20 Глава
«Я никогда не теряла людей. Возможно это было оттого что я вовсе и не пыталась с ними сблизиться. У меня всю жизнь, сколько я себя помню был узкий круг общения. Я знала всех горожан, однако по-настоящему близкими считались только несколько человек. Мне не нужна была куча друзей. Одной подруги было вполне достаточно, зато она была настоящая и искренняя. Я никогда не теряла людей. Меня не предавали, не бросали, никто никогда не умирал. Я словно жила в тепличных условиях, без каких-либо истинных проблем. Я особо никогда не задумывалась о том, что значит быть по настоящему счастливой, пока Лиззи на одной из прогулок не сказала мне. «Счастье — это не быть окруженной любовью, а понимать то, что пусть этот человек и не будет дарить тебе любовь он будет рядом.» Она тогда, я помню ее размеренные шаги и серьезное лицо, сказала то, что я запомнила навсегда. «Цени людей. Каждого человека на этой земле, просто цени и дорожи. Каждая встреча мимолетна, улыбка, взгляд. Сегодня ты увидишь прохожего, а завтра его может не стать. Улыбайся людям, сопереживай, ищи лучшее. Наивно? Позволь, но никто не знает какие причины воровать у вора, мы живем не в тех условиях, мы не имеем права его судить. Если бы кто-то сказал, что твой ребенок умрет, если ты не украдешь, ты бы не украла? Я бы сделала это. Чего стоит вещь по сравнению с жизнью человека, нет не так, по сравнению с ценой жизни. Я считаю важным ценить людей. Я всегда говорю то, что думаю. Всегда. Не потому что я злая и грубая или подхалимка, а потому что я хочу быть искренней. Я хочу ценить право людей на правду. Я хочу, чтобы они жили. Я бы не желала мира во всем мире. Люди воевали и продолжат, такова их сущность, хоть это и печально, я бы попросила счастливой здоровой жизни. Прожить 50 лет, но видя перед собой здоровые лица родителей и детей. Не видя в больницах людей. Я бы пожелала, чтобы матери никогда не плакали больше у кроватей своих детей, потому что все были бы здоровыми, вот чего я бы пожелала.» Я тогда прониклась этими словами, но не поняла их. А сейчас я увидела постаревшую мать перед собственными глазами, а рядом была моя, хоть и не на много, но повзрослевшая дочь. Я увидела седые волосы на голове мамы, ее потухшие глаза, в которых совсем уже не осталось того огня, который остался в моей памяти. Она стала ниже, лицо покрылось морщинами, она для меня осталась все той же любимой мамой, но жизнь покидала ее. Отца нигде не было видно и в груди почему-то больно кольнуло, и я не поняла почему, а потом заметила куда они идут. На холме, рядом с поляной, где обычно росли летом прекрасные ромашки, мы с мамой собирали их, для травяного сбора, была могила. Я сначала не осознавала до конца, а затем зарыдала. Нечеловеческий крик вырвался из моей груди, и я не остановила его, я захотела кричать громче и громче, и я кричала. Мое горло не переставало болеть, а я все кричала. В море начался шторм. Он всегда начинался, когда мне было больно, мне или другим серенам. А сейчас... Сейчас мне было невыносимо больно. Мое сердце разрывалось, глаза щипало. Он умер. Мой любимый папа. Я вспомнила слова Лиззи и заплакала еще сильнее. Достаточно ли я ценила его. Достаточно ли. Я тогда поняла, что все бы отдала для его жизни и тогда наконец поняла, что я бы, пожалуй, могла даже убить. Я взглянула снова на маму и Лили. Они не плакали. Они стали совсем рядом с могилой и легко запели. Ветер подхватил их песню и растрепал мои волосы, они теперь даже в воде были сухими. Это была его любимая песня, песня, которую я сочинила ему. Я попыталась вспомнить то время, когда эта песня только появилась у меня в голове и это мгновение ярко, словно это происходило сейчас перед моими глазами, вспомнилось мне. Тот день был не особенно солнечным, и мне даже вспомнилось, что, кажется, в то время была зима. Мне, как это бывает обычно у подвижных детей, было невероятно скучно, и мое детское тельце не могло найти в себе силы остановиться и не бегать от одного окна к другому, чтобы полюбоваться на идущий на улице снег. Тогда я, сидя за столом у камина, и написала ту глупую песню. Я никогда не теряла людей, но потеряв отца, я осознала это слишком поздно. Терять кого-то не больно, пока ты не осознаешь всего. Больно терять частичку своей души, которой этот кто-то был. Потеряв отца, я потеряла, кажется, всю душу, что была у меня. Я была опустошена. Я вспомнила детскую сказку о русалочке и мне почему-то подумалось, что лучше я бы стала пеной, чем чувствовало боль утраты. О как я хотела стать пеной...