Благочестивый обман

Я сидела на веранде кафе, глядя на свои картины, развешанные вдоль стены. Утренний свет
мягко скользил по мазкам, придавая работам живость. Некоторые из них мне до сих пор
нравились. Некоторые — казались невыносимо наивными. Я скользнула взглядом на экран
телефона, где открывалась банковская выписка. Сумма, оставшаяся на счету, могла
обеспечить мне безбедное существование ровно до конца лета. А дальше — либо на шею
отцу, либо хлеб и вода. Если повезёт — с маслом.
Я глубоко вздохнула и уставилась на своё последнее полотно — его я писала после яхты. Тот
самый силуэт в полупрофиле, почти в тени. Почему-то он внушал мне спокойствие. Как
якорь. Или броня.
И тут я снова увлеклась мечтами. Видела, как мои картины висят в галереях Милана. Как их
фотографируют. Как где-то в большом, глянцевом зале аукциона кто-то произносит моё имя.
Как мужчины и женщины в дорогих костюмах поднимают карточки. Начальная цена — с
шестью нулями.
— Ты уже претендуешь на самого популярного художника всех времён? — вывела меня из
мечтаний спокойная официантка Анна, ставя на стол кофе.
— Что? — я моргнула.
— Ты смотрела на картины с таким лицом, будто уже планируешь, где поставить свою
золотую статуэтку.
Я усмехнулась, но внутри что-то щёлкнуло.
Популярность.
А значит — охват, узнаваемость, социальные сети.
— Эврика! — выдохнула я и резко вскочила.
— Куда ты?! — окликнула меня Клара, но я уже спешно собирала сумку, хватая планшет,
блокнот, все нужные мне вещи — и побежала домой, как будто идея могла испариться, если я
потеряю хотя бы секунду.
Я вылетала из кафе, как вихрь, с блокнотом подмышкой и головой, полной идей. Ещё секунда
— и я доберусь до своей комнаты, до ноутбука, до скетчей . Но тут распахивается дверь — и
со всего маха бьёт меня по лбу.
— Ай! — всхлипываю я, отшатнувшись назад и хватаясь за голову.
— У вас талант попадать под удар, — раздался знакомый, спокойный голос. — Завидное
постоянство.
Я подняла глаза. В дверях стоял Рауль. Всё такой же — строгий, с хищным взглядом, как
будто каждый вход в помещение он просчитывал заранее, а не просто заходил. На этот раз —
без сарказма, просто с лёгкой ухмылкой, но такой, от которой хотелось одновременно и
заорать, и убежать.
— Может, это вы талантливо открываете двери? — буркнула я, пытаясь сохранить остатки
достоинства. — Плюс ко всему, ещё и внезапно.
Он кивнул, едва заметно, и прошёл внутрь, но замедлил шаг:
— Я, кстати, за своим заказом. Если вы, конечно, сегодня не сменили профессию.
— Я не работаю тут официанткой. Это было временно. Разве трудно заметить, если хоть раз
оглянуться по сторонам, что это не просто кафе, а ещё и выставка? С моими картинами. С
подписью. Моей.
Он остановился, повернулся ко мне и на мгновение замер. Затем, с той же невозмутимой
наглой уверенностью, что всегда:
—Я то думал тут вешают то что не жалко испортит после вечеринок.
— Вы шутите?
— Я редко шучу , — саркастично отрезал он сопровождая легкой улыбкой. — Но раз уж вы
настаиваете, что вы — художница, покажите мне, с чем имею дело. Только без пафоса. И
обойдемся без ударов дверьми сегодня вечером в шесть.- подмигнул он.
Он оставил на стойке платёж забрал заказ и, даже не попрощавшись или например
одобрения, вышел.
Я осталась стоять, моргая. Секунду назад я мечтала о славе, а теперь... собиралась проводить
«экскурсию» мужчине, которого успела дважды обозвать. И вообще я не соглашалась ! Он
мне ведь даже не дал и слово сказать!
