Danke

 Пиздец. Весь оставшийся день я пытался хоть как-то разговорить немца, но он или молчал, или просто отшучивался от меня. Иногда начинал что-то говорить по-немецки так быстро, что я не успевал даже возмутиться. Когда мы приехали домой, там нас уже ждал Борисыч, готовя что-то ароматное. Мужчины сразу начали о чём-то переговариваться, чередуя немецкую и русскую речь, и я понял, что теперь точно не удастся поговорить о том, что произошло в школе. В конце концов сдался. Ну его нахуй, этого Попова. Уроки делать я даже не собирался, настроения на это не было. Сидел на подоконнике второго этажа и рисовал. А ещё музыку слушал. Универсальный способ отвлечься от пиздеца, что происходил в моей жизни. А ведь он происходил в тот момент не только у меня. Как-то неожиданно я обернулся на телефон, что лежал рядом и даже не пиликал. Набрал номер, даже не думая о том, что комиссия могла снести мне бошку своими тарифами. Поставил на громкую связь, освобождая руки и продолжая рисовать. Только пять гудков спустя мне ответили: — Тош? Что-то случилось? — у неё был такой усталый и измученный голос, что мне стало стыдно за то, что я вспомнил о ней только сейчас. А тот факт, что она думала, что я мог позвонить только в крайнем случае, вообще заставлял внутренне удавиться. — Нет, мам, — тихо и пристыженно ответил я, — Просто соскучился. Ты как? Некоторое время она молчала, будто пыталась прочитать по бегущей строке о своём состоянии, действительно не зная, как она себя чувствует. И я понимал это. Не были бы билеты такими дорогими, никогда бы не отпустил её туда одну. — Всё хорошо, — наконец прошептала мать, чем-то шурша и громко выдыхая. Кажется, она не собиралась вдаваться в подробности, ну а я не собирался их выпытывать, — Ты как? Не доставляешь Арсению Сергеевичу проблем? Я вспомнил укус за попу, несколько подъёбов, укус за попу, нацистскую шутку, укус за попу, случай в туалете и, Господи Боже, укус за жопу. Покраснел, прокашливаясь. — Мам, ты за кого меня принимаешь? Конечно, я веду себя прилично, — а сам закусил щёку до крови. Не от стыда, от нервозности скорее. Попытался перевести тему быстрее, чем она поинтересуется, чем я занимался всё это время, — Ты скоро назад? — Ох, Тоша, — со свистом выдала трубка, — Ну, выходные у меня закончатся через пару дней, так что я возьму билет на послезавтра. — А, — только и смог ответить я, переваривая информацию. Внутри всё немного задрожало. Чёрт! У меня же только прогресс наметился! — Буду тебя ждать! — А ты заявление написал? — неожиданно вспомнила родительница, и я досадливо скривился, отворачиваясь в сторону, будто трубка могла увидеть моё смятение и недовольство. Ну почему взрослые интересуются так этими экзаменами? На них мир не закончился. На том конце коридора заметил Попова, что поднялся по лестнице и теперь непонимающе смотрел в мою сторону, — Антон? — Да, — очнулся я, — Выбрал литературу и обществознание. Ну, математика ещё. — У вас же будут дополнительные по этим предметам? — Да. Мы будем заниматься группами по субботам, — устало облокотился о стену за собой, краем глаза замечая, как немец подошёл ближе, хитро смеряя меня взглядом. Чего он так на меня смотрит? — А ты сам занимаешься? — я аж замер. Сам? Бля. Уже вторую неделю я брал в руки книжку по математике, собираясь заняться тестами, а потом меня что-то отвлекало, и я мысленно откладывал подготовку на потом. А тут уже конец ноября. Блять. — Да, мам, конечно, — немец рядом прищурился, — Я решаю. Тесты. Да. — Всё понятно, балбесина, ничего ты не делаешь, — со смешком, но не менее строго проговорила мама, — Когда же найдётся хоть кто-то, кто заставит тебя за задания сесть? Я тут же посмотрел на Попова, надеясь, что тот не воспринял эти слова как призыв к действию. Но он уже лыбился так, будто нашёл ещё один способ меня попытать. Впрочем так оно и было. На этаже появился Матвиеныч. Он хотел было что-то задорно проорать, но, увидев, как Арсений Сергеевич надо мной навис, тут же замолк. Не подошёл, но прислушался, мультяшно приседая, будто так мог лучше всё расслышать. — Ладно, Тош. Поздно уже, я пойду спать, — зевнула в трубку мама, — Ты хоть там трусики за собой стираешь, лягушонок? Я покраснел так сильно, что, был уверен, начал дымиться и мог стать причиной пожара. На том конце коридора Серёжа громко и пискляво заржал, тут же ныряя вниз, чтобы не быть услышанным моей матерью. Ну, или чтобы полноценно проржаться, что вероятнее. Арсений же рядом усиленно кашлял в кулак, тоже безуспешно пытаясь скрыть смех. — Да-да, мам, пока, — смазано попрощался я, выключая злосчастный телефон, — Ты что-то хотел? Он сразу натянул на лицо безучастную маску, показушно-равнодушно окидывая меня взглядом. Я бы поплыл, но, живя рядом с ним уже некоторое время, смог различить те небольшие ямочки на щеках, что выдавали скрываемую улыбку. Он был актёром. Прирождённым. И я восхищался им, пытаясь запомнить каждую маску, которую он примерял, до последней чёрточки. — Во-первых, завтра после школы сядешь за подготовку к экзамену, — холодно произнёс мужчина, недолго пялясь на покрасневшего меня всё так же притворно-строго, потом маска треснула, и он улыбнулся тепло и солнечно, и я не знал, какая из этих масок нравилась мне больше, — А во-вторых, иди ужинать, лягушонок. И потрепал меня по волосам, чуть посмеиваясь. О боже. Мог я быть ещё более влюблённым в этого человека? Кажется, да. За ужином я не особо следил за разговором. Они говорили о чём-то на немецком, и Матвиеныч периодически поворачивался ко мне, переводя сказанное. Я был ему безмерно за это благодарен, потому что чувство, будто говорят обо мне, скреблось внутри, беспокоя тревожность. Но, кажется, они действительно обсуждали новые форматы немецкой литературы, потому что на меня не обращали вообще никакого внимания. Это было к лучшему. Поедая приготовленную биологом курицу, я думал о времени, что мне осталось. Не-не-не. Я не был тем чудиком, что успел распланировать свою жизнь до месяца и теперь считал те минуты, что остались до моей счастливой безбедной смерти. Я был тем чудиком, что считал минуты до того, как мне придётся вернуться домой. Фактически у меня был лишь день. Один день на совращение немца. Сука.

