Благочестивый обман

Я не считала дни. Просто просыпалась поздно, варила кофе, стояла у холста — и рисовала.
Без цели. Без концепции. Без будущего для этих работ.
Первые два холста были почти бессознательны. Чёрные и кроваво-красные мазки. Грубые
линии. Тени, которые не притворялись метафорами — они просто были. Я рисовала, пока не
начинала болеть спина. Пока пальцы не становились липкими от акрила. Пока не
чувствовала, как внутри пустеет.
Я не отвечала на звонки. Даже на сообщения от Клары. Ни на милые мемы, ни на сердитые
«живa ли ты вообще». Телефон лежал выключенным где-то под стопкой салфеток,
испачканных охрой и углём.
Вивьен Россо снова жила в красках. Только теперь это были не те холсты, в которых она
искала свет. Это были полотна, в которых она пыталась закопать собственную тревогу.
Каждая картина получалась другой. На одном — фигура, почти без лица, окружённая
изломанными зеркалами. На другом — дом, весь из переплетённых рук, тянущихся изнутри,
как будто он хочет тебя поглотить. Третий... я не знала, что это было. Просто чёрный круг и
трещины, расходящиеся от центра.
Иногда я писала до рассвета. Иногда — до момента, пока не падала прямо на кресло,
уткнувшись лбом в локоть. В доме стояла тишина, только где-то гудел старый холодильник.
Всё, что напоминало о Рауле, я убрала. Даже ту записку, что он оставил под чашкой. И очки,
которые он мне отдал. Всё — в ящик. Всё — вглубь.
Однажды я проснулась на полу. Холст — в краске. Лицо — тоже. Не знала, сколько спала.
Может, час. Может, два. Не имело значения. Я просто снова встала. И снова взяла кисть.
На пятый день я услышала стук в дверь. Я не ответила. Просто замерла, стоя босиком на
полу, в старой майке и с пятном индиго на плече. Через минуту дверь снова постучали. На
этот раз громче. Я знала — Клара.
— Россо, — прозвучало снаружи, — если ты не откроешь, я врежу тебе поленом для пиццы.
А потом буду рыдать над твоим безжизненным телом.
Я открыла. Медленно. Не потому что не хотела — просто не могла быстро.
Клара стояла с пакетом круассанов и лицом полным упрёка.
— Ты выглядишь как живописец апокалипсиса, — сказала она вместо приветствия. — А у
тебя на шее, кажется, засохший мазок масла. И, кстати, я всё ещё обижена, что ты
проигнорировала мою попытку тебя развеселить видео с танцующими котами.
Я молча отошла в сторону, приглашая её войти. Клара прошла в гостиную — и замерла.
На полу, на стенах, даже у окна — стояли картины. И все были тёмные. Не в смысле
палитры. В смысле атмосферы. От них веяло тревогой. Сжатием. Болью.
— Мадонна моя, — выдохнула Клара. — Ты решила превратить кафе в готическую галерею?
Или просто провалилась в постмодерн собственного страдания?
Я села на край дивана, обхватив колени руками.
— Я не знаю, — сказала я честно. — Я просто не могла остановиться.
— Это видно. Ты, видимо, решила, что вместо психотерапии лучше взять холст и дать по
мозгам зрителю?
Я кивнула. И впервые за много дней почувствовала — не смех, нет — но тепло. Потому что
Клара была тут. Потому что она всё понимала — даже когда шутила.
— Ладно, — сказала она и сняла босоножки. — Я остаюсь. Варю кофе. А потом мы сядем и
ты расскажешь, почему из всей палитры ты выбрала именно боль.
Я не ответила. Но кивнула. Потому что в этой фразе было больше заботы, чем во всех
последних моих ночах.
И, может быть, впервые за неделю я почувствовала, что не растворилась окончательно в
краске.
— Так, — Клара опустилась на стул и огляделась по сторонам, как будто пространство
вокруг могло ей подсказать, что тут происходит. — Ладно. Один вопрос: ты сама понимаешь,
в каком ты сейчас состоянии?
