Подозрение и недоверие
Алекс
Анишка сваливается на руки Кевина, а ублюдок, отброшенный мной к выходу из пещеры, начинает немедленно телепортироваться, успев, однако, задеть девушку ножом. Кровь сейчас же брызжет, Кевин зажимает рану рукой, Чешира бросается регенерировать рану, а я слышу в отдалении приближение отряда киборгов. Ясное дело, это подстава, никто и не рассчитывал, что хантер тут окажется один, но чувство, что нас сюда привели, как овец на заклание, все равно гложет. Ладно, потом разберемся со всем этим дерьмом, сейчас главное отмахаться, да и Анишку надо переправлять как-то, крови она много потеряла и продолжает терять.
— Полигон, кто-нибудь есть на связи, вашу мать! — рявкаю я в динамик, отправляя парней разведать, кто там к нам пожаловал.
— Да, командир, что там у вас?
— К нам высылайте навстречу две машины и шевелитесь, у нас тяжело раненный.
— Я правильно вижу вашу дислокацию, командир? Вы у каньона? Туда не подъехать, его отгораживает лесополоса и драгстер!
— Да, еб вашу мать, знаю я все, к полосе пусть двигают, все равно лучше чем ничего, у нас девка сейчас окочурится, блядь!
Было бы здорово кого-то сразу вперед отправить с Анишкой, но мы не отобьемся таким составом, поэтому надо ее тут пока оставить и не подпускать к каньону никого. Разведка докладывает о приближении нескольких отрядов киборгов во главе с командованием, а значит, просто не будет. Но чем меньше нас, тем больше шансов, что мы все поляжем. Значит, надо стабилизировать раненную и пытаться отбиться как можно скорее!
— Чешира и Майки, обороняйте пещеру, остальные до последнего на рожон не лезть, выходить только по приказу, отстреливаемся из укрытий! Кевин, Джес, отстреливайте их из винтовок, они сейчас под командованием, снимайте офицерье! Джон, собирай всех и за мной, будем отвлекать на себя.
Честно говоря, про девицу-недовольную я даже не вспоминаю. Она мне бурчит что-то, я отвечаю на автомате, а потом громыхают взрывы, и я концентрируюсь на битве. Я как-то не привык к тому, что она в нашей команде, что-то до конца не дает принять тот факт, что она одна из нас, хоть я и обещал ей, что мы ее не бросим. В пылу боя я не сразу понимаю, что оставил ее без оружия, почему-то мне казалось, что она будет отсиживаться в пещере, ожидая развязки боя. Вспоминаю я о ней лишь тогда, когда замечаю, что она разбивает голыми руками голову киборгу и откатывается от другого, выпуская в него очередь из отобранного автомата. Вот черт, как я мог оставить ее, черт?
Кевин, спихнув со скалы напавшего на девицу киборга, убегает разбираться с остальными, а я, приказав Матиасу наступать и разъебать их всех на хуй, ползу к девице, которая уже лезет на рожон за каким-то хуем, пробираясь к офицерам недовольных. Что еще она задумала, неужели я был прав, и она все-таки засланная, а сейчас будет просто-напросто сливать им информацию о нас?
Неслабый удар, и железная хватка смыкается на ее горле. Вашу ж мать, не хватало вот так ни с хуя девку потерять, хантеру я, значит, ее не отдал, а эти ее заберут, что ли? Какое-то смутное чувство неправильности во всей этой ситуации кажется мне сейчас, и я ползу под пулями прямо к эпицентру драки. Недовольный тащит ее куда-то, и я понимаю, что-либо он ее переправит телепортом на полигон, либо просто прибьет там, чтоб не мучилась. Вспомнив ублюдочного садиста и ее затравленный взгляд, когда он предложил обменять ее на Анишку, я понимаю, что не могу этого допустить, никак. Если она предатель, я сам лично пущу ей пулю в лоб, и у меня рука не дрогнет, но отдавать ее на растерзание психопату я не буду.
То ли командор слишком увлекся, то ли она и правда сливала ему инфу под прикрытием драки, да только оторвать ее от недовольного не составляет никакого труда. Они подпускают меня к себе на расстояние вытянутой руки, и смачный удар в челюсть лишает возможности мужика придушить девицу окончательно. Я оттесняю ее себе за спину и наставляю на него пистолет.
— Руки убрал от нее, — хладнокровно говорю мужику средних лет. Что-то в его облике кажется мне странным. Через секунду я понимаю: нет этого фанатично-сумасшедшего блеска в глазах — и мешкаю с выстрелом.
— Алекс, нет, пожалуйста, не стреляй! — говорит девица у меня за спиной голосом, полным отчаяния. Ну вот и приехали, блядь. Вот она меня и наебала по полной. Отмечаю, что звуки боя постепенно стихают, а это значит, что мы почти отбились, а теперь вот получается, что я подставил всех наших, только потому, что эта мелкая девка мне Алексис напомнила! Как я мог поверить ей, ну как? — Это Эван Фьюри, помнишь? Мы говорили, когда сюда шли! Не убивай его, он за нас!
— Ты Фьюри? — обращаюсь к нему, все так же держа его на мушке.
— А ты Алекс Эванс? — спрашивает мужик, поднимаясь с земли, но не делая попыток на меня напасть.
— Ты меня знаешь?
— Отца твоего знаю. Ты похож на него.
— Что она имеет в виду, говоря, что ты за нас? — спрашиваю его, не сводя с него глаз, кивая на девицу.
