Некоторые вопросы существования вымышленных персонажей

Мы можем вам выдать кровь и любовь без риторики или кровь и риторику без любви; но я не могу дать вам любовь и риторику без крови. Кровь обязательна, сэр.

Том Стоппард, «Розенкранц и Гильденстерн мертвы»

— Так, страшные, — тупо повторил Макисима. Помимо учебника по тригонометрии его, пожалуй, больше всего пугала перспектива попасть в книгу без сюжета, с топким, как болото, «потоком сознания» — короче, во всю эту литературу от Свана на маяк и далее в бесплодную землю. Но Эль вряд ли имел в виду ее. — Э-э-э...

— Всякие истории со старинными замками, проклятиями, привидениями, ведьмами, оборотнями и вампирами, — уточнил Эль.

— Ах, всего-то, — сказал Макисима с большим облегчением.

Каждый раз, когда казалось, что следующая книга хуже быть уже не может, они умудрялись упасть еще ниже. Но готическая литература вроде бы не таила в себе никаких особенных каверз... Так что Макисима не стал долго выбирать — он взял с полки первую попавшуюся книгу с парой сексуальных кровососов на обложке и спросил:

— Вот эта подойдет?

Эль радостно кивнул.

Нет химеры более отвратительной, чем прививаемая нам обществом фальшивая добродетель. Общество с младых ногтей учит нас притворству, требуя не добродетели, но только ее маски. Кажется очевидным, что добродетель преследуют несчастья, а порок неизменно сопровождает процветание, и многие решают, что разумнее предаться пороку, нежели сопротивляться ему: нацепить маску фальшивой добродетели и занять место среди злодеев, которые процветают, нежели среди людей истинно добродетельных, которым уготовано поражение.

Люди, обладающие философским складом ума, нередко осознают фальшивость навязанной им обществом добродетели, выбирают дорогу бунта и начинают открыто творить зло, когда им заблагорассудится, и заканчивают свой век в тюрьме или на эшафоте. Так что и это не выход.

Но все бы моментально погибло, если бы на земле существовал один порок... Осмелимся заявить, что есть и истинная добродетель, которая не навязана обществом и представляет собою сознательный выбор. Увы, ее проявления весьма редки в порочный век наподобие того, в котором мы живем.

Наша повесть рассказывает об удивительной метаморфозе некоего графа, который однажды воочию узрел росток истинной добродетели в глубинах собственной души. А был он личностью абсолютно развращенной во всех смыслах этого слова и крайне жестокой, если не сказать чудовищной; он совершал самые низкие и подлые поступки, видел привлекательность лишь в ярости бури, а не в тишине мирной жизни. Всю жизнь он смеялся над цепями религий и социума и руководствовался только своими страстями — заметим, крайне порочными, в чем нам предстоит убедиться. Но однажды его путь пересекся с юношей удивительной душевной чистоты, который и наставил его на путь истины...

Этот слог что-то напоминал Макисиме, но он никак не мог понять, что. И когда, собственно, начнутся вампиры.

Элиас Лоулайт, потомок богатого и весьма известного английского рода, по неким непонятным для окружающих и него самого причинам с младенчества воспитывался не в богатом родовом поместье, а в одном из монастырей Лондона. Наконец родители, решив, что он достаточно вырос, забрали его из монастыря и открыли ему его предназначение. Если у юноши и был в чем недостаток, так это в дружеском общении со сверстниками, и Элиас испытал большую радость оттого, что наконец покидает свою темницу. Его юная душа формировалась в монастыре в самой строгой морали и религии; этот молодой человек — одаренный глубоким серьезным умом — вместе с тем отличался некоторым простодушием, которое при вступлении во взрослую жизнь неизбежно должно были завести его во множество ловушек.

Наш герой, обладатель столь высоких душевных качеств, вместе с тем обладал прелестью известных всем красавцев с полотен Караваджо. Огромные черные глаза, томные и печальные, тонкая белоснежная кожа, стройная гибкая фигурка, смоляные локоны — вот беглый портрет нашего прелестника; на других — о, весьма и весьма восхитительных! — частях его тела мы подробно остановимся позже, а пока скажем лишь, что если даже наши читатели представят себе все, что может создать самого соблазнительного их воображение, все равно действительность окажется слаще.

Макисима наконец вспомнил, что ему напоминает этот слог, и его глаза остекленели.

