся позже.

И он отключился.

Просто — прервал разговор. Без «пока», без «береги себя».

Я уронила телефон на диван и села обратно за стол. Документы всё ещё лежали передо мной, как открытые улики.

Всё это выглядело почти безобидно. Бумаги. Слова. Совещания. Но в голове уже сверлило. Потому что там, под слоем отчётности, пряталось что-то. Стены. Закрытые двери. И даже если я ещё не знала, за чем именно, я чувствовала: это не просто логистика.

Что-то хранили. От меня. От брата. Возможно, даже от всех остальных.

Папа снова увёл разговор. Прямо, резко, как ножом отрезал. Брат. Бизнес. Всё что угодно — кроме прошлого.

Я сидела, упершись ладонями в стол, и чувствовала, как в груди снова нарастает ощущение тупого давления. Как будто над городом повисла жара, а я — внутри стеклянного колпака, где всё дышит иначе.

Рауль. Его вопросы. Его взгляды. Может, он тоже знал. Или догадывался. Может, и он не зря стал расспрашивать меня сегодня утром — сначала так мягко, почти наивно.
Я встала, подошла к балкону и открыла створку шире. Воздух ворвался резко, тёплый и влажный. Солнце уже садилось — медленно, лениво. В порту дрожали мачты, а крыши Леричи светились рыжим — почти как апельсиновая кожура.

И на этом фоне реальность снова возвращалась.

Я, Вивьен Россо, не просто художница. Я — наследница чего-то, что пока понимаю не до конца. Мир, в который меня втягивают, не спрашивая, готова ли я. Где брат прячется за контрактами, отец — за секретами, а я — между ними. Всё ещё босиком. Всё ещё в краске.

Клара уже подогревала остатки пасты, когда я ввалилась в кафе, обхватив руками пухлую папку с документами. Бумаги были будто живыми — расползались по столу, хрустели, мешали сосредоточиться. Я вытянула лист с маркировкой контракт на логистику – региональный филиал и отодвинула чашку капучино, чтобы не испортить очередную страницу.

— Смотри, тут всё о каких-то «вторичных поставках», но нет ни одного пункта с подписью моего брата, — пробормотала я, обращаясь к Кларе. — Хотя отец сказал, что он «не вылазит из бумаги».

Клара села напротив, взяла лист и задумчиво провела пальцем по краю.

— Это потому что он, скорее всего, работает через доверенность. Смотри, вот же: «в интересах Ф. Россо, действующего на основании устного соглашения». Никакой конкретики. Честно? Чем больше читаю, тем меньше понимаю, чем вообще занимается твой папа.

— Добро пожаловать в мой мир, — пробурчала я, потирая виски. — У меня ощущение, что они держат нас в каком-то симпатичном, благоухающем тумане.

— Ну, хотя бы с хорошим кофе, — хмыкнула Клара. — Что, между прочим, уже остыл. Сейчас принесу новый.

Она встала, но не успела сделать и шага, как дверь кафе со звоном открылась. На фоне уходящего солнца, в расстёгнутом тёмном пальто, с лёгкой небрежностью в походке, встал Рауль.

Я поймала себя на том, что замерла, как школьница, которую застали на месте преступления.

— У нас что, ежевечерний осмотр? — Клара обернулась к нему с прищуром. — Или ты просто почувствовал, что здесь твоя женщина обсуждает семейные тайны?

Рауль чуть усмехнулся, кивнув ей.

— На самом деле, я просто был рядом и решил зайти. Поздороваться. Может, поужинать. Надеялся, меня не выгонят.

— Не выгонят, если закажешь на круглую сумму — отрезала Клара и скрылась за стойкой.

Он подошёл ко мне, взгляд скользнул по столу, по бумагам, по мне.

— Тяжёлый день?

— Туман в голове и табачный дым в бумагах. И да, — я подняла на него глаза, — день так себе.

Рауль сел рядом, даже не спрашивая. Словно это уже стало нормой — его место всегда рядом со мной. Он посмотрел на меня внимательнее, и в этом взгляде было нечто, что трудно было выразить словами. Поддержка, заинтересованность. Но ещё — осторожность.

Я сделала глоток свежего кофе и, не глядя, услышала Клару:

— Ты всё ещё не кормишь своего мужчину?

Рауль одарил её взглядом, в котором таилась почти ирония, но губы скривились в улыбке.

