Некоторые вопросы существования вымышленных персонажей

Вся прелесть прошлого в том, что оно в прошлом.

Оскар Уайльд, «Портрет Дориана Грея»

— Что-то я ничего не понял, — признался Эль.

Они снова пили чай на кухне. Смеркалось. Абажур зажженной лампы отбрасывал на потолок и стены уютные узорчатые тени, похожие на переплетения листьев.

— Что непонятного? — сказал Макисима с легким раздражением. — Слова. Мир состоит из слов. Каждая рассказанная история происходит на самом деле. «Мир есть текст» — ты, конечно, не читал Деррида, но, в общем, он как раз об этом писал. Ты попросил меня найти способ выбраться отсюда — и я нашел. Мы больше не заперты в домике с десятком книжных стеллажей. Наш мир бесконечен.

— Тогда уж я нашел способ.

— Мы нашли, — уступил Макисима.

Эль удовлетворенно кивнул. Он потянулся через стол за сахаром, и Макисима — уже в который раз за вечер — зацепился взглядом за открывшийся в вырезе его футболки темный узор, похожий на невиданный цветок, — под ключицей, недалеко от сердца.

— Не пялься, — сказал Эль.

— Очень надо. У меня свои такие же есть.

— Не такие же.

Интересно, подумал Макисима, чувствует ли Эль ту же неловкость, что и он сам. После произошедшего там, в книге (в книге ли?) на детской площадке (на площадке ли?), на изнанке реальности (или же это привычный Макисиме мир был изнанкой?), словом — там, у него было чувство, что его раскрыли, как саквояж, и увидели голую душу без кожи, беспомощную и откровенную. Он не был к такому готов.

— Да. Не такие...

Свои следы он прятал под длинными рукавами — два симметричных полумесяца на запястьях; они ничуть не были похожи на следы попытки перерезать вены, и все же каждый раз, когда он их видел, ему приходило на ум сравнение с неудачливым самоубийцей.

Возможно, это потому, что когда-то он в самом деле был самоубийцей. Причем — удачливым.

Он не знал, почему после путешествия в последнюю книгу («магический реализм» внезапно оказался далеко не бесполезным жанром) на них остались эти метки в тех местах, где на теле были раны и текла кровь. Метафоры теряют свою привлекательность, когда становятся слишком буквальными, поэтому тут, в привычном мире, эти следы были похожи на затейливые татуировки, а не на порезы. В их существовании на теле теперь не было никакого практического смысла. Эль с Макисимой уже успели проверить новообретенное знание: теперь, попадая в книгу, они обрели способность видеть происходящее и как живой мир, и одновременно как текст — это чем-то напоминало объемные картинки в детских книжках, те, где нужно было посмотреть каким-то особенным образом, под другим углом, и бессмысленный узор складывался в рисунок.

Итак, мир состоял из слов (Макисима ведь всегда об этом догадывался, не так ли?). Чтобы менять его, подходил любой пишущий предмет — даже тривиальная шариковая ручка. Не было необходимости резать кожу, перемазываясь в крови. И все же эти знаки — цветок на груди у одного, полумесяцы на запястьях у другого — остались на их телах, как свидетельство некоего опыта, как напоминание о пережитой боли, о том миге беспомощности и абсолютной честности, и Макисиме каждый раз становилось не по себе при виде них.

— Теперь мы вроде как сами по себе, да? — спросил Эль.

— В каком смысле?

— Ну, нас больше ничто не держит вместе. Я ведь тебя всегда жутко раздражал, ну вот, ты больше не обязан меня терпеть. Я хочу вернуться в «Тетрадь смерти». Думаю, я знаю, какой момент нужно переписать.

— Переписать — чтобы что?

— Чтобы не проиграть Лайту. — Эль задумался. — Нет, раньше. Чтобы Лайт не успел стать чудовищем.

«В первую очередь думает, как спасти Лайта...». Эта мысль вызвала у Макисимы какое-то неприятное ноющее ощущение вроде зубной боли. Что бы Эль ни говорил о Лайте, он все-таки очень сильно его любил.

— ...Думаю, мне нужно в самое начало истории, — продолжал Эль. — Надо, чтобы он сразу понял, что делает что-то не то. Сразу после того, как он впервые убил человека?.. Нет, еще раньше. Еще до того, как ему в руки попала эта тетрадь.

