4. Макисима-моногатари
Гильденстерн:
– А какой финал на этот раз?
Актер:
– Обычный. Вариантов не бывает: мы приближаемся к месту, когда все, кому назначено умереть, умирают.
Том Стоппард, «Розенкранц и Гильденстерн мертвы»
Эль быстро протянул руку к страницам и схватил обе, — Макисима был в этот момент слишком занят сплевыванием собственной крови.
В отличие от Свартульфа Жестокого, Эль не был любителем угроз и пафосных речей, поэтому он не сказал ни «Знаешь, что сейчас будет?», ни «А я ведь пытался с тобой по-хорошему», ни «Гребаный ты мудак», а просто молча вскочил на ноги и направился туда, где, как хорошо помнил Макисима, лежала весьма важная для него книга в темной обложке.
— По... кха... подожди! — запаниковал Макисима. — Если ты сейчас отправишь меня в «Психопаспорт», то снова останешься один и выбраться тебе никто не поможет.
— От тебя, можно подумать, было очень много помощи.
— От меня, может, и была бы помощь, если бы мы работали вместе! Все это дерьмо случилось из-за того, что мы не доверяли друг другу. Пошевели мозгами, детектив. Если бы ты рассказал мне все, что знаешь про Альвстайн, я бы разобрался с Темным Властелином в мгновение ока!
— Как доверять тебе после всего, что ты сделал? — справедливо возразил Эль.
— Я, между прочим, сделал все как надо! Убил Темного Властелина! Спас тебя! Слушай, мне там тоже пришлось несладко. А ведь я мог бы... мог бы, скажем, провести эксперимент и посмотреть, что будет, если ты умрешь в чужой истории!
— Это было бы вполне в твоем паршивом духе, — подтвердил Эль.
— Но я этого не сделал! — гордо сообщил Макисима, не переставая слизывать кровь с верхней губы (разумеется, безуспешно: та все текла и текла).
Эль покачал головой, словно поражаясь, как вообще земля носит эту мерзость в человеческом обличьи.
— Я не буду возвращать тебя в «Психопаспорт» — по крайней мере, сейчас, — вынес он вердикт. — Потому что ты мне еще можешь пригодиться и потому, что я не такой мерзавец, как ты. Но ты сильно меня разозлил. Я хочу найти какую-нибудь историю, где смогу тебе отомстить. Честно отомстить.
— Хочешь отправиться в другую книгу? Тебе что, эти три месяца в подземелье все мозги отшибли? — поразился Макисима.
— Это было... по-своему интересно. Ну, то есть было бы, если бы я благодаря кое-кому не оказался в подземелье.
Эль прошелся мимо стеллажей и наконец выбрал книгу довольно серьезного вида. На обложке были какие-то самураи.
— Вот сюда мы отправимся. Что-то историческое, про войну. Без эльфов и волшебных камней. То, что надо.
Макисима схватился за голову.
— Ты, идиот! Это не просто роман про войну, это чертов самурайский эпос. Знаешь, чем они заканчиваются? Тем, что все персонажи умирают!
— Даже если так, есть пятидесятипроцентная вероятность, что, умерев там, мы не умрем на самом деле, а просто вернемся сюда, — утешительно сказал Эль.
— Как ты это понял? Про вероятность? — спросил Макисима, пытаясь встать (не получилось).
Эль сокрушенно покачал головой.
— Иногда кажется, что ты просто притворяешься умным. Половинная вероятность: либо да, либо нет. — И вложил листы в книгу.
...Повесть эта рассказывает о кровопролитной войне, развязанной двумя вельможами, закосневшими во зле и гордыне. Пускай их история станет назиданием для потомков! Лишь горстка ветром влекомого праха осталась от них и их некогда великих армий, потому что нет ничего постоянного в нашем бренном мире — неотвратимо грядет увяданье, будь ты простым нищим или могучим владыкой.
Историю сию следует начать с момента смерти государя Акихико, который не был искусным правителем, зато при жизни слыл прекрасным поэтом, ценителем красоты, знатоком живописи и музыки; он посвящал себя духовным удовольствиям, а государственные дела полностью доверил министрам и своему младшему брату. Брат же его, Акимицу, искренне пекся о народе и делах страны: сердцем он был так добр, так любим подданными, что даже прославленные императоры древности и то навряд ли превосходили его! И могучим умом своим он поистине был достоин императорского престола — и давно уже втайне возносил о том молитвы.
Бедному государю Акихико не исполнилось и тридцати лет, когда он умер. В последние годы он страдал неким таинственным недугом, природу которого придворные лекари не могли понять. Со временем императору становилось все хуже и хуже, и, не надеясь на благополучный исход, он назначил своим преемником своего брата Акимицу, так как у императора не было сыновей-принцев, которые бы мечтали воссесть на троне. В десятом году Тэнъан в двадцать второй день четвертой луны навсегда прервалось дыхание государя Акихико, ибо всякой жизни в конце концов положен предел — никому не дано вкусить снадобье вечной юности и бессмертия!
Престол должен был перейти к брату его Акимицу. Все испытали величайшее потрясение, когда государыня Агэха, дочь князя Ёсифусы Моринаги, в ту пору занимавшего должность Главного министра, объявила, что чревата наследником. Как только весть о том, что государыня в тягости, подтвердилась, госпожа Агэха решительно заявила, что престол должен перейти к младенцу. Всем священникам самых высоких рангов, известным силой своих молитв, спешно приказали взывать ко всем буддам и бодхисатвам о том, чтобы плод во чреве госпожи Агэхи оказался не девочкой, а наследником-принцем. Семья Моринага ликовала, словно этот мальчик уже появился на свет.
