18 Глава
Кэтрин сидела на аккуратном камне рядом с пляжем, на котором, как и обычно, никого не было. Слегка потемневшие волны, в них сейчас было много песка, который поднял шторм, омывали белый песок пляжа. Пристань была совсем недалеко, но шума здесь не было совершенно. Приходя сюда ты словно попадал в совершенно иной мир, противоположный шумной пристани с яркими громкими торговцами. Здесь было довольно уныло и как-то даже по грустному серо, хоть и светило солнце. Девушка с особой, материнской нежностью смотрела на свёрток у себя в руках и, нежно улыбнувшись, поцеловала ребенка в лобик. Малышка пошевелилась и мило что-то произнеся, вероятно одной только ей понятное, улыбнулась и протянула матери ручку. Кэтрин вытянула палец и малышка тут же ухватилась за него ослепительно улыбнувшись. Она открыла свои сапфировые глазки и посмотрела на мать. О как Кэтрин была благодарна миру за ее милую девочку, ее очаровательную дочь. И как жесток был этот мир. Девочка была просто чудо, словно принцесса из сказок, которой даровали красоту ум и невероятную, ослепительную улыбку матери.
- Милая моя, я так тебя люблю, - произнесла девушка, - больше жизни, поверь мне. Ты и твой папа- самое лучшее, что произошло со мной. Я так тебя люблю, солнышко. Я надеюсь, что ты в своей жизни станешь такой же счастливой, как и я. Я надеюсь, что ты найдешь того, кто полюбит тебя и кого ты сама сможешь полюбить. Надеюсь, у тебя будут чудесные друзья, которые поддержат тебе. Я надеюсь, что этот мир и люди не испортят тебя, не позволяй портить себя. Будь великодушной и никогда не осуждай людей, не суди ничьих поступков и будь благосклонна. – Кэтрин взглянула на молодые листики на деревьях, шумящих вдали. - Я надеюсь, что ты сможешь понять и постичь красоту мгновения. Сможешь просыпаться весной, той самой, когда все вокруг оживает, и летом на природе от чудесного пения птиц, от того что вокруг тебя течет жизнь. Увидишь ли ты то, что вижу я? И поймешь ли? Поймешь ли то, как прекрасны молодые листья, которые только-только появились из набухших почек. Еще неокрепшие, без твердой пластины, поймешь ли то, как прекрасны они в своем контрасте с еще темными ветвями, поймешь ли ту красоту момента и мое благоговение перед ней, когда появляются на ветвях прекрасные благоухающие цветы, и поймешь ли то, что они все же не затмят красотою листья. Поймешь ли то, что эти листочки так похожи на людей, ведь у каждого из них своя история. Некоторые погибнут от суровых ветров и дождей, а другие окрепнут и переживут зиму, созерцая красоты времен года. И ранней весной возрадуются тому, что скоро, после того как они обо всем расскажут другим, закончится их путь. Поймешь и ты сама ту радость, когда ты понимаешь, что рядом с тобой всегда есть человек, которому ты обо всем на свете можешь рассказать. Я надеюсь ты поймёшь все это и то, что за красотой не стоит куда-то уезжать, нужно лишь остановиться и приглядеться. Я надеюсь ты поймёшь и то, что я всегда рядом с тобой, где бы ты не была, а когда вдруг станет больно невыносимо- присядь у берега и все выскажи, и будь уверена в том, что я услышала тебя, милая. А сейчас прости меня, милая, как бы я не хотела, я больше всего не хочу тебе своей участи, время пришло. Я верю, что бабушка и дедушка о тебе позаботятся, пока тебя не отыщет твой папа, люби его, потому что он твой отец, и я верю, несмотря на то что он причинил мне нестерпимую боль, что он меня любил. Я надеюсь, что ты не возненавидишь меня, милая. Если сможешь, прости меня, прости за то, что я оставляю тебя, милая. – Кэтрин еще раз поцеловала девочку и вложив в ее сверток письмо, стала ждать, ей нужно было, чтобы ребенка заметили. Через пару минут у берега показалась светлая голова Элизабет.
-Лизи? Поверить не могу, так выросла, хотя я тоже поменялась... Тем лучше, ей я могу доверить что угодно. - Кэтрин подплыла к берегу и, оставив сверток, отплыла за камень. Лиззи собирала ракушки. Они часто промышляли этим с Кэтрин. Ракушки нужно было высушить и мелко-мелко истолочь, до состояния порошка, потом туда вливалось масло какой-то травы, которое давала из Летти и получались белые краски. Туда без труда можно было добавить красители, ими служили порошки цветных трав, и краски получались невообразимо яркие. Лиззи часто ходила за ракушками и сейчас, когда уже выросла. Ее рвение к рисованию ничуть не уменьшилось – это было видно по следам красок на ее длинных пальцах и на распущенных русых волосах. Кэтрин мягко улыбнулась. Как же ей сейчас хотелось обнять подругу, помочь собрать ей ракушки, а потом, совсем как в детстве сделать с ней краски. Девушка слегка прикрыла глаза и проведя рукой по воде открыла их. Поднялась небольшая волна и на берег выкинуло разноцветные ракушки.
-Какая красота, - охнула девушка, - тут она повернулась и заметила сверток. - Маленький, кто же тебя тут оставил? – Лиззи заметила записку и, развернув, принялась читать.
