Часть 3
Я сидел на кухне, уставившись в девственно чистый лист бумаги, будто ожидая, что слова сами проступят сквозь белизну.
Рядом лежал учебник английского, раскрытый на главе «Эссе: структура и стиль» – страницы были испещрены моими неровными пометками, которые с каждым часом становились всё агрессивнее, и слегка помяты по углам от моих нервных перелистываний.
В комнате царил полумрак — только настольная лампа отбрасывала теплый желтый круг света, в котором медленно кружились пылинки, словно пытаясь сложиться в нужные предложения.
Из наушников лилась незнакомая зарубежная песня — не потому что я внезапно проникся англоязычной культурой, а из смутной надежды, что где-то между аккордами затеряется нужная грамматическая конструкция, мозг впитает грамматику через ритм, как губка впитывает воду. Басовые ноты отдавались легкой вибрацией в висках, смешиваясь с нарастающей головной болью.
— Бля... — я провёл пальцами по взъерошенным волосам, закинув голову назад так, что позвонки неприятно хрустнули. — Какого чёрта она хочет?
Сочинение. Простое, казалось бы, задание: "Your dream and how to achieve it". [1]
Ну, если не считать мечты о том, чтобы она посмотрела на меня ещё раз так, как сегодня у кабинета. И чтобы её пальцы снова дрогнули, когда наши руки случайно соприкоснутся.
Ручка нервно постукивала по столу, оставляя мелкие черные точки на краю листа. Я задумался, уставившись в потолочную трещину, которая за годы наблюдений стала мне почти родной.
"Maybe my dream is to break free. To run away from this town, from expectations, from the futurе." [2]
Слишком откровенно. Слишком... уязвимо.
"Maybe my dream is to make her laugh again." [3]
Слишком очевидное. Слишком опасно.
Я яростно зачеркнул оба варианта, оставив на бумаге злые, рваные следы от ручки, и шумно выдохнул так глубоко, чувствуя, как горячий воздух обжигает губы, а ребра неприятно заныли.
— Кис, ты там не сдох?
Дверь распахнулась с характерным скрипом. Хенк замер в дверном проеме, скрестив руки на груди — его тень растянулась по полу, достигнув моих ног. За его спиной маячила Рита, с хрустом разгрызая очередную чипсину из разноцветного пакета.
— Он явно ждёт вдохновения, — провозгласила она, метко швырнув в меня солёной картофельной стружкой, которая застряла в моих волосах.
— Нет, я просто пытаюсь придумать, как описать свою «мечту» так, чтобы не выглядеть полным дебилом.
— Серьёзно? — Хенк вошел, уселся напротив и положил свои здоровенные ладони на стол. — Ты, который последние три года писал все сочинения за пять минут перед уроком, сейчас сидишь и мучаешься над домашкой?
— Она не простая, — проворчал я, сжимая ручку так, что пальцы побелели.
— Ага, — Хенк ухмыльнулся, и в его глазах заплясали чертики. — И дело тут не в сочинении, да?
Я швырнул в него смятым листком, который жалобно шлёпнулся об его футболку.
— Заткнись.
— О, так оно и есть! — он рассмеялся, и звук этот был таким заразительным, что даже Рита присоединилась. — Кис, ты реально влип.
— Я не влип.
— Ты пишешь сочинение для училки, которую видел один раз.
— Два, — поправил я, и тут же пожалел, увидев, как брови Хенка поползли к линии волос.
— Ещё хуже.
Я резко откинулся на стуле, закинув ноги на стол – старая привычка, которая всегда бесила Хенка, и стул жалобно заскрипел под моим весом.
— Ладно, допустим, я немного заинтересовался. Ну и что?
— Ну и то, что ты играешь с огнём. — Его голос внезапно стал серьёзным. — Она — учитель. Ты — ученик. Даже если она на тебя посмотрит дважды, чем это закончится?
— Чем угодно, зато не скучно.
Хенк покачал головой, и свет лампы заиграл в его светлых волосах.
— Ты невозможен.
— Это комплимент?
— Это диагноз.
Я закурил, вдохнув дым так глубоко, что он обжег легкие, откинувшись на стуле до предела, и закрыл глаза. В темноте всплыло ее лицо — эти прозрачные глаза, едва уловимая усмешка, дрожь в длинных пальцах, когда она поправляла непослушную прядь...