— Очень продуктивном? — попыталась пошутить я, указывая на холсты.
— Нет, — Клара нахмурилась. — В состоянии, когда ты неделями закрываешься в
мастерской, спишь в краске и перестаёшь отвечать даже мне. Ты думаешь, это нормально?
Я вздохнула и провела рукой по щеке — пальцы задели запёкшееся пятно охры. Я даже не
знала, как давно оно там. Может, с позавчерашнего вечера.
— Это лучше, чем сидеть и думать, — тихо сказала я. — Лучше, чем проваливаться в вопрос,
на который никто не собирается отвечать.
— Например, «почему он носит пистолет»?- конечно она знала, я успела ей рассказать перед
тем как уйти в «художественный запой»
Я встретилась с ней взглядом. Клара не улыбалась, не колола. Она просто была рядом — та
редкая подруга, которая говорит правду, даже если она неудобна.
— Я не знаю, кто он, Клар. Он сказал, что будет настоящим. А потом я увидела оружие. Это
не то, что просто так валяется под сиденьем. Это часть чего-то. И если он молчит — значит,
не просто так.
Клара помолчала, потом сказала, глядя на картину в дальнем углу:
— Может, он правда старался быть с тобой другим. Но у некоторых людей тень — это часть
тела. Даже если они светят тебе в глаза.
Я кивнула. Горло пересохло. Хотелось просто лечь на пол и ничего не чувствовать.
— Завтра я уезжаю, — наконец сказала я.
— Куда?
— Во Флоренцию. В офис отца. Я устала гадать. Надо просто поехать и посмотреть, чем он
дышит. Что за бизнес он делит между мной и братом. И почему при всей этой роскоши у
меня внутри такое ощущение, что всё — не то.
Клара приподняла брови, но не удивлённо — скорее, как будто ждала этого решения.
— Ты уверена?
— Нет, — честно призналась я. — Но если не поеду — потом буду жалеть. Я хочу знать. И
про отца. И... про себя. Что вообще мне досталось в этом наследстве — кроме фамилии.
Она кивнула. Потом потянулась к столу и взяла мою чашку.
— Тогда поешь нормально перед дорогой. Завтра устрою тебе лучший завтрак
Я усмехнулась.
— Договорились.
Сборы были безэмоциональны. Почти механичны. Вивьен достала из шкафа одно из своих
любимых светлых платьев, но тут же повесила его обратно и выбрала строгое — чёрное, с
закрытым воротом, слегка приталенное, сдержанное. К нему — тонкие туфли на устойчивом
каблуке. Не чтобы быть красивой. Чтобы быть уверенной. Или хотя бы выглядеть такой.
На стол легла папка с её старыми заметками — страницы, которые она не решалась
перечитать. Блокнот для зарисовок — просто чтобы держать его при себе. И платок — тёмно-
синий, как броня.
Утро было прохладным, но ясным — таким, когда солнце ещё не жарит, но уже проглядывает
сквозь стёкла кухни. Клара, с растрепанным пучком и в её бесконечном чёрном халате,
стояла у плиты и жарила яйца с тостами, словно это был приём в королевской резиденции.
Она не сказала ни слова о том, что я плохо спала, что снова проснулась с кистью в руке, а
лицо было перепачкано углём. Просто поставила передо мной чашку крепкого кофе и
сказала:
— Завтрак важнее тревог.
Мы ели молча, но молчание было не тяжёлым, а почти сестринским. Клара наливала мне
второй кофе, пока я обдумывала, что взять с собой. Она знала — я еду не за картинкой. Я еду
за тем, что может многое разрушить.
Когда пришло время выходить, она просто подошла к двери, обняла меня на секунду крепче,
чем обычно, и прошептала:
— Смотри в оба. Даже если всё будет казаться гладким. Особенно тогда.
Я кивнула и пошла к машине. Спокойно. Без оглядки. Но внутри, конечно, всё дрожало.
