Глава 7: Кассиопея
— Угадай, — наконец предлагает он. — Итак, я ужасно хорош в нырянии с аквалангом, в скалолазании и в макраме.
— Макраме, — молниеносно реагирует Люмин.
— А вот и нет, скалолазание. Эй, кто забрал мой чизкейк?..
Люмин не замечает, когда заканчивается её кофе и когда Тарталья заказывает ещё по одной. За обменом ничего не значащими фактами друг о друге проходит целый вечер — и Люмин, расслабившись, наконец перестаёт следить за входом и посетителями. Они просто разговаривают — как обычные люди, как парочка, у которой действительно назначено свидание. И надо отдать Тарталье должное… когда он ловит настрой собеседника на человеческий диалог, с ним даже можно этот самый диалог вести.
Возможно, не будь он преступником…
Люмин так и не узнаёт о Тарталье ничего, что можно было бы отправить в управление в качестве «Вот вам информация, посадите этого ублюдка». Она узнаёт, что в детстве он сбежал из дома и провёл неделю на вокзале, что у него непереносимость табачного дыма и что он замечательно поёт и танцует (по его словам, без доказательств), но… ничего, что можно было бы использовать против него.
Тарталья выдаёт ей тщательно взвешиваемую информацию (не считая своего настоящего имени), и Люмин отвечает ему тем же. Они оба не доверяют друг другу до конца, и если Тарталья выглядит так, словно очень этого хочет, то Люмин… Люмин уже ни в чём не уверена.
Когда на улице становится до неприличия темно, Тарталья наконец указывает ей на выход. Люмин благодарно кивает, так же благодарно делит счёт пополам (со словами «Да задвинь ты свой кошелёк куда подальше, у меня тоже есть деньги, вообще-то»), и они выходят на воздух.
— Вызвать тебе такси? — галантно интересуется Тарталья. — О, погоди, я знаю, что ты ответишь. «Я сама».
— Вот именно, я сама, — усмехается Люмин, проверяя баланс на карте. Что ж, такси она может себе позволить — не говорить же богатенькому придурку, что сюда она ехала на метро. — А ты?
— А что я? Меня за углом уже ждёт лимузин с личным шофёром.
Люмин тихо смеётся, открывая карту. Экран высвечивает ей простой чёрный пежо, который приедет через семь минут — а это значит ещё семь минут разговора с Тартальей.
Учитывая, что они проговорили больше четырёх часов и не поубивали друг друга, не так уж и много.
— Редкая ночь, когда в городе видно звёзды, — Тарталья с прищуром поднимает голову. Люмин перехватывает его взгляд: и правда.
Наверное, сейчас они действительно похожи на нормальную парочку.
— Смотри, — она указывает пальцем в небо, — разбираешься в созвездиях? Вон там Кассиопея.
— Касси-что?
— Кассиопея.
— Звучит как название венерического заболевания.
— Звучит как… — «что-то, что сказал бы Кэйа». Вслух этого Люмин не говорит: информация о сотрудниках управления тоже попадает под гриф «Не делиться». — Это девушка из древнегреческой легенды. Ты же у нас грек, стоило бы получше разбираться в своих корнях.
— Может быть, я ещё должен уметь готовить мусаку и играть на самбике? — Тарталья фыркает. — Греческие мифы не попадали под категорию того, что меня интересует. А вот девушки, знающие больше меня…
— Да любая девушка, хоть раз открывавшая интернет, утрёт тебе нос.
Люмин снова не собирается сдерживать улыбку: когда Тарталья на неё фальшиво обижен, у него забавное лицо. У него в целом потрясающе живая мимика — он не прячет эмоции, как советовал ей, а пользуется полным их спектром, как редактором персонажа в компьютерной игре. И меняются они так же быстро, как мелькают пейзажи за окном гоночной машины.
И когда Тарталья наклоняется к ней за поцелуем, Люмин не собирается его останавливать — хотя он даёт ей достаточно времени.
Всего один раз, говорит она себе, всего раз поцеловать его так, будто при следующей встрече ей не придётся брать его на прицел. Тарталья целует мягко и осторожно, он не ведёт, и Люмин этим пользуется: встаёт на носки, запускает ладонь в растрёпанные рыжие волосы (как же они хорошо выглядят, когда на них нет тонны геля для укладки), чувствуя, как чужие руки обнимают её за талию, и просто бессовестно пользуется украденным моментом.