К сожалению, что-либо предпринимать было уже поздно.

...Прибыв в Австрию, наш очаровательный герой запасся всеми предметами, которые могли ему понадобиться для осуществления порученной ему непростой задачи.

И вот после нелегкого путешествия через Трансильванию Элиас наконец увидел стены величественного замка Блютштайн: угрожающее, но в то же время прекрасное здание в готическом стиле с многочисленными башнями и башенками нависало над ним темной громадой.

Кучер оставил его багаж в холле замка и отправился распрягать лошадей. В замке царили роскошь и разрушение, и Элиасу на миг показалось, что здесь нет ни единой живой души, но вскоре с верхнего этажа эхом прокатился стук захлопнувшейся двери и звуки шагов. По лестнице навстречу гостю спускался необычайно красивый мужчина. Он был облачен в черный плащ с кровавым подбоем, по его плечам рассыпались длинные белые волосы. Его глаза — странного золотистого цвета — остановились на госте, и юноша поразился их нечеловеческой красоте. Но сквозь видимое очарование незнакомца проступало нечто чрезвычайно опасное и порочное, а губы его изгибала коварная улыбка сластолюбца.

— Добро пожаловать. Я граф Блют Макисима фон Вайсхаар, рад приветствовать вас в своих владениях. Наверху для вас приготовлена комната, а после того, как вы приведете себя в порядок, приглашаю вас на ужин.

Стол был накрыт на одну персону — граф объяснил, что обычно не ужинает, хотя было очевидно, что хозяин замка страшно, смертельно голоден.

За ужином состоялось знакомство Элиаса с еще тремя обитательницами Блютштайна. Это были женщины даже с виду очень развращенного нрава, сколь красивые, столь безнадежно угодившие в ловушку необузданной похоти и порока: одна — белокурая, вторая — с длинными черными как ночь волосами, третья — с темно-рыжими кудрями.

— Мои сестры: Мина, Эржбета и Кармилла, — представил их граф.

Нисколько не заботясь о целомудрии Элиаса, три виконтессы и сам фон Вайсхаар сразу стали бросать на гостя плотоядные взгляды и отпускать замечания, от которых уши бедного юноши заполыхали огнем. Вполне очевидно было, что обитателям замка не терпится не только отведать крови гостя, но и завлечь его в пучину всевозможных греховных удовольствий...

Это было невыносимо: взгляд Макисимы все время опускался, словно намагниченный, с лица гостя на его шею. В замке было холодно, как в морге, но гость, словно мучаясь от духоты, широко расстегнул воротник рубашки — если бы Макисима хуже знал Эля, он поклялся бы, что тот сделал это нарочно. Ямка между острых ключиц. Голубая жилка, так сладко бьющаяся на шее...

Он сморгнул и постарался прогнать наваждение: 7 процентов из 7 — 0,49. Фосген нейтрализуется аммиаком. «Весною — рассвет, летом — ночь...» Мысли о шее и жилке немного поблекли, перестали безраздельно владеть его вниманием.

— Меня всегда влек вампирский фольклор, — рассказывал Эль тем временем, не подозревая, казалось, о происходившей в душе Макисимы борьбе. — Так что замок Блютштайн, таинственный и готический, окруженный легендами, не мог меня не заинтересовать...

— Неужели вы верите в вампиров? Это так старомодно, — хихикнула Эржбета.

— И наивно, — добавила Кармилла. — Хотя чего еще ожидать от столь юного гостя с такими нежными, мечтательными глазами!..

— Может, и так, и все же я считаю, в такого рода легендах есть некое особенное очарование.

— Что ж, приглашаю вас погостить в Блютштайне, — любезно сказал Макисима. — В библиотеке имеются весьма редкие собрания сочинений, а в картинной галерее в восточном крыле — пара подлинников Джотто, но вы, конечно, можете поискать тут и вампиров, если вам так угодно.

— О да... я твердо намерен этим заняться!

Ко всему прочему от гостя так вкусно пахло... Макисима откуда-то знал, что от других людей не пахнет так хорошо. Три вампирши неотрывно следили за Элем, их ноздри так трепетали от удовольствия и предвкушения, словно в гости к ним пожаловала дорожка кокаина в человеческий рост. Макисима подозревал, что и сам выглядит так же жалко.