— Мы организовали сопротивление. Она все объяснит, если надо, — он тянется к запястью, вокруг него мерцает голубоватое свечение, и он начинает исчезать. Упустил его, блядь! Командира отряда!
— Ну и как это понимать, твою, блядь, сучью мать? — медленно поворачиваюсь я к ней, а она вся сжимается, будто я сейчас ее ударю.
— Эйт, давай я тебе все на полигоне объясню, а сейчас нам надо срочно Анишу спасать, иначе она кровью истечет, — и Скай бросается в пещеру.
Что-то в этом есть, конечно, сейчас Анишка — это главное. Вокруг нее уже собираются все наши, Кевин держит ее на руках, а она такая бледная, до синевы.
— Ее уже и трясти перестало, — каким-то мертвым голосом говорит Кевин. — Мы не донесем ее, до полигона десять часов идти, а с ней-то и все четырнадцать.
— Я вызвал машину, они подъедут к лесу, — я сам вижу, что она теряет кровь быстрее, чем регенерация успевает ее восстанавливать. Надо было сразу отправлять с ней кого-то, хотя и в этом случае они все равно не дошли бы.
— Телепортом ее надо переправить к полигону, на северо-востоке принимающая станция, в том квадрате, где вы мой байк нашли. Свяжитесь с полигоном, пусть нас там встретят, — говорит Скай, присаживаясь рядом с Ани и обнажая ее окровавленную руку, — надеюсь, нам хватит.
— Ты ебнулась или упоролась, блядь? — рявкаю я, а эхо отражает несколько раз мой голос. — Какой на хуй, блядь, телепорт, у нас нет его еще, молчала бы ты лучше.
— У вас нет, а у меня есть, — девица достает из кармана несколько ампул, — разобрались бы сначала, прежде чем орать, товарищ командир.
— Давай быстрее делай, хорош уже лясы натачивать! — хмурится Чешира. — Алекс, свяжись с полигоном, если она правда может ее телепортнуть, то у нас есть шанс, потом с ней разберешься.
Конечно, он прав. Естественно, я свяжусь с полигоном, и их там встретят, а потом мы пойдем с этой девицей, и она покажет мне их эту станцию ебучую, чтобы я мог лично эту станцию расстрелять к ебеням, твою мать! Станция у них там, ебановрот! Возле нашего полигона, вот ведь блядь пиздохуйная!
Пока она готовится к телепорту, а я связываюсь с полигоном и ломаю голову, откуда у нее девайс, уже почти полностью темнеет. Вокруг каньона лежат разломанные киборги. Кстати, надо бы у нее спросить, как они перемещаются.
— Быстро, в двух словах, как киборги телепортируются? — спрашиваю у Скай, которая колдует над Анишкой. — У них нет сосудистой системы, уколы на них не действуют.
— У них прямо внутри, в спинном мозгу дозаторы, вынуть их нельзя.
— Значит, все-таки в них. Ясно-понятно. — Я вытаскиваю охотничий нож, привычно прокатив его по пальцам. — Вот, возьми, без оружия оказаться в лесу нельзя, — протягиваю ей рукояткой вперед. Она опасливо берет его и, бросив на меня короткий взгляд, убирает в специальный карман, предусмотренный для холодного оружия в нашей форме. — И вот это еще, — я беру ее за руку, она немного дергается, но я уже вкладываю в ее ладонь пистолет АРР, который у нас называют «золотым», — там полный магазин, тебе должно хватить.
Я отхожу под ее недоуменным взглядом и приказываю взять одного киборга для изучения с собой. Черт, знать бы раньше, что в них вживлены такие штуки с телепортом, мы-то сначала, конечно, изучали их, но ничего такого не обнаружили. Девица вместе с Анишкой, исчезая в мягком голубоватом свечении, испаряются, а мы начинаем готовиться к переходу.
— Что у вас там была за заваруха с недовольными? — спрашивает меня Майки. — Ты опять врукопашную на киборгов пошел? Здорово, они ведь и не думали, что на них с голыми руками будут нападать, особенно такие, как ты, — зубоскалит он, но поглядывает на меня пытливо.
— Скай встретила командора Фьюри. Утверждает, что это он, — без обиняков выдаю информацию.
— Значит, он все-таки недовольный, — с некоторым отчаянием в голосе протягивает Майки. — И ты, что же, отпустил его?
— Он сказал, что они организовали сопротивление против лидера недовольных. Пока я переваривал эту светлую идею, он исчез. Меня на самом деле волнует другой вопрос, где Скай взяла телепорт, если из киборга инъекцию достать нельзя, а Фьюри телепортнулся сам. Может, конечно, она у него запас какой-нибудь вытащила. Бля, тут вопрос на вопросе! И почему у меня чувство, что меня где-то наебали?
— Скай говорит правду, — огорошивает меня старый друг. — Она за все это время ни слова неправды тебе не сказала.
— Майки, — вот ведь блядь, не хватало, чтобы он в нее влюбился еще! Мало того, что у него, похоже, родственник на той стороне, так еще и девушка из недовольных, усмехнувшись думаю я, а он глядит на меня укоризненно.
— Ты все не так понимаешь, — мотает ЭнЖи головой. — Я просто знаю. И ты меня прости, но я должен найти Эвана Фьюри. Если он враг, я никогда не предам Бесстрашие, во имя памяти моих родителей, клянусь. Но если он друг, прости, Алекс, но, кажется, он единственный мой родственник. И единственный, кто, может быть, помнит моего отца живым.