Наверное, именно в этот момент стоит признать: да, он ей действительно нравится.
Для её личной жизни арест Тартальи будет просто огромной потерей.
Люмин отрывается от его губ, только когда в руке вибрирует телефон, напоминая о такси. Отрывается, давайте честно задокументируем, с сожалением. И, облизывая губы, весело говорит:
— Забавный факт: парни всегда ведутся на Кассиопею. Они вбили себе в голову, что девушкам нравятся звёзды, и почему-то считают, что это лучший момент, чтобы прекратить разговоры и полезть за поцелуями. А ты, — и раньше, чем Тарталья успевает хотя бы открыть рот, кладёт ему на губы палец, — нарушил второе условие.
— Не спросил разрешения, знаю, — улыбается Тарталья. — Но ты же сама хотела.
Люмин и не собирается отрицать.
Водитель такси у тротуара коротко гудит в клаксон, и она поспешно делает шаг назад. Второй шанс на поцелуй она ему давать не будет — она знает, когда нужно остановиться, чтобы вовремя раззадорить, и сейчас момент самый подходящий.
В конце концов, её задание никто не отменял.
— Ладно, было не так уж плохо, — Люмин одёргивает юбку, стараясь не смотреть на Тарталью и его чёртовы губы. — До встречи, маленький придурок. Или, может, лучше Аякс?
Тарталья только смеётся в ответ.
— До встречи, маленькая шпионка. Конная прогулка на выходных, помнишь?
— О, да ты всё-таки задался целью. Я подумаю, ладно?
Люмин машет ему рукой на прощание и ныряет в такси.
— Сделайте крюк через восьмидесятую, пожалуйста, — просит с заднего сиденья, — на всякий случай.
Она не собирается прятать рациональность за светскими беседами и поцелуями. По этой же причине она только хмурится, когда отписывает Венти: «Проверь всех Аяксов, родившихся в Греции с девяносто первого по девяносто пятый. Не говори никому, это личное одолжение».
Её жизнь превратилась в сплошную эмоциональную карусель из сумятицы и непорядка — здесь она целуется с преступником, там она выслушивает по нему утреннюю планёрку, тут уговаривает Альбедо взять её на операцию по его поимке. Пусть целоваться с ним, как минимум, приятно… Не стоит забывать, что у неё — да и у него — на первом месте.
И это вовсе не личные отношения. Это вопрос профессионализма.
Загадка в том, кто же облажается первый.
~
Они встречаются ещё раз.
И ещё.
И ещё один.
На обещанной конной прогулке на выходных (Тарталья и правда прекрасно держится в седле), в театре на шекспировской пьесе (Тарталья обожает «Гамлета»), в обычном кафе за чашкой кофе и клубничным чизкейком (Тарталья уже и его забирает в список «Мне нравится то же, что и Люмин»), на уличном концерте, в галерее, просто на городских улочках… Люмин благодарит всех известных ей богов за то, что они ещё ни единого раза не попались на глаза ни любопытным журналистам, ни её собственному отделу.
Конечно, она осторожна. Конечно, она знает, что так нельзя. Но любовь к азарту и феноменальная глупость у них одна на двоих — видимо, передаётся через поцелуи. Потому что Люмин до сих пор не хватает смелости сказать Тарталье в лицо «Извини, дорогой, но в следующий раз мы увидимся в допросной».
Пока что всё, о чём они разговаривают, — это кино, музыка, хобби и те аспекты жизни, которые не касаются работы. Тарталья удивительно начитан для человека, не знающего, как выглядит Кассиопея, удивительно образован для преступника и удивительно обходителен для того, кто облапал девушку в первый же вечер их знакомства. Он ведёт себя так идеально, что зубы от сахара скрипят. И Люмин бы рада придраться, вот только не к чему.
Каждый день начинается с неизменного «Доброе утро, маленькая шпионка» и заканчивается неизменным «Спокойной ночи, маленькая шпионка». Тарталья навязчив, но не настолько, чтобы считать его совсем невыносимым, Тарталья придурок, но не настолько, чтобы на него злиться, Тарталья позёр, но не настолько, чтобы… О боже.
Она влюбилась в преступника.
Люмин чувствует себя в классической мелодраме с сюжетом для двенадцатилеток — а это значит, что до драмы осталось немного, надо только подождать. Вот только встречается она не с Леонардо Ди Каприо и не с Томом Крузом, а с человеком, с брифинга по которому начинается каждая её утренняя планёрка. С человеком, который оказался достаточно хорош, чтобы расширить типаж Люмин до личностей с криминальным досье в тридцать страниц.