Надо сказать, что при жизни в отношениях императора и государыни Агэхи не было большого тепла, и хотя они прожили вместе больше пяти лет, боги до сих пор не благословляли их детьми. Акихико, а за ним и его брат Акимицу недолюбливали семью Моринага за постоянное вмешательство в их дела. Однако семья Моринага была очень богата и влиятельна, и вельможи из этого рода на протяжении веков имели непосредственное отношение к управлению государством. Вот и нынешний глава рода, князь Ёсифуса, всю страну самовластно сжимал в своей деснице, казнил и ссылал всех неугодных, не боялся даже самого государя.
Все вассалы семейства Моринага выразили верность государыне Агэхе и сочли, что ее будущий сын достоин воссесть на троне, и многие другие знатные семьи присоединились к ним, так как никто не хотел пойти против рода Моринага, а в особенности против могущественного министра Ёсифусы и двоюродного брата госпожи Агэхи, вельможи по имени Макисима Сёго, который в ту пору занимал должность главы Военного ведомства. Макисима был с детских лет дружен с государыней Агэхой и лелеял ее, как не лелеят даже родную сестру, и сразу изъявил готовность быть самой верной опорой госпоже Агэхе и ее сыну.
Но и принц Акимицу, без сомнения, заслуживал престола как чистокровный потомок великой богини Солнца, и к тому же именно ему был поручен этот престол волей государя, чья душа, увы, отлетела к небесам столь рано. У Акимицу тоже было много могущественных вассалов, способных поддержать его притязания и помочь ему мудро управлять государственными делами, а самым верным среди них был его близкий друг и молочный брат — молодой, но рано прославившийся благодаря блистательному уму вельможа по имени Куро Рюдзаки из усадьбы Вороньи Покои, который недавно был назначен главою Сыскного ведомства. Так что Акимицу, и семья Моринага никак не заслуживали отказа в своих стремлениях; люди пребывали в растерянности, не зная, кому отдать предпочтение. «Да, нелегко будет принять решение!» -— шептались придворные.
После кончины императора вельможи собрались на совет. Рюдзаки заявил, что он как глава Сыскного ведомства намерен расследовать смерть императора, и пригласил из царства Сун известнейшего врача того времени. Врач, расспросив придворных о симптомах недуга государя Акихико, коими были постоянная вялость, сильные головные боли, нарушения сна, беспричинные страхи и тревожные видения наяву, сказал, что тут может иметь место хроническое отравление ртутью в результате регулярного воздействия крошечных доз вещества в течение нескольких лет.
— Я подозревал нечто подобное! — сказал Куро Рюдзаки.
— О чем это вы? — изумились придворные.
— Я всегда думал, что болезнь императора, скорее всего, имеет неестественную природу, — и хоть Рюдзаки и не сказал этого прямо, все поняли, что он намекает на причастность вельмож из семейства Моринага.
Министр Ёсифуса Моринага и его племянник Макисима тут же обвинили в убийстве императора принца Акимицу. Рюдзаки запылал гневом, услыхав это оскорбление:
— Не смейте бесчестить моего господина и друга, не то у вас языки отсохнут. Зачем бы принцу Акимицу травить своего брата, ведь государь и так еще при жизни передал ему бразды правления, а на смертном одре добровольно завещал ему престол?
— Если хочешь что-то сказать, говори прямо! — холодно сказал министр Ёсифуса.
— И скажу: я думаю, что это ваша семья в течение нескольких лет подносила яд покойному императору Акихико!
— Да как у тебя язык повернулся поносить семью матери наследника престола! — возмутился Макисима.
— Ваши притязания на трон незаконны, — хладнокровно сказал Куро Рюдзаки, — так как, во-первых, будущий ребенок может, паче чаяния, оказаться девочкой, а во-вторых, император Акихико в последние месяцы своей жизни был так немощен, что едва ли был способен зачать ребенка.
— На что это он намекает? Какая дерзость! — зашумели одни придворные, а другие начали переглядываться и спрашивать друг друга: «А и в самом деле!».
Тут Макисима Сёго с жаром сказал своему дяде, министру Ёсифусе, что нельзя и дальше сносить такие оскорбления, и Ёсифуса начал созывать войско, чтобы утвердить права своих дочери и внука на престол. Принц Акимицу тоже стал собирать сторонников. Так спор из-за прав наследования перерос в войну. Хотя и сказано, что как не могут светить в небе два солнца, так и двух государей не бывает, в стране появилось два наследника престола: брат императора и будущий сын госпожи Агэхи.
Большинство знатных семейств в стране было связано с императорским домом или с семьей Моринага вассальными клятвами либо узами крови и были вынуждены присоединиться к Моринага или к принцу Акимицу. Некоторые, хоть и не служили ни тому, ни другому дому, увидели выгоду в том, чтобы вступить в войну. Почти никто не остался в стороне.
