Благочестивый обман

Я давно не слышала от него ни слова.
Рауль исчез так, как умеют только те, кто действительно привык уходить. Без намёков, без
драмы. Просто однажды ты просыпаешься, а в телефоне нет сообщений. И на второй день —
тоже. И на третий. И тогда ты уже не проверяешь. Просто живёшь дальше — как умеешь.
Только внутри что-то звенит. Не больно. Но звенит.
Мне не хотелось признавать, что я ждала. Не человека — момент. Появление. Напоминание.
Что всё, что между нами случилось, было не иллюзией. Что я не одна такая, с этим грузом
непонятных слов и пауз в горле. Но Рауль молчал. И я молчала тоже. Возможно, потому что
боялась услышать объяснение.
Время двигалось упрямо — день за днём. Месяц сменял месяц. Я рисовала, как будто это
могло заменить диалог. Писала тени и руки. Ветви, что будто держат воздух. Глаза без лиц. И
ещё — птиц. Всегда в полёте. Всегда в одиночку.
Галерея напоминала — приближалась новая выставка. Им нужно было что-то свежее. Что-то
сильное. Они называли это «визуальным нервом». Я кивала. Сдаюсь. Я покажу вам нерв.
Но внутри всё сжималось. Я не чувствовала силу. Только тонкую, остро натянутую грань. И
каждый раз, когда меня спрашивали: «Ты готова?» — я улыбалась. Конечно. Готова. А сама
смотрела на холст и думала, что, возможно, вся моя работа — просто способ оттянуть
момент, когда я пойму: мне нечего сказать.
Клара пыталась держать меня на плаву. Привозила пироги. Бросала мне в мессенджер
дурацкие шутки и видео с животными. Иногда приезжала просто сесть рядом в тишине. Она
чувствовала, что я не в порядке, но не лезла. Просто оставалась рядом — как умеет только
тот, кто не требует благодарности.
— Ты знаешь, что эта выставка может открыть тебе двери, да? — сказала она однажды, когда
я почти не слушала.
— А может и закрыть, — ответила я. — Если я ошибусь.
— Ты не ошибёшься, — отрезала она. — Ты просто боишься, что будешь понятой.
Это было ближе к правде, чем мне хотелось признать.
За день до открытия я не могла заснуть. Пыталась уложить мысли, как одежду в чемодан:
аккуратно, по цветам. Но всё расползалось. И главное — он. Рауль. Его тишина. Его глаза.
Его запах — ещё где-то в шарфе, который я так и не постирала. Я старалась не думать о нём,
как о мужчине, который выбрал уйти. Я говорила себе: это было временно. Это не про меня.
Это его бой.
Но внутри я знала: я скучаю. Не по романтике. По той точке, в которой я чувствовала себя в
безопасности. По голосу, от которого утихали тревоги. По тому, как он смотрел — не
оценивая. Просто видя.
Утро выставки началось рано. Слишком рано. Я не спала вовсе. Лишь раз закрыла глаза на
пару часов под утро — с кистью в руке и половиной мазка на холсте, который уже не
собиралась дописывать.
Кофе не помогал. Нервное возбуждение било по коже — будто бы она сама знала, что что-то
будет не так.
Я приехала в галерею за два часа до начала. Раньше, чем просили. Просто не могла сидеть
дома. В холле уже суетились кураторы. Зал наполнялся звуками: скрип тележек, шуршание
упаковки, быстрые шаги. Я прошла мимо, как тень, и сразу свернула в свой угол. Там, где
висела моя новая работа.
Триптих. Почти три метра в ширину. Слева — ребёнок с крыльями, но крылья рваные, из
бумаги. В центре — фигура в капюшоне, без лица, держащая птичью клетку. Справа — рука,
тянущаяся к свету, но свет — будто блеклый. И я знала, что зрители будут видеть в этом своё.
Кто-то — про надежду. Кто-то — про ловушки. Кто-то — про страх.
Когда в зале начали собираться гости, я уже была в платье, с уложенными волосами и
бокалом шампанского в руке. Фальшь этого образа била в глаза. Я чувствовала себя как холст
с оборота — с изнанки, с швами наружу.
Альба подошла с широкой улыбкой и какой-то женщиной на каблуках — то ли критик, то ли
коллекционер, я так и не поняла. Они говорили, а я кивала, как на автомате. Где-то внутри
меня всё ещё жила девочка, которой хотелось просто сесть в углу, обняв колени, и попросить:
«Пусть всё пройдёт само».