Но что удивительно — то ли Люмин отнимает у Тартальи так много времени, то ли ему становится лень, то ли ещё одна неведомая причина, о которой они просто не говорят, — но Тарталья как будто закапывается на дно. За последний месяц — ни одного появления на публике, ни одной зафиксированной преступной сделки, ни одного подозрительного банковского актива («Не считая огромных счетов за кофейни», — ругается Венти, снова и снова залезая в его профайл). Люмин не знает, в чём дело. Но следуя своему же условию, не спрашивает.
Наверное, потому что в глубине души её маленькая наивная девочка искренне считает, что даже статус А+ можно исправить парой свиданий.
Операции продолжаются и без Тартальи, на нём управление не зацикливается — Люмин забрасывает то на очередной приём (на каблуках выходит держаться всё увереннее), то на крышу отеля, то на подземную парковку, то в десятичасовое дежурство среди каких-то заброшенных складов. С полевой работой как с сексом — первый блин, может, и комом, но после него всё не то. И каждый раз она одновременно хочет и не хочет увидеть среди потенциальных преступников знакомую рыжую макушку.
Люмин, может, и идиотка, но не до конца. Пялясь в телефон на очередное сообщение, она пытается представить: спецназовский костюм против пиджака за пару миллионов, нервозность против задора, пистолет против пистолета. Люмин, может, и идиотка, но больше реалистка, а поэтому прекрасно понимает: передать Тарталью в суд ей будет сложнее, чем любому из отдела, но когда дойдёт до крайней точки, она это сделает.
Потому что она абсолютно уверена: после этой самой точки Тарталья сможет её убить. И, в отличие от неё, его не будут мучить за это угрызения совести. А в случае, если она выживет, все эти тайные встречи по выходным останутся в голове не больше, чем простое «Это была моя работа».
Её игры в кошки-мышки с управлением и преступником одновременно продолжаются до тех пор, пока обычный день не катится ко всем чертям.
— Сегодня на повестке дня, — Дилюк хмуро (он не умеет по-другому) выводит на экран фотографию какого-то темноволосого парня с дурацкой стрижкой под горшок, — вот этот красавец. Подпольная кличка — Скарамучча.
— Ого, прямо как у одного нашего фаната солнечной Италии, — мурлычет Кэйа за соседним от Люмин столом. Он лениво подпирает голову рукой, на Дилюка смотрит так влюблённо, что странно, как он под такими взглядами только фыркает и отворачивается. Если не знать, что они, по словам Венти, «неофициально трахаются», в жизни не догадаешься. — Они же в одной организации, если я правильно помню?
Дилюк награждает всех собравшихся глубоким вздохом. Люмин, которая до этого вертела в руках карандаш, дёргается и напряжённо сжимает хватку.
— Да, в одной, — сдержанно просвещает Дилюк. — Ты бы знал, если бы хоть раз открывал досье.
— Сдались мне твои бумажки, кто их вообще читает?
— Тот, кто не хочет провалить операцию, — Дилюк переходит на угрожающее скрежетание зубами.
— И помогло твоё досье, когда тебе нос ломали? — но на Кэйю оно не действует.
На Дилюка его беззаботный тон, впрочем, тоже — он только возводит глаза к потолку, пытаясь найти ответ на то, почему он до сих пор в этом аду и почему Бог не слышит его молитвы, но потом продолжает:
— Джинн прислала дополненный профайл на ящики, проверьте после планёрки. Потенциальная сделка в доках сегодня ночью, есть шанс взять сразу после неё. Курирую я, так что никаких самовольных отлучек с поста в магазин за сигаретами, — Кэйа ложится головой на стол, — и за жвачками тоже, — Венти повторяет. Дилюк смотрит на эту картину, как воспитатель на детский сад, а потом устало командует: — До обеда изучите профайл, потом обсудим план действий. Люмин, тоже идёшь.
— Давай только в этот раз без поцелуев с итальянцами, — хихикает Венти в рукав.
Люмин награждает его милой улыбкой. От всей души надеясь, что хакать чужой мозг Венти ещё не научился, иначе первое, что бы он увидел в строчках кода, — это огромное красное «Я целовалась с ним меньше недели назад».