Не забывай меня

Арсений лежал на кровати и листал ленту соцсети. Яркий экран телефона неприятно светил в чувствительные глаза мужчины, но он продолжал своё занятие, несмотря на то, что часы показывали пол третьего.

Учеников Попов в «друзья» не добавлял специально. Он не хотел, чтобы эти дети знали о его жизни хоть что-либо, кроме должности и имени. Но сейчас, листая приложение с картинками, он наткнулся на профиль своей ученицы — Иры Кузнецовой. Девчонка была умная, усердная, а ещё красивая. Понятно, почему Антон на неё повёлся.

На нескольких фотографиях были Ира, Оксана, Серёжа и Антон. Они стояли на мосту, под деревом, раскидывали листья и улыбались. Но последнее фото зацепило историка. На ней изображены Кузнецова и Антон, которые держались за руки и целовались. Девушка стояла на носочках, положив руки на шею Шастуна, а тот немного согнулся, чтобы достать до её губ. Они выглядели такими трогательными, милыми и, наверное, даже счастливые.

Внутри что-то неприятно сжалось. Снова это колющее чувство то ли ревности, то ли гнева. Арсений не понимал, почему ему так неприятно видеть эти фотографии, каждый день наблюдать целующихся Кузнецову и Шастуна. Смотреть, как её тонкие пальцы зарываются ему в волосы, его губы находят её, как нежно они переглядываются и трепетно обнимают друг друга. Попов знал, что это правильно: правильно, когда мальчик любит девочку, когда они одного возраста и имеют общие интересы. Это правильно, видеть их счастливые фотографии в соцсетях и наблюдать на широкими улыбками. Арсений понимал это головой, но не принимал сердцем. Да, он знал, к чему может привести его привязанность к Шастуну, отношения с которым уже однажды перешли черту простого «учитель-ученик». Он знал, что угрозы Паши — не пустой звук, что Попов реально может вылететь из школы, а может, даже сесть за совращение несовершеннолетних. Но внутри что-то неприятно жгло и саднило, будто на глубокую рану вылили йод.

Арсений откинул телефон на подушку. Не хотелось видеть фотографии счастливых учеников. Он лежал, сложив руки на груди, и смотрел в потолок. Слышать своё дыхание и биение сердца в тишине было немного жутко. Нет, Арсений не верил в призраков или каких-то потусторонних духов, но темноты он боялся с самого детства. Его пугали не монстры под кроватью, не приведения за окном, а мысли, которые постоянно вертелись в голове. Поэтому Арсений всё-таки включил телефон. Он вновь зашёл в профиль Кузнецовой и нашёл аккаунт Антона у неё в «друзьях». Профиль Шастуна был открытым, и зайти на его страничку не составило особого труда.

Там было всего несколько фотографий. В основном, где Шаст с Серёжей и Димой. Одна фотография, на которой появилась и Оксана Фролова. Ещё несколько записей со стихами. Кстати о стихах. Арсений положил ту бумажку, которую нашёл на полу в кабинете, под чехол. Попов несколько раз доставал её, дрожащими пальцами разворачивал и перечитывал снова. И каждый раз будто первый. У Антона определённо был талант. Арсений думал, стоит ли ему отдавать Шастуну эту бумажку. Но потом решил, что нет — пусть останется у него. Хоть что-то, напоминающее об Антоне.

Арсений не заметил, как наступило утро. На его телефоне всё ещё был открыт профиль Антона. Будильник вырвал из короткого сна, и Попов резко поднялся на локтях. Нужно собираться на работу. Арсений решил поговорить с Антоном, ведь играть в догонялки он больше не хотел. За прошедшую ночь Арс многое понял: он же мужчина, он заварил всё это, значит, ему и нужно это расхлёбывать. Какими бы не были последствия.

***

Из кухни вкусно пахло блинами, но Антона от этого запаха выворачивало. В последнее время Шастун начал замечать, что голова кружится всё чаще, а весит он всё меньше. Но остановиться Антон не мог, ведь всё ещё считал себя толстым. Иногда он разрешал себе перекусить, но это обычно заканчивалось посиделками в обнимку с унитазом. Несколько раз даже шла кровь из носа, которую приходилось останавливать в школьном туалете. Друзья смотрели с жалостью, но знали — говорить что-то Антону это бесполезно. Если он вбивал себе в голову что-то, то должен был сам справиться со своими проблемами.

Антон закинул в рюкзак нужные тетради и пенал. За дверью его комнаты, которая была закрыта, слышались голоса, смех и утренняя передача, шедшая по телевизору.