— Удивительно тонкая работа, — сказала женщина, указывая на центр. — Но скажите... этот
образ — это страх или защита?
Я открыла рот, чтобы ответить. И не смогла. В голове — пусто. Ноль. Ни слов. Ни
объяснения. Только шум.
— Это...
В горле встал ком. Бокал задрожал. И в этот момент я поняла — сейчас будет что-то нелепое.
Сейчас я скажу глупость. Сейчас всё обвалится.
И тогда — я услышала его голос.
— Простите, синьора, — сказал он спокойно, вкрадчиво. — Если позволите, я объясню.
Рауль.
Он стоял рядом. В тёмном костюме. Без галстука. Взгляд уверенный. Спокойный. И в нём не
было ни намёка на пафос. Только защита. Молчая, твёрдая.
Я не знала, как он узнал. Или когда приехал. Или сколько стоял, прежде чем подойти. Но он
был здесь. Рядом. И я выдохнула — так, будто держала воздух с утра.
Он посмотрел на женщину, кивнул, и продолжил:
— Это не страх. Это выбор. Когда ты больше не веришь в свет, но всё равно тянешься к нему.
Потому что внутри тебя есть то, что сильнее сомнений.
Он говорил спокойно, просто. Так, будто был частью картины. И я... снова могла дышать.
Мы вышли из зала почти молча.
Рауль держал мою руку в своей — не сжав, а словно просто охраняя. Этот контакт был
настолько естественным, что, когда он всё-таки отпустил, чтобы открыть передо мной дверь,
я вздрогнула — будто воздух вдруг стал холоднее.
На улице было темно. Милан шумел своими вечными машинами, голосами, вспышками
витрин. Но на небольшом сквере рядом с галереей — там, где тусклый фонарь освещал
старую каменную скамью — было почти тихо.
Я остановилась, глядя в землю.
Он тоже остановился, не навязываясь. Просто ждал.
— Я не знаю, зачем ты пришёл, — сказала я наконец.
— Чтобы не дать тебе упасть, — ответил он спокойно. — Даже если ты не хочешь, чтобы
тебя ловили.
Я усмехнулась криво.
— Иногда падение — лучшее, что может случиться.
— Иногда, — согласился он. — Но не для тебя.
Мы замолчали. Прохожие шли мимо, не замечая нас. Мир жил своей жизнью. А внутри меня
шло какое-то медленное, вязкое бурление, которое не знало, чем закончится: ударом или
спасением.
Я повернулась к нему лицом. Смотрела в глаза. Глубоко. Долго.
— Я не знаю, смогу ли я простить, — сказала я. — Не из-за пистолета. Не из-за прошлого. А
из-за того, что ты заставил меня сомневаться в себе. В том, что я вижу. Что чувствую.
Рауль слегка опустил голову.
— Я знаю.
— Ты держал меня в руках, — продолжала я, — и при этом скрывал половину того, кто ты
есть. Как мне теперь верить себе рядом с тобой?
Он поднял взгляд. В этот раз — без защиты.
— Никак, Вивьен. Я не хочу, чтобы ты верила. Я хочу, чтобы ты смотрела. Слушала. Жила
рядом. А доверие... Оно либо вернётся. Либо нет.
Он подошёл ближе. Я могла чувствовать тепло его тела сквозь тонкую ткань платья.
— Я не буду больше обещать, — тихо сказал он. — И не буду просить. Только одно: если
когда-нибудь ты захочешь уйти — скажи. Не молчи. Я заслуживаю знать.
— А если захочу остаться?
Он медленно провёл пальцами по моей щеке, почти не касаясь.
— Тогда я останусь тоже. Столько, сколько позволишь.
В горле встал ком.
Я опустила голову, сжала пальцы в кулак. Внутри всё ныло: боль, вина, нежность, страх. Как
будто на внутренней карте моей жизни появилась точка, где не было дороги назад.
Я вскинула на него взгляд.
— Рауль... — начала я.
— Да?
— Если ты снова исчезнешь... — я сжала зубы, чтобы не сорваться, — если снова уйдёшь в
свои тени, оставив меня одной... Я не смогу пройти через это второй раз.
Он шагнул совсем близко. Его лоб почти касался моего.
— Я не уйду без тебя. Ни в свет, ни в тьму.
И в этот момент я знала: он не врёт.