А что, если...
Ручка скользнула по бумаге сама собой, будто ведомая какой-то неведомой силой.
"My dream is to find something real. Not just words in a textbook, not just rules to follow. Something that burns. Like a match in the dark. Like a voice that doesn't lie. [4]
Maybe it's a person. Maybe it's a place. Maybe it's just a moment when everything clicks into place. [5]
But I know one thing: when I find it, I won't let go." [6]
Я перечитал текст, усмехнулся своей собственной сентиментальности — криво, беззвучно — и аккуратно сложил лист пополам, ощущая, как бумага сопротивляется, пытаясь разогнуться.
Ну, Елена Николаевна, посмотрим, что вы на это скажете.
***
На следующий день я задержался после звонка, пока последние ученики не высыпали из класса, оставив после себя смятые бумажки и запах школьного завтрака. Она сидела за учительским столом, погруженная в проверку тетрадей, и даже не подняла головы, когда я подошёл. Луч солнца пробивался сквозь пыльное окно, играя в её волосах, превращая их в жидкое золото.
— Принёс сочинение, — протянул я листок, и мои пальцы слегка дрогнули, когда бумага коснулась её кончиков пальцев.
— Неожиданно.
Её голос звучал ровно, но в уголках губ пряталась тень улыбки.
— В хорошем смысле?
Я опёрся о край стола, чувствуя, как дерево впивается в ладонь.
— В смысле, я думала, вы снова принесёте пустой лист.
Она наконец подняла глаза, и я увидел в них неожиданную теплоту — словно лёд наконец-то начал таять под весенним солнцем.
— Творческий кризис прошёл.
Моё сердце бешено заколотилось, когда она взяла бумагу, её пальцы медленно развернули лист, и я заметил, как на левом запястье снова мелькнула та татуировка — "Per aspera".
Я наблюдал за её лицом, за каждым микроскопическим изменением. Сначала — лёгкое недоумение, когда брови чуть сдвинулись. Потом — одна бровь поползла вверх, оставляя на лбу едва заметную морщинку. И наконец...
— Оригинально. — Она отложила листок, и я увидел, как её пальцы на мгновение задержались на бумаге, будто не решаясь отпустить. — Это не совсем то, что я задавала.
Её голос звучал не так строго, как должно было.
— Вы же сказали — никаких «London is the capital».
Я ухмыльнулся, чувствуя, как адреналин разливается по венам.
Она скрестила руки на груди, и я заметил, как тонкая ткань блузки натянулась на её плечах.
— Не ожидала такого от вас.
Я пожал плечами, чувствуя, как под рубашкой по спине пробежали мурашки, а мышцы спины напряглись.
— А что вы ожидали?
— "My dream is to skip school and drink beer with friends". [7]
Её губы дрогнули, выдавая подавляемую улыбку.
Я рассмеялся, и звук получился каким-то странно звонким в пустом классе.
— Это не мечта. Это план на пятницу.
Она улыбнулась по-настоящему, и в этот момент в её глазах появились крошечные морщинки — смешные, несовместимые с её обычно строгим выражением лица. А в классе сразу стало как-то светлее.
— Ладно, зачёт.
— То есть «пять»?
Я наклонился чуть ближе, уловив лёгкий аромат её духов — что-то древесное с горьковатыми нотками.
— То есть вы выполнили минимальные требования.
Её голос слегка дрогнул, когда наша дистанция сократилась.
— А что нужно для «пяти»?
Моё дыхание участилось, когда я заметил, как зрачки её глаз расширились.
Она задумалась, потом медленно подняла глаза, и в них отразился солнечный зайчик, сделав взгляд почти прозрачным.
— Удивите меня.
Я почувствовал, как сердце резко ударило в грудную клетку.
— А если я уже начал?
Мой взгляд на мгновение задержался на её губах — бледно-розовых, слегка потрескавшихся от школьного сухого воздуха.
— Ты всегда так... избегаешь правил?
Её голос стал тише, и это внезапное «ты» ударило по мне, как электрический разряд.
— Не все. Но те, что мешают жить — да.
— Например?