Антон тихо проскользнул в ванную. Умылся холодной водой, а затем посмотрел на себя в зеркало. Когда он надевал линзы, то по привычке потянул нижнее веко. Вместо красных сосудов глазница была бледно-розовая. Антон знал, что анемия не проходит без симптомов. Поэтому он уже привык, насколько это было возможно, к постоянному подавленному состоянию, нежеланию есть, бледной коже, судорогам по ночам и вечному тремору. Родителям было наплевать на его состояние. А сам Антон не считал это чем-то важным, за что нужно беспокоиться.

Сегодня было прохладнее, чем обычно, поэтому Шаст нашёл в шкафу тёплую толстовку с капюшоном, который натянул на кудрявую голову. Антон выскользнул из квартиры, закрыв за собой дверь. Несколько лестничных пролётов, и вот он вдыхает холодный воздух.

Снова автобус, снова наушники и звучащая в ушах музыка на максимальной громкости.

«На тысячу ножевых больше, и снова белый лист

Вынашивая злобу, оплодотворяя ненависть

И мне на кисти давит циферблат

И я, может, и чудовище, но искренне стараюсь быть хорошим

И верю, знаю, что всё потяну

Я понял соль земли и принимаю в себе тьму

И преломляю свет раз за разом

И если мне приказывают звёзды — я отказываюЯ отказываю небу

Я отказываю солнцу и луне, солнцу и луне

Я отказываю небу

Я отказываю солнцу и луне, солнцу и луне»

Нужная остановка. Антон выходит из автобуса, поправляет капюшон, натягивает рукава толстовки до холодных пальцев. Знакомый вход в школу, которую он видит уже одиннадцать лет.

Шаст поднимается на нужный этаж. Он идёт по коридору, а взгляд почему-то прикован к кабинету истории. Вдруг Антон чувствует тяжёлую руку на своём плече. Он резко развернулся и столкнулся нос к носу с Поповым. Голубые глаза, под которыми пролегли тени, будто Арсений Сергеевич не спал несколько ночей, созвездия родиной, немного вьющиеся тёмные волосы и.. лаванда, боже.

— Антон, нам нужно поговорить.

Шастун попытался напустить на себя самый безразличный вид. Он усмехнулся уголком губ и снисходительно посмотрел на учителя.

— О чём, Арсений Сергеевич?

— Пройдём в мой кабинет, — кивнул в сторону двери историк.

Антон понял, что сбежать не получится. Он закатил глаза и под строгим взглядом учителя проследовал к кабинету. Шастун опёрся на первую парту. Попов вошёл за ним, а затем в замке повернулся ключ.

— Что вы делаете? — Нахмурился Шаст.

— Я же сказал: надо поговорить. Просто не хочу, чтобы нам помешали.

Антон снова усмехнулся.

— Что, Арсений Сергеевич, изнасиловать меня хотите?

Попов покосился на парня, но уголки его губ дрогнули в мимолётной улыбке.

— Ага, Шастун, мечтаю. Прямо на этом столе, — он покосился на своё рабочее место, заваленное тетрадями.

— Да ну, неудобно же... — Попытался отшутиться парень, но его тут же перебили:

— Антон, хватит! — Дёрнулся учитель. — Хватит этих пряток. Месяц ты бегаешь от меня, как маленький. Нет бы нормально поговорить, как взрослый!

— Вы же сами сказали, что я ребёнок! — Вспылил Антон. — Сами сказали, что между нами ничего не будет! Не я оттолкнул вас, Арсений Сергеевич! Не я первый начал убегать! — Шастун опёрся руками на парту, переводя дыхание, а затем едва слышно прошептал, — Арс, нахуя тебе я?

— Знаешь, Антон, я бы так хотел узнать, о чём твои мысли, когда ты молчишь, кому ты звонишь, когда тебе грустно, зачем все эти шрамы на твоих запястьях, почему это так сложно — тебя понять? Может быть я ревную, как будто ты не замечал этого? Каждый раз, когда вижу тебя вместе с Ирой, может, внутри меня что-то горит и злится, а потом ломается. Ты нужен мне, Антон.

— Кажется, я полюбил тебя. Но друзья говорят мне, что будет больно, что я тебе нахуй не нужён, что ты просто играешь мной. Я не хочу им верить, но, как говориться, сердцу не прикажешь.

Внутри Попова всё сжалось. Как же он одновременно хотел и боялся услышать эти слова. И сейчас внутри него будто разлилась приятная нега, окутавшая в свой незримый купол спокойствия и тепла. Он подошёл ближе к парню и поднял его голову, держа за подбородок. Взгляды врезаются. Сердце в груди бьётся быстрее. Снова как тогда. Антон мечтал всё это повторить. Почувствовать его. Каждой клеточкой тела коснуться души Попова, кусать его губы, дышать в унисон.

