10. И снова конец и начало
— Радость моя, но, если ты прочитаешь такие книги сейчас, что ты станешь делать, когда вырастешь большой?
— Я их буду жить...
Сартр, «Слова»
Эля Макисима увидел сразу, даже не успев подняться по ступенькам дома: тот сидел на веранде, укутавшись в одеяло.
— Я уж подумал, ты не придешь, — сказал он, не удостоив Макисиму приветствием, будто они расстались пять минут назад.
— Пойдем на кухню, там теплее, — сказал Макисима.
В доме все было таким знакомым, таким родным — тянущиеся вдоль стен книжные шкафы, запах пыли и старой бумаги... В одной из комнат, которые они миновали по дороге на кухню, на обоях чернели клетки с разбитыми по буквам словами и схематичные изображения «виселиц», оставшиеся от первой недели их с Элем знакомства: одни заканчивались верхней балкой, другие — веревкой, но некоторые виселицы — когда попадалось слишком трудное для угадывания слово — были закончены, и среди изображений висельников попадались довольно затейливые: Макисима и Эль всегда будто старались перещеголять друг друга в кровожадности. Эль был прав: они друг друга стоят, оба — те еще чудовища. Он понял, что улыбается, глядя на эти рисунки, и увидел, как его улыбка отразилась на лице Эля. Все это выглядело будто комната в психушке или кадр из фильма ужасов. Сразу видно — вернулись домой.
Оказавшись на кухне, Макисима поставил кофейник на огонь, достал из шкафчиков две чашки и сахар — ему даже не пришлось вспоминать, где все это лежит, руки сделали все сами. Их кофепития были похожи на странный ритуал с каким-то тайным смыслом, который даже ему самому не был понятен до конца.
Эль в ожидании кофе уселся за стол, поджав босые ноги, в свою любимую позу, которая — беззлобно подумал Макисима — когда-нибудь обязательно наградит его кифозом.
— Чем ты без меня занимался? — спросил он Макисиму.
Макисима бросил в кофе на плите несколько палочек гвоздики и несколько шариков душистого перца. Подумав, добавил кардамон.
— Да так... Преподавал искусство. Спал с Когами Синьей. Устроил Третью Мировую.
— И как? — с живым любопытством спросил Эль.
— Неплохо. Но... — Макисима пожал плечами, не зная, как рассказать обо всем, что он успел пережить и обдумать в последнее время и можно ли вообще описать это так, чтобы другой человек понял. Наконец подобрал удачную, как ему показалось, формулировку: — Я решил, что на свете есть книги и поинтереснее этой. А что делал ты?
— Да так... — эхом откликнулся Эль и вдруг сказал: — Я соскучился.
— По нормальному кофе? — Макисима привычно попытался спрятать смущение за ёрничаньем.
— По тебе. — Этот человек слова «смущение», похоже, просто не знал.
Макисима, помедлив, наклонился к Элю и поцеловал его в уголок рта. Знакомый вкус сладостей на губах неожиданно вызвал у него вспышку умиления.
— Чего это ты вдруг? — удивился Эль.
— Захотелось проверить, смутишься ты или нет, — признался Макисима (честность, оказывается, заразительна).
— А почему это должно меня смутить? Мы ведь даже занимались сексом однажды.
— И правда, — невесело усмехнулся Макисима.
«И что гораздо хуже, — подумал он, — ты видел, как я плачу. И как у меня изо рта вываливается всякая гниль и черви».
Какое-то время он молча изучал лицо Эля, сидевшего напротив него — его слегка вздернутый кончик носа с россыпью светлых, едва заметных веснушек, растрепанную челку, черные глаза, как всегда подведенные кругами, будто краской, растрескавшиеся губы; тот спокойно, без улыбки или обиды, выдержал его взгляд.
— Слушай, только не воображай, что я собираюсь быть с тобой в радости и в горе до конца своих дней или что-то вроде, — наконец буркнул Макисима.
— Я тоже не собираюсь, — засмеялся Эль. — Да мы же страшно устанем друг от друга, если будем все время таскаться вместе. Почему это вообще для тебя так важно? Может, мы полюбим друг друга, а может, возненавидим; а может, скоро разойдемся и никогда больше не встретимся. Знать, что будет дальше, неинтересно. Но ты знаешь, где меня всегда можно найти, если что... Кстати, кофе вот-вот сбежит.
Макисима поспешно снял кофейник с огня и подумал, что Эль совсем избаловался — воспринимает заботу о себе как что-то само собой разумеющееся. В следующий раз пусть сам варит кофе, раз такой умный. Хотя нет, это они уже проходили — то, что сварит Эль, никто кроме него самого пить не сможет.
Разливая кофе по чашкам, Макисима сказал:
— Нам стоит отправиться в какую-нибудь книгу, где ты наберешься кулинарных умений или, во всяком случае, затвердишь минимум навыков, необходимых для заботы о себе.
Так он намекал, что не прочь услышать благодарность (но вышло не так желчно, как могло бы: кофе не успел перекипеть и все еще был хорош).
Эль не понял намека или сделал вид, что не понял.
— Да! Я как раз об этом и хотел поговорить, — радостно сказал он. — В смысле, про книгу, а не про кулинарию. Помнишь парня по имени Мориарти — ты вытаскивал его из книги еще тогда, в самом начале? Из «Шерлока Холмса»?