— Ты что сейчас сделала? — донесся до меня шёпот Клары.
Я вздрогнула. Она стояла рядом, с подносом в руках и глазами размером с кофейные блюдца.
— Что?
— Ты. Разговаривала. С ним. — Она почти прокричала это, но всё же удержалась на грани
приличий. — Больше чем пять минут. Добровольно. Он даже не сбежал!
Я всё ещё стояла застывшая с блокнотом, не до конца веря, что всё это действительно
произошло.
— Ты о чём?
— О «мистере-инкогнито». Он же заходит сюда неделями, молча, будто вражеский шпион,
забирает еду и исчезает. Никто не знает, кто он такой, никто не смеет заговорить первым. А
тут — ты. Ты! Он разговаривал. Шутил! Он подмигнул?
Я фыркнула и облокотилась на стойку:
— Да, шутил. Противно шутил. Сравнил мои картины с полотнами для вечеринок. Потом
выдал, что я должна провести ему экскурсию. Сегодня. В шесть.
— Что?! — Клара чуть не выронила поднос. — Он вернётся?! Сюда?! На экскурсию ?!
Я кивнула, а она прикрыла рот рукой, будто это уже было событие вселенского масштаба.
— Ты понимаешь, что только что сделала? Это почти миф. Никто не мог с ним говорить. Он
смотрел так, будто видит тебя насквозь и заранее разочарован. А ты, ты устроила ему
экскурсию?!
— Он сам всё решил. Мне вообще не дали слова вставить, — пробормотала я, чувствуя, как
горячее покраснение подкатывает к щекам. — Я просто хотела домой и заняться делом, а тут
этот... Рауль.
— Рауль, — повторила Клара и задумчиво посмотрела в пустоту . — Звучит как герой из
итальянского романа. Только с акцентом опасности.
Я закатила глаза, но усмехнулась.
— Не герой. А волк с хорошими манерами.
Клара рассмеялась, потом стала серьёзной:
— Ну, тогда, госпожа экскурсовод, у тебя есть пара часов, чтобы подготовить репертуар и...
может, хоть волосы расчеши.
Я кинула в неё полотенцем, но в душе что-то всё же щелкнуло. От раздражение и волнения.
— А теперь марш на обед, гений живописи, — сказала Клара, вручая мне плотный бумажный
пакет. — Горячее, вкусное и приготовлено с любовью. Ну или с раздражением, но всё равно
от души.
— Ты кулинарный бог , — пробормотала я, уже чувствуя, как внутри скручивается от голода.
Через минуту я уже держала в руках плотный бумажный пакет, от которого исходил такой
запах, что живот предательски заурчал. Тёплый пар от домашней пасты пробивался сквозь
тонкую обёртку. Клара положила туда равиоли с рикоттой и шпинатом, политые маслом с
шалфеем — аромат свежих трав, чеснока и растопленного пармезана врезался в нос, как
удар. К этому — пластиковый стаканчик со свежевыжатым апельсиновым соком, на крышке
аккуратно подписано от руки: «не забудь выдохнуть».
Я улыбнулась — Клара умела заботиться даже без слов.
С пакетом в одной руке и блокнотом в другой я направилась к своей машине. Небольшая
чёрная Audi с тёплым коричневым кожаным салоном стояла на солнце, слегка поблёскивая
боками. Папин подарок на Новый год. «Ты художница, но хотя бы езди безопасно» — сказал
он тогда. Машина пахла кожей, кофе и чем-то ещё — возможно, остатками моих старых
работ, которые я возила на выставки.
Продавец поздоровался, пошёл вглубь и вынес коробку. Я уже по запаху почувствовала: да,
там мои краски. Открыла, пробежалась глазами — бумага, новые кисти, знакомые цвета
тюбиков.
Поверх коробки лежал чек.
