Глава 8
— Нет, ну скажи, разве не гениально? Просто обжарить чеснок и добавить пасту. Всё! — Клара откинулась на спинку стула и закатила глаза, вытирая рот салфеткой. — Ты бы могла открыть ресторан и называла бы его, скажем... «Рисую и варю».
— Я бы застрелилась уже к первому заказу, — усмехнулась я, прихлёбывая кофе. — Хотя... идея не самая худшая.
Мы сидели на моей кухне, солнце стекало по шторам, в воздухе витал запах томатов, базилика и пармезана. Я приготовила спагетти по маминому рецепту — простому, почти смешному, но именно с этим вкусом у меня ассоциировалось детство.
Клара копалась вилкой в тарелке и внезапно сказала:
— Мы давно не ездили к моим. Папа опять прислал фото новых жеребят. Мама испекла пирог и написала "приезжай, пока не съел твой отец". Поехали со мной сегодня на ужин?
— На ферму? — я приподняла бровь.
— Ну да. У нас, между прочим, не просто лошади — а самые характерные создания на севере Лигурии.
— А я в чём? В шёлке и на каблуках?
— Ты в теле и в настроении — этого достаточно, — отмахнулась она. — А я, кстати, не на весь день. После ужина поеду в кафе, нужно закрыть кое-какие заказы. Но ты останься подольше, маме понравится.
Мы еще немного поболтали о планах, доели пасту и разошлись: Клара уехала на машине в делах, а я решила прогуляться пешком в сторону продуктового — взять сладости, вино и что-то к чаю для её родителей.
На углу, у небольшого гастронома, где всегда пахло жареными орехами и хлебом, я задержалась у стойки с вином, выбирая что-то не слишком пафосное, но достойное. В этот момент кто-то поздоровался у меня за спиной.
— Добрый день, синьорина Россо.
Я обернулась. Фабио. Словно вынырнул из воздуха — с доброй улыбкой, шляпой, перевесившейся на затылок, и пакетом с сельдереем.
— Фабио! — я улыбнулась. — Всё ещё охотитесь на старые рецепты?
— И на хорошие рамы, — подмигнул он. — Кстати, как те ваши, огромные? Доехали?
— Доехали, — я рассмеялась. —. Спасибо, что тогда помогли с Раулем.
Фабио кивнул, поправляя очки.
— Рауль... Кстати, кажется, он уезжает. Пару дней назад видел его на пристани. Что-то грузил в багажник, говорил с кем-то по телефону.
Мой живот чуть сжался. Солнце за окном магазина вдруг стало липким и слишком ярким. Я быстро отвернулась к бутылкам, притворившись, что рассматриваю этикетку.
— Уезжает? — небрежно переспросила я, делая вид, что ничего не значит. — Навсегда?
Фабио пожал плечами.
— Кто знает. Он не из тех, кто делится планами. Но, возможно, просто на время. Работа у него странная, как по мне.
Я кивнула, выдавила улыбку, пробормотала что-то про «надеюсь, что всё у него будет хорошо». Но внутри — пустота. Не такая, что болит. А такая, что тихо тянет — будто кто-то забрал что-то незаметное, но важное.
Я расплатилась, поблагодарила Фабио и вышла в жаркий день с бутылкой вина, коробкой печенья. вернулась домой с двумя пакетами — в одном бутылка красного сухого и коробка с марципановым печеньем, в другом — воспоминание о разговоре с Фабио и странной тяжести внутри.
Дома было тихо. Солнечные полосы легли на пол, а в воздухе висел запах лаванды — то ли от свечи, то ли от старого дерева. Я поставила покупки на стол и прошла к мольберту. Но взгляд упал не на текущую работу, а на пустую стену, рядом с которой стояли — прислонённые друг к другу — те самые огромные, тяжёлые, благородные рамы. Их дерево темнело с глубиной, будто в нём спрятаны истории прежних картин.
И вдруг я поняла.
Пора начинать большой проект.
Я потянулась к дальнему углу, достала безразмерный холст и аккуратно раскатала его по полу. Он будто зашуршал, как начало чего-то важного. Я присела рядом, положила руку на ткань, прочувствовала её шершавость. Всё внутри замерло — было ощущение, будто я коснулась будущего.
На левую сторону холста я начала набрасывать мягкие, округлые линии — маленькая девочка, почти ангел. Она спала, свернувшись клубком на толстой ветке старого дерева. Платье слегка задралось, пальцы крепко сжимали тонкую ткань. Щёки — пухлые, нежные. Во всём этом было что-то такое чистое, невинное, будто этот ребёнок существовал до боли, до тревог, до всего, что портит взрослый мир.