Черноволосая Эржбета подтолкнула его локтем и вполголоса сказала:

— Чувствуешь, брат? Его кровь особенная. Она пахнет как бокал сладкого фрамбуаза. Жду не дождусь, когда смогу попробовать ее...

— Ее... и все остальное, — сказала рыжая Кармилла и захихикала. — О да. Эти уста созданы для поцелуев.

— Я уже в подробностях рассмотрела, какая ладная фигурка скрывается под этим простым дорожным костюмом! — усмехнулась младшая из сестер, блондинка Мина, чей ангельский облик ни капли не соответствовал похотливой улыбке.

Творилось какое-то форменное безумие. Последняя книга, в которой Макисима мог представить себе Эля главным героем — это вампирская эротика, стилизованная под старого доброго де Сада.

А Эль, поймав взгляд хозяина замка, улыбнулся улыбкой, которую нельзя было назвать иначе как зазывной, и еще шире распахнул воротник.

— Что ж, я собираюсь к себе наверх. Благодарю за прекрасный ужин. Не будете любезны показать мне, где находится моя спальня? — Буквально каждая произносимая гостем фраза умудрялась звучать неприлично. — Я боюсь, что не найду дорогу, замок такой большой.

— О, я с радостью вас провожу, — и Мина вскочила из-за стола.

— Сядь, Мина, — ледяным тоном велел Макисима. — Что за бестактность!.. Комната ваша находится прямо у лестницы, первая дверь справа, запомнить несложно, — сказал он Элю.

— Что такое, братец?.. А, понимаю, ты хочешь употребить его первым! — осклабилась Мина. Она сказала это довольно громко, и Эль, услышав ее, признался:

— Вашей компании, граф, я был бы особенно рад. — Он улыбался все так же маняще.

Макисима всерьез забеспокоился за здравость собственного рассудка.

— Думаю, вам стоит отдохнуть в одиночестве после долгой дороги, — сказал он деревянным голосом.

— Пожалуй, съем напоследок еще один кусочек торта, — раздумчиво произнес гость. — Ай!.. Это же надо — взять и порезаться десертным ножом. Какой же я неловкий...

Вампирши изменились в лице. Напряжение в комнате сгустилось так, что хоть ложкой черпай.

— Надо быть осторожнее, юноша, — резко сказал Макисима, заставляя себя смотреть куда угодно, только не на палец, где расплывалась полоска крови. Какой же чудный запах! Нет, не думать. Он способен это выдержать. «Осенью — сумерки. Закатное солнце, бросая яркие лучи, близится к зубцам гор...»

Простые люди ночью, как правило, радуются сну, — ну а Макисима сидел у камина, ковырял щипцами остывающие угли, не чувствуя, как и положено вампиру, ни жара, ни холода, и размышлял, что делать со всей этой странной ситуацией. Наконец он пришел к выводу, что им с Элем все-таки следует поговорить начистоту. Разговор предстоял щекотливый, и он предвидел, что шея с жилкой снова будет отвлекать его внимание, но навспоминал достаточно цитат из классики, чтобы почти не думать о восхитительно ароматном кровавом следе из порезанного пальца, ниточку которого, тянущуюся со второго этажа, он чувствовал даже отсюда.

Поднявшись по лестнице, он в удивлением обнаружил, что дверь в спальню Эля приоткрыта.

— Пришла проверить, хорошо ли вы спите. — Он узнал голос своей милой белокурой сестрицы Мины.

— Напротив, мучаюсь от бессонницы. Составите мне компанию?

— Что, вот так прямо сразу? — удивилась вампирша, но повторного приглашения дожидаться не стала и впилась ртом сначала в губы, а потом в шею гостя. (Макисима тихо вздохнул и провел языком по собственным заострившимся клыкам).

Через пару секунд похоть и удовольствие на лице Мины сменились выражением безграничного удивления, а затем — невыносимого страдания. Эль вытер губы и отпихнул от себя девушку. Та сползла на пол и начала извиваться там в мучительных корчах. Изо рта ее шла пена, на коже вспухали язвы, которые тут же превращались в огромные гнойно-кровавые бугры, которые вскрывались и... остановимся на том, что зрелище это было малоаппетитным. В конце концов то, что осталось от ее тела, просто лопнуло.

