Danke

 Утро началось с осознания, что мне холодно. Потянулся, зевнул во весь рот, завернулся в пушистое одеяло и уставился в стену напротив блаженным, но невероятно тупым взглядом, и только тогда понял, что уже давно не утро. В комнате было светло, как в обед. Я опоздал? — Блять, — свалился на пол даже быстрее, чем подумал об этом. Но потом затормозил. Комната была не моя. В смысле, не та гостевая, которую мне выделил Арсений... Арс. Твою мать! Подорвался с пола, смотря на кровать так, будто там мог спать крокодил, а не учитель немецкого (в принципе, разницы особой не вижу). Но там никого не было. Оно и к лучшему. Я снова взобрался на мягкое одеяло, укутался в него, немного прохладное из-за открытой форточки. В комнате всё ещё пахло немцем, всё тут будто пропиталось им, и мне пришлось подавить желание принюхаться к простыням и подушке. Нужно было всё срочно проанализировать. Хотя что тут, блять, анализировать?! Он. Меня. Хотел. Еб твою Боже! Я порывисто уткнулся лицом в ладони. И тут же одёрнулся, потому что веки что-то царапнуло. Уставился на свои руки так, будто видел их впервые, ища подвох. Только спустя пару секунд понял, что на запястьях теперь красовались аккуратные полоски пластырей. Два на каждом. Из любопытства отковырял один из них, и ничего кроме небольшой полоски содранной кожи не увидел. Дотошные немцы: из-за какой-то царапины такую операцию провернуть. На пару минут я залип, пытаясь отколупать остальные пластыри. Не думал ни о чём, был абсолютно счастлив. И солнце так мило падало куда-то на одеяло, где терялось и пряталось в складках, и запахи окутывали, а свежий воздух немного кружил голову. Но потом в совершенно пустой черепушке пролетела мысль: «А если он снова начнёт отмахиваться от меня и говорить, что ничего не было?» И будто переклинило, всё внутри задрожало, и захотелось спрятаться в этой комнате с удушливым шлейфом дорогих духов и никогда не выходить под убийственные лучи солнца. Не хотелось начинать всё сначала. Не хотелось снова искать любую секунду, чтобы обратить на себя внимание. Я не помню, как оказался на кухне. Помню только, что и там никого не было. Пока стоял и пытался понять, как прошёл полдома без собственного ведома, краем глаза заметил завтрак. Какой-то салат, какая-то каша и кусочек пирога. Пакет с логотипом доставки в мусорном ведре, понятно. Потом я вспомнил про школу. Точнее про то, что в неё я сегодня не пошёл, а значит меня уже завалили сообщениями и звонками. Пока поднимался по лестнице, всё ещё хмурясь и думая слишком о многом, чтобы вычленить хоть что-то, прикидывал, было ли у меня хоть когда-нибудь настолько сумбурное утро? Где Попов? Почему он не разбудил меня в школу? Был ли он вообще эту ночь здесь? Значила ли для него эта ночь хоть что-то? Кажется, я в какой-то момент замер на верхней ступеньке, потому что, когда сзади ко мне прижался кто-то в лёгких объятиях, неосознанно навалился на этого кого-то в ответ от неожиданности. — Какой-то ты рассеянный, Junge. Не выспался? — Я? — тупо уставился на немца, чей святой лик так восхитительно подсвечивался утренним солнцем. Не успел собрать влюблённые мысли, меня перебили. — Ты. Прошёл мимо, даже доброго утра не пожелал, — кажется, он заигрывал. Заигрывал же? — Dummer Junge*, — вздохнул он мне прямо на ухо, подталкивая вперёд. Я по инерции отпрыгнул даже немного дальше, хотел было возмутиться, но только смутился. А он взял меня за руки и недовольно сощурился, — Ты зачем пластыри оторвал? — А.. э... Ну, ранки же небольшие. Нужно чтоб к ним воздух поступал, они так быстрее подживут, — было очень неловко смотреть на него. Будто я провинился. Хотя стойте-погодите. Кто вчера залез на этого мужчину верхом? Кто вёл себя как потаскушка, напичканная виагрой? Ой, да я не провинился. Я проебался. — Как знаешь, — между тем отступил Арсений. А потом посмотрел на меня выжидающе. И я понял, что это был тот момент, когда нужно было спросить о том статусе, что теперь был между нами, но слова как-то не лезли в голову, и я мог только влюблённо пялиться на учителя и грезить о том, что могло бы быть. Этим не стоило увлекаться так-то. А то случались всякие подъёмы, — Я не смог тебя утром разбудить, так что уже отзвонился учителям и сказал, что ты приболел, — ну вот, момент утерян. Теперь уже не обсуждалось то, что было ночью. Не то чтобы я сильно расстроился, — Но это не значит, что домашки нет. Шеминов очень сильно ругался, так что, как только позавтракаешь, в гостиной тебя будут ждать тренировочные тесты и задания. Verstanden**? И смотрит. Вот скажите, он нормальный вообще? Прекрасно ведь знал, что я нихуя не понимаю немецкий, плюс ещё и возбуждаюсь от него. И что? Думал, что я волшебным образом пойму эту фразу, закиваю болванчиком с выдрессированной фразой «есть, мой фюрер»? Иногда хотелось носить с собой карманного Матвиенко, чтобы он мне переводил некоторые наверняка важные фразы. — Чего стоишь? — ухмыльнулся между тем немец, будто наслаждался тем, что я ничего не понимаю. Точно наслаждался, пидорас. Рожа такая довольная, что аж хочется слизать эту улыбку с его лица. Стоп, слизать? — Поскакал, лягушонок. Schneller***! Я решил не испытывать судьбу и реально поплёлся вниз, но так медленно и заторможенно. Всё ещё не мог поверить в то, что происходило. То есть как это не отрицает? То есть как это не выгоняет? То есть как это матан делать? Но ускориться пришлось. Особенно, когда по жопе прилетел шлепок. Краснея, я пообещал себе ему это припомнить. Позже.