Он не говорил о любви. Не обещал быть идеальным. Не давал клятв.
Он просто был. Настоящий. Неровный. Но мой.
Я сделала то, чего боялась все эти дни.
Протянула руку. Прикоснулась к его груди — там, где билось сердце. Где-то в глубине оно
стучало в том же ритме, что и моё.
Рауль обнял меня. Тихо. Без лишних движений. Просто укрыл собой.
И я позволила себе расслабиться. Ненадолго. На одну ночь. На один вечер, где всё было
слишком сложно, чтобы притворяться, что легко.
Мы шли по пустой улочке, где фонари давали лишь островки света, между которыми
пряталась мягкая ночь.
Рауль не держал меня за руку. Но шагал рядом. Чуть ближе, чем позволяла дружба. Чуть
дальше, чем хотелось бы любви.
Над нами мягко рассыпались огни, где-то вдалеке слышались гулкие удары колёс трамвая по
рельсам. Милан дышал вокруг: ритмично, спокойно, уверенно. Город не замечал нас. И,
наверное, это было правильно.
Я посмотрела на него украдкой.
Он шёл с прямой спиной, руки в карманах брюк, взгляд — вперёд. Но я знала, он видел меня
боковым зрением. Чувствовал.
Молчание было между нами, но оно больше не резало. Оно было как тяжёлое одеяло:
давящее, но тёплое.
Я остановилась.
Рауль тоже.
— Куда мы идём? — спросила я наконец.
Он повернулся ко мне:
— Туда, где нет расписаний. И нет плана.
— Я никогда не жила без плана.
— Я тоже. — Он слегка усмехнулся. — Но иногда лучше потеряться вместе, чем идти куда-то
одному.
Я смотрела на него. На эту его странную смесь силы и нежности. На тяжесть за глазами и
спокойную решимость в движениях.
И поняла — я никогда его до конца не узнаю.
Никогда не раскрою всех его слоёв, всех ран, всех историй, которые он носит под кожей.
Но, возможно, это и было честно. Возможно, в этом и был смысл: не в знании. В принятии.
Я сделала шаг ближе.
— У тебя когда-нибудь было место, где ты хотел бы просто... исчезнуть? — спросила я тихо.
Рауль наклонил голову набок. Подумал.
— Было, — признался он. — Маленькая бухта в Уругвае. Камни, горячий песок, и чайки, что
орут так, будто весь мир их слушает. Когда мне было плохо — я шёл туда. Садился у воды. И
мне казалось, что если достаточно долго сидеть и молчать — можно стать частью берега.
Просто исчезнуть в нём.
Он замолчал. Потом добавил:
— А у тебя?
Я усмехнулась.
— Крыша моего дома во Флоренции. Старая черепица, рассохшиеся ставни. Я забиралась
туда в подростковом возрасте и смотрела на город. Мечтала о жизни, где меня никто не знает.
Где я не "дочь Лоренцо Россо", а просто кто-то. Кто-то настоящий.
Рауль смотрел на меня так, что внутри всё снова заныло.
— Знаешь, что я вижу, когда смотрю на тебя? — спросил он тихо.
Я молчала.
— Я вижу не фамилию. Не страх. Не ожидания. Я вижу тебя. Человека, который даже
разбитый — всё равно светится.
Я почувствовала, как горло сжалось.
Слова, которые я всю жизнь хотела услышать. И боялась услышать.
Я сделала шаг . И ещё один.
Рауль стоял, не двигаясь.
И только когда я подошла совсем близко, он медленно поднял руку и провёл кончиками
пальцев по моей щеке.
— Если захочешь исчезнуть, — шепнул он, — я исчезну вместе с тобой.
Я закрыла глаза.
Потому что если смотреть на него в этот момент — можно было утонуть.
•
Мы нашли маленькое кафе на углу. Полупустое. С парой столиков на улице, где старик-
бариста натирал бокалы так тщательно, будто от этого зависела судьба мира.
Рауль заказал кофе. Я — просто воду.
Мы сидели напротив друг друга. Стол был слишком маленьким, чтобы скрыться. Слишком
близким, чтобы не чувствовать друг друга.
— Что теперь? — спросила я.
Он вздохнул.
— Теперь всё зависит от тебя.
Я вздрогнула от прямоты.
Он не собирался за меня решать. Не собирался врываться в мою жизнь, как буря.
Он был готов ждать. Или уйти. Или остаться.
Я положила ладонь на стол.