— Но ведь тогда вы с ним никогда не познакомитесь, да и самой истории не будет.

— Ну и ладно, я переживу. Зато сколько людей будет спасено... А ты что будешь делать? Тоже отправишься в свою историю?

— Ну да. Наверное.

В самом деле, разве не этого они оба хотели все это время? Они пробрались через кучу дурацких историй с единственной целью — найти способ выбраться отсюда и поменять собственную.

— Значит, пора прощаться? — сказал Макисима и удивился какой-то неуверенности в своем голосе.

— Мне понравилось путешествовать с тобой, — сообщил Эль. — Мы видели много... странных штук.

— Мне тоже понравилось. И ты меня не раздражал. То есть поначалу, конечно, раздражал, но потом я привык, — усмехнулся Макисима и неожиданно для самого себя добавил: — Я даже чувствовал себя особенным, потому что ты выбрал именно меня для поисков спасения.

Он вдруг почувствовал легкую панику: вот сейчас они разойдутся, и больше никогда не увидятся.

— Знаешь... Если ты устанешь от того своего психопата, считающего себя богом, я готов иногда его подменять, — неуклюже сказал Макисима. — Мы ведь можем снова встретиться здесь, если заскучаем, и... отправиться вместе куда-нибудь еще.

Зачем он это сказал? Он понятия не имел, зачем ему этот нелепый, раздражающий, ничуть не похожий на него самого человек.

Да и он сам, наверное, Элю на фиг не сдался.

Но Эль, услышав его слова, просиял:

— Да! Я тоже об этом думал. Мы всегда сможем возвращаться сюда, как бы далеко друг от друга не оказались. В ту же точку пространства и времени. То есть мы так и не разобрались, какая именно это точка, но, наверное, можно как-нибудь так написать, чтобы было понятно. Например, можно обозначить это как «то утро, когда мы встретились в этой библиотеке».

— Вот и проверим.

Макисима Сёго почти успел забыть, как омерзителен мир в начале двадцать второго века. Ну, возможно, не любой мир, тут же мысленно поправился он, а конкретно тот, который по несчастливому стечению обстоятельств приходился ему домом.

Когда он снова увидел хорошо знакомую угрожающую громаду башни НОНА, придумалась дурацкая шутка: «Персонажи, которые в "Психопаспорте" вели себя плохо, в следующей жизни снова попадают в "Психопаспорт"». Не очень смешно, на самом деле.

Но теперь в его силах было что-то изменить в этом прогнившем мире, по-настоящему изменить.

Он листает страницы книги (мимо него проносятся города, страны, политические конфликты, человеческие жизни) и берет ручку.

(На другом уровне реальности — он вскрывает вену на запястье кончиком пера, обмакивает в свою кровь).

(Мир меняется).

Он переписывает эту историю.

Сначала Макисима пытается что-то сделать с «Сивиллой». Завершает то, за что боролся с самого начала.

То, что происходит с Японией после краха «Сивиллы»... ну, не то чтобы он не был готов, но случившееся превосходит его самые пессимистичные ожидания. Он знал, что воцарится хаос, но верил, что именно среди этого хаоса увидит Людей, которые смогут подняться над стадностью и ограниченностью толпы...

Но он видит только убийц, мародёров, насильников, плачущих женщин, брошенных детей, сбитых с толку стариков. Страх, злобу, трусость, скотство, беспомощность, отчаяние.

И больше ничего.

Макисима Сёго бродит по изодранному гражданской войной городу, как богиня Морриган среди тел павших воинов на поле боя, и понимает, что не встретит никого, кто был бы достоин свободного мира, о котором Макисима всегда мечтал, и никого, кому этот мир был бы нужен.

В глубине души Макисима, наверное, всегда знал, что его проблема не в «Сивилле». «Люди сами как-нибудь разберутся, нравится им мир, в котором они живут, или нет» — да, Эль?..

Проблема не в «Сивилле» — проблема в нем самом. Возможно, попытки «подкрутить» окружающую действительность стоило бы начать с себя. Что сделало Макисиму Сёго тем, кем он стал? Что пошло не так? Как сделать его счастливым?