Я отложила карандаш, отступила на шаг. Левая часть — была. Правая зияла пустотой.
Вторая половина.
Что противопоставить такой чистоте?
Может быть, мужчина. Взрослый. Усталый. Или... ангел, смотрящий на неё издалека?
Я не знала.
Вдохновление — штука коварная. Приходит, когда не зовёшь, и исчезает, когда ждёшь. А времени у меня не осталось. Клара вот-вот должна была подъехать. Ужин с её родителями, ферма, семья — всё это звучало как спасительная передышка.
Я встала, прошлась по комнате, одёрнула лёгкие шторы и бросила последний взгляд на набросок.
Она спала спокойно. А я собиралась в мир, где, возможно, снова стану чувствовать.
К вечеру жара спала, и по дому расползся мягкий золотой свет. Я переоделась в лёгкое льняное платье, подхватила сумку с подарками и уже выходила за порог, когда услышала сигнал машины. Клара приехала. Как всегда — с музыкой, открытыми окнами и видом человека, у которого жизнь неслучайно удалась.
Я села в её старенький кабриолет — салон тёплый от солнца, пахнет розмарином и клубничной жвачкой. Мы поехали. Сначала по узким улочкам Леричи, потом — за город. Дорога будто вытягивала нас из шума, из суеты, из всего, что мешало дышать.
Мы болтали обо всём и ни о чём. Клара рассказывала, как в детстве пряталась в амбаре от бабушки, потому что не хотела доить коз. Я смеялась. Иногда — просто молчали, слушая, как шуршат колёса по гравию и как ветер треплет волосы.
Спустя минут сорок мы проезжали вдоль поля, где мирно паслись лошади. Пара из них лениво переглянулась с машиной, как будто и не удивились вовсе. И вот — поворот.
На небольшом бугре, словно выросший из самого ландшафта, стоял дом — тёплый, каменный, с деревянными ставнями и виноградной лозой, цепляющейся за перила террасы. Вокруг — ограждение, несколько построек, поле, расчерченное следами копыт.
Ферма.
Клара сбавила скорость и припарковалась у калитки. Я увидела знакомый табурет у двери, старую лейку, которую мы с ней когда-то перекрашивали в золотой «ради стиля», и ту самую собаку, что всегда лает, но никогда не кусает.
— Домой, — выдохнула Клара с улыбкой и повернулась ко мне. — Только смотри, если мама опять достанет фотоальбом, делай вид, что ты всё это впервые видишь. Иначе она обидится. Ну ты знаешь.
Я усмехнулась, кивнула и вышла из машины.
Дом наполнялся ароматами, ещё прежде чем мы зашли. Оливковое масло, чеснок, травы — всё как я любила. Мама Клары — синьора Бруна — встретила нас в своём фартуке с вышивкой лимонов и тёплой, немного хриплой улыбкой. Она обняла меня, как свою. Папа — сеньор Джино — сразу взял сумки, пробурчав что-то о том, что "городские девочки таскают подарки, как будто переезжают".
— Проходите, всё почти готово, — сказала Бруна. — Джино, проверь пасту! А то опять сваришь как для зубов младенца!
— Любовь моя Зато не как у тебя — бетон, — отозвался он из кухни, уже пробуя соус на вкус. Они спорили так постоянно, но было видно — в каждом слове любовь.
Всё, что они делали, они делали вместе. Бруна нарезала сыр, а Джино ставил хлеб на стол. Она ставила бокалы, а он подносил бутылку вина. Они были идеальны в своей несовершенности: он с упрямым носом и смешными тапками, она с цветастым платком на голове и в серьгах-гроздьях. Время не сгладило их чувства — наоборот, сделало их крепче, тише, понятнее без слов.
Мы сели за стол под лёгкий звон посуды. За окном сгущались сумерки, где-то жужжали стрекозы, а на террасе загорелись тёплые лампы. Всё было как из сцены фильма о простом счастье. Только это было настоящим.
Паста была с артишоками и лимонной цедрой — рецепт Бруны, переданный от бабушки. Тёплый хлеб, вино из местной винодельни, салат с неуловимой ноткой мяты. Я ела медленно, наслаждаясь каждым кусочком — и даже не только едой, а вот этим: их взглядами друг на друга, их руганью вполголоса, тем, как Джино поправлял платок Бруне, когда она наклонялась за оливками.
Я смотрела — и внутри меня что-то стягивалось. Легкая грусть. Зависть. Надежда.
Я тоже хотела такого. Дом. Своего человека. Чтобы он понимал с полуслова, ругался ради принципа, но обнимал — как за убеждения, а не из привычки. У меня были попытки. Были дубли, неудачные, глухие. Ни один не стал своим.