Эль смотрел на все это с полным спокойствием. Когда от ночной гостьи осталась лишь лужа ошметков и кровавой слизи, он удовлетворенно кивнул, а затем достал тряпку и начал счищать с пола и стен следы происшествия с методичностью и тщанием, достойными британского дворецкого.

Ладно, это было немного неожиданно, подумал Макисима, отступая обратно к лестнице.

К утру, прведя кое-какие дополнительные изыскания, он пришел к выводу, что происходящее, наоборот, очень в духе Эля. Душная эротоманская атмосфера этого места на него ничуть не повлияла — он приехал в замок графа фон Вайсхаара с искренним намерением истреблять вампиров.

Когда на следующий день Эль спустился из своей комнаты к ужину, воротник его рубашки снова был приглашающе расстегнут, на шее красовались несколько обширных засосов и две дырочки от зубов, оставлявшие за собой в воздухе почти зримую дорожку восхитительного аромата.

— Мой замок — не место для того, чтобы ходить в таком виде, господин Лоулайт. — Макисима постарался вложить в голос весь холод арктических льдов.

— Что-то не так? — притворно удивился Эль.

Макисима оглянулся по сторонам, удостоверился, что Эржбета и Кармилла еще наслаждаются сладким дневным сном в своих гробах — только-только свечерело — и они с Элем в столовой одни. И прямо сказал:

— Хочешь, чтобы мои сестры догадались, что произошло ночью?

— Так ты не собираешься больше скрывать, что вы вампиры? — победно воскликнул Эль. — Но разве ты не хочешь... ну... ничего со мной сделать? — спросил он с намеком и надеждой.

— Я ночью слетал в Лондон, — да, в вампирском существовании имелись и кое-какие приятные моменты, — навел там справки о тебе и просмотрел церковные родовые метрики: твоя семья охотится на вампиров чуть ли не с библейских времен, у вас какая-то особенная ядовитая кровь. Чемоданы, которые ты привез с собой, доверху набиты кольями, чесноком, распятиями и бутылками со святой водой. Ну, и я своими глазами видел, что произошло с бедняжкой Миной, так что я не буду тебя кусать, не надейся.

Эль поскучнел.

— Я готов избавить тебя от мучительной смерти от яда в моей крови и убить милосердно, вбив кол в сердце и отрубив голову, — великодушно предложил он.

— К сожалению, я не совсем к этому готов, — сказал Макисима весьма ядовито. — Я, не побоюсь сказать, даже намерен сопротивляться. Есть масса способов убить человека, не кусая, а я не вижу, чтобы ты захватил к столу свои колья и святую воду.

Эль как будто только сейчас осознал, что находится в довольно опасном положении. Он подобрался и за неимением другого оружия крепко сжал в руке столовый нож. Но Макисима не торопился на него нападать, и неудачливый охотник на вампиров непонимающе спросил:

— Ты разве не собираешься меня убить?

— Пока ты сам не пытаешься подкараулить меня с кольями — нет.

— А если попытаюсь? — решил уточнить Эль.

— Там посмотрим. Пока что я настоятельно советую прикрыть эти... следы разнузданного разврата. — И Макисима швырнул ему шейный платок.

Эль угрюмо обмотался платком и за ужином был молчалив и неприветлив. Но постепенно Эржбета с Кармиллой все же втянули его в беседу (слава богу, они уже не липли к гостю так бесстыдно, как вчера, увидев, что хозяин замка заявил на него свои права). В конце концов Эль неохотно сказал:

— Ладно, я готов посмотреть библиотеку и этого твоего... Джотто.

***

— ...На этой картине Джотто очень необычные тени. В его времена еще не умели как следует изображать объем, так что авторство этой картины искусствоведы долго не хотели приписывать ему, и все же это определенно его стиль, и есть множество аргументов, подтверждающих, что картина, как минимум, написана при его жизни. В работе с цветом и светом Джотто тоже сильно опередил своих современников. Посмотри, как вот тут падает свет на крылья ангела, — увлеченно повествовал Макисима. Он чувствовал себя Генри Хиггинсом, прививающим Элизе Дулитл ростки культуры. К тому же монолог о картинах немного отвлекал от мыслей о шее и вот этом всем.

Эль по-прежнему выглядел мрачно и явно думал не о свете на картинах Джотто. Он вдруг сказал:

— Слушай, я собираюсь уехать назад в Лондон.

— Чего?..