Что же это за война такая, блядь, а? Брат против брата, сын против отца. Эллисон, оказавшись среди нас, много рассказывала о недовольных, но она никогда не была настолько близка к лидеру, как эти двое — Скай и Фьюри. Как можно им доверять, если сам я никогда не смог бы предать нашего лидера, как бы там ни было, даже если бы он не был мне отцом. Я уверен, что остальные думают так же. На моей памяти была только Эллисон, и она нашла в себе силы оставить недовольных, а сколько было таких, кто фанатично был предан им?
Мы принимаем решение взять несколько роботов, на всякий случай, чтоб наверняка. Они тяжелые сука, блядь, но у леса нас встречают драгстеры, только поэтому мы добираемся довольно-таки быстро до полигона. Кевин первым делом бежит к Анишке, а я понимаю, что мне надо немного отдохнуть, потому что если я не посплю часов …дцать, я за себя не отвечаю.
Скай
Добраться в кратчайшие сроки до полигона — это моя главная задача. Отмерив необходимую дозу инъекций для телепорта до нужной нам станции, благо запасника нам хватило на двоих, мы перемещаемся в совершенно темный лес, полностью погрузившийся в ночные сумерки. Радует одно то, что этот квадрат я пройду и с закрытыми глазами, огибая все ловушки. А вот Ани — нет. Она без сознания. Нести я ее не смогу, она хоть и маленькая, да только я не больше. До полигона километров пятнадцать минимум, по лесу идти все семь, а ждать, пока придет помощь, она не может. Лицо совершенно белое, словно обескровленное, тонкая ниточка пульса еле трепыхается под прыгающими пальцами. Прикрываю глаза, ощущая невероятное отчаяние, но страх за ее жизнь вышибает из меня весь коматоз.
Подрубив командирским ножом пышненьких, еловых «рогаток», скручиваю из них «веник», поперечину из ремня — не хилая такая выходит волокуша. Загрузив на нее девушку и подвязав за грудную клетку вторым ремнем, чтобы не потерять ценный груз, живо впрягаюсь и тяну за собой. Иголки хорошо скользят по траве и земле, почти не цепляясь за палки и прочий бурелом, которым усыпан весь лес, но тащить тяжело, и скорость не ахти. Однако это намного лучше, чем сидеть и тупо ждать. Дышу с присвистом, матюгаюсь про себя, хлюпая носом, чтобы только жалко не разныться, я и тащу, отдуваясь, молясь, чтобы все хантеры этой ночью дрыхли в своих кроватках, у киборгов сели батареи питания, а Бесстрашные уже неслись навстречу.
Сколько длится этот адов аттракцион — «наперегонки со смертью» — не знаю, время сворачивается во что-то совершенно неизмеримое, но когда наперерез мне выскакивает несколько человек в форме Бесстрашия, меня начинает колотить от облегчения. Аниша еще жива, держится, а несколько добавленных уколов с регенерацией, принесенные с собой подмогой, прибавляют нам немного шансов. Ее быстро отстегивают от веток, укладывают хрупкое тельце на носилки из рук, и мужчины пускаются бегом. Пока среди деревьев не мелькает чуть различимый просвет от светящихся фар драгстера, напряжение и не собирается покидать, но сердце подпрыгивает в груди и, ликуя, лихо отплясывает джигу. Теперь успеем, точно успеем!
Мы загружаемся, двери громко хлопают, и мощный движок взрыкивает диким зверем на всю округу. Плевать, будь там хоть пару отрядов киборгов на хвосте — бронемашину им не пробить. В транспорте поджидает девушка-медик, тут же подключающаяся к своему ремеслу, принимается разматывать окровавленные бинты и заклеивать раны. Когда обнажают тело от повязок и тряпок, я только охаю: в некоторых местах кожа снята небольшими участками, видимо, садист сдирал татуировки с девушки. Боже мой… к горлу подкатывает тошнотворный ком, и перед глазами все кружится. Я кое-как сползаю на сиденье, глубоко дыша и придирчиво прислушиваясь к собственным ощущениям.
Чувствуется какое-то моральное опустошение и вымотанность, после потаскушек по лесам и каньону. Чего-то сегодня я чертовски устала. Отбитые об камни конечности саднят, грудина побаливает, а то, что не особо муторно болит, то мучительно ноет или вообще отказывается служить.
— Как она? — нарушаю скопившееся молчание, когда девушка заканчивает свои манипуляции над раненой и тяжело выдыхает, чем вгоняет меня еще в более жуткие подозрения. — Она же поправится, правда?
— Кровопотеря большая, но понемногу стабилизируется. Нормально всё будет, ренкапсула ее полностью восстановит, — уверенно отвечает медичка, настороженно покосившись на меня. А, ну да, я ж вражинка. Оживила я им атмосферку, ничего не скажешь! Бесстрашные реагируют на меня по-разному: кто-то жжет подозрительными взглядами, кто-то бурчит что-то себе под нос и явно не очень приличное, а некоторые, наоборот, рассматривают с любопытством. Только судорожно выдыхаю, а она продолжает: — А ты молодец, вовремя успела, иначе… — договаривать она не стала, и так всё ясно. — Я Зои, а ты, наверное, Скай?