В пятнадцатый день пятой луны — о злосчастное лето злосчастного года! — два войска двинулись друг на друга из восточных и западных районов столицы. Во главе воинства Моринага стояли князь Ёсифуса и Макисима Сёго, его племянник. Войском принца Акимицу командовали многие прославленные стратеги, а правой рукой его в этой междоусобице стал верный друг его Рюдзаки, известный своим хитроумием. Оба боевых стана — Моринага и Акимицу — встали друг против друга по берегам речки, разделявшей столицу на восточную и западную половины. Еще и одной луны не прошло после кончины государя Акихико, а теперь жители одного города готовились биться друг против друга, как злейшие враги. Как сказывают, именно в эти дни принц Акимицу, потрясенный увиденным, воскликнул: «Хоть дело наше и правое, как же грустно на сердце — предчувствую, что горе столице и горе стране!». И слова эти воистину оказались пророческими.
На рассвете следующего дня, в час Тигра, полетели первые стрелы, воины Моринага переправились через реку и с громким кличем вторглись в лагерь принца Акимицу. Завязалась битва, и длилась она, пока солнце не село вновь.
То же повторилось и на следующий день. Бои шли с переменным успехом, но и не думали прекращаться. Находиться в столице стало опасно, и те горожане, что имели возможность покинуть город, уехали, и первыми — чиновники и придворные; те, что такой возможности не имели, постарались отослать из города своих близких, не ведая, когда доведется вновь свидеться с ними, и вывезти ценности и домашний скарб.
Среди уезжающих была и чреватая младенцем государыня Агэха. Ее отец Ёсифуса решил отправить ее в свою родную провинцию Ёсино, подальше от кипевших в столице боев, в далекий северный край, о котором Агэха знала лишь понаслышке. Проливая слезы, она сложила стихи и начертала их на столбах дворца, не зная, суждено ли ей вернуться туда:
Ах, родные края,
вот бы вас на свете
и вовек не бывало!
Тогда б не были сейчас, в миг разлуки,
От слез мокры рукава.
Покидая город в своем экипаже, то и дело оглядывалась она назад, бросая грустные взоры на знакомые горы, реки и сады, улицы и дворцы, в которых госпожа Агэха провела столько лет: вон там вдали виднеется Южная Гора и темные крыши зданий Храма Оленьего Сада у ее подножия, вот многочисленные усадьбы ее знатных родичей и дворец самого покойного государя Акихико, вот павильон для любования цветением сакуры... Вот ее любимая беседка, где она с придворными дамами рассказывали друг другу страшные или потешные истории или играли в ракушки со стихотворениями; а вот Усадьба У Пруда, где они с братцем Сёго каждую осень любовались алой листвой и которая подарила ей столько драгоценных воспоминаний... Могла ли бедная госпожа Агэха подумать, что она когда-нибудь покинет эти места!
Увы, несмотря на то, что Ёсифуса с Макисимой отправили с государыней Агэхой большой отряд для ее защиты, она, горемыка, так и не добралась до далекой провинции Ёсино, о чем ее отцу и двоюродному брату станет известно намного позднее. Дурное предчувствие не обмануло ее — на свою беду она покинула столицу!
Оба враждующих рода старались стянуть поближе к столице все войска из провинций, которые смогли созвать. Макисиме и Моринаге удалось собрать 160 тысяч человек, а Акимицу с Рюдзаки — около 120.
В ту же луну, в двадцатый день, правитель провинции Санкоку прислал в ставку Макисимы верхового гонца с такой вестью: «Сторонники принца Акимицу из восточных земель готовятся подступить к столице с востока тридцатитысячной армией, перерезать все дороги и таким образом взять ваше войско в кольцо».
К силам Моринаги и Макисимы тоже вскоре должны были подойти дружественные войска, но Макисима решил, что грех не использовать столь ценные сведения. Он отделил от основного войска часть отрядов, общим числом как раз тридцать тысяч человек, и по его хитроумному замыслу воины изготовили несколько стягов с императорской хризантемой на них. Выйдя из столицы через западные ворота, эти отряды обогнули столицу и войско и, высоко подняв эти стяги, двинулись навстречу вражескому войску, сделав вид, что они идут с востока.
— О радость! Вот и обещанное подкрепление! — воскликнул принц Акимицу, завидев стяги с хризантемой.
Пока он так ликовал, воины с поддельными стягами подошли к его войску совсем близко. И тут грянул боевой клич и взметнулись вверх настоящие стяги с гербом дома Моринага; и в то же мгновенье с запада лагерь Акимицу атаковала основная часть войска Макисимы — такова была задуманная им хитрость.
Воины Акимицу, столкнувшись с нападением сразу с двух сторон, растерялись, стали в страхе метаться, как и надеялся Макисима. В конце концов Акимицу и Рюдзаки удалось восстановить в своем войске порядок и дать отпор, но победа в этом бою, несомненно, осталась за Макисимой: после этого боя самураи Макисимы и Моринаги поднесли им более трех тысяч вражеских голов.
Но принц Акимицу пока не собирался сдаваться. Война только разрасталась. Хотя численностью войско принца немного уступало войску Моринаги, его оружием был Куро Рюдзаки, чье хитроумие равнялось хитроумию Макисимы Сёго. В начале седьмой луны Рюдзаки нашел и отравил подземные источники, снабжавшие город водой. Люди, в том числе и простые горожане из тех немногих, кто по каким-то причинам не покинул столицу, начали хворать и умирать. Макисима довольно быстро понял, в чем дело, и отдал войску приказ подвозить воду из источников за пределами города и пить только ее до тех пор, пока вода в городе не очистится, но умерших было без счета.