***

Оксана Суркова Шеминов тебя четвертует Дима Позов Подтверждаю Что случилось-то братан? Как тебе удалось Попова на выходной разжалобить

Антон Шестун

Вчера вечером я на него верхом забралсяА потом заснул в наручниках Некоторое время в беседе была тишина. Я даже перепроверил телефон, отправилось ли сообщение. Отправилось. Тогда где реакция?

Дима Позов покинул беседу

А, вот она. — Что смешного в арккосинусах? — прозвучало прямо возле уха. И я знал, что поворачиваться не стоило, но повернулся. Он сидел на диване рядом со мной, облокотившись боком на подлокотник дивана, полубоком, и будто намеренно это сделал, чтобы следить за мной. На коленях у него лежал лёгкий ноутбук, на котором он что-то почти беспрерывно печатал, но только не сейчас. Сейчас он внимательно, недовольно смотрел на меня сквозь линзы очков. Строго даже. Горячо. Я смутился. Опять. И так уже пару часов. Он всё смотрел выжидающе, а я разглядывал его в этой домашней обстановке. Глядел на выступающие вены на руках, на тёмную одежду, что ему невероятно шла, на родинки на шее, на скулы. Еб твою мать. Надо что-то ответить! Не хочу опять душ зарезервировать! — Я созерцаю то, что не понимаю... — Арккосинусы? — Тебя. Я ждал чего угодно: от криков и ора до рукоприкладства. Ожидал равнодушия. Ожидал отмахивания и списания моих слов на подростковый жар. Но я точно не ожидал ласковой улыбки, отложенного ноутбука и предложения помочь. Кажется, учитель немецкого собирался преподать мне урок математики? Очень неплохо. Я всеми лапками за!