Я захохотала, уткнувшись лбом в ладонь.

— Справедливо. В следующий раз готовлю я. Обещаю.

— Это заявление официальное? — спросил Рауль, придвигаясь ближе.

— Под запись. С подписью, — я достала ручку и написала на уголке салфетки «ужин — мой». Протянула ему. — Вот. Держи.

Он взял салфетку, аккуратно сложил и положил во внутренний карман пальто. Губы дрогнули:

— Сохраняю как улику. Потом предъявлю.

Я рассмеялась — легко, искренне, так, как давно не смеялась. Не по инерции. А от ощущения, что рядом — человек, который не требует ничего, но при этом хочет быть. Просто быть.

Мы просидели ещё немного. Рауль не лез в бумаги. Не вмешивался. Но был рядом — как устойчивость, которой мне так не хватало. А потом, когда солнце почти исчезло, он встал.

— Я поеду. Ты останешься?

— Да. Хочу ещё кое-что перечитать.

Он подошёл ближе, наклонился, и его губы почти коснулись моего виска — едва, мимолётно, но достаточно, чтобы по телу прошла волна.

— До завтра, любимая, — тихо сказал он и вышел.

Клара только покачала головой.

— Да, Вивьен... — вздохнула она. — Вот это, я понимаю, ежедневные радости.

И я снова улыбнулась. Потому что, чёрт возьми, она была права.
Когда за Раулем закрылась дверь, в кафе словно стало тише. Солнце уже ушло, и за окнами клубилась тёплая вечерняя синь. Клара поставила передо мной вторую чашку кофе, села напротив, сдвинула стопку бумаг к себе и вздохнула:

— Ну что, будем зарываться еще глубже в твоей империи?

Я кивнула, прикусив губу. Мы разложили документы по группам: логистика, региональные партнёрства, внутренняя отчётность. Цифр было много. Язык — сухой, юридический, будто специально, чтобы оттолкнуть непосвящённых.

— Такое чувство, что они наняли писателя-философа, чтобы усложнить даже базовые понятия, — буркнула Клара, пролистывая раздел «структура доверительного управления».

— А может, просто не хотят, чтобы кто-то разобрался, — пробормотала я.

Клара молча потянулась к ноутбуку, стоявшему за стойкой, и принесла его на стол.

— Окей. Тогда идём с другой стороны. Названия компаний. Контакты. Мы ищем что-то, что не попадает в явное поле зрения. Ты же говорила, у тебя ощущение, что всё... не то?

Я кивнула. Она открыла поисковик и начала вбивать имена: Rossovita Logistics, Tabacchi Internazionale SRL, Filiale Toscana...

Открывались сайты. Один за другим. Глянцевые, стерильные, с фотографиями складов и фразами вроде «Доверие. Прозрачность. Точность». Но всё — как обёртка. Ни одного «живого» лица. Ни одного реального события. Ни новостей, ни упоминаний в прессе, ни даже комментариев на сайтах партнёров.

— Это ненормально, — наконец сказала Клара. — Даже у моего парня, который лепит керамику у себя в подвале, есть две статьи на локальном портале. А тут — будто эти компании существуют только на бумаге и в Википедии.

— Именно, — выдохнула я. — Всё слишком... чисто.

Мы перелистывали файл за файлом. Один документ касался поставок в Лигурию. Другой — отгрузок из Уругвая, но даты были старые, подписанты — одни и те же. Ничего не объяснялось. И ничего не доказывалось.
Клара откинулась на спинку стула.

— У тебя ощущение, что они что-то скрывают?

Я медленно кивнула. Сердце било ритмично, но с какой-то тягучей тяжестью.

— Да. И чем больше я пытаюсь понять, тем больше мне кажется, что они просто отвлекают меня... красивыми задачами. Как ребёнку — рисовать в углу, пока взрослые решают что-то серьёзное.

Мы замолчали. Клара потянулась за печеньем, разломила его и протянула мне половину.

— Вивьен. Даже если это правда — ты не одна. У тебя есть я. И у тебя есть Рауль.

Я сжала в руке печенье, не в силах есть. Мысль о Рауле вдруг прорезала всё это тревожное как будто лучом: он не просто рядом — он вникает. Смотрит. Слышит. И пусть ничего не говорит прямо, но я видела, как он внимательно слушал мои ответы. Как будто собирает свой пазл. Свою правду.