— Например... — я наклонился ещё ближе, улавливая, как она задержала дыхание на секунду, — правило, которое запрещает ученикам приходить к учителям после уроков.
Елена Николаевна посмотрела на меня так, будто я только что объявил, что Земля плоская. Но в уголках её глаз всё ещё дрожал тот самый солнечный зайчик, а грудь поднималась и опускалась чуть быстрее обычного.
— Кислов, — ответила она наконец, и её голос звучал как шёпот осенних листьев под ногами, — если ты думаешь, что такие выходки сделают тебя интересным в моих глазах, то ты ошибаешься.
— А что сделает? — Мои пальцы сами собой сжались в кулаки.
— Уважение. Хорошие оценки. И хотя бы капля здравого смысла.
Я ухмыльнулся, чувствуя, как горячая волна поднимается к щекам, а губы дрожат от напряжения.
— Первый пункт ещё куда ни шло. А вот с остальным...
Она задумалась, потом неожиданно спросила, и её голос стал мягким, почти тёплым:
— А что для тебя "real"? [8]
Я почувствовал, как пульс забился в висках, а внутри всё сжалось в тугой узел.
— То, что нельзя подделать. То, от чего бьётся сердце.
— Например?
— Например... вы. — Я не планировал говорить этого, но слова вырвались сами.
Она замерла, и я увидел, как зрачки её глаз расширились, поглощая тот самый солнечный зайчик. Потом медленно, будто в замедленной съёмке, она убрала непослушную прядь волос за ухо, и её пальцы слегка дрожали.
— Ты опасный, Кислов. — Её голос звучал странно — будто она одновременно и пугалась, и восхищалась этим.
— Это комплимент? — Я чувствовал, как потеют ладони.
— Ты вообще понимаешь, зачем нужен английский? — Она резко сменила тему, но её глаза всё ещё блестели.
— Чтобы понимать, о чём поётся в песнях? — Я попытался шутить, но голос подвёл.
— Чтобы иметь выбор, — сказала она тихо, и её голос вдруг стал каким-то хрупким, а словах звучала какая-то особенная грусть. — Чтобы однажды, если ты захочешь уехать из этого города, у тебя не было преград. Чтобы ты мог говорить с миром на его языке.
Я замер, ощущая, как что-то тяжёлое и тёплое разливается в груди. В горле вдруг стало сухо.
— Вы говорите так, будто уверены, что я захочу уехать.
— Я уверена, что ты ещё не решил, чего хочешь, — она сложила мой листок с такой аккуратностью, будто это древний манускрипт, и сунула его в учебник. — И именно поэтому английский — это не просто предмет. Это твой билет.
Я молчал, и впервые за этот разговор слова застряли у меня в горле комом.
Она встала, и стул тихо заскрипел под ней. Когда она подошла к окну, солнечный свет обнял её фигуру, сделав блузку почти прозрачной, а силуэт — невесомым.
— Ты знаешь, почему я стала учителем?
Я покачал головой, не в силах оторвать взгляд от её профиля, освещённого солнцем.
— Потому что в четырнадцать мне попался учебник английского с кассетами. — Её пальцы слегка постукивали по подоконнику. — Старым, потрёпанным, с чьими-то пометками на полях. И там была запись — песня, которую я не понимала. Ни слова. Я месяц расшифровывала её по словарю, (тогда у меня ещё не было свободного доступа к интернету и различным переводчикам), а когда наконец перевела...
Она обернулась. В её глазах было что-то живое, почти детское, что заставило моё сердце снова сделать сальто в груди.
— Оказалось, это была банальная попса про любовь. Но в тот момент мне казалось, что я взломала код.
Я рассмеялся, но смех получился каким-то сдавленным.
— И что, это вдохновило вас на педагогику?
— Нет. — Она сделала шаг ко мне, и я почувствовал тот самый древесный аромат. — Это вдохновило меня купить билет в Лондон через год после школы. Я мыла там посуду, жила в комнате с тараканами и слушала, как говорят люди. Настоящие люди, а не голоса из заданий по аудированию.
Я перестал улыбаться, ощущая, как что-то сжимается в горле.
— А потом?
— Потом я поняла, что хочу, чтобы другие тоже почувствовали эту свободу.