***

Вы делали когда-нибудь домашку с родителями? Когда сидишь перед тетрадкой, над второй задачей из пяти, а у тебя сопли уже страницу всю залили, чернила размылись от слёз, а ты всё никак не поймёшь, почему «два яблока» — неправильный ответ. Я раньше особо не понимал этого чувства, потому что домашку всегда делал сам. Мама была слишком часто занята. Зато сегодня хлебнул из этой чаши сполна. — Den Kindern darf man nicht schlagen! Den Kindern darf man nicht schlagen!**** — как мантру повторял Арсений, зажмурившись и сжав кулаки. Потом что-то совсем неразборчиво пробурчал под нос, пока я только дальше от него отползал по дивану. Мало ли. Я пару раз недвузначно упоминал ремень и мою жопу в близком контакте, но это не значило, что я готов на такие игры прямо сейчас, — Так! Давай ещё раз, — он схватился за мою тетрадь с такой решительностью, будто штурмом её брать собирался. Кажется, я даже нашёл у него в зрачках горящую свастику. Мне это не нравится. — Нет, — забрал тетрадь и начал говорить быстрее, чем он успел бы возмутиться, — Я вот у тебя почти неделю живу, а мы так ни разу даже фильм не посмотрели, — он собирался что-то вставить, даже театрально махнул рукой в сторону раскрытых учебников, — А после прошлой ночи, о которой ты, видимо, не желаешь вспоминать, я вообще-то достоин небольшого отдыха! Попов даже вытянутую руку так и не вернул на законное место. Завис будто. Не ожидал, что я это ему припомню? Или думал, как бы меня поприличней послать, чтоб я ещё и не принял это, как сигнал к действию? Некоторое время молча щурился на меня, и я аж сжался под этим взглядом. Неужели реально пошлёт? Но потом что-то в нём смягчилось, будто внутренняя пружина расправилась. — Я не отказываюсь от того, что произошло вчера, — и начал подходить, так близко, боже, так плавно, словно боялся напугать меня, — И не собирался отказываться, — почему-то двигаться было почти невозможно, будто его мягкие перемещения загипнотизировали меня, и по телу прошлась крупная дрожь от напряжения, когда его горячий шёпот коснулся уха, — И я надеюсь, что ты помнишь своё обещание. Помнишь же, Junge? — какое обещание? Ой, та уже похуй. Я кивнул, всеми силами сдерживая себя от чего-то глупого. Желанного, но глупого. Не думаю, что он хотел сейчас меня поцеловать. Нет, нет, Антон, фу. — Großartig!***** — всё так, он отстранился так быстро, что я аж покачнулся от потери призрачного контакта. Улыбался ещё, зараза, наслаждался моей потерянностью, — Какую пиццу будешь?

***

Мама: Антон, я дома Со мной тетя Лариса, так что жду тебя утром, лягушонок

Вы: Хорошо, мам Передавай привет тете Ларисе!

— Du hast eine schlechte Meinung über mich. Ich bin nicht so schrecklich, — пугающе тихо говорил на кухне немец. Он отходил за пиццей, но сомневаюсь, что говорил с курьером, — Mäßige deinen Ton. Ich rede normal mit dir.****** Меня начал напрягать этот угрожающий тон, я украдкой выглянул из-за дивана и даже поёжился от того, насколько каменным он выглядел. Будто пытался сдержать свои эмоции, надев маску безразличия, но она трещала по швам. Телефон в его руке тоже почти трещал. Я постарался как можно скорее включить телефон, чтобы записать хоть что-то. — Ich habe hier Verpflichtungen! — крикнул он коротко, — Gib nicht mir die Schuld! Ich werde dir nicht weiter zuhören!******* Дальше я не подслушивал, мне казалось, что это было слишком личным. Хотелось, конечно, верить, что я тоже был личным, но у каждого должны быть свои тайны. В какой-то момент стало даже смешно от того, что я сделал эту запись. Зачем она мне, если я ничего не понимаю? Хотя.

Антон Шестун Братан ты вернулся?

Дима Позов да я всё переварил, но выслушивать твои откровения не готов

Антон Шестун Ок ок Ща

Антон Шестун видеозапись Можешь перевести?

На мгновение снова вернулся в реальность. Криков больше не было, но немец не сильно торопился ко мне. Почему-то отчётливо представлялось, как он сейчас пытался отдышаться, чтобы привести мысли в порядок. Меня волновало это, но, вспоминая, как недавно он оживлённо спорил с Матвиенко насчёт немецкой литературы, хотелось верить, что сейчас он просто разговаривал с кем-то из редакции. Дима Позов братан, у тебя руки из жопы очень плохо слышно можешь перезаписать? Оксана Суркова дим как он перезапишет Я даже прыснул в кулак, представив себе это.

Антон Шестун Арс, тут твою последнюю фразу плохо слышно Можно ещё раз, но только громче и яснее? Нет? А чего?

Оксана Суркова ахаха да Дима Позов ой та ну вас Дима Позов а чего случилось-то?

Антон Шестун Он где-то час в таком пугающем тоне разговаривал Неправильно, конечно, но мне захотелось узнать что случилось

Оксана Суркова может у него опять проблемы с его литературными делами?

Антон Шестун Я тоже так подумал Но выглядит он как-то не так

Дима Позов как?