Я киваю и пытаюсь выдавить из себя вымученную улыбку, но совершенно не ощущаю себя таковой уж умничкой. Мысли наваливаются словно толща воды, не выплыть. Керри застрелил Бенсона за то, что тот помог нам сбежать, изощренно замучил парнишку насмерть, чуть не убил Анишу, заманивая нас в ловушку. Я была права, теперь он ни перед чем не остановится, будет мстить любыми способами, и если бы командир отдал меня ему… Не то, чтобы я прямо уверенна, что Эйт с легкостью смог бы отдать вражинку на расчлененку, ведь как бы он ни строил из себя жесткого и властного командира, почему-то бросился меня спасать и от командора, и от разъяренного Кевина, за спину прятал, да и тогда, от киборгов отбивал. Но вот то, с каким раздражением он постоянно реагирует на каждое моё слово или жест, да еще и руки распускает, меня пугает так, что из природной осторожности хочется держаться на почтительном расстоянии. Конечно, я прекрасно понимаю, что Эванс не может мне доверять, опасаясь подставить под удар не только себя, но всех своих бойцов. Я бы на его месте не стала. Но на предложение садиста он заявил безапелляционное и твердое «нет», чем вызывал к себе не только уважение, но и безграничную благодарность.
Мне кажется, не такой уж он плохой и жестокий, каким желает казаться. Просто, наверное, его поведению должно быть какое-то разумное объяснение. Может, это все из-за войны? Ани говорила, что на него слишком много навалилось. Но все эти оправдания не кажутся мне такими уж и убедительными, помятуя об его реакции на меня.
Что он уже успел пережить и увидеть в своей жизни? Явно, не меньше моего, а то и намного больше, вдоволь налюбовавшись на подноготную и уродливую изнанку этой войны. Сколько ему лет? За щетиной и искажающими шрамами, когда-то, как мне кажется, красивое лицо, не разобрать толком, да вот еще эта его угрюмость, гневливость и некая измотанность делают Алекса, наверное, значительно старше. А уж если сдобрить весь ядерный коктейль ощущений ядовитой ухмылочкой, презрительным прищуром да колкими и гадкими словечками, коими покрывает меня Эванс, от которых так пакостно становится на душе, что я моментально выхожу из себя. Внутри что-то каждый раз ломается, хотя казалось бы, я достаточно устойчива к подобным каверзам. И нет сил это слушать, смотреть на вздернутую в усмешке верхнюю губу, ощущая всем существом такую враждебность.
Неужели в его понятии я ни шанса, ни права на новую жизнь не заслуживаю? За это он так на меня злится? Да, я для него — враг, хантер, охотившийся за ним, и, конечно, сложно взять и стереть эти мои «заслуги» обычным ластиком; тяжело поверить той, кто пришел с другой стороны, но он не убил меня! А ведь если бы я действительно оказалась бы засланной, то командир рискует больше сотни жизнями, сохранив одну, причем вражескую для него. И Эванс это сам понимает. Поэтому и смотрит на меня с горящей ненавистью, особенно когда в ярости. Бр-р-р! До сих пор мурашки рисуют узоры по коже от такого экстрима!
Но в то же время, Эйт доверил мне переместить Ани, позволил пойти с ними на поиски и даже позаботился, вколов регенерацию, после удара ловушки. Такой странный — сперва сам с легкостью может отвесить оплеуху, а потом вдруг заботится, чтобы не было больно. Как он сказал? «Пока ты с нами на задании, ты одна из нас, а значит, не сметь сдаваться!» Неужели я на тот момент перестала казаться Эвансу засланной, раз он решил меня поддержать, когда мне стало жутковато? Или это только для того было сделано, чтобы я не скатилась в панику и не преподнесла нежелательных сюрпризов в стрессовой ситуации?
Я не знаю, не могу понять, почему он так сделал, но безусловно, признательна командиру за помощь. Не могу я его понять, сплошная загадка — Эйт напоминает тугой комок скрученных нервов и эмоций, и никак не угадаешь — пронесет или нет? Одно неосторожное движение, и этот комок раскрутится, разнося всё вдребезги. Мне хочется как-то донести до него, что я не собираюсь их предавать и подставлять, но совершенно не знаю, как это доходчиво сделать, чтобы он перестал меня уже подозревать, но я одновременно также и убеждена, что это всё бесполезно. Пока Эванс сам этого не поймет, ничем его не прошибешь. Упрямый и невозможно твердолобый. И где-то он прав совершенно, не доверяя, ведь я была им врагом, и в то же время не прав. Потому что я им больше не враг!
До полигона мы доезжаем в рекордно короткие сроки, видимо, водитель выжимал всю скорость из мощного броневика. Анишу сразу перемещают в восстановительную капсулу, в сознание она так и не пришла. Зои утверждает, что это нормально и всё будет в порядке уже через несколько часов. Я сижу в лазарете, ожидая хоть каких-то новостей и заодно и командование, за которым выслали транспорт к каньону, вертя в руках маленький, изящный пистолет, который дал мне Эванс. Совсем девчачий, я таких раньше не видела, но в руке лежит идеально и легкий. Пфф, интересно, а если бы мы наткнулись в лесу на киборгов, чего бы я с этой пукалкой против них делала, смешила бы? Ну да, они б со смеху и померли. Не мог, что ли, дать что-то нормальное, например, М1-R, на худой конец, автомат.
— Так, ну что сидишь? — врывается в помещение Зои. — Давай, показывай, что у тебя. Ты ранена?
— Нет, мне бы укольчик регенерации и я спать пойду, — отбиваюсь я от медички. В перестрелке меня не зацепило, а уж синяки и ушибы бинтовать я не собираюсь.
— Ладно, сейчас. Что это такое? — показывает девушка на оружие и подозрительно настораживается. — Откуда у тебя оружие, где ты его взяла?