Силы обеих сторон истощались, но время было союзником Макисимы Сёго, который за счет превосходящей численности войск постепенно одерживал верх и поочередно захватывал городские ворота. Обе армии существовали благодаря припасам, привозимым из дальних провинций, и Макисима, получив контроль над дорогами, соединявшими столицу с остальной страной, рассчитывал отрезать поставку провизии войскам Акимицу и тем самым вынудить их сдаться. Постепенно Макисима захватил все городские ворота, кроме одних.
К тому времени почти вся северная часть города была разрушена. Нет слов, чтобы описать, как прекрасна была столица до войны! Теперь же все дороги были перекопаны, жилища — разломаны или исчезли в дыму пожаров. Прямо на глазах цветущий город всего за три луны превратился в безлюдные руины. Ужели приходит конец столице, трижды встречавшей смену столетий?.. — спрашивали друг друга люди в тревоге.
Даже холодному Макисиме Сёго больно было видеть любимую столицу в таком виде — что уж говорить о принце Акимицу с его тонкой натурой! Тяжко было у него на сердце, горько тосковал он о былом и уже давно был не рад, что в свое время заявил свои права на престол и развязал эту нескончаемую бесплодную войну, принесшую лишь разорение стране и несчастье народу.
В двадцатый день восьмой луны он официально отрекся от престола и принял монашеский постриг — отринул бренный мир, облекся в грубое черное рубище, надеясь прекратить братоубийственную войну. Но, увы, посвящение принца в монахи уже не могло остановить смуту, так как у противников уже накопилось слишком много обид друг к другу.
Вскоре после пострига принц Акимицу, который теперь звался Сайгё, «Идущий к западу» — такое имя он принял в монашестве — отправил к Куро Рюдзаки, своему ближайшему другу и молочному брату, посланца с листком, на котором было начертано стихотворение:
Холодный горный ветер...
В обители Будды так же продрог я,
как и в Весеннем дворце.
Есть ли на свете место,
где горьких вестей не услышать?
Когда Рюдзаки прочел послание, печаль обуяла его — он увидел, что решение оставить бренный мир не принесло сердцу принца успокоения.
Эти грустные стихи стали последней весточкой, полученной им от принца.
Теперь единственным наследником престола являлся еще не рожденный на свет младенец государыни Агэхи, и Моринага ликовали. Но осторожный Макисима все равно задумал убить Акимицу.
— Ты уверен, что это не лишнее? Разве может стать императором принц, уже принявший монашеский чин? — спрашивал его Ёсифуса Моринага.
-— Лучше устранить его раз и навсегда! — отвечал Макисима. — В истории уже бывали примеры, когда императоры снимали мирские одежды и принимали постриг из страха перед своими врагами, а потом, одолев их, снова становились мирянами и вступали на престол. А от принца Акимицу, всю жизнь мечтавшего о престоле, уж тем более стоит ожидать подобного!
Приняв постриг, принц Акимицу удалился в монастырь Чистой Воды, что на святой Горе Солнечного Света, так как его собственная усадьба давно была спалена в одном из бушевавших в столице пожаров. Макисима сначала хотел послать в монастырь отряд, но затем решил, что нападение на монахов опорочит их семью в глазах людей, и пошел на хитрость. Он устроил тайную встречу с настоятелем, посулив ему награду и попросив его всего-то не мешать подосланным Макисимой в храм убийцам. Настоятель пытался усовестить Макисиму, говоря, что недоброе дело он задумал; но против рода Моринага он идти боялся и понимал, что в случае отказа его храм не ждет ничего хорошего, поэтому в конце концов согласился на увещевания Макисимы. Так бесславно, от рук тайных убийц со скрытыми тканью лицами, погиб принц Акимицу, и люди даже не сразу узнали о том. Воистину печально, что война первым делом уносит добрейших нравом и чистейших помыслами!
Казалось бы, все складывается как нельзя лучше для семьи Моринага, но Ёсифуса Моринага за эти три луны не получил ни одной весточки от дочери. «Уж не случилось ли чего? Здорова ли она, сможет ли благополучно разрешиться от бремени?» — думал он. Снедаемый тревогой, князь посылал нарочных в свою родную провинцию Ёсино, но никто из них не возвращался назад.
В начале девятой луны разнесся тревожный слух, что государыня Агэха следом за принцем Акимицу отказалась от притязаний на престол, так как сильно занедужила и потеряла ребенка. Смятение и страх охватили страну: еще недавно было целых два наследника, а теперь нет ни одного — как же быть? Дальше — больше: госпожа Агэха прилюдно призналась, что именно от ее руки погиб ее муж, император Акихико — и была взята под стражу.
Стало известно, что госпожу Агэху держат неподалеку от столицы, в Ивовой Усадьбе, под охраной самурая Исинори Кано, который занимал должность в Сыскном ведомстве, а также был верным вассалом Акимицу и сторонником Куро Рюдзаки. Макисима тут же направил стопы туда, и доехав до врат усадьбы, держал такую речь перед охранявшими вход стражниками-самураями:
— Я явился сюда не как враг, а как смиренный проситель и любящий родич. Дошло до меня, что госпожа Агэха, двоюродная сестра моя, о которой я пекусь больше, чем о родной, находится здесь в ожидании суда и к тому же сильно хворает. Прошу, окажите мне милость! Мне хотелось бы еще раз с ней повидаться, перекинуться хотя бы парой слов, ведь больше мы с нею, быть может, не увидимся!