Шелестят перелистываемые страницы. Буквы бегут по бумаге. Он переписывает собственного персонажа.

Он решает распутывать клубок с начала. У маленького Макисимы Сёго совершенно нормальный психопаспорт (это ровным счетом ничего не меняет — он все равно становится среди остальных детей «белой вороной», люди все так же глупы, предсказуемы, скучны и одинаковы). Его тон не такой светлый, как у Цунэмори-Чистые Глазенки-Аканэ, но он — благонадежный член общества. Он не закрывает глаза на недостатки «Сивиллы», но мирится с ее существованием. Он даже доверяет «Сивилле» найти для него романтический интерес, основываясь на совпадении IQ, вкусов и увлечений — Макисиме любопытно, кого она предложит; к его удивлению, «Сивилла» находит девушку, которая действительно ему подходит, достаточно умную, чтобы их отношения в браке оставались дистантными, но при этом приятными. Он устраивается работать в университет преподавателем истории искусств. Его коллеги — по совместительству и друзья, это милые интеллигенты, с которыми всегда приятно поболтать про живопись и литературу за стаканом виски. Ему никогда не приходилось убивать людей. У него красивый дом и умница-дочь. Обычная — хорошая — человеческая жизнь.

Нет, не то.

Кончик пера снова прокалывает запястье и окрашивается кровью. (Страницы шелестят, ручка скрипит). (Мир снова меняется).

Макисима Сёго, образцовый гражданин, получает одобрение класса «А» на работу в Бюро Общественной Безопасности. Осознавая аморальность существующей системы, он, как и Когами Синья, как и Цунэмори Аканэ, продолжает защищать ее за неимением лучшего варианта и пытается хоть как-то повлиять на «Сивиллу» изнутри. Макисима абсолютно искренен в желании служить закону, ему нравится думать, что он делает что-то хорошее, находит ростки добра в людях. Он — один из лучших агентов Бюро, хоть по непонятной окружающим причине старается использовать Доминатор как можно реже. Они с Когами — напарники. Они готовы пойти друг за другом в огонь и воду, «на виселицу и в ад», если по Киплингу. Они не трахаются, они просто друзья.

Нет.

Ручка скрипит.

Они трахаются, и еще как. Макисима и Когами дружат с раннего детства и не могут отлепиться друг от друга с первого дня знакомства. Когда они становятся подростками, однажды кто-то из них просто приходит в спальню другого без объяснений, потому что стать любовниками им обоим кажется самой естественной вещью на свете. У них общие мысли, надежды и тревоги, они буквально заканчивают друг за друга предложения. Вместо цепи взаимных обид, приковывающих их друг к другу в изначальной версии истории, меж ними лишь согласие. Рядом с Макисимой — человек, который похож на него, как отражение, — разве не об этом он всегда мечтал? Когами разделяет его мечту избавиться от «Сивиллы». Они вместе устраивают революцию. Они почти как Бонни и Клайд.

Нет...

У всех этих историй есть кое-что общее.

Макисиме в них скучно.

Он видит, что у его истории бесчисленное множество вариаций, их можно перебирать бесконечно, но радости эти перемены не приносят. Когда-то он думал, от перемены мест слагаемых сумма не меняется только в математике, а оказалось, в жизни все устроено примерно так же. Он может сделать реальность такой, какой хочет, может сам стать каким хочет, беда в том, что ему ничего не хочется — по крайней мере, здесь, в этом мире.

Однажды он глядит на себя в зеркало во время утреннего бритья и внезапно понимает, что Макисима Сёго — сноб, несчастный влюбленный, гуманист, террорист, злодей и жертва — действительно погиб в поле от выстрела в голову. Еще давным-давно.

Он теперешний, несомненно, был когда-то тем человеком, однако Макисима Сёго — далеко не единственное, чем он теперь является. Он вырос из этой истории — это немного грустное чувство, как в детстве, когда обнаруживаешь, что любимая футболка, в которой бегал повсюду прошлым летом, стала тебе коротка.

Он не знает, кто он теперь.

Не то чтобы это сильно его обеспокоило. Может быть, однажды он забудет это имя — и придумает себе новое.