Я его взяла, посмотрела — и слегка приподняла бровь.
— Это что, цены подскочили? — спросила, оборачиваясь.
— Или вы стали рисовать чаще, — с ухмылкой отозвался он.
— Не исключаю оба варианта.
Сумма оказалась больше, чем я рассчитывала.Может, до конца сезона этих денег и не хватит.
Нужно либо срочно продать пару работ, либо искать подработку. Как бы ни звучало убого —
я уже всерьёз обдумывала доставку еды или вечерние курсы рисования для туристов. Хоть
что-то.
Лоранс, дизайнер из Парижа, давно ничего не заказывала. А ведь раньше раз в сезон
стабильно брала по две-три картины. Может, сменила профессию. Или вкус изменился.
Я мотнула головой — нет, это просто затишье. Перед бурей. Сейчас начало сезона, все
ленятся и отдыхают. А скоро — разгар сезона, приедут коллекционеры, снова начнутся
выставки. Всё будет. Просто не сразу.
Я положила коробку в багажник, села в машину и свернула с главной дороги, выбрав ту, что
тянулась вдоль моря. Любила этот маршрут — даже если опаздывала.
Открыла окно.
Сразу в лицо ударил тёплый, солёный воздух. Лёгкие сразу наполнились им — плотным,
почти липким, как будто съедобным. Солнце обжигало кожу, как перец на кончике языка.
Влажность моментально обволакивала — рубашка немного прилипала к спине, волосы
подхватывал ветер, закручивая в слабые пряди. С тех пор как я переехала в Лиричи, они
начали виться — особенно ближе к вискам. А кожа стала чуть темнее, с оттенком, как у
запечённой булочки. Мне шло. Я чуть сбавила скорость, чтобы подольше быть в этом
моменте.
Дома было тихо, только сквозь приоткрытое окно доносился звук моря — далёкий,
убаюкивающий. Я поставила пакеты на пол, сняла обувь и прошла в комнату, на ходу
развязывая волосы. Солнце всё ещё держалось за горизонт, золотя стены. Было начало вечера
— самое мягкое, красивое время суток.
Я подошла к шкафу и открыла створки. Сначала просто стояла, глядя вглубь — там висели
все мои летние вещи: лёгкие платья, рубашки, льняные брюки, майки с краской на подоле.
Потом начала перебирать — одно за другим.
Вытащила белую рубашку, потом отложила. Затем чёрную — слишком мрачно. Наткнулась
на алое платье — почти в пол, с открытой спиной. К нему в комплекте лежал ободок в виде
пышного пиона. Я держала всё это в руках, глядя на ткань, и вдруг поняла, что выбираю
слишком тщательно. Как будто... как будто это не просто экскурсия. Как будто свидание. Как
будто я хочу понравиться.
Я фыркнула. Рауль? Серьёзно?
Он холодный, язвительный, самоуверенный. Ходит, будто мир у него в кармане. Шутит, будто
все кругом — дураки. Но.
Я вспомнила, как он смотрел на меня, когда вернул белое вино. В том взгляде не было
пошлости. Было... внимание. Спокойное, плотное, немного тяжёлое. Он не смотрел, чтобы
соблазнить. Он просто видел.
Я бросила платье обратно на вешалку, сделала шаг назад и уставилась в зеркало. Может ли
человек, который отталкивает, одновременно притягивать?
— Прекрати, — вслух сказала я себе. — Это не свидание. Это просто странный клиент,
который захотел, чтобы ты провела ему экскурсию. И ты сама согласилась. Почти.