Она вернулась к столу, и когда брала мой листок, её пальцы слегка дрожали.
— Перепиши.
— Что?
— Ты написал о чём-то «настоящем». Но использовал шаблонные фразы. "Burn like a match", "voice that doesn't lie" [9] ... Это красиво, но не твоё.
Я нахмурился, чувствуя, как раздражение поднимается к вискам.
— А откуда вы знаете, что моё?
— Считай это интуицией. — Её губы дрогнули.
Я ощутил, как сжимаются кулаки, ногти впиваются в ладони.
— Ладно. А если я скажу, что «настоящее» — это вот это? Сейчас? Этот разговор?
Она замерла, и я увидел, как её зрачки снова расширились. Потом она медленно опустила руку с листком.
— Тогда докажи.
— Как?
— Скажи это по-английски. Без подготовки.
Я открыл рот — и понял, что не могу. Что фразы в голове рассыпались, как замок из песка.
— I...
Она ждала, и в её взгляде было что-то мягкое, почти поощряющее.
— I think real is... when you forget about rules. [10]
Глупо.
Но она не засмеялась.
— Go on. [11]
— When you... hear someone's voice and know it's not just noise. [12]
Я видел, как её пальцы слегка сжали край стола, костяшки побелели.
— And? [13]
— And you don't want to run away. [14] — Эти слова вырвались сами, без моего разрешения.
Тишина повисла между нами, но не тяжёлая.
Потом она глубоко вдохнула.
— Вот видишь, ты можешь. Когда не притворяешься.
Я почувствовал, как кровь приливает к лицу, делая кожу горячей.
— Это засчитается как сочинение?
— Нет. — Она улыбнулась, и в этой улыбке было что-то новое — не учительское, а очень личное. — Это засчитается как начало. Но учти, Кислов, я теперь знаю, что ты способен на большее. Так что в следующий раз — никаких послаблений.
Я кивнул, забирая листок, и наши пальцы снова едва коснулись друг друга, и от этого пробежали мурашки.
— Елена Николаевна...
— Да? — Она смотрела на меня, и в её взгляде было что-то неуловимое.
— А если мне понадобится помощь... вне уроков?
Она приподняла бровь, и в уголках её глаз снова появились те самые смешные морщинки.
— Библиотека открыта до восьми.
— Я имел в виду...
— Я знаю, что ты имел в виду, — она перехватила мой взгляд, и её глаза вдруг стали серьёзными, почти печальными. — И ответ — нет.
Я усмехнулся, но улыбка получилась кривой.
— Вы хотя бы подумаете?
— Нет. — Её голос звучал твёрдо, но не жестоко.
— Почему?
— Потому что ты не ищешь учителя. — Она отвела взгляд. — Ты ищешь приключений.
Я хотел возразить, но дверь распахнулась — в класс ворвалась стайка семиклассников с воплями «Можно мы тут посидим? У нас физра, а мы забыли форму!».
Елена Николаевна вздохнула, и в её взгляде появилось что-то похожее на облегчение.
— Выходите, Кислов. У меня теперь урок.
Я задержался у двери, обернулся, ловя её взгляд:
— А если я останусь? Ну, просто... у меня есть ещё вопросы. По домашке.
— Кислов...
— Да? — Я замер, чувствуя, как сердце готово вырваться из груди.
— Если не исчезнете в ближайшие пять секунд, ваше следующее сочинение будет на тему "Why stalking is a bad idea". [15]
Я ухожу, но перед тем как дверь закрывается, слышу, как она добавляет:
— И приходите завтра. С новым сочинением.
В её голосе снова появилась та самая хрипотца, от которой у меня по спине пробежали мурашки.
***
На следующий день я пришёл раньше всех.
Школа была еще пуста — только вахтерша вяло водила шваброй по полу, оставляя за собой влажные зигзаги, а из столовой тянуло сладковатым ароматом свежей выпечки.
Я поднимался по лестнице, и сердце колотилось так сильно, что его стук отдавался в висках. В руке — листок с сочинением, слегка помятый от того, что я слишком крепко сжимал его всю дорогу.
«Почему я люблю английский язык» — тема, от которой вчера вечером хотелось рвать на себе волосы. Но я написал.