Губы в миллиметре, знакомый запах кружит голову.

И они, наконец, касаются друг друга. Мягкие губы Антона накрывают учительские. Теперь Шастун берёт инициативу на себя. Он хочет получить максимум от этого поцелуя. От этого мгновения. Бабочки в животе, мурашки бегут по спине, а сердце с бешеной скоростью стучит в груди. Ладони потеют, а в голове одно: Арс, Арс, Арс...

Но тут он замечает на шее учителя красный след. И внутри что-то рушится. Антон отстраняется. Резко, быстро. Со страхом в глазах, который перерастает в ненависть.

— Ты просил меня «Давай поговорим». Ты мечтал, что мы с тобой всё повторим... Я не могу понять, зачем. Ведь я писал тебе эти пиздатые стихи, пока ты ебался с другой.

Голос дрожал, но Антон пытался не показывать этого. Он с призрением посмотрел в глаза-океаны напротив.

— С другим, — вырвалось у Арсения. Сердце пропускает удар. Блять. — Стой, нет, пожалуйста...

Арсений попытался перехватить руку парня, но Антон одёрнул её.

— С другим. Ты проваливай нахуй из моей жизни, не смей пересекать границу. Никогда, слышишь? Никогда не трогай меня! — Оттолкнул историка Шастун.

— Давай поговорим... — Слабо сказал Арсений. Он понимал, что теперь всё безнадёжно. И испортил это он сам. Он виноват в этом.

— Впрочем... Всё, что мне сейчас хочется — это послать тебя нахуй. Мы можем поговорить, но тогда не останется всё, как есть. Поэтому иди нахуй, Арсений Сергеевич.

— Ты просто уйдёшь?

Антон просто развернулся и направился к двери. Повернул ключ и покинул кабинет. Арсений ударил кулаком по столу. «Блять», — выругался мысленно историк.

Антон же и правда просто ушёл. Послал его, развернулся и ушёл.

Настроение было испорчено. Антон добрёл до нужного кабинета, чуть не опоздав на урок. Он поймал на себе вопросительные взгляды друзей. Он не мог рассказать Ире о том, что целовался с историком. Определённо нет. Антон не будет разбивать ей сердце. Ни за что. Она слишком светлая для такого дерьма. Хотя, казалось бы, ещё совсем недавно он ненавидел Кузнецову. Может, Антон и вправду менялся в лучшую сторону?

Доверить это Оксане? Она же дружит с Ирой и вряд ли скроет его измену. Тогда остаются Дима с Серёжей, которым Шаст в тот же момент написал сообщение: «На нашем месте после этого урока».

— Что случилось, Шаст? — Спросил Дима, закрывая на ключ дверь от мужского туалета. Он был расположен на пятом этаже, и здесь обычно не было никого, поэтому парни давно выкрали у охранника ключ и теперь часто собирались здесь.

— Попов, — Антон сел на подоконник и зарылся пальцами в волосы. — Он просил поговорить.

— Сука-а-а, — протянул Матвиенко.

— Он сказал, что я ему нужен. Что он ревнует меня к Ире. А потом... Мы поцеловались, но я заметил на его шее засос, и оказалось, что он трахался с кем-то! То есть нужен ему я, но ебать он будет другого!

— Но разве ты сам не делал тоже самое? — Сложил руки на груди Позов и посмотрел на друга. — Ты встречался с Ирой, хотя тебе нужен был Попов. Или ты думаешь, ему какого было на это смотреть?

— Мне похуй, ведь он сам меня оттолкнул.

— Блять, Шаст, он же взрослый мужик, — влез Серёжа. — Конечно же ему надо ебаться. Или ты думаешь, что он на ночь смотрит твои фоточки и думает: «Ах, какой Антошка красивый!» Нет, сука. Он смотрит и думает: «Блять, как бы Антошку трахнуть»! Потому что всё вот это вот, это просто разводилово какое-то, ты не понимаешь, что он тебя использует?

— Серёг, не надо судить по себе, — нахмурился Поз.

Матвиенко медленно развернулся. Он посмотрел на Диму, облокотившегося на дверь. Внутри воевали желание уйти или набить Позову ебало, но Серёжа решил, что лучший способ нанести удар — показать своё безразличие. Поэтому он просто пожал плечами и снова повернулся к Шастуну.

— В любом случае, — продолжил Матвиенко как ни в чём не бывало. — Ты правильно сделал, что отказал ему.

— Как ты это понял?

— Если бы ты поддался, то вместо того, чтобы сидеть на физике, ты бы лежал на столе Попова с раздвинутыми ногами и его членом у себя у жопе.

Пока Шаст медленно ахуевал от услышанного, а Дима вовсю ухмылялся, Серёжа покинул туалет.