— Мне нравится этот замок и все остальное, но сюжет — как-то не слишком...

«О, я тебя отлично понимаю!»

— ...Я тут подумал и решил, что не хочу тебя убивать. Ни кольями, ни святой водой, ни ждать, пока ты меня укусишь. Знаю-знаю, ты настроен мирно, но я же вижу, как ты на меня смотришь — как на торт ко дню рождения. Боюсь, однажды ты не выдержишь. Собираясь сюда, я только этого и хотел, но сейчас... Представил себе эту сцену и понял, что твоя смерть меня вовсе не обрадует. Даже вампиром ты мне нравишься.

Он с такой неожиданной простотой — Макисима так никогда не умел — сказал это — «нравишься»...

— ...Мне приятно проводить с тобой время, даже слушать всю эту белиберду про картины. Ну и вот: раз я не хочу тебя убивать, смысла оставаться тут нет.

— Отлично, слуги помогут тебе собрать вещи. Не забудь ничего из своей потрясающей коллекции антивампирского оружия.

— Это точно не какая-то ловушка? — с опасением спросил Эль. — Ты вот так просто возьмешь и дашь мне уехать?

— Ага. Считай, что я тоже проникся к тебе искренней симпатией.

Макисима был страшно рад, что избавлен от необходимости погружаться в объяснение особенностей данного жанра и рассказывать, что их подстерегали подводные камни пострашнее убийства. Похоже, проблема вот-вот разрешится сама собой.

— Я бы хотел перед уездом убить этих противных острозубых девок, — мечтательно добавил Эль, — но ты, наверное, будешь против, они все-таки твои сестры. Ну и... дружба с тобой продемонстрировала мне, что вампиры бывают неплохими, даже если на первый взгляд этого не скажешь.

Макисима порылся в известных ему штампах и выдал:

— Если ты пообещаешь навсегда прекратить охотиться на вампиров, я готов перестать убивать людей и начать пить кровь животных.

Эль торжественно кивнул. На мгновение они оба почти поверили, что говорят правду.

Примирение, дружба, обмен клятвами — Макисиме показалось, что это весьма красивое завершение истории. Ну, насколько вообще может быть красивой история в таком сомнительном антураже.

Вот только она на этом не завершилась.

Великодушно решив пощадить невинность своего возлюбенного — о читатель, видишь ли ты, что с приездом Элиаса в Блютштайн свет озарил искореженную душу графа? — фон Вайсхаар, сам о том не подозревая, подверг его ужасной опасности. Он не знал, что во время их вечернего разговора в столовой его сестры Кармилла и Эржбета не спали: хитрые злодейки следили за ними и слышали каждое их слово. Они были разгневаны на Элиаса из-за того, что он с такой жестокостью сгубил их сестру Мину, а еще больше — из-за того, что он, чуждый самому понятию похоти и порока, устоял против их чар. Но, опасаясь гнева графа, они не осмеливались напасть на юношу прямо в Блютштайне, потому коварно решили подстеречь его, когда он покинет замок. И убить, не кусая — так как они знали теперь секрет его ядовитой крови.

А графу, опечаленному расставанием с возлюбленным, казалось, что теперь совсем один он остался в своем холодном обиталище — и он не сразу заметил, что его сестер в самом деле нет в замке. Когда он понял это, его сердце сжал страх; он взмыл в воздух и стрелой полетел в ту сторону, куда уехал экипаж.

Он издали почуял запах крови и смерти. Увы, он опоздал: повозка была перевернута, лошади — на последнем издыхании, со вспоротыми животами; коварные сестры, боясь столкнуться с графом, успели исчезнуть с места преступления, но кучер был мертв и выпит досуха, до меловой бледности — что лучше всяких слов сказало графу, кто виновник.

В экипаже он нашел своего любимого. Грудь юноши была пробита насквозь одной из рессор повозки. Он еще дышал, но юная жизнь должна была вот-вот отлететь. И граф фон Вайсхаар, упав на колени, отчаянно вскрикнул:

— Простишь ли ты меня, если я обращу тебя в себе подобного и заставлю разделить со мной тяготы бессмертия?

Умирающий уже был так слаб, что не мог говорить, но взглянул на графа и улыбнулся так нежно, что тот сразу понял: это — «да»...

Как все хорошо знают, от простого укуса человек не становится вампиром. Для обращения надо выпить кровь этого человека, дать ему выпить своей вампирской крови и провести с ним ночь в могиле...