Не к нему. Просто — на стол.
Он смотрел на неё долго. А потом медленно, будто боясь спугнуть, положил свою рядом.
Не схватил. Не прижал.
Просто положил.
Две руки. Рядом.
Две жизни. Ещё не вместе. Но уже не совсем порознь.
Я посмотрела на него и выдохнула:
— Я не знаю, как будет правильно.
Рауль кивнул.
— И не нужно знать. Просто будь.
Я сжала его пальцы.
Чуть.
И он улыбнулся. Совсем чуть-чуть. Той настоящей, тёплой улыбкой, которую я видела так
редко.
И в эту секунду я поняла: может быть, правильного пути нет. Может быть, есть только люди,
ради которых стоит идти вперёд, даже если дорога вся в трещинах.
Мы сидели в маленьком кафе. В городе, который не знал наших имён. Под звёздным небом,
где каждая звезда была кому-то обещанием.
Я не помню, кто сделал первый шаг . Может, я. Может, он.
Но в какой-то момент всё стало слишком тесным — воздух, стол, пространство между нами.
Всё требовало разрядки.
Рауль смотрел на меня — взгляд прямой, горячий, чуть опасный. Как на что-то, что он
слишком долго держал в руках, боясь уронить, а теперь готов был взять полностью. Без
страха.
Я потянулась к нему — легко, почти неосознанно. Он подался вперёд, и наши губы
встретились.
Не осторожно. Не мягко. Нет.
Этот поцелуй был требовательным. Глубоким. Настоящим.
Он притянул меня через стол, грубо, без извинений. Его пальцы сомкнулись на моих
запястьях — крепко, почти властно. И я не сопротивлялась. Я хотела этого. Хотела
почувствовать его силу, его желание, его жадность.
Он целовал меня так, будто хотел стереть всё, что стояло между нами. Всю боль. Всю вину.
Все молчания.
Я отвечала ему так же. Без стеснения. Без мыслей.
Мир вокруг исчез. Кафе, бариста, улица — всё стало фоном, неважным, расплывчатым.
Было только это: его губы, его руки, моё сердце, стучущее в ритме «ближе, ближе, ещё».
Рауль оторвался первым, тяжело дыша. Он посмотрел на меня — глаза тёмные,
разгорячённые.
— Пойдём отсюда, — сказал он хрипло.
Я кивнула. Даже слова казались лишними.
•
Он вёл меня быстро, почти грубо — не теряя контроля, но и не маскируя, как сильно его
распирает изнутри. Его пальцы переплелись с моими, сжали крепко, почти до боли. Я
чувствовала: он сдерживается. Только потому, что мы были всё ещё на улице.
Мы свернули в переулок, тёмный, с облупленными стенами и запахом ночной Флоренции —
влажной, пряной, почти плотской.
Там он остановился. Прижал меня спиной к холодной стене. Встал так близко, что я едва
могла вдохнуть.
— Скажи, если не хочешь, — сказал он. Его голос был глухим, тяжёлым от напряжения.
Я подняла голову, встретила его взгляд.
— Я хочу , — прошептала.
И он больше не ждал.
Его руки обхватили моё лицо, губы накрыли мои — жадно, требовательно. Поцелуй был не
лаской. Он был утверждением. Заявкой. Забиранием.
Я провела руками по его плечам, впилась пальцами в ткань его рубашки, чувствуя, как под
ней напрягаются мышцы.
Он целовал меня так, как будто только что вернул себе воздух после долгого погружения.
Губы, зубы, дыхание — всё переплеталось.
Его ладони скользнули по моему телу — по талии, по бёдрам — жадно, решительно, словно
он запоминал каждую линию, каждый изгиб.
Я стонала в его рот, забывая обо всём, кроме него.
Ему явно было мало. Он прижимал меня к стене своим телом, своим теплом, своей жаждой.
И я не хотела останавливаться. Не хотела думать. Хотела только чувствовать.
Рауль оторвался от моих губ, переводя дыхание. Его лоб коснулся моего.
— Скажи, если нужно остановиться, — снова повторил он, почти срываясь на шёпот.
Я усмехнулась, дрожащая от желания, от его тепла:
— Единственное, чего я хочу — это не останавливаться.
Он выругался тихо, коротко, на своём испанском — и снова притянул меня к себе, целуя так,
будто мы оба могли сгореть прямо здесь.
•
Минуты, часы — я не знаю, сколько прошло времени.