Вооруженные до зубов воины даже прослезились, услышав его слова — ведь сердца у них были не из камня!
— Что ж, это не возбраняется! — ответили они и уважили его просьбу, пропустив его в дом.
Задыхаясь от слез, с поникшей головой сидела госпожа Агэха в углу комнаты и не сразу заметила вошедшего, а когда заметила, жалко было глядеть, как просияло ее лицо; наверное, так обрадовался бы грешник, увидевший, что Будда ради него опустил в глубину преисподней спасительную нить!
Еще недавно не было в столице женщины прекраснее Агэхи: тонка и изящна она была, белолица, с длинными густыми волосами — слава о ее красоте гремела по всей стране. А теперь перед Макисимой предстала исхудалая, изнуренная женщина, будто не три луны они не виделись, а тридцать лет. Он долго не в силах был произнести ни слова, а потом наконец вымолвил:
— Неужели это ты, Агэха? Где же твои прекрасные волосы, черные и блестящие, как крыло зимородка?
— Знай, не по своей вине я их лишилась...
Она отодвинула отвороты платья и показала брату свои плечи и грудь: все тело ее было в ужасных синяках и коровоподтеках.
— Да и зачем они мне теперь, эти волосы? — продолжала горько госпожа Агэха. — Лишь о том жалею, что не смогла оставить тебе одну прядь на память...
И тут Макисима увидел, что истязания не только оставили на теле госпожи Агэхи ужасные следы, но случилось нечто непоправимое — чрево ее было пусто, как мешок нищего!..
У него потемнело в глазах, сердце в груди, казалось, остановилось; дрожа от волнения, он спросил:
— Что случилось с тобою?
— Как ты знаешь, по указанию отца я отправилась в Ёсино. Но едва я покинула столицу, на мою повозку напали. Всех слуг убили, а меня взял в плен этот ужасный Куро Рюдзаки и все это время истязал меня, требуя, чтобы я призналась в пристутвии свидетелей, что это я подливала ртутный яд мужу. Как вспомню об этом, мне и страшно, и больно! О, я даже не знала, что бывают такие пытки! Когда демоны мучают грешников в преисподней, даже эти муки, пожалуй, не горше тех, что испытывала я! Но я все сносила терпеливо день за днем... до того дня, когда я поняла, что ребенок больше не шевелится у меня под сердцем. В этот день я не сдержалась и рассказала своему мучителю все. — И пока госпожа Агэха говорила, слезы лились рекой.
— Так это правда, что ты потеряла дитя, наследника престола? — спросил Макисима, хотя и без того уже понял все, и произнеся наконец вслух эти слова, ощутил горе еще сильней.
— Да; верно, это случилось в наказание за грехи, свершенные мною при жизни. Как верный вассал не служит двум господам, так и честная женщина не может быть замужем за одним человеком и любить другого, а уж желать мужу смерти — воистину страшное преступление... Ах, братец Сёго, все, о чем я мечтала — еще раз тебя увидеть! Сидя взаперти, ничего не зная о ходе войны, я гадала, живы ли ты и батюшка — или вас уже нет на свете. И все думала — вот бы свидеться вновь! Только благодаря этим чаяниям я, вопреки всем душевным и телесным мукам, дожила до этого дня! А теперь мне не о чем больше жалеть в этом мире, и я могу умереть со спокойной душой...
— Что ты такое говоришь, сестрица! Как бы ужасно ни было твое преступление, не может быть и речи, чтобы тебя казнили! Я и твой отец предстанем перед Куро Рюдзаки, как бы ни было тошно унижаться перед этим ужасным, бесчестным человеком, и будем умолять его смягчить твое наказание и позволить тебе мирно жить где-нибудь подальше от столицы.
— Нет, братец Сёго, я все обдумала и поняла, что кроме смерти нет для меня исхода. Если даже мне позволят укрыться где-нибудь в глуши, вдали от людских взоров, мне на всю жизнь уготован позор. А главное, стоит мне задремать, как я вновь вижу во сне Куро Рюдзаки и заново терплю боль от его безжалостных пыток. Вот я и решила — лучше умереть, чем жить в такой тоске, в такой муке! Одного боюсь: что и в следующих жизнях покой не снизойдет в мою омраченную душу, никогда не забуду я этих страшных истязаний...
— Не ты одна горюешь и плачешь. Подумай, каково на сердце у меня — ведь после твоего признания весь наш род на грани краха! Я был всего в одном шаге от победы, а теперь я — брат преступницы, и не знаю даже, удастся ли мне сохранить свою голову... — сказал Макисима и пошел было прочь, но бедная госпожа Агэха, цепляясь за рукава его платья, твердила: «Как ты можешь быть так холоден со мною?.. Хотя бы побудь со мной еще немного!» — и не давала ему уйти. Тогда Макисима утешающе сказал:
— Мужайся, сестра! Нам пора прощаться, нельзя заставлять стражей ждать слишком долго. Если даже мы видимся в последний раз, нам непременно уготована встреча в грядущей жизни, хоть нас и не связали брачные узы! — И с этими словами он вышел. И даже когда он оказался за воротами, там все еще слышались рыдания и стоны госпожи Агэхи.
Воистину жизнь человеческая похожа на утлую лодчонку, брошенную на прихоть волн. Всего несколько дней назад Моринага ликовали, предвкушая близость трона, а теперь открывшееся всему миру великое преступление государыни Агэхи бросило на весь род тень позора. Так и постигаешь истинность строк великого поэта: «Минует радость, ей горе приходит вослед!».
