Некоторые вопросы существования вымышленных персонажей

Ведь во всех сказках, историях и фантастических фильмах если мальчишки попадали в волшебные страны, если сражались с чудовищами, то всегда выходили победителями. Значит, есть такой сказочный закон, и этот закон на моей стороне. Чего же мне бояться?

Владислав Крапивин, «Дети синего фламинго»

...Будучи плодом союза эльфа и человека, Свартульф Жестокий стал чужим для обоих народов и вырос коварным лжецом, полным презрения ко всему, кроме себя самого. Воспитываясь эльфийскими мудрецами, он имел долю в силе и знаниях всех эльфов и обрел волшебное могущество, равное могуществу мудрецов и королей. Но полученные у эльфов силы и знания извратил он и обратил во зло, так как пал жертвой зависти и возжелал вечной жизни, дара, который от сотворения мира принадлежал лишь эльфам.

Ложью и хитростью удалось ему завладеть Альвстайном, древним сокровищем, в котором с момента сотворения мира жил свет Солнца, Луны и Звезд. Хозяин камня обретал бессмертие, и было предсказано, что судьба Двух Королевств заключена в этом камне. Когда был украден Альвстайн, пришел час горестей для эльфов, которые с этого мига стали смертны.

Но мудрые создатели Альвстайна некогда повелели так, что нечистые руки не могли коснуться светлого камня, и их проклятье пало на Свартульфа. Когда он забрал Альвстайн, камень даровал ему бессмертие, но Свартульфу пришлось запереть камень в темнице, так как он не мог постоянно находиться рядом с ним — свет Альвстайна доставлял ему невыносимые мучения.

Но злая сила его все крепла. С годами так умножилось его могущество, что он получил господство над большей частью земель эльфов и людей и правил, наполняя страхом сердца всех живых существ. С годами даже сам облик его ужасно изменился, став таким же уродливым, как его лживая черная душа.

Самым же отвратительным из деяний Свартульфа было то, что его существование внесло раздор между людьми и эльфами. Люди винили в появлении на свет Свартульфа эльфов, эльфы — людей. Дети смешанных браков стали считаться проклятыми, и детей таких немедленно убивали. И на сами такие союзы был наложен строжайший запрет. Все, что было связано с людьми и их страной, стало вызывать у эльфов ужас. А самым большим оскорблением, какое только мог бросить один человек другому, было «Мать твоя — эльфийка».

И пришли времена столь ужасные, что нет слов в языках людей или эльфов, чтобы их описать, и казалось, что уже ни для кого нет надежды.

Но за самым черным часом всегда приходит рассвет, и явились два доблестных воителя с горячим сердцем.

Один звался Сёго Среброуст, второй — Эль, сын Лоулайта.

Земля не ведала эльфа благородней и добрей принца Эля. Его не влек шум сражений: он предпочитал музыку леса и тихую радость мирных раздумий. Но годы его отца-короля клонились к закату, и принц, который был младшим из семи сыновей, был намерен доказать подданным, что он больше братьев достоин власти над Страной Эльфов, и мечтал вернуть своему народу былое могущество и бессмертие.

Хитроумный же Сёго был обычным разбойником из Страны Людей. Он совершил немало злодеяний и его должны были казнить, но он потребовал дать ему шанс одолеть Свартульфа, бессмертное чудовище, — и либо он падет в славном бою, либо вернется победителем и получит помилование. Не особенно он надеялся, что ему это в самом деле позволят, но столь темные настали времена, что люди были готовы уцепиться за самый крохотный лучик надежды.

И вот принц Эль и Сёго Среброуст отправились в логово зла вместе. И за время пути эльфийский принц, чистый сердцем, проникся к разбойнику дружбой, несмотря на давнюю неприязнь между их народами...

«Господи, сработало!» — хотел воскликнуть Макисима. Но вместо этого его губы, вдруг начавшие жить какой-то своей собственной жизнью, произнесли:

— Где оказались с вами мы, принц?