...и все это Макисима проделал весьма тщательно. Первым делом рванул зубами кожу на своем запястье и, когда закапала медленная холодная темная кровь, приложил руку ко рту Эля. Что дальше? Могила. В окрестностях замка Блютштайн в кладбищах по понятным причинам недостатка не было, и он уложил беднягу в одну из могил, без лишнего пиетета вышнырнув подальше то, что находилось в могиле до этого. Оставалось последнее — и самое сложное: выпить самому крови Эля и не превратиться после этого «бокала сладкого фрамбуаза» в то же пузырящееся неаппетитное нечто, которое осталось от Мины.

Он воткнул зубы в шею Эля осторожно, как десертную вилку в тирамису. Потом сунул пальцы себе в рот и старательно поблевал. Дважды.

Макисима очень надеялся, что важен сам ритуал обмена, а не какая-нибудь химическая реакция в крови, потому что в желудок ему почти ничего не попало.

Когда он собирался на всякий случай прополоскать рот, он почувствовал, что у него во рту и в горле страшно жжет. Стало трудно дышать: все части его организма, что соприкасались с ядовитой кровью, распухли, как при отеке Квинке. Заодно он почувствовал сильную слабость. Покачнулся; ему кое-как хватило сил доползти до приготовленной могилы и рухнуть на такое же полубезжизненное тело Эля.

Что ж, очень, очень романтично...

С этой мыслью он потерял сознание.

***

Очнулся он в замке, на той самой кровати, где Эля совсем недавно пыталась очаровать пылкая вампирша Мина и жестоко за это поплатилась.

За окном был день. При ярком свете комната казалась совершенно незнакомой; он увидел, что по углам скопилось невозможное количество пыли, некогда роскошные шторы замка Блютштайн изрядно полиняли, а ковер покрыт пятнами воска от свечей.

Он сел на кровати, прислушался к ощущениям — он все еще чувствовал большую слабость, но то же время легкость во всем теле. В эту минуту дверь открылась, и в комнату почти влетел Эль.

— Я боялся, ты никогда не очнешься! — радостно воскликнул он. — Даже приготовил кол.

— Спасибо за заботу. — Макисима потер лоб: ощущение солнца, заглядывающего ему в лицо, было ужасно непривычным. — Почему я не сгораю при свете дня?

— Наверное, это как-то связано с моей кровью, — беззаботно отозвался Эль.

Макисима и сам уже понял, что что-то поменялось. Он не чувствовал запаха крови Эля и не слышал биения его пульса, и вид его горла теперь не вызывал у него столько нездорового интереса.

Вообще он чувствовал себя как-то очень... обычно. Очень по-человечески.

– А я, выпив твоей крови, не стал вампиром... И моя кровь теперь не ядовита для них, — сказал Эль с большим сожалением.

— Откуда ты знаешь?

— Ну... я нашел Кармиллу и Эржбету, надеялся, что они могут знать, как тебя спасти. Моя кровь не сработала, пришлось обойтись подручными средствами. Очень кстати, что в твоем замке есть пыточный подвал.

Не каждый сумеет уместить в два предложения впечатляющую страшилку. Макисима понаделся, что Эль шутит, но это была довольно слабая надежда.

— Ты просто дьявол, — сказал он в сердцах. — Тебе все-таки удалось превратить эту историю в хоррор.

— Я думал, это и есть хоррор. А что это должно быть?

— Любовная история.

Воцарилась глубокая тишина.

Потом Эль деловито сказал:

— Тогда понятно, почему мы еще здесь, хотя сюжет вроде как завершен, ты очнулся, а все действующие лица, кроме нас, мертвы. Наверное, чтобы выбраться из книги, мы должны поцеловаться или что-то в этом роде...

Или что-то вроде. Зришь в корень.

Эль уселся рядом на кровать и выжидающе уставился на Макисиму.

Макисима подумал, что привести этот план в действие было намного проще тогда, когда Эль пах для него вином и де Садом, а от вида голубоватой жилки на шее у него учащалось дыхание. Теперь же все это было как-то очень неловко и нелепо.

Ладно, назовем это частным случаем контролируемой глупости... Он коснулся губами сухих растрескавшихся губ Эля, дразняще лизнул верхнюю, потом толкнулся языком в рот — Эль послушно поддался, но никак не отреагировал; его покорность ничуть не возбуждала — целовать его было все равно что целовать резиновую куклу или труп.