Макисима тут же отправился к господину Ёсифусе Моринаге и рассказал ему об увиденном и услышанном. Макисима убеждал дядю не падать духом, говоря, что признание госпожи Агэхи, полученное под пытками, не может считаться истинным, и все еще можно исправить. Однако господин Ёсифуса, узнав об участи дочери, был полностью сокрушен горем. Он решил добровольно сдаться в плен и смиренно умолять Рюдзаки пощадить госпожу Агэху и так и поступил, как ни возражал, как ни досадовал из-за его решения Макисима Сёго.
Облачившись в белые одеяния, не взяв ни стрел, ни луков, в сопровождении всего лишь нескольких всадников князь Ёсифуса поскакал к ставке Рюдзаки.
До Куро Рюдзаки как раз дошли первые тревожные слухи о смерти принца Акимицу — монахи из Обители Чистой Воды из стыда и страха старались умолчать эту новость, и о произошедшем пока не было широко известно. Рюдзаки и прежде был раздосадован, что у него не получилось вырвать у госпожи Агэхи признание до того, как принц Акимицу удалился от мирской суеты. А теперь, когда он узнал, что его господин, друг и брат погиб — да еще такой ужасной, бесславной смертью! — он спрашивал себя: ради чего же все это было?.. Он был так сокрушен и разгневан, что, увидев приближающегося Ёсифусу со всадниками, поднял лук, вложил стрелу длиной в пятнадцать ладоней и с силой натянул тетиву. Но тут его паж обратился с такими словами:
— Мой господин, неправедный это поступок! Хоть и много зла сотворили Моринага, поглядите, ведь князь Ёсифуса приехал без оружия и доспехов. Не для битвы он явился, а сдаться в плен и, верно, просить о милости для своей дочери. Прошу, выслушайте его просьбу! Вы ведь прославились тем, что на посту главы Сыскного ведомства всегда судили мудро и бесстрастно!
И Рюдзаки, признав правоту юноши, подавил гнев и ослабил тетиву лука, а когда Ёсифуса подъехал к нему, он внимательно выслушал его и пообещал, что поступит с государыней Агэхой по справедливости. Князь Ёсифуса Моринага был отдан под охрану и стал ждать своей участи.
Рюдзаки же долго обдумывал положение госпожи Агэхи и решил, что уже достаточно был жесток с нею. Он не изменит судьбу и не вернет к жизни ни покойного императора, ни подло убитого принца Акимицу, если велит обезглавить бедную девушку, которая не преступницей была по сути, а, как и многие дочери знатных семей, просто стала игрушкой в руках корыстолюбивых родичей. Не лучше ли, вопреки обычаю, отпустить ее? И народ тогда оценит его милосердие...
Но так уж повелось в этой бренной юдоли, что все вершится здесь не по нашей воле... Как ткань, окрашенная «лунною травою», легко меняет цвет, так же мало и в жизни постоянства: все превратно, и никто не знает, кто раньше сойдет в могилу, старец или юная девушка. На вторую ночь заключения князя Ёсифусы госпожа Агэха, ничего не зная о пленении своего отца, твердо вознамерилась покончить с собой, бросившись в колодец во дворе усадьбы, где ее держали. Когда приставленная к ней служанка ненадолго забылась сном, государыня Агэха тихонько поднялась с ложа и вышла во двор. Обратившись лицом к западу, она прочитала молитву, прося Будду только об одном — в следующей жизни даровать ее израненной душе покой, — а затем, обливаясь слезами, бросилась вниз. Самураи, что сторожили Ивовую Усадьбу, услыхали плеск от ее падения в воду, и вскоре госпожу Агэху достали из колодца; но все усилия вернуть ее к жизни были, увы, напрасны. Бледна и холодна была ее кожа, вода струилась с ее белых одежд, и безжизненно склонившаяся на землю голова ее с коротко остриженными волосами походила на увядшую хризантему.
Тем временем ее отец, князь Ёсифуса, смиренно ждал казни. Дни шли за днями, Ёсифуса переносил заключение мужественно и лишь молился, чтобы с дочерью его все было хорошо. Увы, напрасные упования!
Когда Рюдзаки зашел к нему для последней беседы, князь Ёсифуса только и спросил:
— Как там моя Агэха?
Сердце Рюдзаки дрогнуло, он с усилием принял спокойный вид и сказал:
— Я решил отпустить госпожу Агэху, — умалчивая о том, что она три дня назад утопилась в колодце.
— Благодарю тебя за милосердие, Куро Рюдзаки! Правду говорят люди, что ты суров, но справедлив! — воскликнул Ёсифуса. — Пусть голова моя падет с плеч, но я счастлив, что моя дочь жива. Ведь боги не дали мне других детей кроме нее; и если я когда-либо творил зло, то в грядущем воплощении меня ждет кара за то, но боги знают, что я поступал так только ради ее блага! — И, говоря так, он плакал.
На следующий день состоялась казнь: князь Ёсифуса обратился к западу и, встав на колени, начал молиться, а палач зашел сзади и поднял меч, готовясь ударить. А Ёсифуса, произнося слова сутры, невольно думал: «Может, зря я доверился этому жестокому человеку? Ведь он причинил дочери моей множество страданий, именно из-за Куро Рюдзаки она лишилась ребенка! Может, она все еще томится взаперти и ждет, что я приду ей на помощь, и ведать не ведает, что для отца ее наступает смертный час!».