Антон Шестун Как совратить мужика за один день?

Тут же из беседы с дамами, которую специально для меня создала Оксана, посыпались предложения. И я даже завис немного, перечитывая некоторые из них. Надеть кружевное бельё? Откуда оно у меня? Разбить его машину? Я больной что ли? Ночью прокрасться в его комнату и оседлать, притворившись пьяным? Мда. Кто-то перечитал романов. — Антон! — позвал меня Матвиеныч немного раздражённо. — Да? — отвлекся от телефона я, осознавая, что уже пару минут как не мог донести до рта вилку с едой. Положил её, обращая всё своё внимание на почему-то недовольного Серёжу. — Ты ведь взрослый мальчик? — почему-то в этот момент Попов показательно закатил глаза, цокая, наливая в свой стакан сок, — Сможешь один день без строгого немецкого надзора прожить? — Ну да, — непонимающе кивнул я. Что это значило? Биолог будто прочитал мои мысли и продолжил: — Отлично, значит завтра, когда я заберу твоего отца-на-пару-дней на мааааааленький междусобойчик в честь моего прошедшего дня рождения, ты не сильно потеряешься в пространстве? Я мог только кивнуть, смущенно собирая тарелки и скидывая их в раковину. На фоне ещё о чём-то спорили мужчины, но я особо не вслушивался, всеми силами пытаясь заставить член в штанах не встать по стойке смирно. Отец. Боже. Почему в тот момент у меня неоновой вывеской в голове загорелось «папочка»? И будто фейерверк в бошку стрельнул. И всё загорелось. В том числе и та кнопка внутри, что заставляла возбуждаться. Таким ярким красным цветом загорелась, мигая, и звуки сирены в ушах зазвучали. Эвакуация, блять. Атеншан! Только когда посуда была вымыта, я немного успокоился. Нет, «папочка» всё еще крутилось в голове навязчивой мыслью, а яркие картинки так и мелькали перед глазами, но мне удалось немного сбить краску с щёк и ушей. Стоило мне вполне красноречиво покинуть кухню, как у самой лестницы меня остановил голос немца. Он стоял прямо позади и всё попивал тот сок. — Антон, только ложись сейчас спать. Завтра рано вставать, — он говорил это так горячо, что прям ух. Нет, ладно, может, это и не было так горячо, но в моей больной бошке это звучало мегасексуально, — Okay, Junge?* Ну зачем он добавил эту фразу по-немецки?! У меня ж мозги совсем вскипели! Язык так вообще перестал слушаться. — Хорошо, папочка. Я не виноват! Оно само! Уже торопливо поднимаясь по лестнице, я слышал, как дико ржал Борисыч и хрипло давился в кашле соком Попов. Ну сука, опять дрочить.