О том, как странно бывает, когда чужие слова вдруг становятся своими. Как будто кто-то перевернул их наизнанку — и ты видишь не парадную сторону, а изнанку, ту, что обычно прячут.
Кабинет английского еще закрыт. Я прислонился к стене рядом с дверью, чувствуя, как прохладная поверхность впивается в лопатки. В кармане джинсов бессознательно сжимаю кулак — ладони слегка влажные.
Проходящие мимо одноклассники бросали любопытные взгляды, но я лишь прикусил губу, не отрывая глаз от конца коридора.
— Кислов, тебя что, под дверью дежурить поставили? — хохотнул кто-то сзади.
Я лишь пожал плечами.
И вот — она.
Сегодня её волосы собраны в тугой хвост, который колышется в такт шагам, строгий пиджак подчеркивает линию плеч. Она идет быстро, почти стремительно, перелистывая какие-то бумаги — губы слегка шевелятся, будто что-то повторяет про себя.
Но когда поднимает голову и замечает меня, ее шаг на мгновение сбивается — едва заметное колебание, которое я бы пропустил, если бы не следил так пристально.
— Что на этот раз? — спрашивает она, роясь в ключах. Голос звучит ровно, но пальцы слегка дрожат.
— Новое сочинение, — протягиваю листок. Бумага слегка дрожит в моих пальцах.
— Неужели? — ее голос звучит сухо, но в уголках глаз собираются мелкие морщинки — возможно, начало улыбки.
— А вы сомневаетесь во мне?
Она не отвечает, только прикусывает нижнюю губу, когда ключ наконец поворачивается в замке.
Дверь открывается, и я следую за ней внутрь. Кабинет пахнет мелом, бумагой и ее духами — что-то легкое, с горьковатой ноткой, как осенний лес после дождя. Бросаю взгляд на стол: аккуратные стопки тетрадей, кружка с остатками кофе, закладка с выцветшими нитками, торчащая из учебника.
Она ставит сумку на стол и протягивает руку:
— Ну, давай.
Берет листок, не глядя, прижимает к папке с тетрадями. Ее пальцы — длинные, с коротко подстриженными ногтями — на секунду задерживаются на бумаге.
— Зайди после уроков. Проверю при тебе.
— А нельзя сейчас? — мой голос звучит нарочито беззаботно, но внутри все сжимается.
— Сейчас у меня первый урок, — она проводит языком по нижней губе, будто смакуя моё нетерпение, и я замечаю, как на мгновение блеснула влага на ее губах. — Или ты хочешь, чтобы другие ученики видели, как я тебя экзаменую?
Во рту пересыхает. Где-то в груди что-то сжимается.
— Может, я именно этого и хочу?
Она закатывает глаза, но по ее щекам пробегает легкий румянец. Будто она не учитель, а девушка, которую я только что застал врасплох.
— После уроков, Кислов. Не опаздывай.
Дверь закрывается. Я остаюсь в коридоре, сжимая в кармане кулаки. В груди — странное тепло, смешанное с предвкушением.
Последние уроки тянутся мучительно долго. Каждая минута — как год. Я барабаню пальцами по парте, ловлю на себе недоуменные взгляды учителей, но мне все равно. Чтобы хоть как-то скоротать время, перебираю мысленно каждое слово, каждую интонацию нашего утреннего разговора. В голове только одна мысль — что она скажет. Что будет в ее глазах, когда она прочитает то, что я написал на самом деле.
Но вот, наконец, звонок.
Школа пустеет. Из открытых окон тянет вечерней прохладой, смешанной с ароматом скошенной травы.
Я стучу в дверь её кабинета — два четких удара костяшками пальцев.
— Войдите.
Она сидит за столом, перед ней — моё сочинение, пальцы медленно барабанят по столу, оставляя едва заметные следы на пыльной поверхности.
— Ну что, — поднимает на меня взгляд, — готов к разбору полётов?
Я прикрываю дверь и делаю шаг вперёд. В кабинете тихо — только тикают часы на стене.
— Готов ко всему.
Она разворачивает листок, пробегает глазами первые строки — и вдруг задерживается на одном месте. Губы ее слегка приоткрываются, и я вижу, как ее зрачки расширяются.