Я уставилась на отражение в зеркале и закатила глаза. Ну и что? Пусть даже похоже на
свидание. Пусть даже это странно. В конце концов, я имею право выглядеть так, как мне
хочется. И если человек вечно ходит, будто ему всё вокруг должно — пусть увидит, что я не
официантка, наливающая вино за стойкой.Я снова открыла шкаф. Рука сама потянулась к
шелковому белому платью. Оно было нежным, но сильным. Верх — корсет, аккуратно
подчёркивающий талию, низ — струящийся, облегающий, с разрезом, открывающим ноги
ровно настолько, чтобы ощущать свободу. На поясе — тонкая лента из того же шелка,
элегантный акцент, никаких лишних деталей.Я распустила волосы, быстро завила их в
лёгкие волны, нанесла лёгкий макияж — тон, немного хайлайтера, тёплый персиковый
румянец, прозрачный блеск на губы. Ни грамма драматизма — только свежесть. Живость.
Уверенность.Из нижней полки достала туфли — светло-бежевые, на тонком каблуке,
идеально сидящие на ноге. Они были дорогие, сдержанные, но из тех, на которые всегда
обращают внимание. Пусть он смотрит. Пусть знает. посмотрела на себя в зеркало и на
секунду задержала взгляд. Никакой официантки. Ни в каком мире. Только женщина, которая
знает, кто она. Даже если временно забывает.
Я приехала в кафе немного раньше. Машина плавно замерла у тротуара, и я на секунду
задержалась, глядя в зеркало. Лёгкие волны волос ложились точно так, как я хотела. Макияж
был почти незаметным, но подчёркивал черты. Шелковое белое платье с элегантной повязкой
на талии мягко облегало фигуру, подол струился вдоль ног. Всё было именно так, как я
задумала. Никаких случайностей.
Клара уже ждала у входа. Увидев меня, она аж выпрямилась, как по команде. Её глаза
вспыхнули.
— Вивьен... ну ты, конечно, богиня. Если он не купит хотя бы две картины, то я их у него
силой впихну.
Я улыбнулась, качнувшись на каблуках:
— Не уверена, что стоит его сразу пугать.
— Ты не пугать, ты вдохновлять будешь, — Клара рассмеялась и сделала круг вокруг меня.
— Это платье — десять из десяти. Волосы, туфли, даже румянец. Ты выглядишь как
женщина, у которой нельзя не купить. Хоть что-нибудь.
— Ну, если и не купит, по крайней мере, запомнит, — сдержанно сказала я. — Или хотя бы
перестанет думать, что я приношу кофе.
Клара кивнула с одобрением:
— Вот именно.
Я вошла в кафе вместе с Кларой, поправляя ремешок на талии. Внутри царила приятная
прохлада, и знакомый запах кофе, трав и цитруса мгновенно укутал, как тонкий шарф.
Клара что-то говорила про новое вино, но я не слушала — шла прямо к стенду с картинами,
расставляя всё, что было нужно, слегка нервничая и проверяя, чтобы всё выглядело
безупречно. Спиной к входной двери, я машинально поправляла подол одной из работ, когда
заговорила вслух, больше для себя, чем для Клары:
— Наверное он придёт, как всегда, с этим ледяным взглядом... будет молчать всю экскурсию,
и, возможно, в конце скажет "мило" — и уйдёт.
Клара вдруг странно замолчала. Я не обратила внимания — продолжила:
— Я вообще не понимаю, зачем он приходит. Всё в нём кричит "отстаньте от меня, люди".
Ему бы в фильме играть молчаливого убийцу. Только без эмоций. С каменным лицом.
Говорит пять слов в день, и все — с сарказмом. С таким выражением, будто он лично оплатил
твою терапию и теперь разочарован результатом.
— Вивьен... — Клара прошептала, но голос у неё предательски дрогнул.
Я развернулась. И замерла.
Рауль уже стоял за моей спиной.
На нём был светлый льняной костюм — свободный, с белой сорочкой без галстука,
расстёгнутой на одну пуговицу. Всё выглядело непринуждённо, как будто он вышел из
рекламной съёмки для чего-то бесконечно дорогого и недоступного. Его руки — в карманах.