***

Я всё ещё сидел на подоконнике, нервно и бездумно рисуя в блокноте неизвестных мне существ. Какое-то безумное месиво крыльев, хвостов и хуёв. Хотелось верить, что это не был ментальный подсознательный тычок, мол, иди, Тошенька, трахайся, сколько можно, заебал. Откинувшись на стену позади, я болезненно скривился. Спина затекла. Сколько я так просидел? Часа два? Посмотрел на телефоне время. Три ночи. Ахуеть. Оксана Суркова погоди минуточку КАК ТЫ ЕГО НАЗВАЛ

Антон Шестун Я назвал его папочкой

Снова стало настолько стыдно, что пришлось пару раз приложиться об стену затылком. Этот эпизод определённо в будущем обещал стать одним из тех воспоминаний, прокручивая которые хочется убиться. Я никогда не думал, что буду на что-то залипать. Как это называется? Фетиш. Кинк. Да. Сначала, наверное, с рождения залип на немецкий, потом, достигнув возраста пубертата, на родинки, клыки, а теперь появилось это навязчивое желание назвать кого-нибудь папочкой. Ладно, не кого-нибудь. Вполне определённого человека. Человека, в котором сочетаются и немецкий, и родинки, и клыки, и, здравствуйте приехали, папочка. Оксана Суркова ТАК

Оксана Суркова пригласила Дима Позов

Оксана Суркова С ТЕБЯ СОТКА ПРИДУРОК Дима Позов бляяяяяяя братан ты что снизу?

Антон Шестун Прости братан

Наконец отложил блокнот, чуть сползая и полностью ударяясь в переписку. Друзья умели поднять настроение. Я будто забыл о стыде и теперь расслабленно улыбался. Оксана Суркова ОН ЗОВЁТ ЕГО ПАПОЧКОЙ Дима Позов .. ... ..... чего братан скажи что это неправда