И я подумала, что эта боль никогда меня не покинет. Я была права тогда. Эта боль осталась со мной. Прошли месяцы, годы, а она продолжала меня гложить. Я часто ложилась на кровать, закрывала глаза и вспоминала моменты из своего детства. В особенности моменты с отцом. Они сами по себе казались теперь чем-то невероятным, словно бы нереальным. Его глаза, волосы, улыбка, все это стало для меня странным. Я ужаснулась, когда подумала, что вот-вот все мои мгновения с ним, могут исчезнуть из моей памяти и я забуду его. Забуду его черты лица, его повадки, отношения его с мамой и его теплые убаюкивающие меня объятия. Я тогда брала пергамент из почтовых судов и на камне записывала все его черты. Все моменты, пережитые мной с его участием. Я сама тогда не заметила, как стала записывать на эти листки всю свою жизнь. Каждую секунду. Каждый листочек я складывала в стеклянную бутылку, закупоривала ее и ставила у себя в комнате, и совсем скоро вся стена была стеклянной. Я называла ее стеной воспоминаний. Через пару лет, хоть я и забегу далеко вперед, но будет верным решением сообщить об этом вам, брала по одной бутылке из этой целостной стены моей жизни, откупоривала ее на том самом камне, на котором я впервые поняла, что моя жизнь не станет прежней. И при свете луны, она светила обычно не очень ярко, словно бы приглушенно, и это свет нравился мне. Я перечитывала там свои собственные воспоминания. Они со временем не стали забываться, как я этого боялась, нет. Они остались такими же полноценными и яркими, как тогда, когда они только зарождались, но спустя десятилетия, я уже решительно не знала, счастье ли это- помнить все. Или может быть проклятье. С одной стороны, в любую секунду своей жизни, я могла призвать собственные воспоминания, а с другой, как было горестно вспоминать то, чего уже никогда не будет. Не будет не объятий с родителями, не легких поглаживаний по голове их мягкими, ласковыми руками. Не будет больше взглядов между ними и той атмосферы любви и ласки, которые возникали рядом с ними. Время прошло, а воспоминания остались. И теперь единственное, что оставалось мне- вспоминать, лежа на кровати или сидя на камне под лунным светом. Глядя на растущую дочь и вспоминая каждую секунду прикосновение ее младенческой ладошки, взгляд ее чудесных глаз и каждый звук ее смеха, эти воспоминания я записала на пергаменте по секунде, так ценны они были мне. И иногда, позволяя себе вольность видеть дорогих мне людей, я подплывала ближе к пристани, на которой увидела впервые Эрика или к тому берегу, где я покинула свою дочь, и наблюдала за постаревшей матерью и своей дочерью, которая с каждым днем все больше напоминала мне Эрика. Они все жили, как обычно, рано, еще до рассвета, вставая и ложась уже после заката. Каждый занимался своими делами, но жизнь их стала однообразна и была лишена всего того, что должно в ней присутствовать. На их лицах реже стала появляться улыбка, и это все огорчало меня, но еще больше огорчения я испытывала, когда понимала, что это во многом моя вина. Моя вина в том, что Эрик вот уже пять лет не может увидеть свою дочь, моя вина в том, что моя дочь не может увидеть меня. Моя вина в том, что моя мать и отец должны были считать меня мертвой. Да, я была виновата, и я задумалась о том, а правильно ли я построила свою жизнь? Нет, не правильно. Моя ошибка была не в том, что я поплыла с Эриком в Америку. Нет, это был один из немногих поступков, который я совершила, и не жалею о нем. Моя ошибка не была в том, что мой круг общения ограничивался лишь самыми близкими. Нет, так все мои воспоминания стали мне по-настоящему дороги, потому что в них были только истинно ценные для меня люди. Все произошедшее было моей виной, но я не могла найти ее в потоке всех тех воспоминаний, что находились на моей стеклянной стене.»