— Вот сука, — прошептал Шастун себе под нос. — Дим, бля, это что за хуйня сейчас была?

— О чём ты? Про последнюю его фразу? Ну по факту, так оно бы и было...

— Да нет же, Поз, — перебил друга Антон. — Я про то, что сказал ты. Что по себе судить не стоит. К чему это?

Шаст посмотрел на Диму, опустившего голову вниз. Позов не спешил смотреть на друга.

— Бля-я-я, ну нет, Дим, — протянул Антон. — Ты же не хочешь сказать, что...

— Да, Тох, именно. И вчера он мне позвонил. Просил, чтобы я приехал. Ничего толком не объяснил. Ну я приехал. И мы переспали.

Антон закрыл лицо ладонями. Вот же дерьмо.

— Сука, Матвиенко, мудак, я его убью когда-нибудь! — Пообещал Шастун.

А Дима... А Дима помнил вчерашний вечер. Помнил немного шершавые губы друга, тяжёлое дыхание и шёпот в тишине пустой квартиры.

Ему было больно осознавать, что всё это — лишь игра. Что он нужен Серёже лишь для этого. Но это была единственная возможность быть с Матвиенко. Не как друзья. Скорее, как любовники. А может, это было одиночное наваждение? И такого больше не повторится? Но Дима бы хотел почувствовать это ещё раз. Пусть даже его будут использовать.

Серёжа шёл по коридору. Злость на Позова разгоралась. Да и если быть честным, то на себя тоже. Зачем он сам вчера позвонил Диме? Зачем просил приехать? Не потому ли, что боялся быть один? Ему нужен был кто-то, кто помог бы забыть об Оксане. А лучший друг пришёлся как раз кстати.

Он заметил Оксану, которая стояла у стены и листала что-то в телефоне. Матвиенко подошёл к ней и встал рядом.

— Что делаешь? — Спросил он.

— Ищу работу, — не отрываясь от экрана, ответила Фролова.

— Зачем? — Удивился Серёжа. Он то точно работать в ближайший год не собирался.

— Сразу после восемнадцатилетняя я съеду от отца и мачехи. Не хочу от них зависеть и потом слушать о том, какая я неблагодарная.

— Оксан, ты подумала?

— А?

— Ты готова ответить на мой вопрос?

Девушка замерла. Она задумалась. Вчера вечером Окс пыталась всё тщательно взвесить. Да, Серёжа хороший и надёжный. Но хочет ли она этих отношений? Но каждый раз Фролова вспоминала грустные глаза друга, и сердце её сжималось от жалости к нему.

— Хорошо, я согласна, — наконец ответила она.

Парень осторожно обнял Оксану за талию, а она положила голову ему на плечо. Немного неловко было стоять так в школьном коридоре, но Матвиенко было всё равно. Он был счастлив.

Дима смотрел на обнимающихся друзей. Он замер посреди коридора. Всё было прямо как в дешёвой комедии. Вот только это была его жизнь, не похожая на другие. Он не мог убежать и расплакаться, как девчонка из ромкома, поэтому, сделала несколько глубоких вдохов, он прошёл мимо парочки, слегка улыбнувшись Оксане, которая заметила его.

Но внутри что-то сломалось. Больно, невыносимо больно. Видеть, как человек, который тебе небезразличен, счастлив рядом с другим — один из видов пыток. Самых жестоких и болезненных. Дима сел за парту, достал учебник по химии и погрузился в чтение.

***

Арсений не думал о том, что один вечер с Лёшей приведёт к таким последствиям.

Вчера худой зеленоглазый парень вылизывал его шею, оставлял засосы на бледной коже, выгибался и стонал, пока его золотые волосы рассыпались по подушке. Алексей был прекрасным любовником, но трахая его, Попов всё равно представлял себе другого: у того тело было ещё худее, а волосы темнее и вились колечками. А глаза Шастуна были не изумрудные, а скорее как лесная чаща, такие тёплые и родные. И пахло от Лёши не малиной и ментолом, а чем-то приторным и пряным. Парень хотел остаться, но Арсений выставил его за дверь, сказав, что позвонит.

И сейчас Арсений проклял Алексея, который не мог не оставить следов. Хотя Попов понимал, что его вина тоже есть. Как он мог не заметить следов на шее? Ведь именно из-за этого засоса он потерял Антона. Только Арсений решил, что можно всё исправить, только Антон признался ему в своих чувствах, как один грёбанный засос испортил всё.

Чай с мятой больше не приносил умиротворение и не успокаивал. Арсений допил его большим глотком и поставил кружку в раковину. Затем вошёл в ванную и всё-таки спрятал малиновый гель для душа в шкафчике.