Лицо спокойное, чуть ироничное. Только в глазах, тёмных, как шоколад с каплей коньяка,
мелькнула усмешка. Не ехидная. Просто — он всё слышал.
— Надеюсь, у вашей экскурсии будет драматургия не хуже, чем у этого монолога, —
произнёс он с невозмутимой вежливостью. — Звучит многообещающе.
Я чуть не провалилась сквозь пол.
Я почувствовала, как уши вспыхнули. Говорить глупости за спиной — одно. Делать это, когда
человек стоит в двух шагах — совсем другое. Но удержаться от оправданий — не в моём
стиле.
— Ну, я... — я неловко откинула прядь волос за ухо, пытаясь изобразить лёгкость. — Это
было... не всерьёз. Скорее... художественное преувеличение. Жаргон творческой среды.
Понимаете, мы, художники, говорим образами. Порой резкими.
Рауль чуть склонил голову, будто оценивая мою жалкую попытку.
— То есть я должен воспринимать это как комплимент?
— Или как приглашение на экскурсию, — выдохнула я и быстро добавила: — Простите.
Он усмехнулся — быстро, почти мимолётно. Но улыбка была настоящей.
— Прощено, — сказал он. — Но только если вино здесь подают достойное.
— В этом у нас нет сомнений, — раздался голос Клары, появившейся сбоку с двумя
бокалами красного. — Вам для расслабления. Профессиональный ход — снять напряжение
перед искусством.
Мы поднялись на второй этаж. Лестница мягко скрипела, как будто подчеркивая камерность
момента. Здесь царила тишина. Картины на стенах словно дышали глубже, в отсутствие
шума и людей. Клара, как и обещала, заранее проследила, чтобы сегодня никто не мешал —
только мы и искусство.
Я чувствовала, как каблуки тихо стучат по полу, и с каждой ступенькой напряжение спадало.
Вино приятно согревало, а свет, проникающий из широких окон, окрашивал зал в тёплое
золото.
Рауль шёл медленно, сдержанно, осматривая картины. Я наблюдала за ним — его взгляд был
внимательным, но не выказывающим восхищения. Он будто вслушивался в них, а не
смотрел.
— Обычно тут много людей, — сказала я, чтобы хоть как-то прервать молчание. — Но Клара
решила, что вы заслуживаете эксклюзив.
— Щедрый жест, — отозвался он, не отрывая взгляда от одной из картин. — Не уверен, чем
его заслужил.
— Наверное, тем, что вы наконец произнесли больше трёх слов подряд.
На этот раз он действительно усмехнулся — чуть шире. И, кажется, по-настоящему.
Где-то сбоку, в тени зала, заиграла музыка. Лёгкий джаз — ненавязчивый, как будто его
поставили по ошибке, а он оказался к месту. Саксофон и фортепиано лениво переплетались,
будто разговаривали между собой, не вмешиваясь, а дополняя тишину.
Я сделала глоток вина — терпкое, насыщенное, с лёгкой вишнёвой ноткой. Именно то, что
нужно в такой вечер.
— Начнём с лёгкого, — сказала я, подводя Рауля к одной из картин.
На ней была женщина. Молодая, с тёплой улыбкой и тонкими круглыми очками с розовыми
стёклами. Вокруг неё — размытый фон, серый, тусклый, почти потёртый, как старый асфальт
после дождя. А она — будто не из этого мира. Лицо светилось, будто изнутри. В её
выражении было что-то искреннее, почти детское. Противопоставление миру вокруг.
Рауль посмотрел на картину с привычной невозмутимостью, но через пару секунд слегка
прищурился.
— Не думаю, что это лучший способ смотреть на реальность, — тихо сказал он. — Через
розовые стёкла. Это ведь самообман. Иллюзия.
Я посмотрела на женщину на холсте. Она и правда улыбалась слишком светло для этого
серого фона. Но именно в этом и была суть.