Антон Шестун Разочаровано

Дима Позов откуда ты знаешь, как он выглядит когда разочарован? Оксана Суркова дим вот это ты хуйню спизданул Дима Позов ладно, вопрос снят реально затупил — Чем ты так увлечён, — плюхнулся со мной рядом Арс, умещая ароматно пахнущие коробки на столике перед диваном. И действительно ведь заглянул в мой телефон, а я, испугавшись того, что он увидит, о чём мы говорили в беседе, быстро заблокировал устройство. Попов больше не выглядел, как каменная статуя. Кажется, снова улыбался. Только как-то искусственно. Но это не моё дело, пытался я себе напомнить. Веди себя как обычно. — Мама написала, что уже дома, — ответил я достаточно быстро, чтобы он не начал эту свою ты-мне-пиздишь переглядку, — Сказала, что в гостях тетя Лариса, и мне лучше до утра не появляться, — а это добавил, чтобы он не начал свою давай-отвезу-тебя-домой кампанию. — У них всё настолько серьёзно? — приподняв бровь, проговорил немец, ухмыляясь и демонстрируя клыки. А я даже почти не залип, забыв о недавних тяжёлых мыслях. Возмутился. — Арсеееений Сергеееевич, да о чём вы дуууумаете?! Он рассмеялся. О, Боже, он правда рассмеялся. А мне так сразу тепло на душе стало. Ну, знаете: вечер, пицца, плед на плечах, телевизор, предстоящий фильм и мягкий смех немца. Без хитрости, без укора. Искренний смех. Надеюсь, что искренний. Я хотел зациклить этот момент примерно навсегда. — Ну, выбирай фильм, — кинул мне слишком тонкий для обычного пульт, попав им куда-то в губу, и я уже хотел недовольно заворчать, но, стоило экрану загореться, все мысли просто исчезли. — У тебя есть Нетфликс? Ты точно граф, сознавайся! — Я просто не такой динозавр, каким ты меня считаешь, — опять улыбнулся мужчина, и Боже, прости, что я тебя так часто упоминаю, но эти морщинки у глаз точно собираются меня убить, — И смотрю некоторые сериалы. — Арс, выпуски «Здорово Жить» с Малышевой — не сериал, — ехидно напомнил я. Опять же, ожидал чего угодно. Там был длинный список моих ожиданий, написанный кровью (и нервными клетками) и промелькнувший в голове буквально за пару секунд, но он просто сгорел на огне моего стыда, когда немец буквально прыгнул на меня, сгрёб в охапку и начал щекотать. — Ach so, du bist kleiner Teufel!******** — шипел он на ухо, не переставая орудовать горячими пальцами под моей футболкой. И мне бы возбудиться, но я был слишком занят нехваткой воздуха. — АхАхАрс, пожАхАхАхАхАлуйста! — орал, выворачиваясь из крепкой хватки мужчины. Не особо получалось, но попробовать стоило, — ХвАхАхАхАтит, АхАхАхАрс! — А, так я Арс, — зло шипел немец, продолжая свою экзекуцию, — Dreckiger Junge, du hast mich gestern nicht so genannt*********, — о Боже, надеюсь, ты не икаешь от частоты упоминаний, я давно бы возбудился, если бы не... Ладно, я возбудился. И открыл для себя прелесть асфиксии, — Назови меня правильно, и я подумаю над пощадой. Почему-то дикий смех просто прекратился. В глазах стояли слёзы, и я чувствовал, как ресницы слиплись из-за них. Посмотрел на него так восхищённо-жалобно, как только смог. И сказал с придыханием, потому что воздуха действительно не хватало: — Папочка, пожалуйста... И что-то пихнуло меня по мозгу, так что я, зажмурившись, двинулся вперёд уверенно, нацелился на губы, вкус которых уже долгое время хотел испробовать. И почти дотянулся, когда жесткие пальцы схватили меня за подбородок. И лучше б я не открывал глаза, потому что, увидев два ледяных океана перед собой, беспощадных в своей строгости, почти слышимо заскулил. Неужели всё это ничего не значило? Правда не значило? Кажется, я всё-таки заскулил. И лёд тронулся. Пальцы уверенно повернули моё лицо, и губы морозным холодком коснулись щеки в нежном поцелуе, который оставил ожог. И пока я приходил в себя, собирал эмоции в одну кучку, телевизор загремел первыми аккордами фильма, руки притянули меня к себе, а плед укутал в плотный кокон. И пицца. Кажется, засыпая у Попова на плече, я больше не чувствовал себя обманутым и замёрзшим.