И неотвязные мысли эти заставили его прервать слова молитвы и с тревогой спросить: «Скажите правду, с Агэхой точно все хорошо?». И в следующий же миг его голова скатилась с плеч. Сцена, полная скорби! Хоть князь Ёсифуса и совершил много гнусных деяний, забота его о дочери была так искренна, что все, кто наблюдал его казнь, и даже сам Куро Рюдзаки, не могли сдержать слезы.
В двадцать третий день девятой луны чиновники Сыскного ведомства провезли голову казненного Ёсифусы по широким главным дорогам столицы, а потом повесили на дереве возле врат тюрьмы. Никогда еще не бывало, чтобы голову вельможи такого высокого ранга носили по городу и выставляли на всеобщее поругание — и всего несколько лун назад никто и представить не мог, что такая участь постигнет самого главу семейства Моринага!
Сколь великое поругание выпало на долю князя Ёсифусы посмертно, столь же великий позор стал при жизни уделом тех, кто еще осмеливался поддерживать род Моринага, потому что молва о преступлении государыни Агэхи разнеслась по всей стране и все, от знатнейшего вельможи до простого крестьянина, называли Моринага отравителями.
Сердце Макисимы Сёго в эти неспокойные дни сжимала тревога. Война все еще продолжалась, но половина вассалов и недавних союзников Макисимы перестала ему подчиняться, а другая половина и вовсе повернулась против него. В эту пору в его войске служил некто Масахиро Ивата, который вел перед воинами такие речи:
— Гляжу я, что творится ныне в стране, и гневом и скорбью полнится мое сердце! Мы все давали клятвы верности роду Моринага, но они оказались подлецами и отравителями — из-за них умер любимый наш государь, а столица и вся страна терпит разорение! И ведь женщины и дитяти, из-за которых была развязана война, уже нет на свете, а мы все еще почему-то сражаемся во имя их — разве не горестна наша участь?.. А если вы еще надеетесь, что нам пожалуют за нашу верность землю и должности, ваши упования тщетны: все видели, что случилось с горемычным князем Ёсифусой! Доколе мы будем подчиняться Макисиме Сёго, родичу отравительницы, который наверняка и сам имел отношение к заговору против бедного государя? Почему этот ненадежный человек до сих пор командует армией? Ведь он, как и казненный князь Ёсифуса, не наградит нас за службу: у него уже едва хватает денег, чтобы выплачивать жалованье!
— Все это чистая правда! — согласились самураи. — Но если мы вдруг перейдем на сторону Куро Рюдзаки, он ведь не поверит нам: ведь до сегодняшнего дня мы были верными вассалами дома Моринага.
— Докажем же нашу искренность, напав на Макисиму Сёго! — предложил этот Масахиро Ивата. — Надо схватить его и взять в плен и привезти к Куро Рюдзаки! — И, согласившись, что это наилучшее решение, они напали на Макисиму.
Тот, увидев, что его вассалы обратились против него, воскликнул в бешенстве:
— Что ж, раз вы так хотите, так тому и быть! Я поеду к Рюдзаки сам, по доброй воле! И своими руками убью этого ужасного человека, из-за которого погибли дядя Ёсифуса и любимая моя сестра — а если у меня не выйдет, то хотя бы погибну славной смертью! — и, взяв с собой последних верных ему воинов, которых набралось всего пара тысяч человек, Макисима поскакал в стан Рюдзаки.
А в западной армии дела тоже шли скверно: люди давно уже роптали, так как из-за перекрытых Макисимой городских ворот припасы почти перестали поставляться, и воины голодали. Теперь же эти роптания особенно усилились из-за тревожных слухов. Люди, что доставали из колодца тело государыни Агэхи и видели раны на нем, а также те, кто впоследствии занимался его погребением, разнесли по городу слух о страшных истязаниях, которые ей пришлось пережить, и многие, не скрываясь, называли главу Сыскного ведомства, Куро Рюдзаки, жестоким чудовищем. Нашлись даже те, кто утверждали, что обвинение в отравительстве семейства Моринага было ложным, а приговор, вынесенный князю Ёсифусе — несправдливым. Никто уже ничего не понимал.
К этому времени стало известно и о том, что к принцу Акимицу в монастыре подослали убийц, и хотя все понимали, что за убийством стоит род Моринага, его смерть бросила дополнительную тень на Рюдзаки. Люди помнили, что он приходился принцу Акимицу молочным братом, и говорили: «Принц так любил его, а он не то что защитить своего господина, но даже умереть вместе с ним и то не смог!». И когда стало известно, что Макисима едет в западный стан с намерением убить Рюдзаки, многие самураи приказали своим воинам не вмешиваться в этот бой, поэтому Макисиме и его отряду, как ни был тот немногочисленен, удалось прорваться к ставке самого Рюдзаки.
Куро Рюдзаки в этот момент был хоть и в доспехах, но не готов к бою, и сидел на маленьком складном стуле. Макисима длинным мечом нанес Рюдзаки десяток ударов, и хотя личные телохранители постарались выставить вокруг своего господина стену из копий, Макисиме удалось несколько раз серьезно ранить Рюдзаки. Подоспевший самурай-телохранитель попытался ударить Макисиму копьем, но острие скользнуло по панцирю и ранило его коня. Обезумевший от боли конь поднялся на дыбы и сбросил Макисиму на землю. Ужасная участь его постигла: при падении он сломал позвоночник, не мог подняться с земли и корчился от невыносимой боли!