— Тебе лучше знать, друг мой. Ясно лишь, что мы на пути к верной смерти. — Если бы можно было убивать взглядом, Эль бы сейчас это сделал. Макисима заподозрил, что навязанный этой историей язык героического эпоса сильно сгладил эмоциональную окраску его слов. (Эль, конечно, имел полное право злиться; если бы он после этой выходки со страницами решил съездить ему по морде, Макисима бы, может, даже не сильно возражал).

Они с Элем стояли на опушке леса, держа под уздцы двух лошадей. Впереди на много километров тянулась болотистая пустошь, из которой кое-где торчали черные деревья со скрюченными, как стариковские пальцы, ветвями. На горизонте к небу вздымалась огромная черная башня. Словом, место, в которое они перенеслись, могло бы служить золотым стандартом зловещего и унылого пейзажа: сам Эдгар По, если бы ему посчастливилось тут оказаться, принялся бы рвать волосы на голове от зависти и признал свою полную творческую импотенцию.

Макисима перевел взгляд на спутника: Эль в целом не сильно изменился внешне, хотя черты лица стали более изящными, а копну нечесаных волос теперь хотелось назвать «живописно растрепанная шевелюра»; одет он был во что-то белое, неопределенно-средневековое, ниспадающее красивыми складками, расшитое серебром и подколотое фибулой с драгоценным камнем. Его лоб украшал узкий обруч из серебра, уши заострились.

Макисима хотел поделиться наблюдением, что все здесь выглядит как в каком-то плохом кино, но вместо этого произнес:

— Здешний край закалил вас, превратив из мальчика в прекрасного мужа. — Брови Эля поползли вверх, и Макисима решил развить свою мысль: — Я счастлив быть вашим вассалом, мой принц, какие бы испытания ни послала нам судьба.

Что бы он ни пытался сказать, с языка слетала какая-то чушь. Этот жанр упорно делал из него идиота. «Мне стыдно, честно. Ну хочешь, врежь мне?» — спросил Макисима взглядом, отчаянно надеясь, что Эль его поймет.

Эль вздохнул и, все еще глядя с укоризной, сказал:

— Я рад, что ты хотя бы не оставил меня одного в этой битве.

— Не унижайте меня так. Хоть я и простой разбойник, честь у меня все–таки есть.

— Злые языки говорят, что боги обделили твой народ достоинствами... Счастлив видеть, что это клевета и на самом деле вы, люди, исполнены благородства и доброты.

Это что — сарказм?.. Похоже, Эль удивительно быстро приспособился к вежливому новоязу этой вселенной.

— Что делать-то будем, принц? — спросил Макисима.

— Полагаю, путь наш лежит к той мрачной башне. Где-то в ней Свартульф хранит Альвстайн. Наш долг — вернуть подло украденное сокровище моего народа.

Макисима решил, что Эль, вероятно, прав: надо следовать сюжету книги. Даже у такого посредственного произведения искусства обычно имеется ясный нравственный и логический финал.

— Вероятно, долг наш — не только вернуть Альвстайн, но и, в праведном гневе воздев к небесам свое оружие, одолеть Свартульфа, — предположил Макисима. — После этого мы сможем наконец отправиться домой.

Эль согласно кивнул.

Все должно пройти гладко, подумал Макисима, ведь в фэнтези герои всегда побеждают Темных Властелинов.

Послышался топот копыт, в воздухе вокруг них просвистели несколько стрел.

К ним скакал десяток всадников. Вполне ожидаемо: даже самое наивное фэнтезийное повествование вряд ли допустило бы, чтобы Темный Властелин оставил башню со своим сокровищем без охранных патрулей. Тяжелая длинная стрела воткнулась Макисиме в плечо — левой, к счастью, руки.