«Приношу свои извинения, за излишнее беспокойство, об этом меня попросила мать этой милой девочки. Судно, на котором мать плыла с дочерью попало в шторм и выжили, к несчастью, только я и девочка. Госпожа Кэтрин Митчел, - на этих словах Лизи вздрогнула, - убедительно просила меня, если с ней вдруг что-то случиться отправить сие дитя к г-же Летти и г-ну Дитеру Ниалер. Девочку Кэтрин назвала Лили»
- О, Кэтрин! Как такое могло произойти. Моя дорогая Кэтрин! – Девушка сжимала в руке письмо, рыдая в захлеб, а снизу на нее прекрасными глазами смотрела глазами ее подруги маленькая Лили.
-Спасибо, Лиззи, - прошептала Кэтрин и, нырнув в воду, скрылась. Девушка принялась плыть на дно, но вскоре заметила, что все морские обитатели плывут против течения. Удивилась. Ей хотелось узнать куда они плывут, но тяжесть ее грусти и усталости одержал над ней верх, и она поплыла к затонувшему лайнеру. Там было пусто и темно, как и каждый день, который она провела здесь. Но тихо, и оттого сегодняшний день ей казался чудовищно странным. Она заплыла в одну из комнат, которую вот уже несколько месяцев по праву считала своей и приземлившись на кровать подняла свой хвост. Она, надо было признать это, не могла все еще полностью осознать его присутствие и подолгу, когда выдавалась свободная минута рассматривала его. В нем, в сущности, и не было ничего необычного, хвост как хвост, как и у всех серен. Но она все равно рассматривала его, затем эта затея покидала ее, она опускала хвост на кровать и закрывала глаза. Тогда перед ней, каждый раз, представал этот же лайнер, но совсем другой. Он был еще на воде, а не в ее глубинах, и в его комнатах жили не серены, а красивые и обязательно вежливые леди и джентльмены. Они, так это казалось тем, кто был вне этой жизни, продали душу дьяволу, чтобы оказаться здесь, но все было иначе. Ей сначала представлялось то, как этот самый лайнер отплывал. На него несомненно, кто-то опаздывал и это было, впрочем, не удивительно. Можно было даже сказать, что люди это были из яруса среднего или даже скорее самого нижнего, поскольку у дам и джентльменов с верхнего яруса все в жизни происходило по секундам и точно в срок. Они конечно росли кто на богатой усадьбе, кто уже в доме у мужа, обязательно, без этого было нельзя, имели кота или собаку, которые и в размерах, и в мыслительных способностях между собой ничем не отличались. Носили на шеях норковые шубы или лисьи, но это было точно так, словно бы норковые. Имели дома в кабинетах оленью голову, или хотя бы рога – это был признак силы и благополучия семьи, наверное. Точно сказать было нельзя, поскольку может и сейчас у многих оно имеется, но никто точно не знает зачем, но на всякий случай все же не снимает сие чудо. Красились не броско, хотя кто, как и это не сильно кого-то беспокоило. Туфли у мужчин, не считая конечно прислугу на нижних ярусах, все вышесказанное к ним не относилось, были естественно лакированы, дабы в процессе плавания, не дай бог, не попала капля воды на дорогую кожу или замшу. Впрочем, обувью здесь не представлялись, все давным-давно знали сколько и чего лежит у соседа в кошельке. Вечерами дамы, а, впрочем, и не только собирались в обеденных залах и переговаривались между собой, в то время как мужчины, а, впрочем, и не только, куря сигары и трубки на помосте резко высказывались по поводу политики. И там, и там, дабы сие дискуссии не слишком утомляли людей в них не разбирающихся, эти обычно высказывались громче и умнее прочих, стоял обязательно и, возможно, даже не один оркестр и играл либо джаз, либо блюз, только это по крайней мере подходило под атмосферу, а, впрочем, никто не прислушивался. Так, ко второму, а может и к середине первого дня, когда и друзья, и враги, коих считали людьми еще более близкими чем первых, наконец увидели друг друга к счастью или не счастью, врагов, обычно встречали гораздо радостнее, по той простой причине, что дискуссии с ними лились легко и непринуждённо. Начиналась литься их обычная жизнь. Они поднимались рано, хотя и не все. Никто не мог их за это упрекнуть. Шли завтракать, после конечно же приведения себя в порядок. Затем возвращались в номера, меняли платья и костюмы и, вовсе не потому, что вымазали, а оттого, что не так много времени, чтобы продемонстрировать весь свой гардероб высшему свету. Гуляли конечно по палубе и немногие, и без того вызывающие дамы могли, наверное, лечь позагорать в окружении своей мужской свиты. Дамы, которые в свою очередь были вниманием обделены, им только это и оставалось, только тихо охали и ахали. Затем, конечно, к концу плавания и те, и другие находили себе женихов, совершенно непонятным и наверняка извращенным способам. В голове Кэтрин все это становилось порой до такой степени абсурдно, что она хмыкала, прерывая себя, а затем, не проходило и пяти минут, она снова представляла все в еще более глупом свете. Хотя, надо сказать, но я думаю читатель и без того догадался, что представление ее о жизни на этом лайнере было вполне правдиво и вовсе не лишено смысла. Мелких деталей, таких как измены, ссоры, дорогие подарки, лучше, мне так по крайней мере подумалось, избежать, это бы выставило в плохом свете не только леди и джентльменов, плывущих когда-то на этом лайнере, но и Кэтрин. И вот она лежала и думала частенько о том времени, когда ее еще не было, хотя этот лайнер и затонул совсем недавно. Она вспомнила историю старушки, которая плыла на этом самом лайнере, тогда она была еще молодой, и почему-то всплакнула.
"Вероятно жизнь на этом чудном судне была лишена всяких минусов, но эта бедная женщина, эта бедная женщина. Она увы помнила все только то, что происходило, когда он тонул. И то ли все эти люди не ценили эту роскошь, то ли все земные наслаждения не могут прервать цепь страха и его влияния."