Антон Шестун пересланное сообщение Прости братан

Дима Позов БЛЯЯЯЯЯТЬ БРАТАН ЗА ЧТО Оксана Суркова ой да ладно тебе позов можно подумать это была последняя твоя сотка Дима Позов эТО БЫЛ МОЙ ПОСЛЕДНИЙ ГЕТЕРОСЕКСУАЛЬНЫЙ ЛУЧШИЙ ДРУГ Я громко рассмеялся, откладывая телефон. А потом быстро замолк, вспоминая, что не у себя дома находился. Замер даже, прислушался. Но всё было спокойно, ничего не шуршало. Не разбудил. В очередной раз убедившись в том, что у меня были великолепные друзья, которые даже не стали осуждать меня за странный фетиш, а сразу же принялись сраться из-за глупого спора. Не всерьёз, конечно. Они кидались голосовыми сообщениями, пока я всё так же бездумно листал ленту. За наушниками было далеко лезть, поэтому я решил переслушать всё утром по пути в школу. После нескольких минут мемного просвещения я уже собирался пойти спать, как меня схватили за ухо и больно потянули вверх. Я чуть ойкнул, роняя телефон и немного приподнимаясь, чтобы облегчить неприятные ощущения. Рядом, ожидаемо, оказался Попов. Немного заспанный, мятый, в пижаме. Было бы мило. Если бы он не хмурился разочаровано. — Ты время видел, Junge? — хрипел сонно он, всё ещё не отпуская моё ухо и хмурясь только сильнее, — Warum schläfst du nicht? Warum hörst du mich nicht zu?** Я не знаю, что меня спровоцировало: недавний разговор с друзьями, хорошее настроение, хмурый, но милый и уютный Попов или недавний стыд и возбуждение. А может, чёрт дёрнул за язык, дьявол яйца пощекотал. Не знаю. Но я проговорил слишком быстро для осознания произнесённого: — Папочка мной недоволен? И тут же шлёпнулся на подоконник, потому что ухо отпустили. Попов выглядел всё ещё сонно, но настолько удивлённо, что мне даже стыдно не было. Любопытно стало. Его глаза вдруг блеснули чем-то тягучим и масляным, хотелось вглядеться, изучить. Он.. возбудился? — Папочка завтра отходит лягушонка по заднице, если он не встанет вовремя в школу, — проговорил Попов, всё ещё хрипло, но уже не из-за сна, а из-за.. возбуждения? — Это обещание? — я пытался улыбаться хитро и соблазняюще и думал, что у меня получается, потому что он наклонился немного, дыша мне почти в губы горячо и тяжело. Смотрел на меня своим ледяным взглядом, пронизывая до самых костей. И я даже дыхание задержал, думал, что вот оно. Мой первый поцелуй. Ещё немного. Ещё пара миллиметров. Мятное дыхание коснулось кожи, я уже почти чувствовал влажное касание чужих губ. Но. — Спать. Живо. Он развернулся и ушёл так быстро, что я даже чуть не свалился на пол от неожиданности, так как последние пару мгновений уверенно тянулся вперёд. Я пялился в дверь комнаты немца так долго, что, думал, сейчас, как в глупых романах, встану и пойду за ним, залезу верхом и буду усиленно выпрашивать так и не состоявшийся поцелуй. Я даже подошёл к двери и занёс руку над ручкой. Но потом будто очнулся от мимолётного наваждения. Вспомнил, что этот совет читал в беседе дам. И пошёл спать.

***

Оксана не могла отлипнуть от Димы, обнимала его всё время и, кажется, окончательно простила. Рядом со столом стоял пакет с различными шоколадками и мармеладками, а в инсте уже давно была запощена фотка с допов по биологии. Друг благодарно на меня пялился, но уже начал синеть от недостатка кислорода. Надо было его спасать. — Накрылась моя операция по соблазнению, — намеренно слишком печально вздохнул я, пробуждая в подруге материнские инстинкты. Ну, может, и не так притворно я это сделал, мне реально было обидно. — Завтра ты уже домой? — оторвавшись от Поза, что тут же незаметно отодвинулся, спросила Окс. — Да. Но, считай, что уже сегодня. Попова сегодня я всё равно вряд ли увижу. — Почему? — не понимала девушка, попивая свой чай и открывая вторую шоколадку. — Сегодня же они празднуют день рождения Сергея Борисовича, — подтвердил Дима, осторожно отломал кусочек лакомства и тут же запил своим кофейным напитком. — Да, — я тоже взял себе кусочек. Оксана сначала обиженно сощурилась, но потом успокоилась, когда друг сказал, что мы заботимся о её фигуре, — Я даже утром его не видел, меня Борисыч подвозил. — Херово, — согласилась девушка, а потом прикусила губу и показательно похлопала себя по губам, смотря на меня. Я сначала не понял, а потом осознал, что она смотрела за меня. Но это случилось только после того, как на мои плечи опустились тяжёлые ладони, напугавшие до усрачки. — Что обсуждаете так оживлённо? — поинтересовался голос Лазарева над моей головой. Друзья как-то сразу стушевались, начиная усиленно разглядывать поверхность стола, а я запрокинул голову, упираясь макушкой в живот физрука. Несколько секунд тупо разглядывал его счастливое лицо, а потом проговорил: — Сергей Вячеславович, что делать, если единственный способ окончательно влюбить в себя человека, который тебе интересен, безвозвратно просирается? Мужчина на пару мгновений завис, пытаясь понять, шучу я или нет. Потом его милая улыбка пропала, и он задумчиво пожевал губу, подбирая слова. В конце концов чуть согнулся, чтобы создать видимость приватности разговора, размял мне плечи и ответил: — Тебе никого не нужно в себя влюблять, Антон. Если вам суждено быть вместе, всё пойдёт само собой. Просто будь собой и делай всё так, как просит душа, — наставительно кивал физрук, — Но не забудь уважать чужие права, хорошо? — тут же добавил он, посмеиваясь. Я тоже улыбнулся и, когда учитель вышел из столовой, предварительно хлопнув меня по плечу, подумал, какой же он всё-таки ахуенный. — Лазарев ахуенный, — поддержала меня Оксана, а я в ответ мог только вздохнуть.