Эль тоже достал откуда-то изящный лук с гравировкой и наложил стрелу на тетиву так ловко, словно занимался этим всю жизнь. У себя на боку Макисима обнаружил ножны с мечом. Красивый меч с гардой изысканной формы — откуда такой у разбойника? «Принц Эль отдал мне его на время пути, потому что мой старый меч никуда не годился», — подсказала его новая искусственная память. У меча даже имелось какое-то традиционное для таких историй пафосное непроизносимое название, как и положено. Не успел Макисима подумать «Не люблю эти фрейдистские штучки», как понял, что его руки откуда-то знают, как держать этот меч, а ноги — как правильно стоять и уворачиваться, — словом, что он сражается вполне прилично. Пьянящая радость от ощущения собственного всемогущества закружила Макисиму, словно в детстве, когда он мог забыть обо всем, захваченный волшебной сказкой про рыцарей и чудовищ.

О том, что перед ними не чудовища, а люди, он вспомнил лишь когда десяток противников превратился в гору кровоточащего мяса. У кого-то был раскроен череп, у кого-то вспорот живот, у кого-то перерублена ключица или отсечены конечности; из некоторых ран торчали обломки костей, воняло кровью. Стоило радоваться, что патруль оказался таким немногочисленным, а они двое — такими хорошими бойцами, что их даже почти не ранили, но ощущение волшебной сказки как рукой сняло. Эль смотрел на трупы с непонятным выражением. Макисима подумал, что это, наверное, первый раз, когда тому пришлось своими руками убивать людей и вообще увидеть настолько некрасивую смерть вблизи. И еще подумал с некоторым раздражением: повезло Элю, что он, счастливое дитя беззаботной эпохи, ни разу не видел неопрятные ошметки, которые остаются от человека после применения Доминатора.

Может, из-за Доминаторов Макисима и любил так свою бритву: оружие элегантное, убийственное... и в некотором роде милосердное.

Он попытался вытащить из плеча чужую стрелу и чуть не взвыл от боли. Несмотря на то, что все в этом мире напоминало декорации к до тошноты банальному фильму, кровь и смерть здесь оказались вполне убедительными. Ну да, если и есть на свете что настоящее, так это боль. Именно ее первым делом чувствует человек, появляясь на свет...

— Принц, думается, недолго мы сможем прорубаться через полчища врагов — нам надо пойти на хитрость, — сказал Макисима и изложил наспех придуманный план.

...Они укрыли тела врагов от любопытных взоров в лесу. Хитроумный Сёго переоделся в темные одежды одного из поверженных врагов и стал похож обликом на служителя Свартульфа...

— Друг мой, не стоит ли и мне переодеться, чтобы не привлекать внимания? — спросил Эль.

— Вы так или иначе будете его привлекать. Сделаем вид, что вы мой пленник. Доверьтесь мне, принц.

Макисима не стал добавлять, что предпочитает, чтобы все внимание обитателей башни оказалось привлечено к пленному эльфу, а не к нему самому. Тем более, вряд ли в этом мире кто-то заподозрит, что человек и эльф могут быть заодно.

...Вот так принц и его спутник отважились проникнуть в башню, где Свартульф хранил свое сокровище. Преобразившись, Сёго не вызвал подозрений у слуг Свартульфа, что охраняли сие мрачное место, и был принят ими за своего. Принца Эля же бросили в темницу, так как слуги Свартульфа, хоть и не знали его имя, титул и цель, сразу увидели, что он из ненавидимой ими расы эльфов. И мучили его, и морили голодом, задавая одни и те же вопросы, а принц молчал; и так шли дни.

Сёго видел, как страдает в подземельях благороднейший из эльфов, но ничего не мог для него сделать. Сердце его заледенело, чтобы не истечь кровью...

— Прошу, доверяйте мне, — изо дня в день повторял Макисима. — Я не позволю вам умереть в этом мрачном застенке. Я найду выход.

Каждый раз, когда он приходил в темницу, он радовался, что тусклое свечение факела так мало выхватывает из темноты, потому что ему совершенно не хотелось знать, сколько очередной день принес эльфийскому принцу синяков, порезов, ожогов, ударов плетью и вырванных ногтей. Макисима тайком от остальной стражи приносил ему еду и мазь, которая должна была хотя бы отчасти приглушить боль — не то чтобы его сердце в самом деле истекало кровью, просто он подозревал, что именно эльфийский принц — протагонист этого повествования, и не очень представлял, что будет делать, если тот, не дай бог, помрет.