Наконец он отстранился, всё ещё удерживая меня за талию.
— Мы не можем остаться здесь, — сказал он с хрипотцой. — Я сойду с ума.
Я кивнула. Сердце всё ещё колотилось, тело вибрировало, как натянутая струна.
— У меня есть место, — прошептал он. — Пойдём со мной?
Ответ был очевиден.
Я схватила его за руку. И мы снова пошли — быстро, почти бегом. Сквозь ночь, сквозь шёпот
улиц, сквозь собственное нетерпение.
Мы почти не говорили, пока шли. Только чувствовали.
Рауль крепко держал мою руку, не отпуская ни на секунду. В его движениях была сила и
нетерпение. И во мне тоже. Я ощущала, как внутри всё стягивается в один-единственный
импульс — касаться его. Быть ближе.
Мы свернули за угол, прошли пару кварталов. Он остановился у небольшой двери в переулке
— обычной, ничем не примечательной с виду. Рауль быстро открыл её ключом, держа меня
рядом, как будто боялся, что я исчезну, если он отпустит.
Мы вошли внутрь.
Тёмная лестница. Запах старого дерева и лёгкая сырость — от дождей и времени. Рауль
включил свет — мягкий, приглушённый.
Квартира была на втором этаже. Небольшая, но уютная: деревянные балки на потолке,
книжные полки вдоль стены, большие окна, через которые пробивался свет фонарей с улицы.
Рауль захлопнул за нами дверь, обернулся — и тут же оказался рядом.
Его рука скользнула по моей спине, притягивая меня ближе. Его губы снова нашли мои — на
этот раз медленнее, глубже. Словно он пил меня.
Я ответила, вжимаясь в него всем телом.
Рауль провёл руками по моим плечам, скользнул вниз по талии, останавливаясь на бёдрах. Он
развернул меня спиной к себе, осторожно убрал волосы с шеи и накрыл кожу поцелуями —
горячими, влажными.
Я застонала тихо, невольно откидывая голову назад, открывая ему доступ.
Он продолжал, не спеша, изучая меня губами, ладонями. Пальцы скользнули под край моего
кардигана, стянули его вниз по рукам. Он отбросил его в сторону, даже не глядя.
Я повернулась к нему, снова схватив за ворот рубашки, и потянула на себя. Пуговицы
трещали. Он позволил — без сопротивления.
Его руки оказались на моей талии, на рёбрах, на спине, словно он искал, где я самая живая.
Я стянула с него рубашку, ощутив под пальцами горячую кожу, рельеф мускулов. Он был
твёрдым, сильным, таким, каким я и представляла. И совершенно реальным.
Рауль снова поцеловал меня — долгим, глубоким поцелуем. Его язык нашёл мой, движения
стали смелее, голоднее.
Мои пальцы сами нашли путь вдоль его тела, вниз — по животу, по ремню брюк.
Он перехватил мои запястья, задержал их на секунду, глядя в глаза.
— Уверена? — хрипло спросил он.
Я кивнула.
— Больше чем в чём-либо.
Он тихо выругался сквозь зубы, отпуская мои руки.
Всё дальше шло на инстинктах. Он поднял меня на руки, легко, будто я весила ничего. Я
обвила его талию ногами, чувствуя, как наши тела прижимаются теснее.
Он отнёс меня на кровать — широкую, с простыми белыми простынями — и положил, не
отрывая губ от моих.
Я потянулась к нему, стягивая с себя майку. Он помог , ловко, не теряя ни секунды.
Я осталась в одном белье, и на мгновение замерла, встретившись с его взглядом.
Он смотрел на меня, не жадно — нет. Восхищённо. Как на что-то важное, хрупкое. И
страстно одновременно.
— Ты красивая, — сказал он низко, глухо. — Чёрт возьми, Вивьен...
Я протянула к нему руки:
— Тогда иди сюда.
Он усмехнулся — этот хищный, немного дерзкий жест — и лёг рядом, снова притянув меня к
себе.
Наши тела сплелись — жаркими, нетерпеливыми. Руки, губы, дыхание.
Его ладонь скользнула по моей груди — сначала осторожно, потом решительнее, пробуя,
изучая. Я выгнулась ему навстречу, шепча его имя.
Он не торопился. Его рот нашёл мою шею, ключицы, плечи. Он целовал меня так, будто
вычерчивал на моей коже новую карту, которую знал только он.
