Глава 14
Запах пассерованных томатов у Клары на кухне в кафе, чеснока и базилика стоял в воздухе
такой густой, что им хотелось дышать, как воздухом после грозы. Сковорода медленно
булькала на плите, а я, с закатанными рукавами, помешивала соус деревянной ложкой, уже
ощущая, какой насыщенной будет эта паста. Обещанная ей паста должна получится лучше
чем в ресторана с мишленовскими звездами.
На плите кипела кастрюля с водой, по стенам кухни уже поползла легкая томатная жара, и
даже окно, приоткрытое в сторону двора, не спасало от этой плотной итальянской кухни в
лучших её проявлениях. Где всё просто, ярко, с огоньком.
Телефон завибрировал в кармане. Я чуть смутилась — руки были в специях, но ответила,
вытирая пальцы о фартук.
— Пронто?
— Сеньорина Россо, добрый день. Это Мартина из галереи. Напоминаем: завтра последний
день приёма работ. Нам бы хотелось узнать, во сколько вы привезёте свою картину?
Мгновенная пауза. Я моргнула. Внутри что-то подскочило.
— Завтра? — переспросила я, будто не расслышала.
— Да, ровно две недели прошло. Мы вас очень ждём, — голос был вежливым, но твёрдым.
— Ваша работа значится в предварительном списке экспозиции.
Я пробормотала, что перезвоню, и отключилась.
Две недели? Я машинально обернулась на часы. Неужели всё это время пролетело так
быстро? Милан, дорога, Рауль, день за днём... И я даже не заметила, как ушло полмесяца.
— Всё окей? — Клара поставила чашку, подойдя ближе.
— Клар, я, наверное, заберу пару своих картин, — сказала я, поправляя фартук.
— Для Леричи?
— Угу. Завтра крайний срок, а у меня — пусто.
— Конечно, бери, — кивнула Клара. — Если что, освободим стену.
— Спасибо. И прости, что не предупредила заранее.
— Главное, чтобы ты успела. А остальное — фигня.
Клара ушла с тарелками полных от макарон в зал а через секунду уже она что-то
выкрикнула:
— Россини! Если ты не спустишься через пять секунд, я съем твою пасту и скажу, что это
был кулинарный эксперимент, провалившийся на третьей минуте!
— Ладно, — выдохнула я.
На веранде пахло кофе, чесноком и жарой. Лето в Леричи — как густая подливка, в которой
тонешь с удовольствием. Я уселась за стол, где уже стояли две тарелки — моя с макаронами,
и Кларина, которая внимательно раздвигала макароны что-то ища.
— Не смотри так, — пожала плечами она. — Просто проверка качества. Ты вообще о чём-то
думаешь или зависла в своей голове?
— Слушай... Я всё чаще думаю о том, чтобы съездить во Флоренцию. К отцу.
Не хотелось делать из этого драму. Но и замолчать было невозможно.
— Он говорил тогда... помнишь? Что один бизнес перейдёт ко мне, а другой — к брату.
Только вот я не понимаю, что за «другой». Я чувствую, что там что-то странное. Не могу это
объяснить. Но... мне нужно хотя бы попытаться разобраться.
— А отец что, в курсе, что ты хочешь сунуть нос?
— Нет, — я усмехнулась. — И именно поэтому я хочу ехать. Тихо. Просто посмотреть. Не
обещаю, что смогу что-то понять. Но... я не хочу однажды узнать об этом из газет. Или хуже
— слишком поздно.
— Тогда едь. Но с холодной головой, поняла? Смотри, но не верь на слово. Даже если тебе
покажется, что всё чисто — ничему не верь.
Я кивнула. У меня не было конкретного плана, не было маршрута. Только это странное,
тяжёлое ощущение в груди. Как будто всё, что я не хотела знать раньше, теперь само
стучится в двери.