А Эль с каждым днем выглядел все хуже — и, похоже, с каждым днем верил ему все меньше.

...Сёго хорошо узнал мрачную крепость изнутри и обрел немалое влияние среди ее обитателей, но выяснил, что никто из прислужников Свартульфа не знает, где именно в крепости хранится Альвстайн: эту тайну Свартульф берег ото всех.

Он решил устроить так, чтобы Свартульф приехал сюда и каким-то образом сам раскрыл ему эту тайну. Свартульф нечасто посещал крепость, ведь он не мог долго терпеть свет Альвстайна рядом с собой. Тогда Сёго раскрыл прислужникам Свартульфа имя благородного Эля, притворившись, что вызнал его при помощи пыток. Он решил, что Свартульф непременно явится в крепость, если узнает, кто ненароком попался к нему в лапы. И Свартульф, как только его известили об этом, действительно приехал, не медля ни минуты, чтобы увидеть внука ненавистного ему эльфийского короля, который был до него хозяином Альвстайна.

Но Свартульф знал всех своих слуг в лицо, так как самолично обращал их во тьму, и он сразу увидел, что Сёго — чужак в его крепости. Никто другой в крепости не мог помыслить, что человек может быть заодно с эльфийским принцем, но Свартульф помнил еще дни своей молодости, когда люди и эльфы не враждовали. И заподозрил он, что не с добрыми намерениями этот чужак явился в крепость, где он хранил свое сокровище. Тогда Свартульф велел привести Сёго к нему.

Но Сёго неспроста прозвали Среброустом. Использовав весь свой дар красноречия, он убедил Свартульфа, что не враг ему. Он правдиво рассказал Свартульфу свою историю — как люди уже почти казнили его, но он сумел вымолить себе крохотную надежду на помилование, отправившись сюда. Он ненавидит людей, ведь те обрекли его на смерть — так говорил Сёго. И он предложил Свартульфу свою службу...

Пока Макисима не увидел Свартульфа своими глазами, ему приходило в голову, что, может, тот — тоже раб своей истории и не заслуживает предписанной ему участи (хотя Макисиме было плевать, он в любом случае не знал другого способа выбраться из этой омерзительной книги: кто-то обязательно должен погибнуть — или они с Элем, или Темный Властелин). Но когда они встретились, все мысли о жалости и понимании как ветром сдуло.

Темный Властелин не был чудовищем с башню ростом. С виду — обычный человек (Макисима помнил, что согласно истории Свартульф — наполовину эльф, но с виду нельзя было этого сказать), не слишком красивый, немолодой. С холодными, совершенно равнодушными, как будто неживыми глазами, с ровной речью — безразличный, как стихия, он не снисходил до гнева и даже до презрения к собеседнику. Словом, Свартульф Жестокий оказался похож на какого-нибудь тривиального главу крупной преступной группировки или политика. Может быть, в этом отношении история отчасти подстроилась под сознание Макисимы, так как карикатурный рогатый или клыкастый урод в черном вряд ли его напугал бы, а этот вот обычный с виду человек — способный без колебаний послать тысячу человек на смерть с помощью пары тихих слов — внезапно показался ему довольно жутким.

Точнее, жутким был не столько сам Свартульф, сколько ощущение полной беспомощности перед судьбой. Оно было в новинку для Макисимы, и едва испробовав этот деликатес на вкус, он тут же захотел его сплюнуть. В «Психопаспорте» он был умнее, сильнее, неуязвимее всех (ну, может, кроме одного человека, того-о ком-лучше-не-вспоминать); он никого и ничего не боялся, постоянно ходил по краю, в глубине души будучи уверен, что ничего плохого с ним случиться не может.

А теперь он чувствовал себя слабым. Испуганным. Уязвимым. Жертвой. Какой синоним ни возьми, это было чертовски тошно.