Когда машина свернула в сторону Флоренции, она поймала себя на том, что считает
пролетающие вдоль дороги километровые столбики. Один, второй, третий... Она не думала о
Рауле. Не думала — потому что если пустить это в голову, всё рассыплется.
Город встретил её иначе, чем обычно. Не как любимая открытка из детства, а как что-то
выхолощенное, вымытое, стерильное. Пожалуй, так и должно было быть — она ехала не за
вдохновением. Она ехала вглубь того, от чего всегда держалась на расстоянии.
Бизнес-центр Лоренцо Россо располагался в современном квартале, вдали от исторического
центра. Высокое стеклянное здание, минимализм, охранники в одинаковых костюмах, двери,
открывающиеся от прикосновения карточки.
На ресепшене Вивьен представилась, и девушка с безупречной причёской сразу встала:
— Сеньорина Россо, вас уже ждут. Прошу.
«Уже ждут». От этих слов по телу прошёл ледяной ток. Как будто за её действиями всё это
время следили. Или, по крайней мере, догадывались, что она приедет.
Её провели по белым коридорам с серыми ковровыми дорожками. Всё вокруг выглядело
безупречно: ни пятна, ни соринки, ни одного лишнего звука. Она будто попала в коробку, где
стерильность стала формой власти.
— Папа... здесь? — спросила она у девушки.
— Сеньор Лоренцо сейчас в командировке. Но с вами встретится его советник — сеньор
Мартелли. Он как раз курирует направление, в котором вас, возможно, ждёт участие в
будущем.
Её провели в кабинет со стеклянной стеной. Там уже сидел мужчина лет пятидесяти,
аккуратный, с лёгкой сединой у висков и чуть ироничным взглядом. Он встал, как только она
вошла.
— Сеньорина Россо. Рад знакомству. Прошу, садитесь.
Вивьен кивнула, сдержанно улыбнувшись. Она чувствовала себя не как дочь владельца, а как
гость, которому здесь рады... формально.
— Вы, конечно, хотите увидеть, чем занимается наш основной отдел, — сказал он, открывая
на экране какие-то схемы. — Это экспортная структура, связанная с логистикой, поставки
сигарет и упаковка . Не самая яркая часть бизнеса, но очень устойчивая. Ваша фамилия,
знаете ли, многое уже сделала для этого рынка.
Он говорил плавно, чётко, почти красиво. Как хороший актёр, играющий роль «наставника».
Но Вивьен ловила в себе ощущение — ей показывают картинку. Презентацию. Витрину.
Она смотрела на таблицы, диаграммы, бумаги — всё выглядело идеально. Слишком
идеально.
— А здесь... — Мартелли открыл ещё одну папку , — список внешнеэкономических
командировок. Возможно, вам это будет интересно. Понимание структуры начинается с
географии.
Она склонилась над документом. Глаз зацепился за пару пунктов — Латинская Америка.
Азия. Не слишком подозрительно, но среди этих названий мелькнули и те, что она уже
слышала раньше... Где-то. Возможно — от Рауля. Или в новостях. Или в папке, которую она
просматривала дома.
Случайности бывают, но... бывает и другое.
Мартелли между тем рассказывал о цифрах, процентах, росте — а она слушала лишь
половиной уха. Что-то внутри отдалилось. Как будто разум ушёл вглубь себя, оставив тело
здесь, на удобном кресле, перед дорогим столом.
Спустя полчаса она поблагодарила, вежливо отказалась от кофе и попросила копии
некоторых материалов — «для изучения», как добавила.
— Конечно, — кивнул советник. — Мы только рады вашему интересу.
На выходе она не задержалась. Не оглядывалась. Лифт медленно опустил её на первый этаж,
и когда она оказалась на улице, солнечный свет ударил в лицо почти агрессивно.
Она вдохнула. Глубоко.
Шум машин, запах выпечки с соседней кафешки, проносящиеся мимо скутеры. Это была та
же Флоренция, которую она знала. Но она чувствовала себя чужой.