Я отвела взгляд, будто боялась, что Клара заметит.
Но она не заметила — она спорила с отцом, как всегда, из-за рецепта соуса.
— Ты добавил туда базилик?
— Конечно.
— Сухой?!
Я поймала себя на том, что улыбаюсь. Всё это — было по-настоящему.
После десерта — ореховый торт с медом и рикоттой — Клара уже почти собралась ехать, но, бросив взгляд на небо, сказала:
— Знаешь, а останусь-ка я. Что я там забыла в кафе, кроме новых морщин?
— Так и говори, что хочешь коников повидать, — поддел её Джино.
— Именно! — ответила она и подмигнула мне. — Пойдём на ферму?
Я кивнула. Было почти темно, но вечер оставался тёплым, душистым. Легкий ветерок, лошади, силуэты которых уже едва различались на фоне неба, и земля, теплая от целого дня солнца — всё звало к себе.
Но сначала — вечер, еда, семья. И я была им благодарна за это. Даже за грусть. Потому что в ней была жизнь.
Мы вышли за дом, туда, где начиналась ферма. Вечер медленно ложился на землю, словно кто-то набрасывал лёгкое полотно сумерек поверх полей. Тепло не уходило, но воздух становился мягче, спокойнее. Лошади уже стояли у ограды, как будто знали, что к ним идут гости.
Сеньора Бруна и сеньор Джино достали два больших ведра, доверху наполненных морковью. Настоящие лакомства — сочные, длинные, сладкие.
— Эти — для Бароло и Луны, — сказала Бруна, указывая на двух крупных гнедых. — Остальные... ну, они сами разберутся.
Джино взял одно ведро, Клара — второе. Я следовала за ними, чувствуя, как земля слегка пружинит под ногами. Лошади нетерпеливо фыркали, переступая с ноги на ногу. Бруна тихо разговаривала с каждым из них, как с детьми.
— Им, знаешь, не еда важна, — сказала она мне. — А внимание. Чтобы погладили, чтобы услышали их. Как людям.
Клара ухмыльнулась, бросая одну морковь белой лошади с тёмными пятнами на лбу.
— Мне бы такую простую формулу счастья, — пробормотала она.
— Тебе бы мужчину, — не удержался Джино, и сразу получил от Бруны лёгкий тычок локтем.
— Что? Я же правду говорю. Ты молодая, умная, весёлая. Всё тянешь на себе — кафе, друзей, жизнь. Но ведь женщина не должна всё одна. Опора нужна. Кто-то, кто разделит. Хоть что-то.
Клара вздохнула. Не раздражённо — скорее, устало. Но сдержанно кивнула:
— Я знаю, папа.
— Мы не говорим, что ты должна. Только что ты заслуживаешь, — добавила Бруна. — Ты всё время даёшь. Может, пора кому-то позволить дать тебе?
Клара тихо кивала, не спорила. Только бросала морковь за морковью, глядя на коней, будто они могли понять её больше, чем люди.
Мы с ней поймали взглядами друг друга. И поняли — обе. Что ни один из этих слов не был обидным. Просто не вовремя.
Любовь — не проект, который можно включить по расписанию. У кого-то она начинается случайно. А у кого-то — никак.
Клара улыбнулась родителям, обняла Бруну за плечи, и они так, втроём, продолжили кормить коней.
Семья Клары долго нас не отпускала. Сеньора Бруна обнимала нас крепко, как будто мы не в другой город уезжали, а на край света. Сеньор Джино дал каждому по бумажному пакету — внутри были сыр, вяленые помидоры и свежеиспечённый хлеб с розмарином.
— Приезжайте на неделю, хоть на выходные, — сказал он. — Возьмите ноутбуки, краски, кого хотите. У нас места хватает. А воздух, девочки, — он просто лечит.
— Спасибо, папа, — Клара поцеловала его в щеку. — Посмотрим, как у нас с графиком.
— Вивьен, ты тоже, — добавила Бруна, заглядывая мне прямо в глаза. — Приезжай. Тут хорошо для души. А у тебя душа — она живёт в твоих картинах.
— Спасибо. Мне было очень тепло с вами, — я улыбнулась. — Обязательно приеду.
Мы махали им до тех пор, пока их силуэты не исчезли в зеркале.
Солнце уже спряталось за холмами, и небо горело остывающими оттенками. Клара ехала чуть медленнее, чем обычно. В салоне пахло дорогим сыром, травами и чуть-чуть — летом.