Что самое скверное, Темный Властелин оказался вовсе не идиотом. Среброуст или еще кто, но Макисима раньше был весьма высокого мнения о своем даре убеждения — но Свартульф слушал его рассказ, скептически подняв брови, усмехался иногда... И все же Макисиме казалось, что Свартульф поверил в то, что Макисима ему не враг, пока тот не сказал:

— Твой меч. Позволь, я на него взгляну.

Разрешения Свартульф дожидаться не стал — просто шевельнул пальцами, и меч за долю секунды оказался в его руках. Ух ты, магия, подумал Макисима. (Вообще-то он подумал не в точности это, но смысл был такой).

Он и забыл о мече принца Эля, всюду ходил с ним — ножны были самые простые, а на красивые рукоять и гарду обитатели крепости не обращали внимания. Когда Свартульф приказал привести к нему Макисиму, его не разоружили — Свартульф был уверен, что тот не воспользуется мечом: в комнате имелась охрана. Ну и, вероятно, даже если бы он сейчас наплевал на чувство самосохранения и бросился на Свартульфа, того защитила бы его магия.

— Меч эльфийской работы, — сказал Свартульф. — Как такой меч попал к такому человеку, как ты?

— Я взял этот меч у принца Эля. Вернее, он сам дал его мне — он мне доверял. Считал меня другом.

Искренность — лучшая ложь, правда?

— Видишь отверстие на навершии меча? Знаешь, для чего оно нужно? — почти ласково спросил Свартульф.

Макисима проклял себя за глупость. Давно уже надо было сложить два и два. Если его и оправдывало то, что он никогда не видел этот Альвстайн и не знал, какого он размера, то лишь отчасти. Все равно можно было догадаться. Есть волшебный камень — и есть эльфийский меч, который герои берут с собой на схватку с Темным Властелином... На что ему, спрашивается, жанровая смекалка, если он ей не пользуется?

— Для Альвстайна? — подавленно ответил он.

Свартульф, улыбаясь, кивнул.

— Без него меч — просто железка. Веришь ли — эльфы выковали этот меч специально ради победы надо мной! Жалкие вы твари, раз среди обоих ваших народов не нашлось храбреца, который попытался бы убить меня обычным оружием — всем подавай благословение небес... — презрительно скривил он губы. — Неужто вы, букашки, и правда надеялись похитить у меня Альвстайн и убить меня этим мечом?

— Вы ошибаетесь, мой господин. Я никогда не направлю этот меч против вас. Я...

В голову ему пришел отличный, как ему показалось, аргумент:

— Даже если и хотел бы — не смог: мои руки недостаточно чисты. Я — закоренелый преступник, господин. Альвстайн сожжет мне руки своим светом.

— Думаешь, я поверю, что принц отдал такую вещь обычному разбойнику? Эль должен был доверять тебе, как родному брату, чтобы сделать такое. Все, Среброуст, хватит разговоров. — Темный Властелин поднял руку, затянутую в черную перчатку, и хотя он не прикасался к Макисиме, его горло словно обхватила невидимая мощная железная рука.

— Подождите!.. — прохрипел Макисима с непритворным ужасом, осознав, что жить ему осталось несколько мгновений. — Вы можете проверить, лгу я или нет. –Ох, как же ему не хотелось этого говорить... — Если я — друг эльфам, свет Альвстайна не обожжет мне руки.

— Ты готов пожертвовать рукой, чтобы доказать свою верность мне?

— Лучше лишиться руки, чем жизни, верно?

Свартульф смотрел почти с симпатией.

— Знаешь что, Сёго Среброуст? Я думаю, что это уловка и что ты надеешься, что Альвстайн поможет тебе одолеть меня; но мне интересно, что ты, хитроумный человек, придумаешь дальше, когда увидишь, что даже в самых благородных руках камень — это просто камень, если не считать дара вечного долголетия. Хорошо, я покажу тебе Альвстайн.