***

Ночью я всё так же сидел на подоконнике и смотрел какую-то тупую программу про беременных малолеток. Как можно было забеременеть в школе? По-моему, про презервативы осведомлены теперь даже первоклассники, это надо совсем без головы быть, чтобы так попасть. Я не знаю, зачем опять засиделся до трёх ночи. Мне почему-то не спалось. Что-то скреблось на душе, и в тёмном пустом доме целый день просидев в одиночестве, я только сильнее ощущал тревогу. Будто что-то должно было произойти. Нехорошее. Чтобы успокоить сорвавшееся дыхание, уставился в окно. Там сухие деревья царапали тонкими ветками тёмное небо, и облака светились таинственным сиянием полной луны. Ветер пел что-то, щекотал пятки сквозь щели в неплотно закрытом окне и внутри дома будто нашёл собеседника. Я поёжился, отключая телефон, вытаскивая наушники и прислушиваясь. Ничего. Видимо, показалось. Усмехнулся. Знаете, не хотелось бы стать жертвой ограбления в чужом доме. Но только я успел снова успокоиться и включить телефон, как кто-то из темноты схватил меня за волосы, вздёрнув немного грубо. Хотел было вскрикнуть, но меня парализовало чувством ужаса. А когда я повернулся и увидел рядом с собой злого до чёртиков Попова, это чувство никуда не пропало, просто приправилось каким-то томлением. Внутренний голод будто интересовался, а что дальше. А дальше он подтянул меня к себе ближе, обдавая губы алкогольным духом. Смотрел через полуприкрытые веки, и глаза его снова будто светились чем-то таким таинственным и сильным, что луна за окном, казалось, завистливо пряталась за тучи. — Papa ist wieder unzufrieden, — прохрипел он, немного сильнее сжимая пряди и наклоняясь. Было не больно, было интригующе. Я дождался того, чего так давно просил. Мир будто исчез, темнота обступила со всех сторон, завораживая и заставляя жгут внутри туго закрутиться, — Ich muss dich züchtigen.*** Он смотрел на меня так, будто собирался съесть. Без остатка. И я не был против. Кажется, его сдерживало лишь одно моё движение. Ему нужен был ответ. Но как можно было ответить на то, что не понял и даже не стремился понять? — Арс- Арсений Сергеевич, я вас не понимаю, — чуть заикаясь, проговорил, приподнимаясь, как накануне, чтобы облегчить тянущую боль в затылке. И пальцы разжались. А пьяное тело рядом тут же отстранилось. — Прости, Антон, — ещё немного хрипя, прошептал немец, самыми кончиками пальцев поглаживая саднящую кожу головы, — Я не должен был этого делать. Иди спать. И пропал в темноте. Послышался грохот закрывшейся двери, и я остался в пустом коридоре хлопать глазами. Таинственная атмосфера разрушилась, и деревья теперь были просто деревьями, луна луной, а облака предателями, которые раздвинулись только сейчас, пуская её освещать пространство. Сука. Стало так холодно и одиноко. Захотелось кого-то рядом, и уши внезапно вспыхнули от мысли, которую я лелеял с прошлого вечера. Это был мой осознанный выбор. Я открыл дверь, и прошмыгнул в комнату, в полной темноте ориентируясь вполне неплохо, привыкнув. Стараясь не думать слишком много, вскочил на кровать, слитным движением перекидывая ногу через полуспящее тело. И сел. Верхом. Смотрел на него даже