— Это не про иллюзию, — ответила я. — Это про выбор. Мир может быть серым, но если ты
не найдёшь хотя бы один тёплый оттенок, то зачем вообще жить? Это не очки и не обман.
Это защита. Способ не утонуть.
Он молча посмотрел на меня. Долго.
— Значит, вы верите в то, что можно увидеть свет там, где его нет?
— Я верю в то, что можно его зажечь, — сказала я.
Рауль чуть улыбнулся, будто это его действительно задело. Музыка между тем всё играла —
чуть громче, чуть свободнее. Воздух стал мягче. Обстановка — проще.
Я почувствовала, как между нами впервые исчезла стенка. Не полностью. Но трещина
появилась.
Мы подошли ко второй картине. Она всегда вызывала у зрителей удивление — и, чаще всего,
улыбку. На полотне был изображён рыцарь. Принц, если точнее. В старинных, изящных
доспехах, с отблесками света на металле, с мечом за спиной и суровым взглядом. Но в руках
он держал маленького белого котёнка. Настолько крошечного и пушистого, что казалось —
ещё секунда, и он выскользнет из ладоней.
Рауль остановился, медленно провёл взглядом по картине — от меча к глазам рыцаря, потом
к котёнку. Он не сказал ни слова, но я видела, как его брови чуть приподнялись. Чуть-чуть,
почти незаметно.
— Эта картина про противоречия, — начала я. — О том, что даже за самой сильной и
холодной бронёй может скрываться что-то абсолютно уязвимое. Иногда даже трогательное.
Это не слабость, это... напоминание, что мы не только доспехи.
Рауль чуть наклонил голову, глядя на рыцаря.
— И вы думаете, этот... рыцарь, в таком облачении, способен быть добрым?
— Не просто способный. Я думаю, он уже добрый. Просто не всегда позволяет себе это
показывать. Ведь мир, — я повернулась к нему , — не слишком добр к тем, кто кажется
мягким.
Рауль перевёл взгляд на котёнка в руках рыцаря. На секунду мне показалось, что в его глазах
мелькнуло что-то... личное.
Рауль на шаг опередил меня, обогнав между рядами. Я остановилась — не сразу, просто
машинально замедлила шаг . Он вдруг стал почти невидимым в этом свете — фигура в
светлом, вытянутая на фоне окна, будто часть самой экспозиции.
Он остановился перед той самой картиной. Моей.
Той, которую я написала после той ночи. Силуэт мужчины у моря, в лёгком полупрофиле,
спина, плечи, широкие и одинокие. Волны у ног , отблески света, и это странное, тревожное
ощущение — он рядом, но его лица ты не знаешь. Он как тень. Или как защита.
Рауль стоял, почти не двигаясь. Свет ложился на его затылок, вырисовывая чёткий силуэт. И
в этот момент он сам будто слился с образом на картине. Такой же спокоен. Такой же
далёкий. Такой же — будто знающий больше, чем говорит.
Он чуть повернул голову в мою сторону. Не полностью. Только так, что я снова не видела его
лица — как на холсте.
— Что вы хотели этим сказать? — его голос прозвучал негромко, почти отстранённо. — Что
значит этот... мужчина?
Я подошла ближе. Застыла рядом. Горло пересохло, как всегда, когда кто-то спрашивал об
этой работе. Я говорила клиентам одно и то же — удобную версию, но теперь... почему-то не
хотела лгать.
— Для большинства, — сказала я, — это образ того, как женщина видит любовь. Мужчину,
который остаётся даже тогда, когда всё рушится. Он может быть в тени, может ничего не
говорить — но ты знаешь, что он рядом. Он — опора. Он — защита.
Рауль молчал. Его взгляд не отрывался от картины. А потом, неожиданно, повернулся ко мне.
Медленно. Полностью.
И впервые я увидела, как на его лице исчезла маска. Только на миг . Там была не усмешка, не
скепсис. Там был вопрос. Глубокий. Непрямой. И, возможно, немного... личный.