...Так Сёго хитростью убедил Свартульфа раскрыть ему величайший секрет — местонахождение волшебного камня. Свартульф велел ему следовать за собой и сам привел в потайную комнату, где хранил шкатулку с Альвстайном...

— Достань его из шкатулки и принеси мне, — велел Свартульф, опираясь на эльфийский меч.

На какой-то миг Макисима почти поверил, что камень не причинит ему боли. А вдруг случится так, что в его руке Альвстайн, наоборот, воссияет дивным светом (хотя Свартульф предупредил: даже в самых чистых руках камень — это просто камень), прогонит тьму из этих коридоров и сотрет Свартульфа Жестокого с лица земли? Ведь его психопаспорт всегда был белым, как снег.

Но увы. Дурацкий артефакт из фэнтези оказался более правдивым зеркалом его души, чем прогрессивное изобретение «Сивиллы».

Боль была адская. Макисима закричал, не в силах сдержаться. Из какого-то бессмысленного злого упрямства он хотел перетерпеть боль хоть несколько мгновений вместо того, чтобы выронить Альвстайн сразу, и будто со стороны смотрел, как его рука, дымясь, обугливается, как из-под кожи показывается кровоточащее мясо, а затем и оно чернеет; как кожа, скручиваясь, слезает с пальцев, как пленка с сосисок при варке. Он физически чувствовал вонь горелого мяса.

Через несколько шагов он все же не удержал камень, выронил.

— Ха-ха, похоже, и впрямь не судьба тебе воспользоваться этим мечом, — заметил Свартульф. — Хорошо, я вижу, что ты не друг эльфам. Твоя душа полна темноты. И, стало быть, ты хочешь мне служить? Даже после того, как лишился из-за меня руки?

— Если... – слова давались Макисиме с трудом, — если выбор у меня стоит между смертью и службой вам, то я выбираю службу, господин.

— Очень разумно, человек. Жаль, что не все люди в мире похожи на тебя.

Свартульф наклонился и сам поднял Альвстайн. Макисима с трудом — мир заслоняла алая завеса боли – сосредоточил взгляд на его фигуре и с удивлением увидел, как Темный Властелин спокойно соединяет камень и меч.

— Думал, я тоже не могу его взять? — усмехнулся Свартульф. — Это сказки. Ты ведь знаешь легенду: я украл его у эльфов, — как, по-твоему, я бы это сделал? Он не причиняет мне боли.

«И все же ты хранишь его как можно дальше от себя...», — подумал Макисима, но продолжения эта мысль не получила — он сейчас соображал довольно плохо. Боль была такой невыносимой, что он почти был готов отгрызть обожженную руку.

— Иронично, не правда ли: я могу воспользоваться выкованным для героя мечом, а ты — нет?.. Красивая вещь. Возможно, мне стоит оставить его себе. Каково бы ни было первоначальное предназначение этого меча, он — великолепное обрамление для камня.

— И правда, дивная картина, — сказал Макисима, очень стараясь, чтобы голос не дрожал от гнева или боли, а звучал льстиво. — Жаль, что принц Эль не видит ее.

Он впервые увидел на вечно безразличном лице Свартульфа тень человеческих чувств — кажется, это было злорадство.

— О, он увидит. Я убью этим мечом принца. Если бы его дед увидел эту картину, он бы возрыдал так, что небеса бы раскололись.

Именно на такую реакцию Макисима и рассчитывал, упомянув принца Эля, но, по правде говоря, сделал это наобум. Его действия теперь носили скорее оппортунистический характер, чем представляли собой какой-то план – после Альвстайна идеи у него закончились, он слишком рассчитывал на то, что нахождение волшебного камня решит все проблемы. А теперь Альвстайн вместе с мечом держал в руках Свартульф, и Макисима не видел, чтобы Темному Властелину это причиняло какие-то неудобства, хотя по легенде свет Альвстайна «доставлял ему невыносимые мучения». Или легенда врала (но такого быть не могло, потому что это было прописано в самой ткани этой истории)... или Макисима чего-то не понимал.