На обратной дороге она не говорила ни слова. Только перебирала в голове названия городов,
маршруты, даты.
Слишком чисто. Слишком правильно. Как будто всё подчищено.
И в этом, наверное, было самое тревожное. Потому что настоящее — никогда не бывает
настолько стерильным.
Сообщение пришло вечером, когда я как раз собиралась выключить свет в мастерской. Экран
вспыхнул мягким белым, и я машинально потянулась к телефону. Всего одно предложение:
«Я должен поговорить. Без масок.»
Рауль.
Сердце дрогнуло — не с надеждой, не со страхом. Просто от того, что я всё ещё реагировала.
Что его слова всё ещё имели вес. Я долго смотрела на сообщение, как будто от моего взгляда
оно могло поменяться. Потом написала:
«Где?»
Ответ пришёл почти сразу:
«Причал. Там, где мы были в тот вечер.»
Я не планировала собираться. Просто переоделась, накинула лёгкий кардиган поверх майки и
вышла. Ветер уже чувствовался осенним — в нём была прохлада, от которой хотелось крепче
закутаться. Я шла, будто во сне, будто уже знала, что он скажет, но всё равно не могла не
идти.
Рауль ждал на самом краю причала. Ветер шевелил подол его рубашки, свет фонарей
отражался в воде, делая её похожей на расплавленное стекло. Я остановилась, не доходя
нескольких шагов, будто кто-то внутри меня хотел свернуть обратно. Но ноги не слушались.
Он поднял взгляд. Тот самый — ровный, глубокий, немного уставший. Мы смотрели друг на
друга молча. Несколько секунд, которые тянулись, как целая ночь.
— Спасибо, что пришла, — сказал он наконец.
Я кивнула. Он сделал шаг ближе, но не приближался слишком.
— Я... — Рауль запнулся, будто искал нужные слова. — Я не хочу оправдываться. Но должен
объяснить. Хочешь — послушай. Хочешь — уйдёшь. Но я не мог оставить это так.
— Хорошо, — тихо сказала я. — Говори.
Он опёрся на перила причала, посмотрел на воду. А потом вытащил из кармана фотографию
— старую, немного потёртую. Протянул мне. Я взяла.
На снимке — мальчик лет десяти, женщина с усталой, но доброй улыбкой, и подросток с
испачканным лицом и самодельным воздушным змеем в руках.
— Это моя семья, — сказал он. — Монтевидео. Мама, брат. Нас было трое. Отец ушёл, когда
мне было девять. Мама работала на трёх работах, чтобы мы могли хоть как-то жить. Я был
старшим. Значит — защитником.
Он замолчал. Я смотрела на фото и чувствовала, как внутри что-то медленно сжимается.
— Когда мне было пятнадцать, в нашем районе начали исчезать дети. Неофициально —
потому что всё прикрывали. Нарко, трафик, чёрные дела. Я пытался всё понять, связать. Лез,
куда не надо. Тогда я впервые понял, что справедливость — это не то, что приходит, если
просто ждать.
Рауль посмотрел на меня.
— Я начал учиться. Хакать. Взламывать. Узнавать. Делать то, что полиция не могла. Или не
хотела. Я никому не говорил. Но каждый раз, когда мне удавалось сорвать сделку или
обрушить аккаунт, в котором хранили чужую боль — я чувствовал, что не зря.
— И пистолет? — спросила я, тихо.
— Он появился позже. Когда начались настоящие угрозы. Когда к маме подошли на улице.
Когда брата пытались забрать под видом «учебной программы». Ты не представляешь, что
значит, когда твои родные — мишени, просто потому, что ты не сидишь молча.
Я сжала пальцы.
— Рафаэль...
— Я не святой, — перебил он. — Я не герой. Я делаю то, что умею. И иногда — да, я иду
слишком далеко. Потому что во мне живёт эта чёртова тяга спасать. Даже когда никто не
просит. Даже когда за это потом платишь одиночеством.
Он сделал шаг ко мне.
