В лесном краю

Эта часть называется "В лесном краю. За правду". Размещу её здесь под той же "шапкой", что и первую.

— В чём сила, знаешь, брат? А сила в правде!

Я понял, для чего весь этот ад.

Зачем судьба нам подарила когти,

К чему вела сквозь множество преград…

Всё для того, чтоб мы искали правды,

Могли бы вырвать из любых оков.

Не нужен нам убийства пир кровавый,

Но надо взяться присмирить врагов.

— В чём правда, знаешь, брат? Скажи на милость.

Я правды этой отродясь не знал.

И потому, чтоб там тебе ни мнилось,

На эту блажь, ты уж прости, плевал.

— В чём правда, брат? А в том, что я всё понял.

Я ошибался, брат, и обижал зазря.

Не в ту я правду верил, я был болен

Гордыней, брат, ты уж прости меня.

Поможешь, брат? Ты нужен мне, как прежде.

Я без тебя не справлюсь, не смогу

Расправить крылья вере и надежде.

— Куда я денусь, брат, конечно помогу!

Канада, провинция Манитоба. 1855 год.

Любил ли Джеймс Хоулетт утро? Пожалуй. С восходом солнца всё проясняется, становится обыденным, понятным. Это время человеческой жизни, когда тонут в дневных делах все ночные мороки.

Только радовался ли Джейми теперь? Спасёт ли свет от тьмы и на этот раз? И спасал ли в действительности хоть когда-то? И не просто ли день — всего лишь окрашенная в белый цвет сторона всё той же фальшивой монеты?

Юноше было не по себе, и чем дальше, тем хуже. До Брандона было ещё далековато, и Грейс попросила его управлять повозкой, но предупредить, когда закончится лес. Вик тоже перебрался на облучок — должно быть, чтоб девка не мозолила ему глаза и не будила зверя.

Джеймс не знал, что думать и как ко всему этому относиться. Растерянность — нечастая гостья в его сознании — подавляла и сбивала с толку. Наверное, молодому Хоулетту не было так плохо с тех пор, как впервые прорезались когти…

Дорога шла прямо, мимо цветущего редколесья с дубами и клёнами, спокойно, ровно, и ей неведомо было, что творилось в душе человека. А человек, утомившись глядеть вперёд, обернулся к брату. Тот сидел справа и безучастно царапал когтями кожу на своих же ладонях. Он по-прежнему был каким-то странным: отстранённым, точно пришибленным. Джеймс его таким считай что никогда и не видел. Разве что в какой-то короткий миг после смерти Ивон, да тогда, давным-давно, в далёком и почти уже забытом прошлом, когда ещё детское лицо Вика склонялось над колыбелью.

Может, он всё-таки человек? Может…

Джейми так хотелось верить в это. Особенно сейчас.

— Вик, — позвал он, хотя и не совсем понимал, что именно хотел сказать старшему брату.

— Ну? — Крид нехотя обернулся к нему своим широким лицом с массивной нижней челюстью, так ужасно похожим на отцовское. Возможно, поэтому Джеймс и не любил смотреть на него — слишком сильно (и с каждым прожитым годом всё больше и больше) напоминало оно о том, что Хоулетту хотелось навсегда выкинуть из памяти, стереть оттуда без всякого следа. Как, верно, хорошо это — не помнить дурного ни в других, ни в себе самом. Одна беда — человек обязан прокручивать в своей голове и пропускать через больное сердце всё, что натворил. Иначе ведь повторит сдуру, наступит на те же грабли.

— Это всё неправильно, — выпалил Джеймс и осекся, не зная, как продолжить мысль.

— Что неправильно, Джейми? — и взгляд, и голос Виктора казались очень усталыми; обычно за братом такого не водилось. — Хватит усложнять жизнь и себе и мне.

— Не по правде всё, понимаешь ты это?

Дорога шла и шла вдоль редкого леска, две лошадки неторопливо катили по ней свой гуж, и Джеймс позволил себе всем корпусом развернуться к единственному родственнику и другу.

— Так а где ты правду-то видел? — Вик равнодушно пожал плечами с таким видом, будто ему приходилось в сотый раз объяснять непонятливому ребёнку очевидные вещи. — Нету её.

— Есть! — Джейми не мог, не хотел, не должен был соглашаться с цинизмом брата. — Мать читала, отчим говорил...

— Мать, отчим! — передразнил Крид, сверкнув зубами и звериной сутью в глазах. — Ты этим сказочникам до сих пор веришь, что ли?

— Да будь ты человеком! — не стерпел Джеймс, махнул кулаком и едва не разрезал вожжи когтями.

Виктора этот жест, разумеется, не смутил, но на слова он вдруг вскинулся, забыв о своей апатии.

— То всю жизнь животным был, а тут — раз! — и человеком стал. С чего вдруг такое повышение?

«Не ёрничай!» — чуть не выкрикнул младший когтистый брат, но вдруг понял, что как-то неверно всё это, будто ошибочно в самой своей основе. Не по правде.

Вик смотрел на него. С грустью. Не пробиться было сквозь серый камень этого взгляда, не заглянуть и не понять, что скрывает он: пустоту или всё ж сокровенное что-то, глубокое.

Братский взор не винил, не ранил немым упрёком, а как будто сожалел о чём-то, тосковал о неведомом, тосковал безнадёжно и тихо. Но ведь когда-то было иначе.

— Они были неправы, Вик.

— Кто? — Крид отвернулся, давая понять, что разговор его больше не занимает. Плевать ли ему было на всё или лень задуматься?

— Родители, — продолжил Джеймс, хоть Виктор, казалось, уже и не ждал ответа. — Они ошибались. В тебе ошибались. И я тоже.

Джеймс поймал себя на том, что говорит такое, о чём ещё час (да даже минуту) назад и не подумал бы. Он зачем-то признавал перед братом неправоту родителей, в непогрешимости которых за все эти годы ни разу не усомнился, он признавал неправоту за собой… Но был ли он так уж уверен, что не предаёт этим все свои стремления и принципы? Не лгал ли он самому себе и Виктору? Не оскорблял ли светлую память отчима, которого так уважал по сей день и которому привык безоговорочно верить?

Младший юноша нахмурился и на миг отвернулся, боясь встретиться взглядом со старшим, но затылком чувствовал, что тот неотрывно смотрит на него и чего-то ждёт. Потому Джеймс не выдержал и вновь оборотился к Виктору. И долго потом глядел, не веря глазам своим: да, видно было, что Вик удивлён и даже обескуражен, не успел ещё понять толком, что же сейчас такое произошло, и всё-таки что-то во взгляде Крида резко изменилось, явственно напомнив Джейми то, что согревало его в полузабытом детстве — оттаявшее, залитое внутренним светом, точно ярким, упрямым солнцем, лицо повеселевшего, воспрянувшего духом брата.

***

Тёплый день был тих и ясен — летом в этих краях такое бывает часто. Меньше недели назад дождь напитал зелёную жизнь влагой, да и унялся, и теперь ни облачка не видно было над кронами вековых деревьев, чтоб омрачить красоту в самом её расцвете, ни ветерка, чтоб пригнать сюда хоть одного небесного барашка.

Однако что-то всё же взяло и пронеслось едва заметным дуновением над оврагом и с неожиданной силой шевельнуло в нём завал из веток и вечно сырой лесной земли...