— Я хочу посмотреть, господин. Если никто не увидит, как ужасна была смерть Эля, кто же тогда расскажет об этом эльфам? — Охрану Свартульф отпустил еще перед тем, как пойти за Альвстайном: он тщательно оберегал секрет тайника.

Темный Властелин усмехнулся и махнул рукой — ладно, мол, иди. Похоже, Свартульф и в самом деле стал более или менее доверять ему после эпизода с Альвстайном — или, во всяком случае, ослабил бдительность. Да и кто бы на его месте боялся человека с культей вместо руки и надежно прикованного, изможденного узника...

Последняя надежда Макисимы была на то, что, может быть, Эль сможет что-то сделать. Соединить, как три кусочка паззла, камень, меч и принца — ничего лучше Макисима придумать не смог.

Когда он оказался в камере, его сердце ухнуло вниз. Свет волшебного камня в рукояти меча осветил каждый уголок темницы, и Макисима увидел, что эльфийский принц едва в сознании, что его тело повсюду, где его не прикрывали лохмотья, оставшиеся от некогда таких красивых серебристо-белых одежд, превратилось в одну сплошную рану.

— Не описать словами, сколь радостна эта встреча, принц. Ты очень похож на свего деда... Словно его душа переселилась в тебя. Но твой дед был мудрее тебя, раз ты, мальчик, и правда надеялся убить меня этим бесполезным куском железа.

Оскорбления лились и лились, но принц даже не глядел на Свартульфа; Эль смотрел только на Макисиму — своими нестерпимо черными, огромными от ненависти глазами.

— Прежде чем ты умрешь, знай, твой человеческий друг предал тебя, — сказал Свартульф, отлично читавший эмоции Эля и не упустивший возможность причинить ему дополнительную боль. — Он обычный трус и подлец, он не ценит дружбу, которой одарил его благороднейший из эльфов.

Макисима и хотел бы отвести взгляд от лица принца, но не мог. Нелепость декораций каким-то образом умудрялась делать происходящее еще мерзостнее. История, которая должна была оказаться легким чтивом про магию, мечи и героев, обернулась чудовищным сном без пробуждения. В его голове пронеслось: это конец. Он проиграл, он застрянет здесь, в этом тошнотворно банальном тексте, в этой картонной крепости Тьмы, доверху полной более чем реальных ужаса и отчаяния. А Эль сейчас умрет. Еще вопрос, что хуже: умереть или каждый день трястись за свою жизнь, выполняя прихоти безумного бессмертного Темного Властелина, так что, может, скоро Макисима позавидует его участи, — но именно в этот момент он многое был готов отдать, чтобы Эль не умер, несмотря на все их разногласия. Он не был уверен, что чувства, что он испытывает, заслуживают такого громкого описания, как «сердце обливалось кровью», но Макисиме определенно не хотелось, чтобы его последней памятью об Эле осталось вот это: сочащийся кровью полутруп и взгляд, полный ненависти. И запах боли и страха.

И, будем честны, кисловатый привкус вины.

— Знаешь, что сейчас будет? — продолжал Свартульф. — Ты сейчас умрешь, принц Эль, и умрешь ты от меча, который твои сородичи выковали, чтобы покончить со мной. Я жалею лишь о том, что твой дед не видит этой картины.

Эль наконец перевел взгляд на Свартульфа и тихо, но твердо — откуда только силы взялись! — со спокойным достоинством сказал:

— Нет разницы, как умереть. Смерть от простого оружия и от священного одинакова. Я буду радоваться хотя бы тому, что, принеся сюда этот меч, заставил тебя, чудовище, хотя бы на короткое время снова почувствовать себя обычным человеком. От деда я знаю, что для тебя на всем свете нет муки хуже...

Свартульф в бешенстве придвинулся к пленнику почти вплотную, и в этот момент Макисима вдруг понял...

«Обычным человеком». Сёго Среброуст? Сёго Болван, Сёго Распоследний Дурень — вот как надо было его назвать.