— Я носил пистолет не потому что хотел. А потому что мир слишком грязный, чтобы идти
туда с голыми руками. Особенно, если за твоей спиной — те, кого ты не хочешь потерять.
Мы молчали. Слышно было только, как вода уходит и возвращается к берегу.
— Я не просил у тебя прощения, — тихо сказал он. — И не прошу сейчас. Я просто хотел,
чтобы ты знала, что я никогда не играл с тобой. Ничего из того, что было между нами — не
было ложью. Только молчанием. Да, я не рассказал. Потому что боялся. Потому что ты была
единственным светлым, что случилось со мной за очень, очень долгое время.
Я посмотрела на него. И впервые за всё это время — не с болью. А с пониманием. Там,
внутри, всё было ещё растрёпанным, но теперь я видела его — не маску. А человека.
Рауль опустил глаза, словно собирался уйти.
— Спасибо, что выслушала.
— Постой, — сказала я. — Я не могу сейчас сказать тебе, что всё прощено. Или что я готова
к этому миру, в котором ты живёшь. Но... я благодарна, что ты сказал. За правду. Пусть даже
такую.
Он снова посмотрел на меня. В глазах — боль, уважение и всё то, что не умещается в словах.
— Я не прошу остаться, — сказал он. — Просто... знай, я рядом. Если ты когда-нибудь
захочешь, чтобы я был.
Он шагнул назад. Но я не позволила.
— Подожди, — я взяла его за руку . — Не надо уходить. Сегодня — не надо.
И мы стояли так. Просто вместе. Без обещаний. Без решений. Только тишина, море и
ощущение, что кто-то всё же остался.
Мы так и остались сидеть у моря, будто никто не торопит нас, будто даже прилив замер,
боясь спугнуть эту хрупкую тишину между нами.
Рауль не говорил больше ни слова, и я — тоже. Но теперь в этой тишине не было
напряжения. Только дыхание. Его — ровное, почти сдержанное. Моё — чуть сбивчивое, но
спокойное. Я чувствовала, как его плечо касается моего, и это было достаточно, чтобы по
телу прошла волна.
Он медленно протянул руку и, не спеша, провёл пальцами по моему локтю — от плеча до
запястья. Не хватая, не держась. Просто след, как будто хотел убедиться, что я настоящая.
— Ты дрожишь, — тихо сказал он. — Холодно?
Я качнула головой. Не из-за холода. Из-за того, что в его голосе не было ни одного лишнего
звука. Только правда. Только забота, которую он, казалось, сам не знал, как правильно
выражать.
Я повернулась к нему, и наши взгляды пересеклись. Он не двинулся ближе. Но его рука легла
мне на спину, осторожно, как будто спрашивала разрешения остаться. Я не отстранилась.
Рауль наклонился, не торопясь, и коснулся губами моей шеи — чуть ниже уха. По коже
пробежали мурашки. Он остановился, будто ждал, что я оттолкну его, скажу «нет». Но я
только закрыла глаза и позволила ему быть рядом.
Его поцелуи были не спешными и не страстными — не в этом смысле. Они были как якорь,
как точка касания с реальностью. Он коснулся моего виска, чуть ниже щеки, уголка
подбородка. Не вторгаясь. Просто обозначая: «Я здесь. И ты — здесь».
Я почувствовала, как он притянул меня ближе, обнял обеими руками, и я оказалась почти у
него на груди. Он прижал подбородок к моим волосам и какое-то время просто стоял так, в
тишине. Я слышала, как бьётся его сердце. Мерно. Глубоко.
Солнце почти ушло за горизонт. Воздух стал прохладнее. Пальцы его гладили мои плечи,
будто он запоминал меня на ощупь, будто боялся, что в следующий раз всё исчезнет.
Я подняла голову, и наши глаза снова встретились. Он не тянулся к поцелую. Наоборот —
будто держал себя в руках.
— Ты правда не боишься, что я просто... уйду? — спросила я.
Он прижал меня крепче.