Я опустила взгляд на стол и прошептала:

— Мне страшно, что однажды я пойму: всё, что я знала... было витриной.

Клара стиснула мою руку:

— Тогда сожжём эту витрину к чёрту. Но сначала — найдём, что за ней прячется.
Клара ушла чуть раньше — сославшись на дела, но на самом деле оставив меня одну, чтобы я могла собраться с мыслями. Бумаги остались лежать на столе, аккуратно сложенные, с закладками, где мы уже успели пробежаться глазами. Но ничего. Ни одного подозрительного пункта, ни одной зацепки. Только тонкая липкость непроизнесённого, которая не отпускала.

Я вернулась домой под вечер. Солнце уже склонилось к горизонту, и Леричи окутал тот самый розово-золотой свет, от которого всегда казалось, что город дышит теплее. Но мне было не до света.

Я стояла у окна с чашкой воды и смотрела на море. Волны неспешно накатывали на берег, словно им тоже нужно было подумать. Мысли путались. Я вспоминала, как отец почти с гордостью упомянул брата — моего. Как тот вникает в работу, как будто заранее был готов. И одновременно — его молчание о своём собственном брате. Ни намёка. Ни тени. Только ровный голос, который будто отгораживал ту часть прошлого, как ненужную комнату в доме, где давно никто не живёт.

Но ведь я помню. Не столько образы — сколько ощущения. Я была ребёнком, но бабушка была. Строгая, с пронзительными глазами. Её руки пахли мускатным орехом и уксусом, потому что она мариновала всё подряд. А голос — звенел как колокольчик, если ты смел говорить глупости.

Папа тогда был другим. Мягче. Или, может, просто — менее закрытым. Но потом что-то произошло. Они исчезли из разговоров. Просто перестали существовать. Без объяснений, без истории. Словно вычеркнутые.

Я прошла в мастерскую. Тени от красок на стене — расплывчатые, неровные. Я села у окна и открыла блокнот. Но не рисовала. Только держала в руках карандаш. Думала.

Если есть хоть кто-то, кто может знать, что на самом деле скрыто в этих документах — это они. Не нынешние юристы отца, не брат, увлечённый таблицами. А те, кто был в начале. В самом сердце всего. И даже если они ошиблись, даже если предали — они всё равно знали.

Я медленно перевела взгляд на телефон.

Ни контактов. Ни следов. Даже фамилии — под вопросом. Но разве это причина не искать?

Я не знала, с чего начать. Но я знала, что начну. Завтра. Или послезавтра. Я спрошу у тех, кто был рядом в детстве. Позвоню старой соседке из Флоренции. Поеду в архив, если придётся. Я раскопаю это, даже если придётся влезать в пыльное прошлое руками.

Потому что без правды я не смогу ни двигаться вперёд, ни стоять на месте. Я не могла больше просто быть частью бизнеса, который казался витриной. Я должна знать.

И пусть для этого придётся встряхнуть покой чьих-то воспоминаний.

Я встала. Медленно. Спокойно. Закрыла блокнот. И, словно вслух, сказала себе:

— Я найду их. Что бы мне это ни стоило.
Поздний вечер. Почти полночь.
Я сидела на подоконнике с чашкой чая и перебирала в голове строчки из последнего разговора с отцом, когда экран телефона вспыхнул. Рауль.
Я медленно коснулась экрана, принимая вызов.

— Ты не спишь? — его голос был мягким, почти извиняющимся.

— Думаю. — Я потянулась, глядя на пустую улицу за окном.

— А может... ты приготовишь тот ужин, который обещала? Сейчас.

Я засмеялась.
— Рафаэль, ты серьёзно? Ужин в полночь? Это уже почти завтрак.

— Неважно. Я просто... хочу тебя видеть. И, признаюсь, немного голоден. Я заеду за тобой через пятнадцать минут.

— Ты невозможен.

— Да. Но ты всё равно согласишься.

И я согласилась. Потому что он сказал это так, что отказать было нельзя.

Пока он ехал, я быстро собрала в плетёную сумку контейнер с домашней лазаньей, банку вишнёвого варенья, немного тёртого пармезана и, конечно, свежие синабоны — те, которые стояли на подоконнике, источая аромат корицы и масла. Запах был тёплый, уютный, домашний — как мы, в этот момент. Как то, что, возможно, между нами только начиналось.

Когда Рауль приехал, я уже стояла у двери. Он был в серой рубашке с закатанными рукавами, немного взъерошенный, уставший, но с тем самым выражением — как будто ехал домой. И домом была я.