Я взяла вилку и попробовала макароны. Соус получился насыщенным, с лёгкой кислинкой
томатов и ароматом базилика. Чеснок добавлял пикантности, а паста была идеально аль
денте. Я наслаждалась каждым кусочком.
— Клар, — сказала я, — может, поедешь со мной во Флоренцию? Вдвоём было бы веселее.
Она покачала головой:
— Нет, спасибо. У меня куча дел, и я терпеть не могу такие места. Офисы, бумажки — это не
для меня.
Я кивнула, понимая её. В голове уже начал складываться план: поехать через три дня, дать
себе время закончить начатые картины и завершить дела.
Телефон завибрировал. Сообщение от Рауля:
«Ты забыла свой шарф и очки у меня. Похоже, это отличный повод для свидания.»
Я улыбнулась и ответила:
«Согласна. Где встретимся?»
Он быстро ответил:
«Заберу тебя из дома. Не переживай.»
Я почувствовала, как внутри разливается тепло.
Он приехал к кафе, как всегда, чуть заранее. Селение уже подсвечивалось мягким золотом
предзакатного света, а машина стояла у крыльца, как немой знак спокойствия и чего-то
личного. Рауль сидел внутри, с локтем на руле, в привычной светлой рубашке и с тем
выражением лица, в котором всегда было чуть больше уверенности, чем хотелось признавать.
Я спустилась к нему, улыбнулась, открыла дверь со стороны пассажира.
— Очки и шарф, верно? — уточнила я.
Он кивнул:
— Всё вон там, за креслом. Забирай.
Я наклонилась внутрь. Очки лежали между спинкой и подголовником я их сразу забрала и
вложила в сумочку, а шарф — будто специально — свалился вниз, наверное от ветра он был
из очень легкой ткани. Я опустилась на корточки, чтобы достать его, и заметила, что коврик у
сиденья смят.
Что-то мелькнуло в боковом отсеке. Металл.
Чёткие линии. Кобура.
Я замерла.
Пистолет.
Он лежал уверенно. Не как брошенный предмет, не как случайность. Как часть чего-то
регулярного. Жизни, в которой оружие — не крайняя мера, а инструмент. Привычка.
Моё дыхание сбилось. Внутри защёлкалось тревожное, тяжёлое. Все слова, что он говорил
— о честности, об искренности, о том, что он не причиняет зла — теперь звенели в ушах, как
отдалённый гул.
— Всё нормально? — его голос был спокойным. Он не видел моего лица.
Я натянула улыбку, выпрямилась, закрыла дверь.
— Да. Всё нашла. Спасибо.
Он хотел что-то сказать, но я сделала шаг назад, обернулась.
— Увидимся позже? Уже у моего дома
Рауль молча кивнул.
Я шла обратно, не чувствуя под собой земли. Что это было? Защита? Или совсем другая
жизнь, от которой он всё это время держал меня на расстоянии?
По приходу домой от Клары я и не заметила что шарфа так и не забрала.
Внутри всё смешалось. Инстинкт говорил: «Не лезь». Но сердце уже било тревогу.
Вечер был густым, как старое вино. Воздух стал прохладнее, и Леричи утонул в персиковых
и синих тонах. Я не планировала говорить. Хотела проглотить это. Переварить. Но слова
сидели внутри как кость.
Рауль пришёл сам. Позвонил — и сказал просто:
— Я рядом. Если ты дома — выйди.
Я вышла. Без макияжа, в старой футболке, босиком. Он стоял у фонаря, в руках — мой шарф,
аккуратно сложенный. Глаза — тёмные, внимательные, будто что-то уже знал.
Я взяла шарф, медленно.
— Спасибо, — сказала я.
Он кивнул.
— Ты знал, что я увижу?- ему не нужно было понимать о чем речь, по его глазах и так
читалось что он все понимает, о том что я увидела.
— Нет, — честно ответил он. — Но я и не скрывал по-настоящему.
— Пистолет. В машине.
Молчание. Не оправдания. Только взгляд.