— Это...
— Это правда, — говорю я, чувствуя, как сердце готово вырваться из груди.
Она поднимает на меня взгляд. В ее глазах — не оценка, не строгость. Что-то другое. Что-то... живое. Что-то, от чего у меня перехватывает дыхание.
— Ты написал, что английский — это язык, на котором молчат.
— Да.
— Почему?
Я делаю шаг ближе. Между нами теперь меньше метра, и я чувствую ее дыхание — ровное, но чуть учащенное.
— Потому что иногда важнее то, что не сказано.
Она закусывает губу, откладывает листок в сторону. Ее пальцы дрожат — совсем чуть-чуть, но я это вижу.
— Это пятёрка?
— Для пятерки нужно не опаздывать на уроки.
Я ухмыляюсь, чувствуя, как адреналин разливается по венам.
— Тогда я завтра приду раньше.
— Завтра у меня нет твоего класса.
— А у меня есть свободное окно.
— Ты вообще собираешься воспринимать учёбу всерьёз?
Я сделал шаг ближе. Теперь между нами только край стола.
— Зависит от того, что вы поставите мне за это сочинение.
Она подняла бровь. В ее взгляде — вызов.
— Это что, намёк?
— На что?
— На то, что ты ожидаешь особого отношения.
— А разве не все его ожидают?
Она вдруг улыбнулась — не той сдержанной улыбкой, что на уроках, а настоящей, чуть насмешливой, но в то же время... теплой. От этой улыбки у меня перехватывает дыхание.
— Послушай, — она отодвинула тетради, и я заметил, как ее грудь поднялась в глубоком вдохе. — Я не знаю, что ты задумал, но...
— Но?
— Но тебе стоит быть осторожнее.
Я наклонился ближе, опершись руками о край стола. Наши лица теперь на одном уровне.
— Это угроза?
— Предупреждение.
Наши взгляды встретились. В её глазах было что-то... странное. Не страх, не злость — скорее, понимание. Как будто она видит меня насквозь. Как будто она уже видела это раньше.
— Почему? — спросил я тихо.
Она отвела взгляд, её пальцы сжали край стола.
— Потому что я уже видела таких, как ты.
— И чем это закончилось?
Она замерла, потом медленно подняла глаза. В них было что-то неуловимое — то ли грусть, то ли предостережение.
— Тем, что они исчезли.
Тишина.
Я хотел что-то сказать, но вдруг за дверью раздались шаги. Дверь приоткрылась — это была уборщица.
— А, извините, — забормотала она. — Я просто... полы...
— Ничего, — Елена Николаевна встала так резко, что стул скрипнул. — Я уже ухожу.
Она собрала тетради в сумку, даже не глядя на меня. Ее движения резкие, нервные.
Я стоял, чувствуя, как адреналин медленно уходит, оставляя после себя странную пустоту.
Что она имела в виду?
И почему мне вдруг стало так... не по себе?
Но больше всего меня мучил другой вопрос — почему, несмотря на все ее предостережения, я уже знал, что завтра снова приду к этому кабинету?
____________________________________________________
[1] — Ваша мечта и как ее достичь.. Но проблема была в том, что у меня не было мечты.
[2] — Может быть, я мечтаю освободиться. Убежать от этого города, от ожиданий, от будущем.
[3] — Может быть, я мечтаю снова рассмешить ее.
[4] — Я мечтаю найти что-то настоящее. Не просто слова в учебнике, не просто правила, которым нужно следовать. Что-то, что горит. Как спичка в темноте. Как голос, который не лжет.
[5] — Может быть, это человек. Может быть, это место. Может быть, это просто момент, когда всё сходится.
[6] — Но я знаю одну вещь: когда я найду это, я не отпущу.
[7] — Я мечтаю пропустить школу и выпить пива с друзьями.
[8] — Настоящее?
[9] — «Горит как спичка», «голос, который не лжет»
[10] — Я думаю, что настоящее это... когда ты забываешь о правилах.
[11] — Продолжай.
[12] — Когда ты... слышишь чей-то голос и понимаешь, что это не просто шум.
[13] — И?
[14] — И ты не хочешь убегать.
[15] — Почему преследование - плохая идея.