слишком нагло, ждал. А он осмотрел меня чуть надменно и, когда я двинулся немного на нём, устраиваясь удобнее, плавно уложил свои ладони на мои бёдра, обдавая жаром даже через плотные спортивки. Я нервно схватился за его рубашку, пытаясь не потеряться во вновь загустевшем пространстве. — Хочешь воспользоваться тем, что я пьян, Junge? — звучал ещё более хрипло и будто брал на слабо. Я ещё раз двинул бёдрами, отчётливо ощущая вполне однозначную выпуклость под собой, понаблюдал за тем, как он порывисто выдохнул, немного сжимая ладони и поднимаясь ими вверх, поглаживая большими пальцами. — Хочу, — уверенно произнёс я, поражаясь своей смелости, — Я хочу тебя рядом. А больше ничего не хочу. Он пару мгновений тёмным взглядом следил за мной, за моими нервными покусываниями губ и за руками, что не переставали цепляться за его рубашку. А потом перевернулся, подгребая меня под себя, и прижал к прохладным простыням телом, руками удерживая на месте. От шока я даже и не смог бы сдвинуться. Я ловил каждое движение, что отзывалось жаром внизу, жадно ждал продолжения. — А ты готов выполнить всё, о чём я попрошу? — раздался на ухо шёпот, и меня прижало сильнее, накрыло теплом, которого мне так не хватало весь день, — Готов слушаться меня? — Д-да, — надрывно прошептал я, подаваясь в ответ и прикрывая глаза. — Не слышу, — грубо прозвучало надо мной, и я удивлённо посмотрел на мужчину, что недовольно щурился, одаривая ледяным взглядом. Он немного отодвинулся, и я всё понял. — Готов, папочка, — уверенно проговорил, тут же снова прижимаясь ближе, будто без его тепла мог умереть. — Отлично, — улыбнулся мужчина, всё же отстраняясь. Я чуть слышно разочарованно прохныкал, но, увидев, как немец вернулся назад с наручниками в руках, покраснел так сильно, что мог бы осветить комнату своими щеками, — Перевернись на живот, руки вытяни вперёд. Мне было слишком горячо, чтобы тупить. Я торопливо выполнил сказанное, чуть задыхаясь от густого, пахнущего яблочным шампунем воздуха, заполнившего лёгкие. Холодные прутья изголовья кровати морозили кожу. А потом к спине прижалось пышущее жаром тело, и на запястьях сомкнулись замки. Стало не до шуток. От контрастов хотелось выть, и я предвкушающе ждал продолжения. Но ничего не произошло. — Не понял, — возмущённо промычал я, поворачиваясь в сторону учителя, что спокойно улёгся на противоположном краю кровати, так, будто меня тут не было, — Это что такое?! — загремел наручниками. — Это чтобы ты снова не мешал мне спать, — спокойно ответил Попов, и внутри всё сжалось от негодования. Снова обманул. Снова кинул, — Спокойной ночи. — Сука! — крикнул я, ещё пару раз сильно дёрнув руками. Успокоился, когда запястья заныли ранами. Кожу разодрал. Класс, — Хоть бы обнял, пидорас..,— я не хотел плакать или давить на жалость. Но было так жгуче обидно и стыдно, что, видимо, что-то в моём голосе проскользнуло. Сильные руки обернулись поперёк груди, к спине снова прижалось тепло, и чужое дыхание защекотало затылок. Всё ещё было неприятно, но я улыбнулся, потому что чувство одиночества и холода окончательно отступило. Не предел мечтаний, но заснул я спокойно, ожидая утра с нетерпением.