— Рауль... — Я сглотнула. — Ты говорил, что не причиняешь вреда. Что не хочешь быть
ложью. Но у тебя оружие под сиденьем. Что это значит?
Он не отводил глаз. Не моргнул. Только тихо ответил:
— Это значит, что я живу так, чтобы быть готовым. Всегда.
— К чему? Убить? Защищаться?
— К правде, Вивьен, — сказал он глухо. — Она не всегда красивая. Я не причиняю вреда
тем, кто его не заслуживает. Это всё, что я могу сказать. Пока что.
Я почувствовала, как внутри всё рушится. Как будто кто-то вытащил коврик из-под ног.
— А я? Я заслуживаю правды?
Рауль сжал губы. Его взгляд дрогнул.
— Ты — единственная, кому я хочу её рассказать. Но если я сделаю это сейчас — может
быть, ты исчезнешь.
— А если я исчезну, не зная?
Он ничего не сказал.
И этого молчания было достаточно.
— Иди, — сказала я. Тихо. — Просто... иди.
Рауль не спорил. Не просил. Не пытался объяснять. Он только смотрел — так, будто
запоминал.
Потом шагнул назад, повернулся и ушёл.
Без драмы.
Но с тишиной, от которой стучало в висках.
Дверь захлопнулась. Тишина осела на плечи, как мокрое полотенце — тяжело, плотно, липко.
Я стояла посреди комнаты, сжимая в руке шарф, как будто от него зависело дыхание.
Сердце не билось — оно дробило. То в груди, то в горле, то в ушах. В голове — всё разом.
Его голос. Его молчание. Его глаза, которые не защищались. Только смотрели.
Но что толку в этих глазах, если рядом с ними — оружие?
Я прошла в мастерскую. Не включая свет. Наощупь нашла холст — чистый, загрунтованный,
он ждал.
Ждал, чтобы на него сорвалось всё то, что я не могла сказать.
Взяла палитру. Кисть. Нет — мастихин. Он резче. Точнее.
Красный. Густой, как вино.
Чёрный. Рваный, будто дым.
Тёмно-синий — холод под кожей.
Бордовый — для ударов по сердцу.
Я мазала без формы. Без мысли. Словно пыталась заткнуть боль цветом. Дать ей границу.
Поставить под замок.
Каждый мазок — как выдох. Как крик, но без звука.
Он солгал? Или просто пытался быть тем, кем не был?
Почему он не мог сказать? Почему выбрал молчание?
Слёзы не лились — не было на них сил. Только краска. Только рука, что двигалась, пока не
устала.
Ночь шла, а я не замечала.
Мир сузился до холста, до пятен, до тихого шороха движения.
И только когда кисть выскользнула из руки, а тело стало тяжелеть — я поняла: всё. Больше
ни мазка.
Я села на пол, прислонившись к стене. Закрыла глаза.
Тело пульсировало. Голова гудела. Но где-то там, под всем этим — было чувство, будто я
снова стою у черты. И мне решать: шагнуть — или остаться.
Утро пришло серым. Не по небу — внутри.
Я проснулась на полу, под спиной — прохладный паркет, рядом — недописанный холст. Он
был другим. Грубым. Честным. Почти уродливым.
Я встала. Протёрла лицо. Подошла к окну.
Море было спокойным. Обманчивым.
Я перевела взгляд — и увидела его. Точнее, картину . «Ангел-хранитель».
Он стоял на мольберте. В золотом свете утра. Почти живой. Почти дышал.
Я подошла ближе.
— Может, ты и не был ангелом, — прошептала я. — Может, я просто хотела в это верить.
Руки сами потянулись к упаковочной бумаге. Картон. Ленты. Я заворачивала его аккуратно,
будто укладывала в гроб.
Каждый оборот — прощание.
Каждый слой — как щит.
Не для защиты картины — для защиты себя.
И когда он исчез из глаз, спрятанный под бумагой — я поняла: это не только про галерею.
Я отпустила его.И, может, себя тоже.