— Это командир мне дал, отстреливаться, если на кого-нибудь наткнемся в лесу. Вот только я никак понять не могу, это он меня малявкой считает, что дал мне такую пукалку, или Эванс просто поиздеваться решил?
— Да ты что, это же суперский пистолет, очень легкий, но притом у него есть два режима, есть магазин с разрывными пулями, после которых нельзя восстановиться регенерацией, да еще и простой магазин, на двадцать патронов, — заявляет Зои, ловко манипулируя с ампулами лекарств. — Так что отбиться бы точно у тебя получилось, если бы на отряд нарвалась, при определенном умении стрелять, конечно. А вес у него 985 грамм, для девочек лучше всего*.
Ого, с разрывными даже, ничего себе! Всё что мне остается, только изумленно хлопать глазами.
— А чего это ваш командир, носит девчачий пистолет? Ничего побрутальнее не нашлось больше?
— Так он, скорее всего, его у кого-нибудь из девиц взял, у парней же в арсенале совершенно другое оружие имеется, — удивляется девушка моей бестолковости, вкалывая регенерацию. Ух, сейчас совсем хорошо станет, не больно. — А это, стало быть, он специально для тебя у кого-то позаимствовал, чтоб тебе легче было, случись чего. — Она смотрит на меня как-то слишком пристально и улыбается над моим растерянным лицом, отходя к капсуле проверить Ани. Ну надо же, и здесь позаботился. И как разобрать этого Эванса, не пойму. Интересно, какой он вообще настоящий? И почему меня это колышит? Загадка на загадке.
Но не долго я радуюсь оружию, влетевший в лазарет Кевин, как только видит его у меня, сразу же отнимает. Даже нож не забывает вытащить из ножен и выгоняет меня, заняв охранный пост возле Аниши. Её уже вытащили из капсулы и устроили на кровати, остаётся восстановить пальцы. Правда мелкую моторику разрабатывать придется, но это ничего. Выглядит девушка намного лучше, порезы на щеках и шее поджили, оставив тонкие следы от лезвия, и вернулся небольшой румянец. Приходиться отправляться в свою уютную клеточку в подвале, там хоть поспать нормально можно, если больше никто не пропадет и командир не возьмется меня немедленно допрашивать.
Аниша
Музыка: Forgiven (Минус) Within Temptation
Сознание то всплывает на поверхность, и это сопровождается острой, как лезвия тех инструментов, что носит с собой тот человек, болью, то покидает меня, а в ушах остается истошный, жуткий, полный невыносимой боли и безнадежный крик Роя. Это, наверное, и есть ад, когда проживаешь одну и ту же ужасающую сцену, смотришь беспомощно, как парень, который только что хватал тебя за руки и пытался поцеловать, корчится на земле, а его тело, лишенное кожи — это одна сплошная рана, понимаешь, какие невыносимые муки он испытывает и медленно от всего этого сходишь с ума. Тот, кто творит такое, не человек. Что это вообще за тип, который способен с гаденькой улыбочкой не под влиянием эмоций или каких-то обстоятельств делать подобные вещи?
Я, патрулируя район с Роем, уже не раз пожалела, что, поддавшись обиде, попросилась с ним в пару. Он совершенно наглый и безалаберный, когда надо было быть предельно внимательным, снял шлем, объясняя это тем, что ему в нем душно и хочется подышать свежим ночным воздухом. Что это романтично, а когда огреб от меня подзатыльники, перехватил мою руку и поцеловал прямо в металлический каркас костюма. Идиота кусок!
Поглощенная своими обидами, я совершенно упустила из вида то, что на нас могут напасть, да и мы ушли с нашего квадрата, беззлобно переругиваясь, просто забрели подальше. Когда я это заметила, уже было поздно, остальные патрульные оказались слишком далеко, мы пропустили один сеанс связи, а когда спохватились, в передатчике было одно лишь шипение. Рой, наконец скумекав, что мы попали в переделку, схватил меня за руку, и мы побежали. Что именно случилось я так и не поняла. Просто он вдруг взлетел куда-то наверх и оттуда раздался его крик: «Беги!», а меня отбросило в сторону и я почувствовала, что мои руки и ноги опутаны какой-то липкой веревкой. Ловушка, недаром мы оба ощутили опасность. Наверное, за нами давно следили, и ловушки совсем свежие.
Я не сразу поняла, что барахтаться в опутавших меня сетях бесполезно, только еще больше заматываешься в кокон. Пробовала активировать ножи, но как только включилась электроника, сетка завибрировала и начала немного потрескивать, после чего вся электроника отключилась. Да еб твою мать, да что ж у них за хрени то постоянно появляются, блядский черт, отчаянно кричало мое подсознание, пока я слушала истошные крики Роя и попыталась рассмотреть, что же случилось. Лучше бы я ничего не видела! А потом вышел этот человек и начался ад.
Первое, что я вижу, когда открываю глаза и понимаю, что я у своих, в медкорпусе — это был ОН. Кевин. И первой мыслью, посетившей меня, была: как же хорошо, что не он был со мной в тот день в паре! Как хорошо, что мы поссорились, и он никогда не будет со мной в паре, потому что все, кто любит меня, — умирают. Это вдруг становится так очевидно и ясно, что мне делать дальше, что я от облегчения засыпаю.