У него дома — тишина. Только лёгкий гул кондиционера и свет от лампы над диваном.
Он опустился на подушки с моим ноутбуком на коленях, надел очки, и я не смогла оторвать взгляд.
Очки. Господи. Какое странное, интимное удовольствие — видеть его таким. Серьёзным. Взрослым. Настоящим.

Он изучал файл. Что-то о поставках, судя по беглой строке в верхней части экрана. Его пальцы двигались по тачпаду, взгляд — сосредоточенный, но губы чуть поджаты. Я знала этот жест: он что-то обдумывает. И, может быть, уже давно знал больше, чем говорил.

Я не удержалась.
— Ты ищешь то же, что и я?

Он поднял глаза. Снял очки.
— Может быть. А может, просто читаю между строк.

— Рафаэль... — Я села рядом. — Мне кажется, мой отец не говорит всей правды. Эти документы — как будто ширма. Всё выглядит гладко, но слишком... сухо.

— Думаешь? Тогда я тебе помогу солнце, попробую что-то найти по своим связям.- ответил он спокойно.
Эти два слова — я помогу — прозвучали не как обязательство. Как обещание.
Я хотела поверить. И верила.
Пока говорила, резала помидоры, ставила сковороду на плиту, думала, что вот, в этом доме, в этой ночи, среди кухни и бумаг — мне спокойно. Даже с этим сомнением внутри.

Когда я оглянулась, Рауль уже спал. Его ноутбук был закрыт, очки положены на бок. Он откинулся на подушки, дышал ровно. Плечи расслаблены. Лицо — без маски. Без напряжения. Мой Рафаэль.

Я не стала будить его сразу. Просто накрыла стол: тарелки, лазанья, салат с рукколой, ваза с синабонами по центру. Всё просто. Но в этом был мой ответ. Моя забота.

И тут — шаги.
Я обернулась. В дверях кухни стоял Алехо. Легко опёрся плечом о косяк.

— Buonasera, stella. — Он усмехнулся. — Пахнет так, будто вы решили переехать сюда навсегда.

Я закатила глаза, но улыбнулась.
— Просто поздний ужин.

— Поздний? — Алехо посмотрел на часы. — Это уже почти colazione. Но знаешь, что я скажу? Он в тебя влюблён. Как мальчишка.
Он говорил это с той самой ленцой в голосе, будто всё ещё шутка. Но глаза — внимательные. Тёплые.

— Он заслуживает того, чтобы быть с кем-то, кто умеет смотреть на него не как на миф, а как на человека. Ты умеешь. Я рад, что ты здесь.- отрезал он это как должное.

Он кивнул, ушёл, оставив после себя только лёгкий запах одеколона и искренность.
Я вернулась к дивану. Рауль всё ещё спал. Я подошла, присела на край, провела пальцами по его волосам.
Он шевельнулся. Губы чуть дрогнули. Я наклонилась — и поцеловала его в висок, затем — чуть ниже, в скулу.

— Просыпайся, любимый. Ужин стынет.

Он открыл глаза. Взгляд — чуть затуманенный. Но когда увидел меня — в нём вспыхнул свет.

— Это ты... или я всё ещё сплю?

Я засмеялась.
— В этот раз ты не спишь.

Он потянулся ко мне, обнял за талию, уткнулся лицом в живот.

— Как же хорошо, что ты — здесь.

И в этот момент я поняла: пусть документы путаются, пусть бизнес отца прячет больше, чем говорит.
Но вот эта кухня, этот дом, этот человек — правда.
Рауль потянул меня за руку, и я не сопротивлялась — сама легла рядом, положив голову ему на грудь. Его рука легла мне на талию, тёплая, тяжёлая, настоящая. Мы молчали, и в этой тишине не было неудобства — только дыхание, размеренное, общее. Я чувствовала, как в нём постепенно гаснет остаточное напряжение. Он зевнул, и его губы коснулись моего лба, почти машинально.
Мы так и уснули на диване, в обнимку, под пледом, который он успел натянуть одной рукой. Лазанья осталась на столе, синабоны — под салфеткой. Вся сервировка осталась нетронутой, как напоминание, что, может быть, весь этот ужин был просто предлогом. Чтобы я была рядом. Чтобы не быть одному. Чтобы просто знать: я приду, даже если поздно.