— Боюсь. Но если держать слишком крепко — можно сломать. А я не хочу ломать тебя,
Вивьен.
Сердце стучало где-то в горле. И если бы он сейчас поцеловал меня — я бы, наверное, не
остановилась. Но он этого не сделал. Только снова поцеловал в шею. Долго. Тепло. Почти с
благодарностью.
Так мы и стояли. Я — в его объятиях. Он — в моих мыслях. И море — рядом, как третья
тень, что знала всё, но ничего не говорила.
Я не знала, сколько времени мы стояли так — минута, час, вечность. В какой-то момент я
просто перестала считать.
Ветер усилился, шевеля края моего кардигана и его рубашки, но нас это не трогало. Здесь, на
краю причала, всё было тише, чем внутри меня. Спокойнее.
Рауль отстранился ровно настолько, чтобы видеть моё лицо. Пальцами убрал прядь волос со
щеки, посмотрел серьёзно — будто искал что-то. Ответ, обещание, шанс.
— Я не прошу тебя прощать, — сказал он негромко. — И не прошу доверять сразу. Мне
достаточно, что ты стоишь здесь. Со мной.
Я кивнула. Мне нечего было сказать. Все слова были где-то ниже сердца, тяжёлые,
невысказанные. И я впервые поняла — сейчас главное не говорить. Главное — остаться.
Вдруг за его спиной мелькнули огни машины. Где-то далеко, за набережной. Я напряглась, но
Рауль спокойно положил руку мне на плечо.
— Всё в порядке, — тихо сказал он. — Я проверял место. Никто не следит. Сегодня — только
мы.
Это «мы» прозвучало так, что мне захотелось запомнить его. Спрятать в себе, чтобы потом,
когда станет тяжело, знать: было. Было по-настоящему.
Рауль вздохнул, посмотрел на море.
— Я никогда не умел просить времени, — тихо произнёс он. — Всегда или забирал его сам,
или терял. А сейчас хочу попросить. Только немного. Чтобы быть рядом, не разрушая.
Я положила ладонь ему на грудь, чувствуя, как под ней ровно и тяжело бьётся сердце.
— Я тоже боюсь, — призналась я. — Не тебя. Себя. Того, что если я позволю себе верить, а
потом это снова рухнет — я не выдержу.
Он прикрыл глаза, будто эти слова ударили куда-то внутрь.
— Я не обещаю, что будет легко, — сказал он наконец. — Но я клянусь: если ты выберешь
остаться — я никогда не причиню тебе боль осознанно. Никогда.
Это было не обещание вечности. Не красивые фразы о «навсегда». Это было лучше.
Реальнее. И от этого — страшнее.
Мы молчали, пока фонари не начали тускнеть, пока прилив не стал медленно съедать берег,
как терпеливый зверь.
Я сделала шаг назад.
— Мне нужно время, — сказала я честно. — Мне нужно снова научиться дышать, Рафаэль.
Понимаешь?
Он кивнул. В его глазах было всё: боль, понимание, желание удержать — и сдержанность.
— Я подожду , — тихо сказал он. — Сколько надо.
Я улыбнулась через дрожь.
— Ладно, — ответила я. — Посмотрим, умеешь ли ты держать слово.
Он усмехнулся — по-настоящему. С той лёгкой кривизной губ, которую я почти забыла.
Мы пошли обратно медленно, не торопясь, словно боялись разрушить этот зыбкий баланс
между прошлым и тем, что могло бы стать будущим.
Рауль провожал меня до дома. Молча.
У подъезда он остановился, но на этот раз не приблизился. Просто стоял, пока я открывала
дверь.
Я обернулась на прощание.
— Спокойной ночи, Рафаэль.
— Спокойной ночи, Вивьен.
И в этом прощании — не было финала. Только пауза. Живая. Реальная. Пауза, из которой
могло вырасти что-то новое. Или исчезнуть всё.
Я поднялась по лестнице. Открыла дверь. Остановилась в темноте квартиры, слушая, как за
ней стихнут шаги Рауля.