Но я все равно знаю, что Кевин рядом. Я ощущаю его прикосновения к моим щекам, плечам, правда, как сквозь толщу глицерина, но чувствую, как нежно он дотрагивается, чувствую его взгляд. Его присутствие наполняет всю комнату, даёт мне силы, будто вливает в меня живую воду литрами. После ренкапсулы ко мне долго не возвращается зрение, зато быстро восстанавливается кожа в тех местах, где ублюдочный монстр срезал мои татуировки. Лицо тоже быстро заживает, но пальцы никак не хотят мне подчиняться и хоть двигаются, а все равно плохо. Зои утверждает, что это пройдет, что все восстановится.
Когда я окончательно прихожу в себя, Кевина рядом нет, он не заходит в палату, но я знаю, да и Зои говорила, что он сидит возле меня, как на дежурстве, всегда, если не патрулирует и не на тренировках. Он ждет, что я позову его, а я не могу. Не могу! Мне так хочется протянуть к нему руки, уткнуться в его кожанку, вдохнуть его родной запах, порыдать с подвываниями, жалуясь на судьбинушку, которая убивает всех, кто рядом со мной. Но я не буду. Я же Бесстрашная и все такое. Я сильная. Мужественная. И у меня в ушах стоит предсмертный крик Роя. Не могу я. Как только я буду в состоянии, я сразу же уеду отсюда так далеко, чтобы меня точно никто никогда не нашел. Мне лучше ни к кому не привязываться и быть одной. А это значит… Я должна уехать.
Через несколько дней в мою палату опасливо заглядывает девочка-вражинка. Скай. Зои рассказала, как она самоотверженно сначала пошла вместе со всеми нас искать, полная желания помочь, потом догадалась, что все это дело рук маньяка, известного в их кругах, пошла, зная, что именно ее он заманивает в ловушку, не испугалась и не отступила. Украла телепорт, переместила меня к полигону, тащила до дороги на ветках. Что же она за враг-то, если с таким рвением спасает Бесстрашных? И еще интересно, что я сделала такого в жизни, что мне повезло встретиться именно с ней? Если бы не она, я бы стопроцентно померла бы, это факт.
— Можно к тебе? — она просовывает маленькое личико в палату. — Хотела узнать, как ты себя чувствуешь?
— Заползай, — машу ей рукой, отметив, что пальцы все еще «тормозят», — если тебя не смущают виды разобранных людей и плохо действующих конечностей, запрыгивай на койку.
Она подходит, и что мне особенно нравится, без суеты и резких движений, совершенно не смущаясь, скорее больше опасаясь, что ей нельзя здесь находиться, а она пришла.
— Давай, рассказывай, как вы так быстро нас нашли? Я уж думала все, кранты мне окончательные, а тут опа — и голос Алекса слышу!
— Да на самом деле ничего особенного, я как поняла, что ты пропала, не смогла на месте усидеть, я ж пока за вашим полигоном следила, все тут излазила, да и тропы секретные знаю, и местечки укромные. А когда поняла, что это Керри, вот тогда стало по-настоящему страшно!
— Слушай, а какие у тебя планы вообще, ты решила остаться с Бесстрашными? Или…
— Нет, обратной дороги мне теперь уже точно нет. Керри сказал, они сначала думали, что меня похитили и держат в плену, а когда мы пришли тебя вызволять, стало ясно, что я с Бесстрашными. Да и Алекс сказал…
— О-о-о, я смотрю у вас прогресс? С «дяди Эйта» наш звездный командир вырос до «Алекса»?
— На самом деле нет, — смеётся девушка, и я удивляюсь, как этот смех мне напоминает… Алексис. Надо же! Оказывается я скучаю по Лекси сильнее, чем сама думала, если уже в посторонних людях вижу ее. — Когда особенно бесит, тогда «дядя», когда ничего так, тогда «товарищ командир», а когда совсем страшно, тогда уж «Алекс». Ну или, когда…
— Пока не забыла! — перебиваю я ее. — Если хочешь с нами остаться, ты должна запомнить одну вещь. Бесстрашные никогда, ни за какие коврижки не признаются, что им страшно. Поняла? Как угодно можно сказать — неприятно, опасаюсь, не по себе. Но «страшно» — никогда, запомни.
— Ох… запомню. Ты мне тогда потом расскажи, чего еще надо и не надо делать, потому что я, конечно, хочу остаться, да вот только почему-то я страшно… ну, то есть очень сильно, чем-то раздражаю командира. И он все время…
— Какого? — хитро прищуриваясь, спрашиваю ее.
— Ну какого? Главного, конечно!
— Командиры у нас тут все главные. Какого конкретно командира ты раздражаешь?
— Ну Аниша…
— Скажи. Мне нравится, как звучит его имя в твоем исполнении!
— Ну Алекса, Алекса! — с некоторой нервозностью проговаривает девица и вдруг неожиданно краснеет. — Я стараюсь-стараюсь доказать, что я правда хочу остаться, быть Бесстрашной, а он меня все время подозревает во всем. Я думала, может, ты мне поведаешь, как лучше себя вести, что говорить, а что нет, чтобы он уже отвязался от меня?
Я смотрю на нее и не могу отделаться от подспудного чувства, что она… какая-то не такая. Мне все время кажется, что вот сейчас она должна по-другому посмотреть, или повернуться, или сказать что-то иное. Кажется, у меня что-то с головой после плена, надо Зои сказать, чтоб добавила успокоительных.
— Прости меня, Скай, я не могу тебе всего рассказать. Как только окончательно поправлюсь, я комиссуюсь отсюда, я не могу больше тут находиться! — она сразу как-то вся сникает, и даже, кажется, становится меньше ростом.