— Помню ли я Мориарти? — Макисима не сдержал смешок. — Странно, что ты знаешь, кто он такой.
— Эй, я читал «Шерлока Холмса», — обиделся Эль. — Я вырос в Англии, забыл? Мы в приюте много читали: «Питера Пэна», и «Ветер в ивах», и «Остров сокровищ», и... хм... — тут Эль задумался — видимо, воспитанников его приюта литературой все-таки не особо баловали. — Ну, в общем, «Шерлока Холмса» я знаю. Он мне очень нравится.
— Это первая книга, которую я прочел по собственной воле. — Макисима улыбнулся, поддавшись ностальгическим воспоминаниям. — Хоть что-то общее у нас с тобой есть.
— Скажи? Мне как раз пришло в голову, что это идеальная книга для нас. Для следующего приключения. Что думаешь?
— В прошлый раз, когда мы попытались попасть в детектив, там все было как в плохих комиксах, — с сомнением сказал Макисима. — При всей моей любви к Конан Дойлю — это ведь бульварное чтиво: там много условностей и таких же, как в том нуаре, страшно нелепых вещей...
— Но теперь мы можем их исправить! — Эль торжествующе поднял указательный палец. — Мы можем переписать все, что нам не нравится — и детали, и сам сюжет.
— Учитывая, что ты, надо полагать, видишь меня в роли Мориарти — нам с тобой не понравятся разные вещи.
— Но ведь так даже интереснее, разве нет? Представь, как со способностью менять историю можно восхитительно испортить друг другу жизнь!
Макисима мысленно признал, что предложение звучит... привлекательно. Но он не был бы самим собой, если бы не возразил:
— Я не горю желанием падать в Рейхенбахский водопад.
— Вот и поглядим, как ты выпутаешься, — усмехнулся Эль.
— Тебе тоже придется поломать голову над своим спасением, — напомнил Макисима. — Или ну его вообще, этот водопад, давай сочиним вместо него что-нибудь поинтереснее.
— Давай, — не стал спорить Эль.
Время лениво текло, обволакивая их уютом и запахом кофе и специй. На улице окончательно рассвело, тучи разошлись, забрезжило блеклое осеннее солнце.
— А потом? — спросил Макисима.
— Что — потом?
— Ну, потом. Даже если мы будем отдыхать друг от друга в других историях, рано или поздно нам надоест быть Шерлоком и Мориарти.
— Да кому вообще может надоесть быть Шерлоком?! — возмутился Эль. — Только законченному зануде.
— Но все-таки — если мы станем такими вот занудами...
— ...значит, найдем другие истории. Занудные.
— Договорились, — усмехнулся Макисима.
— Говорят, в мире много неплохих книжек. В конце концов, на детективах свет клином не сошелся, — не слишком уверенно сказал Эль. — Есть, например, фантастика... Ведь «Психопаспорт», к счастью, — далеко не единственная история про будущее. Только подумай — космос! Черные дыры, туманности, миры под совсем другими солнцами...
Макисима же — хотя ему было неловко это озвучивать — первым делом подумал про детские приключенческие истории, ну, те самые, до ужаса однотипные и нелепые. Он мог бы быть харизматичным хулиганом, а Эль — школьным чудиком. Они бы дружили — или враждовали, или неуклюже и трепетно целовались в раздевалке перед физкультурой; конечно, там были бы общие тайны и выдумки, не одобряемые взрослыми опасные увлечения, соперничество с мальчишками из параллельного класса — и прочие нехитрые радости, которых его настоящее детство было лишено. Он никогда ничего не жаждал больше, чем быть обычным подростком. Никогда не питал к своим реальным сверстникам добрых чувств — и тосковал по такому вот идеальному, пронизанному золотым светом невинности детству из книжек. Может, настоящее детство таким вообще не бывает ни у кого, даже если тебе повезло родиться с психопаспортом самого обычного цвета. Да и поздновато уже влезать в шкуру школьника, нет?.. И все же ему очень хотелось проверить.
А что получится, если смешать детство и космос? Наверняка будет неплохо. Но — после «Шерлока Холмса», конечно. Он не мог отказать себе в удовольствии побыть Мориарти.
— Но все это ненастоящее, — с сомнением сказал Макисима — скорее в ответ на собственные мысли, чем на слова Эля про космос. — Не хватало мне нелепых резиновых инопланетян...
— Но все это и настоящее тоже. Как та кошка в коробке, ты сам говорил, помнишь? Нелепые инопланетяне — удел плохих историй. Но если книга хороша...
— Ладно, ты прав. Думаю, в мире достаточно хороших книг, чтобы не скучать ближайшую вечность.
— А если они все-таки закончатся, и когда не останется даже самых-самых занудных и дурацких, мы можем сочинять истории сами, — уверенно и радостно сказал Эль.
— «Искусство нам дано, чтобы не умереть от истины», да? — усмехнулся Макисима, и, вспомнив, что разговаривает не с Когами, пояснил: — Это Ницше.
— Не читал, — смутился Эль. — Я вот думаю, как там в викторианской Англии дела с пирожными? Не хочу подсесть на кокаин.
Макисима привычно закатил глаза.
FIN