Она достала из бардачка сигареты, закурила и выдохнула в приоткрытое окно. Секунду молчала, потом, не поворачивая головы, произнесла:
— Знаешь... может, они правы. Насчёт того, что всё тянуть на себе — это не доблесть, а тупик.
— Это прозвучало слишком философски для тебя, — усмехнулась я.
— Ну вот. Даже ты не веришь. — Клара криво улыбнулась. — Не, я не про романтику. Просто думаю взять помощника. Человека, который будет рядом в зале, решать мелочи. Без поцелуев и сердечек. Просто... поддержка.
Я кивнула, глядя в окно, на редкие огни, мелькающие в темноте.
— Кстати... — Клара затянулась и выдохнула дым. — Ты больше не виделась с Раулем?
Я сразу почувствовала, как сердце чуть дернулось. Неожиданно.
— Он заносил мне домой рамы. Помог. И ушёл.
— А потом?
— А потом исчез. — Я пожала плечами. — Сегодня Фабио сказал, что видел его. Кажется, он уезжает. Собирает вещи.
Клара тихо хмыкнула:
— Вот же сволочь. Ни тебе — "прощай", ни "увидимся". Хотя, если честно, он уже третий день ничего не заказывает у нас. Так что, может, и правда.
В машине на какое-то время воцарилась тишина. Из динамиков еле слышно играла старая итальянская песня, что-то из шестидесятых. Мягкая, как вино перед сном.
И вдруг мне стало немного пусто.
— Остановишь у моря? — попросила я, когда мы уже почти вернулись в Леричи. — Хочу пройтись немного перед тем как домой зайду.
— Конечно, — кивнула Клара.
Она без слов свернула к набережной и припарковалась у старого фонаря. Мы переглянулись — она поняла всё без слов.
— Идёшь одна? — спросила.
— Ага, так... на пару вдохов. Проветрить мысли.
— Тогда я домой. Завтра увидимся?
— Увидимся.
Она щёлкнула пальцами по рулю, будто прощаясь, и уехала. А я осталась — в темнеющем воздухе, с улицами, уже пустыми от туристов, и шелестом моря, которое в это время звучало тише, но глубже.
Я прошлась вдоль перил. Воздух был солёный, влажный, тёплый. Такой, что липнет к коже и вьётся в волосах. Ветер играл с моими прядями — с тех пор как я приехала, они начали виться сильнее, словно Леричи оставлял на мне свои следы. Кожа чуть загорела, стала золотистой, как у запечённой булочки, и я чувствовала себя... живой.
Рауль всплыл в голове резко. Неосознанно.
Он был чем-то... неожиданным. Не тем, кого ждёшь. В нём было что-то неудобное, неровное. Холод, от которого не хочется сбежать. Загадка, к которой не хочется искать ответ, потому что страшно, если вдруг найдёшь. Он раздражал. И при этом притягивал.
Я вздохнула. Наверное, мне просто не хватало остроты. Или внимания. Или...
Или он действительно мне немного нравился.
Жаль только, что я почти ничего о нём не узнала. Уехал, растворился. Как и появился. Без причины и объяснений.
Что он делает? Уже уехал? Почему не сказал ничего? Почему вообще пришёл в мою жизнь — и оставил после себя неуверенность, как затяжной вдох без выдоха?
Мне было жаль. Не того, что не сложилось. А того, что я так и не узнала — кто он. Настоящий. Без сарказма, без холодной маски. Мне вдруг стало грустно.
И странно пусто.
Я повернула к дому, медленно поднимаясь по знакомым улицам.
Я поднялась по лестнице на свой этаж, чувствуя, как тихо звенит в ушах — от тишины, от ветра, от какой-то внутренней дрожи, которая не хотела отпускать.
Когда я повернула к своей двери, остановилась на полшага.
На коврике у порога стояла корзина.
Аккуратная, плетёная, с длинной белой лентой. А внутри — пышный букет белых пионов. Такие свежие, что казалось — кто-то только что срезал их и донёс сюда с осторожностью хирурга.
Между лепестками — конверт кремового цвета.
Я наклонилась, взяла его, развернула.
Внутри — тонкая карточка с почерком, будто написанным специально медленно и уверенно:
Вивьен,
выставки у вас — на уровне.
А вот способность замечать очевидное — под вопросом.
Завтра, 19:30 — Terrazza Mare.
Если не боишься высоты;)
Рауль
"Ужин на краю" — это был не просто образ. Terrazza Mare находился прямо над обрывом. Никаких украшательств. Только стеклянные перила и тьма внизу, которую заполняло море.
Я подняла глаза на дверь. Обычная. Старая краска. Царапины на косяке.