Макисима отодвинулся, с надеждой оглянулся по сторонам. Ничего не изменилось: они по-прежнему были в Блютштайне.

— Не то чтобы я разбирался в данном жанре, но мне представляется весьма вероятным, что нам с тобой придется заняться сексом, чтобы завершить эту историю, — сказал Эль скучным голосом. Примерно так диктор телевидения мог бы объявить, что продажи автомобилей немного упали.

Макисима ценил вещи, покрытые благородной патиной старины, и все же, на его вкус, постельное белье в замке Блютштайн могло бы быть чуть менее серым от времени, а полог кровати — не настолько траченным молью. Впрочем, обветшалость предполагаемого ложа любви на данный момент была наименьшей из их проблем.

— У тебя есть опыт секса с мужчинами? — спросил Эль.

— Да, — Макисима решил не вдаваться в подробности.

— У меня — нет, — сказал Эль. Подумав, уточнил: — Вообще никакого нет. — Вот это да, вот это удивил!.. — Это больно?

Не то чтобы Макисима собирался сделать этот момент романтическим, но было что-то глубоко неправильное в том, что Эль первым делом задал именно такой вопрос. Он подумал, что то, что сейчас происходит, страшно далеко от привычных этому бедняге форм межчеловеческих контактов. Даже если не брать эмоциональную составляющую, у Эля — в отличие от Макисимы, который довольно равнодушно относился ко всему телесному — явно имелось множество проблем с физическим миром. Наверное, ему сейчас очень неловко и — чего уж там — страшно.

Кроме того, ему не очень хотелось выяснять, какие подробности Эль знает про принимающую роль в сексе. Про опыт, про подготовку, чтобы процесс получился не болезненным, не чересчур неуклюжим... словом — приятным хотя бы для одной из сторон.

Вздохнув, он сказал:

— Упростим задачу. Я буду снизу. А ты просто делай то, что велела природа.

Эль смотрел на него как баран на новые ворота. Макисима мысленно выругался: природа... черт, он что, забыл, с кем разговаривает?

— Я имею в виду...

— Я понял, я должен засунуть в тебя свой пенис.

— Типа того, — процедил Макисима, проклиная все на свете. — И иногда засовывать язык ко мне в рот. И, знаешь, трогать мое тело руками в разных местах. И делать такое лицо, как будто тебе это интересно. Примерно так люди и занимаются сексом.

— Твой сарказм неуместен. Я смотрел порно, — сказал Эль. — Я просто не знаю, как... начать.

— Ну, для начала — раздень меня, — велел Макисима.

Он знал, что красив. Но во взгляде Эля, когда тот избавлял его от одежды, не было ни желания, ни восхищения; он ни на чем надолго не задерживался, хотя и ничего не избегал. Макисиме стало здорово не по себе под этим взглядом.

— Рубашку оставь. Так эротичнее. — Что я говорю, тут же подумал Макисима, это же все равно что проповедовать птицам. Руки, начавшие стягивать рубашку с его плеч, послушно замерли; Эль с совершенно непроницаемым лицом перешел к пуговицам на брюках. Макисима решил уточнить (пожалуй, несколько запоздало):

— Я тебе хотя бы нравлюсь?

Эль воспринял его вопрос очень серьезно — слегка склонив голову набок, уставился на тело Макисимы с видом таким сосредоточенным, как будто решал какую-нибудь детективную задачу. Зачем-то приложил свою ладонь к чужой (его ладонь оказалась чуть крупнее), словно впервые осознав, что другой человек непохож на него самого, и удивляясь этому. Потом провел пальцами по груди Макисимы, по волосам, по скуле... В его прикосновениях не было ничего похожего ни на ласку, ни на стыдливость — только любопытство исследователя.

— Ты мне не противен, — наконец вывел Эль умозаключение. — У тебя красивые волосы. И рубашка... нормальная.

— Ух ты. Ну, над комплиментами мы еще поработаем...

Макисима повернул лицо к его ладони на своей щеке, лизнул пальцы. Обхватил рукой чужой член, но не получил в награду даже слабого стона — а ему вдруг еще как захотелось, чтобы Эль стонал, задыхался, шептал его имя и все в этом духе (Макисима осознал это с некоторым удивлением). Проклятье, ну должна же где-то быть та граница, после которой у молодого здорового парня — даже если он на двести девяносто восемь процентов не от мира сего — включаются инстинкты?..