Не пора ли признаться себе, что он ненавидит этот мир? Он заранее знает, что даже это не принесет ему счастья, но он просто не может отказать себе в удовольствии посмотреть, как все погибнет. Когда вся цивилизация основана на несвободе, единственный путь к спасению — крах этой цивилизации.

Ручка скрипит, буквы бегут по страницам, как выстраивающиеся в боевые ряды опасные насекомые...

«Сивилла» предлагает преступнику Макисиме Сёго присоединиться к ней, и он соглашается. Ему довольно быстро удается убедить соседей по коммунальному разуму действовать так, как нужно ему. Япония (а точнее, конечно, «Сивилла») ввязывается в конфликт прочих, давно уже полыхающих пожаром войны стран. Начинается чудовищная война, по сравнению с которой Вторая Мировая кажется дракой детишек в садике.

Человечество хорошо усваивает болезненные уроки. Вторая Мировая война в свое время обеспечила планете много лет мира, толерантности и всяческих либеральных ценностей; вот и после того, как отгремела Третья, развязанная «Сивиллой», выжившие поняли... многое. Количество живущих на планете людей уменьшилось примерно в сто тысяч раз, каждая человеческая жизнь — хрупка и драгоценна. Войн больше нет и не будет еще очень, очень долго, а может, и вообще никогда. Разрушать больше нечего, и людям остается только строить. Люди дорожат каждым талантом, каждой крупицей знания.

«Сивилла» уничтожена в этой войне, и Макисима-персонаж погиб вместе с ней, но Макисима-читатель доволен увиденным. Совесть его не мучает. И дело не в том, что ему хотелось получить кровавую сатисфакцию от мира, который обошелся с ним так несправедливо, - это было бы попросту глупо. Он осознает, что многие назвали бы его чудовищем хуже Гитлера, но новая цивилизация, поднимающаяся из руин и пепла после устроенной им войны, в самом деле добрее и мудрее, чем старая. Когами бы тоже это признал, если бы это увидел. Ему всегда требовалось немного больше времени, чтобы выйти за рамки представлений о правильном и неправильном, но в итоге он всегда поступал так же, как Макисима.

Какое-то время он любуется созданным им миром.

А потом стирает все, что написал. Вообще — все.

Все в «Психопаспорте» возвращается на свои места.

Все происходит заново. Люди построили свой дивный новый мир. «Сивилла» управляет каждой мелочью в жизни каждого человека в стране. Человек с белым, как первый снег, психопаспортом устраивает безнадежный, но красивый бунт против системы. Человек с психопаспортом темным, как все круги ада, его ловит. Они понимают друг друга лучше всех на свете, но кто-то из них должен убить другого, иначе никак.

Когами спускает курок. Макисима умирает на обочине золотого поля.

Все идет так, как было задумано.

Человек, который больше не Макисима Сёго, со спокойной легкой грустью принимает факт, что эта история хороша именно в таком виде.

***

Человек этот (который все еще называл себя в мыслях Макисимой Сёго, потому что пока не решил, как ему зваться по-другому) вернулся в сумрачный лес чуть раньше назначенного. Или чуть позже — понятие времени было тут лишено смысла. Короче говоря, это был не тот момент. Тоже — осень, но явно какой-то другой день (другой год, другое тысячелетие?): листва на деревьях еще не начала облетать. Дул сильный ветер. Лес был бледен, укрыт завесой мелкого надоедливого дождя, — ветер иногда швырял его в лицо горстями.

Он достал из под мышки книгу в темном переплете и вырвал из нее страницу. Пару секунд смотрел на нее, а потом разжал пальцы.

— Я тебя отпускаю, Когами Синья, — сказал он. — Меня больше нет, забудь мое лицо и мое имя. И сам стань кем-нибудь другим. Мир гораздо больше и интереснее, чем ты думаешь. Найди себе истории по вкусу. Прощай, Синья, с любовью... и всякой мерзостью.

Ветер подхватил страницу, швырнул на землю; он следил, как кусок бумаги, подпрыгивая и кружась, словно живое существо, удаляется — и в конце концов он скрылся с его глаз.

— Ну вот и все, — вздохнул он.

Потом достал свою собственную страницу и написал:

«Тот день, когда мы с Элем встретились в библиотеке, между 7 и 8 часами утра».