— Ну вот… Ты чуть ли не единственная, кто нормально ко мне относится здесь, и уезжаешь. Ани, а это обязательно?
— Да, к сожалению.
— Скай! — раздается знакомый голос от входной двери. — Тебя Алекс ищет, давай, ступай к нему. Он сейчас ведет тренировку у старших Бесстрашных, но пока ты дойдешь до тренажерки, она как раз закончится, — говорит Кевин и не уходит, а остается в дверях, ожидая, пока Скай, кивнув мне, выходит в коридор.
Вражинка улетает на встречу с командиром, а Кев приваливается к дверному косяку и смотрит пристально. Ждет. Ну сколько можно, я не могу больше! Я так хочу его обнять, чтобы просто ощутить его рядом, что он живой, целый и невредимый, меня просто переполняет стремление почувствовать его немедленно! Откидываю одеяло, спускаю ноги и по шажочку, пошатываясь, иду к нему. Он отлепляется от дверного проема, как-то мгновенно оказывается возле меня, подхватывает, заключая в объятия, потому что от долгого лежания у меня кружится голова и я чуть не падаю.
— Ну зачем ты, малыш, — низким обволакивающим голосом, шепчет Кевин мне в волосы, — я бы сам подошел, ты только позови.
Он держит меня, я чувствую какие сильные, бесконечно теплые и родные у него руки. Слышу, как ухает в груди его сердце, разгоняясь быстрее от моей близости. Вбираю в себя его нежный низкий шепот, слова, которые он произносит, кажутся пришельцами из какой-то другой реальности. Что же ты делаешь, Кев, почему мне надо было умереть, чтобы ты все-таки оттаял, а? И все-таки как бы там ни было, что ни делается, все к лучшему.
— Я так люблю тебя, — продолжает он, — я хотел сказать тебе это еще тогда, когда мы снова поругались из-за гитары. Ани, мне всегда казалось, что я все делаю правильно, но по факту — ерунда получалась. Я хочу все исправить, если ты позволишь мне.
— Кевин, я не знаю… — тяну я в полной растерянности. От его слов по коже разбегаются мурашки, именно это я совсем не ожидала от него услышать. Наверное, это самый счастливый момент в моей жизни. Когда ты сталкиваешься со смертью первый раз, она кажется ужасно уродливой, страшной, так, что хочется сдаться, опустить лапки и плыть по течению, что и случилось со мной, когда Джимми погиб. А потом, сталкиваясь с ней, ты начинаешь просто ценить каждую прожитую минуту. Вот просто потому что она есть, и неважно, что будет потом. А вот ноги что-то совсем отказываются выполнять свои прямые обязанности. Кевин подхватывает меня на руки и несет в кровать.
— Не вставай больше, — улыбаясь, говорит он мне, — у кого-то тут постельный режим и надо его соблюдать, — он пододвигает ногой стул, не выпуская моей руки, садится рядом и подносит к губам мои новые пальцы, перецеловывая их, будто это самое ценное, что у него есть. — Как ты сама? Хоть немного стало полегче?
— Физически да, — отвечаю, а голос совсем охрип от переизбытка эмоций. — А вот морально — тяжело все это. В голове так и стоит голос Роя, как он орал, когда…
— Тш-ш-ш, Ани, я знаю. Понимаю. Я потому и не заходил к тебе, чтобы не ворошить все это, я ведь видел его. Я не прошу тебя забыть, но пока не восстановишься, чтобы иметь достаточно сил, чтобы пережить это в памяти еще раз, не говори. И, пожалуйста, выслушай меня. Есть к тебе одна просьба.
— Какая? — опасливо спрашиваю, поднимая на него глаза.
— Слушай, за последнее время я наговорил тебе много такого, что и близко не лежало с моими истинными чувствами к тебе. Пока эта девица-недовольная вела нас в каньон, я многое успел передумать, понять, осмыслить. Ани, я идиот.
Несмотря на всю торжественность момента, я не могла не прыснуть. Вот уж в точку.
— Да, это очень смешно, но я пока шел к каньону, только об этом и думал. И еще я думал, как же я сильно люблю тебя, Аниша. Всегда любил. Это не значит, что я перестал ревновать тебя к Джимми, я все так же думаю, что я никогда не смогу с ним сравниться и сделать для тебя хоть половину того, что сделал он, но я готов смириться с этим, малыш. Без тебя все равно хуже, по-любому. Я знаю, что ты, скорее всего, не захочешь быть со мной после всего, что я наделал. Я тогда пришел, чтобы сказать, что я люблю тебя, что не могу без тебя больше, что я устал с собой бороться и хочу, чтобы ты всегда была рядом. Потому что без тебя все как-то неправильно. Но услышал, как ты поешь и у меня опять помутилось. Эта вся ревность и… У тебя и правда классно получается. Все это от того, что я люблю тебя слишком сильно.
Я задыхаюсь, задыхаюсь! Где воздух, куда он испарился?! Кевин — это просто человек-маятник, я с ним с ума сойду! Как просто было принять решение, когда я думала, что он придет и будет орать на меня за то, что я поперлась в патруль, что я бдительность потеряла. А когда он говорит все то, что так хочется и важно услышать, как я могу уехать?
— Скажи что-нибудь, — проговаривает он сдавленным голосом, — и не плачь, малыш, а?
Длинные прохладные пальцы вытирают соленые дорожки, а я не могу, не могу ему сказать, что я не буду с ним.