«Ну, ради справедливости надо сказать, что эльфийский принц мог бы быть со мной пооткровеннее...».

Магия Свартульфа не действовала рядом с Альвстайном — вот в чем заключался секрет камня. Он не причинял ему физической боли, но лишал сил.

Правая рука Макисимы, которой он брал Альвстайн из шкатулки, превратилась в обугленную культю, поэтому нож из кармана он достал левой.

В фэнтезийных романах все это, как правило, обставлено более торжественно. Темных Властелинов убивают волшебными эльфийскими мечами с непроизносимыми названиями. Главным героем должен был стать благородный эльф, а не разбойник, которого он подобрал по дороге. И, разумеется, правильный герой эпоса никогда не нанес бы противнику подлый удар в спину. Но Макисима успел убедиться, что эпос — не его жанр, а Свартульф, сосредоточившись на эльфийском мече и волшебном камне, удачно забыл про то, что у Макисимы может быть при себе и какое-то другое оружие.

Лезвие ножа вошло в шею Свартульфа как в масло: если Макисима Сёго в чем-то и был хорош помимо умничанья, рефлексии и самоненависти, так это в обращении с холодным оружием компактного размера. Глаза эльфийского принца удивленно распахнулись — он, видимо, не надеялся на такой исход дела. И вообще уже ни на что не надеялся.

— Так ты все-таки... герой... — смог выдавить Свартульф. Кровь толчками выливалась из его разрезанной от уха до уха шеи.

— А ты думал, — мстительно сказал Макисима. Он опустился на колени и поднял голову Темного Властелина за волосы.

— Почему тогда... камень обжег тебе руку?

Макисима пожал плечами.

— В жизни мало черного и белого. Я в самом деле преступник. И моя душа достаточно черна, чтобы я мог спокойно смотреть, как мучается принц, так как надеялся, что это приблизит нас к цели. Но, как ты сам сказал, чтобы кого-то убить, не нужно благословение небес.

Темный Властелин в последний раз хлюпнул разрезанной шеей и умер.

...Так не мечом, но хитростью, а также силою храбрости, верности и дружбы Свартульф Жестокий был повержен. Не спасло его темное колдовство.

Как только он погиб, злая воля, заставлявшая людей служить ему, иссякла, и люди в крепости, будто очнувшись от глубокого сна, изумились тому, где они находятся и чем заняты.

Не знает смертный урочного часа своей кончины, и там, где один падет, другой обрящет великую славу. Воздадим же хвалу двум героям, не побоявишимся выступить на бой с Свартульфом ради восстановления мира и процветания в Двух Королевствах!

— Я же сказал, что не позволю вам, мой принц, умереть в этом застенке... — сказал Макисима, постаравшись вложить в эту шаблонную фразу максимум искреннего раскаяния.

Едва только он освободил Эля из кандалов, тот молча заехал ему в челюсть. Причем сильно, хоть он и выглядел так, будто вот-вот отдаст богу душу.

Глаза у Эля были совершенно дикие. Он прыгнул на Макисиму, как кот, уселся на него верхом, сдавив коленями грудь, и начал бить его по лицу — по губам, по носу, по скулам. Из носа хлынула кровь, начала затекать в рот, — ощущение такое знакомое, что Макисима даже испытал некоторое дежа-вю: все это было почти как с Когами. В этот раз он вдобавок чувствовал себя виноватым, чего в драке с Когами не было бы. Он даже не сопротивлялся особо — может, машинально ударил несколько раз в ответ, но в основном лишь вскидывал руки, чтобы смягчить удары.

Потом ему наконец удалось вывернуться и столкнуть с себя Эля. Когда они оба сели, растерзанные и лохматые, то поняли, что рука Макисимы больше не обожжена, на теле Эля больше нет множества ран, и окружают их не темные стены Свартульфова подземелья, а привычные книжные стеллажи Вавилонской библиотеки.

Две страницы выскользнули из книги с эльфами и мечами и мягко, как птичьи перья, опустились на пол.