— А что значит эта картина для вас?
Я посмотрела на него. На линию скул, на усталость, притаившуюся в уголках глаз. И вдруг
— увидела. Это был он. Он и есть тот образ. Не буквально. Но внутренне. Та же
сдержанность. Та же сила, скрытая в молчании.
— После одной... очень плохой ночи, — сказала я, — мне казалось, что всё хорошо и нет из-
за чего переживать. Но вдруг в голове будто что-то оборвалось. Резко, чётко — голос. Не мой.
Не чей-то. Просто голос, который сказал: «Уходи».
Рауль не шевелился. Даже не дышал, казалось. Только слушал.
— Я сбежала, оказалась еще чуть-чуть и была бы в лапах работорговца. Тогда утром
проснулась и знала: должна это нарисовать. Того, кто меня остановил. Кто уберёг. Я не знаю,
кто он. Может, ангел-хранитель. Может, просто моя интуиция. Но он был. Он есть. И теперь
он — на этом холсте.
Рауль отвёл взгляд. Вернулся к картине. На его лице — снова спокойствие. Но внутри этого
спокойствия что-то дрогнуло. Почти незаметно. Но я увидела.
— У вас... интересная жизнь, — сказал он спокойно, не глядя на меня, всё ещё смотря на
картину. Голос был сдержанный, но в нём скользнуло нечто похожее на уважение. Или
осторожность.
Я усмехнулась, хотя внутри что-то защемило.
— Это мягко сказано.
Он сделал шаг в сторону и подошёл к следующей картине. Той самой. С руками и звездой.
Моей первой в этом сезоне. Самой личной. Самой упрямой.
Рауль остановился перед ней, чуть наклонив голову. Долго смотрел. Словно видел не просто
мазки, а дыхание.
— Эта работа, — сказал он наконец, — о цели, да?
Я кивнула. Медленно.
— О мечте, — добавила я. — Которую держишь, даже если она обжигает. Даже если её
невозможно удержать. Но ты всё равно тянешься, потому что если отпустишь — потеряешь
саму себя.
Рауль перевёл на меня взгляд. Глаза — пьянящие, крепкие, опасные.
— Правильно, что она в центре, — сказал он. — Она и есть центр. Остальное — только
сопровождение.
И впервые, пожалуй, за всё время... он будто понял меня больше, чем кто-либо.
Рауль всё ещё смотрел на картину со звёздой, но теперь — краем глаза наблюдал и за мной.
Словно ждал. Или готовил следующий ход.
— Интересно, — сказал он чуть тише. — А вы можете нарисовать не мечту, не чувство... а
человека. Не по памяти. А здесь и сейчас. По тому, что видите.
Он повернулся ко мне, встал чуть ближе. Лицо серьёзное, спокойное. Почти вызов,
обёрнутый в вежливую форму.
— Например, меня, — добавил он, — прямо сейчас. Только без банального портрета. Без
фальши. Только то, что видите.
Я чуть прикусила губу. В груди — будто хлопнуло. Эта просьба — она звучала как вызов. Но
ещё сильнее — как признание: он даёт себя читать.
Я не отвела взгляда. Не рассмеялась. Только мысленно прошептала себе:
Уже есть...
Картина. Он там — уже. Стоит у моря, полуповернувшись, лицо скрыто, но он весь —
защита. Спокойствие. Внутренний крик, который не нуждается в звуке. Он уже есть на
холсте, Рауль. Только ты об этом не знаешь.
Но я ничего не сказала.
— Возможно, — ответила я, пожав плечами. — Но вам может не понравиться результат.
— Я не прошу понравиться, — отрезал он. — Только честность.
И снова — взгляд. Прямой. Без тени флирта. Только чёткая проверка: ты умеешь видеть —
или только рисуешь красивости?