Мои пальцы нашли его волосы, сжались. Я тянула его к себе, требуя большего.
Рауль медленно стянул с меня бельё, проводя пальцами по каждой новой открытой линии. Я
дрожала, но не от страха — от желания, от этой невыносимой необходимости быть с ним.
Он был рядом, горячий, тяжёлый. Его губы снова нашли мои, и я тонула в этом поцелуе, в
этом касании, в этой ярости, сплетённой со страхом потерять.
Рауль отстранился на миг , смотря мне в глаза.
— Я хочу тебя, — сказал он просто, без игры.
Я провела рукой по его лицу, по шее, вниз.
— Я твоя, — ответила я.
И это было правдой. Больше, чем всё остальное.
Он накрыл меня собой. И больше не было слов.
Только движения. Страсть. Глубина.
Мир исчез, снова и окончательно.
Были только мы.
— Вивьен, — раздался голос Рауля был низким, спокойным. — Ты здесь?
Я моргнула, вернулась из своих фантазий в реальность. Он склонил голову на бок,
разглядывая меня с лёгкой, почти насмешливой улыбкой. В руке всё ещё держал чашку с
кофе.
— Извини, — я улыбнулась, чувствуя, как щеки предательски вспыхивают. — Просто
задумалась.
— Это я заметил, — он поставил чашку на блюдце и наклонился чуть ближе через стол. —
Хотел спросить: ты собираешься задержаться в Милане? Или всё-таки возвращаешься во
Флоренцию?
Я сжала пальцы на стакане.
— Планировала вернуться завтра утром, — сказала я. — Почему?
Рауль спокойно, даже лениво откинулся на спинку стула, глядя на меня пристально.
— Могу подвезти. Если хочешь.
Я моргнула, на секунду не веря, что он предлагает это так просто. Без напряжения, без
намёков. Просто — поехать вместе.
— Ты уверен? — спросила я осторожно. — У тебя ведь свои дела, работа...
— Всё не настолько срочно. И потом, — он чуть улыбнулся, — я предпочитаю знать, что ты в
безопасности.
Он говорил это так естественно, будто между нами уже был негласный договор заботиться
друг о друге. Не требовать, а просто быть рядом.
Я сделала глоток воды, чувствуя, как сердце снова сбивается с ритма.
— Тогда... да, — ответила я. — Я бы не отказалась от компании.
Рауль кивнул, будто ожидал этого ответа, и встал из-за стола.
— Пойдём, я провожу тебя.
Я надела лёгкий кардиган, машинально закинув сумку на плечо. В кафе всё ещё пахло кофе и
тёплым хлебом. Мы вышли на улицу, где вечер уже растекался по мостовой прохладой.
Милан шумел за углами, но здесь, на этой тихой улочке, было почти спокойно.
Рауль шёл рядом, его рука скользнула вдоль моей спины — лёгкое касание, не
требовательное, но ощущаемое до мурашек. Я чувствовала его тепло даже через ткань
кардигана.
Мы молчали. Но молчание не было тяжёлым. Оно было как настройка. Как ожидание чего-
то, что не нужно подгонять.
Когда мы подошли к моему отелю, я остановилась. Рауль тоже. Он посмотрел на меня так,
что дыхание на секунду перехватило.
— Спокойной ночи, Вивьен, — сказал он тихо, но в этом голосе было всё. И забота. И
желание остаться. И уважение к тому, что я могу сказать «нет».
Я сделала шаг ближе. Почти вплотную. Он не двигался. Только смотрел.
Я потянулась и легко, чуть задев щекой его скулу, коснулась губами уголка его губ. Тепло.
Коротко. Нежно. Но этого касания хватило, чтобы сердце забилось сильнее.
Рауль чуть вздохнул, будто сдерживал порыв притянуть меня к себе. Но не сделал этого. Он
дал мне пространство. И я это чувствовала каждой клеткой.
Я отступила на полшага и, глядя ему в глаза, тихо сказала:
— Я хочу попробовать. Дать этому шанс. Дать нам шанс.
Он на секунду закрыл глаза, будто пропуская мои слова сквозь себя, чтобы запомнить
навсегда. Потом медленно кивнул.
— Тогда я постараюсь не облажаться, — ответил он с той самой полуулыбкой, от которой у
меня каждый раз сбивалось дыхание.
Я усмехнулась, качнула головой и направилась к двери. Рауль остался стоять на тротуаре,
следя за мной взглядом.