На их счастье, они все еще были в таком жанре, где невозможно облажаться.

Здесь мы предвидим, что найдутся читатели, мало интересующиеся моралью истории и подробностями движений души наших героев, читатели, которые с нетерпением ждут лишь, когда мы опишем скандальную сцену их низменных утех. Чтобы удовлетворить их любопытство, мы вынуждены, забыв о нравственности, пересказать произошедшее, дабы читатели тоже могли ощутить долю того неземного блаженства, что вкусили наши герои.

Пытаясь разжечь огонь сладострастия в своем невинном любовнике, бывший вампир ласкал его с таким пылом, с каким не смогла бы ласкать даже самая любящая супруга. Начав с простых поцелуев, искуситель вскоре переместился вниз к мужскому инструменту Элиаса и начал возбуждать его искусными прикосновениями, которые доказывали, до какой степени всегда владела его порочными мыслями эта восхитительнейшая часть человеческого тела. Чтобы привести сей жезл в надлежащее состояние, наш бесстыдник покрывал его поцелуями, собирая языком бесценные капли, которые, должно быть, представлялись ему росой на лепестках прекрасного цветка. В первые минуты юноша казался бесчувственным к ухищрениям графа фон Вайсхаара, но потом волна желания захлестнула его и он, опьянев от страсти, сам перешел в атаку. Роли любовников переменились, и фон Вайсхаар был опрокинут на спину, оказавшиськроткой и беззащитной жертвой. Хотя Элиасу недоставало опыта, он вкладывал в свои ласки весь жар искренней юной души, и вскоре граф, не выдержав сладкой пытки, взмолился: «О, пожалуйста, возьми меня!». Но как только потребовалось перейти к более решительным действиям, смелость юноши снова сменилась очаровательной неуверенностью, так как он вспомнил, что у него нет надлежащего опыта. Со смехом сказав юноше, что с таким наставником ему не надо ни о чем беспокоиться, фон Вайсхаар заставил его сесть на кровати и сам уселся к нему на колени, чтобы оба они оказались в позе, необходимой для получения удовольствия сообразно порочным вкусам графа. Млея от восторга, он направил стержень любовника себе в задний проход, чтобы удовлетворить свою похоть. Элиас быстро освоил нехитрую науку содомского греха и начал двигаться мощными толчками. Наслаждаясь великолепным задом, предлагаемым его вожделению, он одновременно помогал графу извлекать удовольствие из его собственного инструмента, неустанно возбуждая его руками. Искренняя страсть юноши исторгала множество чувственных стонов из груди фон Вайсхаара. Более того, бывший вампир чувствовал, как вливающееся в него тепло растапливает его веками пребывавшую в ледяном холоде душу; он таял в пылких объятиях, желая, чтобы их тела перетекли друг в друга, чтобы самые их души слились в одно неразрывное целое. Их губы соединялись, их языки сплетались, их вздохи смешивались, пока наконец оба не завершили одновременным извержением сие упражнение нежной страсти.

Это уже потом Макисима из любопытства открыл эту злосчастную книгу и прочел описание — такое нудное и фальшиво-морализаторское, что де Сад удавился бы от зависти.

В реальности же все было... весьма горячо. Может, это был не лучший секс в его жизни, но определенно и не самый плохой.

Никто из них не заметил, в какой именно момент спальня в замке Блютштайн сменилась на их привычную, уже ставшую почти родной библиотеку. Макисима опомнился, лишь когда несколько книг вокруг них со стуком упали на пол. В черных глазах-блюдцах Эля он увидел отражение собственного ошеломленного взгляда.

— Ну, вот мы и дома, — сказал Макисима самым светским тоном, на какой только способен человек, сидящий на чужих коленях (и, так скажем, не только на коленях). — Это, безусловно, была моя ошибка.

Эль вытащил руку из его брюк и сказал:

— В следующий раз давай постараемся выбирать литературу более тщательно.

И слизнул с ладони сперму Макисимы жестом одновременно запредельно порочным и потрясающе невинным.

Макисима машинально тоже облизнулся; на губах и языке все еще ощущался кремовый вкус чужого рта.