Рюдзаки, хоть и был сам тяжко ранен, нашел силы приблизиться к врагу и спросил:
— Как чувствуешь себя?
— Умираю... — отвечал Макисима замирающим голосом.
— Скажи, может, есть у тебя какие-нибудь желания?
— Чего мне желать!.. Одно лишь обидно — умереть, так и не увидев, как умрешь ты!
— Скоро придет и мой час — некоторые из нанесенных тобой ударов попали в цель, — спокойно отвечал Рюдзаки. — Но я не питаю к тебе ненависти и мог бы прекратить твои страдания, отрубив голову.
Макисима так мучился от боли, что вынужден был согласиться.
А в это время в небе над их головами раздался грустный голос кукушки, и Макисиме вдруг подумалось, что, может, это любимая его сестрица Агэха после смерти, как душа легендарного правителя Шу-ди, превратилась в кукушку и оплакивает свою земную жизнь. Он вспомнил свою последнюю встречу с госпожой Агэхой и пожалел, что был холоден с нею — но как же мог он знать, что через пару дней она в самом деле оборвет свою жизнь, ведь обещания женщин редко когда принимают всерьез!..
И он произнес прощальные стихи, прекрасные и скорбные:
Слышу, печальна ты
в своих заоблачных высях,
кукушка лесная!
Как и я, должно быть, тоскуешь
о былом, ушедшем навеки...
Таковы были его последние слова перед смертью. Не каждый способен слагать стихи в такую минуту!
А Куро Рюдзаки сложил в ответ:
Так значит, кукушка,
оплакиваешь ты вишневый цвет,
облетевший рано?
Ну что ж, посчитаем,
кем больше пролито слез!
И, взяв меч у одного из своих вассалов, отрубил Макисиме голову.
Затем произнес:
– Настало время и мне убить себя.
Он достал драгоценный кинжал с рукоятью из сандала, который подарил ему сам принц Акимицу. Рюдзаки с детских лет не расставался с этим кинжалом и всегда носил за поясом. Он приставил кончик кинжала к животу, нагнулся вперед так резко, что кинжал, насквозь пронзив его тело, вышел сзади, и Рюдзаки испустил дух.
Так погибли зачинщики этой войны, главы восточной и западной армий. Но к тому времени кровоточила не только столица, разодранная этой распрей надвое, но и вся страна. Бои уже шли далеко за пределами столицы, а после того как разлетелась весть, что престол остался без наследника, междоусобная война не утихла, а, напротив, охватила всю страну. Вельможи и землевладельцы, пользуясь моментом, стали сводить личные счеты. Разбойники нападали на всех слабых без разбору. Крестьяне и худородные самураи принялись бунтовать. Все богатые князья возомнили себя полновластными государями собственных владений, стали принимать для них особые кодексы законов и создавать наставления для своих наследников и потомков — невиданная в былые времена дерзость! — и беспрестанно нападали друг на друга. Не осталось в стране ни единого дома, который не затронул бы вихрь бедствий, будь то украшенные яшмой палаты знати или сплетенная из ветвей хижина простолюдина... И хотя все виновники войны были давно уже мертвы, война продолжала разлучать любящих супругов и отнимать детей у родителей... О скорбь!..
...Перед смертью Макисима успел вспомнить предыдущую свою смерть — и тут же забыл; воспоминание было ярким и болезненным, точно вспышка. Затем мир перед его глазами померк.
Как выяснилось — не навсегда.
***
После самурайского эпоса они не разговаривали два дня.
Потом Макисима наступил на горло своей гордости и испек пирожные.
Он какое-то время мялся у двери комнаты Эля — она не была прикрыта, поэтому стучать было бы странно; наконец решил, что Эль осведомлен о его присутствии, и спросил:
— Ты занят?
— Да, — сказал Эль, не поднимая глаз от какой-то книги. (Поразительно, подумал Макисима, неужели эта история привила ему любовь к чтению?)
— Я хочу поговорить. Извиниться, — уточнил он.
— Говори, — разрешил Эль.
Макисима вошел и молча протянул ему тарелку. (Его вывод насчет книг оказался поспешным и ошибочным: книга, которую читал Эль, оказалась все той же детской мангой про кота Дораэмона).
— Это что, взятка? — проницательно спросил Эль при виде пирожных, но все же, не в силах противиться искушению, взял одно из этих многоэтажных разноцветных украшенных завитками крема шедевров архитектуры в стиле рококо и осторожно надкусил.
— Это же настоящие французские пирожные шу. Ты сам их приготовил? — поинтересовался он.
— Нет, заказал в службе доставки еды, — огрызнулся Макисима.
— Тут разве есть слу... – начал Эль (он не всегда мог воспринять сарказм). Но, слава богу, сообразил и заткнулся.
Прежде чем у Макисимы начало получаться что-то съедобное, он испортил два противня и извел пакет муки, две пачки масла и приличной длины моток собственных нервов, но конечный результат удовлетворил бы саму Марию-Антуанетту.
Эль поглощал пирожные с таким сладострастием, что Макисима тоже потянулся к одному из них — но тут же напоролся на негодующий взгляд Эля и убрал руку: все-все, ничего не трогаю, жри, паразит.
На четвертом пирожном Эль наконец смягчился и сказал:
— Давай уж чаю попьем, что ли.