И я вдруг поняла, что именно этот человек — тот самый повод перестать бояться говорить в
своих работах правду.
Рауль стоял перед картиной со звёздой, но уголком глаза всё-таки следил за мной. Это
чувствовалось — как будто проверка: умею ли я быть честной в словах так же, как в
живописи.
— И если бы вы сейчас взяли кисть... — произнёс он после паузы. — Что бы вы нарисовали,
глядя на меня?
Он произнёс это спокойно, почти буднично — но я почувствовала, что это не просто вопрос.
Это было нарочно. Он провоцировал. Хотел услышать — что я вижу в нём.
Я не ответила сразу. В голове мелькнула навязчивая мысль, резкая и тёплая: Уже есть у меня.
Стоишь на берегу, чуть в тени.
Но вслух я этого не скажу.
Я посмотрела прямо на него и, чуть приподняв бровь, сказала:
— Горький и чёрный шоколад. В золотой обёртке. И самый крепкий коньяк. Слишком
крепкий, чтобы пить одним глотком. Но от которого потом — тепло в груди.
Он усмехнулся краем губ. Не сказал ни слова. Только кивнул — как будто это и был самый
точный ответ, который он мог получить.
А я добавила, спокойно:
— Пока я только это могу сказать. Потому что знаю мало.
Он медленно отступил на шаг , переводя взгляд обратно на картины.
Рауль на секунду замолчал, потом медленно выдохнул, чуть приподняв бровь:
— Это была проверка.
Я смотрела на него в упор, а он спокойно продолжил:
— Хотел понять, ты защищаешь картины потому что они твоя душа — или потому что
боишься потерять доход.
— Интересный способ выяснять, — бросила я, но уже без той злости, что была минуту назад.
— А по-другому с людьми, которые цепляются за искусство, — не всегда получается, —
ответил он просто. — Но ты сдала экзамен, Вивьен Россо. И, кстати, довольно эффектно.
— Приятно слышать, — пробормотала я, и впервые за вечер между нами повисла не
колкость, а что-то... тёплое.
Он обвёл взглядом зал.
— Пожалуй, это всё. Спасибо за экскурсию.
— Пожалуйста. У нас в следующий раз будет сеанс с лазерной указкой, — парировала я, уже
чуть мягче.
Рауль кивнул.
— Не сомневаюсь.
Он сделал шаг к выходу, потом обернулся, на этот раз с лёгкой, почти неуловимой улыбкой:
—Уже со всем темно, могу ли предложить себя в качестве сопровождающего к вашему
дому ? Не известно какие туристы приезжают в это колоритный городок.
Я хотела сразу отказаться, но слова будто застряли.
Он смотрел спокойно. Без намёков. Просто предложил. Удивительно по-настоящему.
— Спасибо, но не стоит, — сказала я наконец. — Моя подруга подбросит. Она уже
собирается.
Рауль сдержанно кивнул, не обиженный, не настойчивый.
— Тогда спокойной ночи, Вивьен
— И вам, Рауль.
Он ушёл — ровно, без пафоса, будто это был не конец, а просто пауза.
Дорога до дома пролетела быстро — ночь в Леричи уже накрыла улицы бархатным светом
фонарей, воздух пах морем и грушами, что переспели в садах. Машина остановилась у
калитки, я поблагодарила Клару, помахала и, почти волоча ноги, вошла в дом.
Внутри было темно и прохладно. Я не стала включать свет — просто сбросила туфли,
расстегнула платье и, не раздеваясь до конца, упала на кровать лицом в подушку.
Тело ныло от усталости, но внутри всё ещё пульсировал вечер — разговоры, взгляды,
эмоции.
Тело ныло от усталости, но в голове всё ещё звучал его голос. Глухо, где-то в глубине. Как
эхо того взгляда, который я не успела расшифровать.
Я прижалась щекой к подушке, закрыла глаза и позволила себе не думать.