— Ты послушай меня, — еще плохо действующей рукой я перехватываю его ладонь и трусь об нее щекой. Она у него длинная, узкая, шершавая от мозолей, наработанных в тренажерке, да от автомата. — Кевин. Я люблю тебя с того момента, как ты отбил меня у старшаков, на которых я выебывалась…
— Я знаю, знаю, малыш.
— Не перебивай, а то я сама запутаюсь. Я хотела быть с тобой с того самого момента. И это не было ни детское решение, ни под влиянием там чего-то, чего ты себе придумал, я очень быстро поняла, что я только с тобой хочу быть. И все же, я была достаточно глупа, чтобы не понять, что, отталкивая меня, ты желаешь мне же сделать лучше. Сейчас я это понимаю и прошу, чтобы ты меня понял. Все парни, которые любили меня или проявляли ко мне интерес, со всеми что-то случилось…
— Если ты о тех, кто таскался за тобой в лагере, так это я им не давал за тобой волочиться, — хитренько на меня поглядывая, говорит Кевин.
— Ах вот как? — с невольной улыбкой тяну я. — А я-то всю голову сломала, стоит только парню проявить ко мне интерес, как он тут же ходит с фонарем. Ай-ай-ай, Кевин. А сам не подходил!
— Ты была малявка, — садится он на своего конька, — и Алекс вставил бы мне пропиздонов за тебя.
— Знаю, — какие у него все-таки глаза… красивые, свихнуться можно. Особенно когда он вот так смотрит, мягко, нежно. — Но, понимаешь, я… мне… — чувствую, что начинаю мямлить. Не могу я нормально соображать под этим взглядом. Отворачиваюсь, набираю воздуха в грудь, как перед прыжком в воду, и выпаливаю: — Все, кто любят меня умирают. Я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось, поэтому уеду, не могу быть с тобой.
Кевин молчит, смотрит на меня, я чувствую, хоть мне и страшно поднять глаза и снова увидеть на его лице гнев и презрение. За мою трусость, которую он, несомненно увидел, за мою мягкотелость, за все эти сопли. Я ведь сильная. Боевая. Камнем не прошибешь. И лепечу, как самая настоящая малявка по сути о том, что мне страшно. За него.
— Ани, посмотри на меня, — слышу я его голос. — Пожалуйста.
Раньше он просто взял бы меня за подбородок и заставил заглянуть ему в глаза. Но его просьба кажется, настолько проникновенной, что я, забыв свои страхи, смотрю на него.
Я никогда раньше не видела его таким. Волосы слегка растрепаны, лицо совершенно бледное, губы слегка подрагивают, и этот повлажневший взгляд, такой открытый и искренний.
— Я говорил, что у меня есть к тебе просьба. И вот она. Ани, позволь мне на этот раз помочь тебе пережить это горе. Не гони меня и не пытайся сбежать. Пожалуйста, давай не будем повторять ошибок прошлого, мы уже один раз и поступили неправильно.
— Я не знаю, как правильно, Кев, — выдавливаю я сквозь слезы. — Все, кто любит меня, умирают. И если ты…
— Я чувствовал себя правильно только в тот момент, когда мы были вместе. Вспомни, ведь тогда все было так здорово, я попал под импульс и выжил. Я побывал в таких переделках, когда мы расстались, и все равно я тут сейчас, с тобой. Потому что мы должны быть вместе. Никогда не был фаталистом, но может, это и есть судьба? Давай дадим нам еще один шанс. Давай вместе это переживём, вместе пройдем через это. Особенно после того, что мы уже прошли…
Можно я больше ничего не буду говорить, а просто поцелую его и все. А Кевин когда-то научился читать мои мысли. Потому что стоило мне об этом подумать, как его губы оказались прямо перед моими. Он невесомо дотронулся до них, нагнувшись немного, а потом сгреб меня в охапку и посадил себе на колени, прямо вместе с одеялом. Руки его ложатся на талию, притягивая ближе, а мои ладони уже оглаживают его шею, дотрагиваясь до линии волос и сводя его с ума. Во всяком случае глаза у него становятся немного чумные, и он требовательно прижимает меня к себе одной рукой, а вторая ложится мне на затылок, притягивая, и губы наши наконец-то встречаются.
Не знаю, что там у нас получится, я только чувствую, что силы меня совсем покидают и еще то, что мне вот просто заебись как хорошо. Он весь будто обволакивает меня, невероятно нежно целует, длинные пальцы проходятся по всему позвоночнику, заставляя выгнуться к нему навстречу, опускаются ниже и забираются под рубашку, нежным перебором, будто исследуя, медленно, чтобы не спугнуть, пробираются к чувствительным местечкам, принося с собой невероятный и опьяняющий восторг и вызывая острое, бесстыжее желание. Мне надоедает сидеть у него на коленках как сестренке, я отрываюсь от него, отпихиваясь ладошками и, выпутавшись из одеяла, вскакиваю, едва не упав, и сразу же забираюсь обратно, обхватив ногами его бедра. Он немного задыхается от такой камасутры, но уже совсем не невинно вжимает меня в себя, глубоко и медленно втягивая воздух в грудь, снова сминает мои губы, проникая языком поглубже в рот, сбивая мое собственное дыхание.
— Может, вам в номера пройти, — весело щебечет Зои, ногой открыв дверь палаты, потому что в руках у нее были подносы с медицинскими инструментами. — Кевин, там Алекс принес девушку, недовольную, без сознания. Теперь тебя ищет. Бегает разъяренный по полигону, а если вас сейчас застукает, боюсь будут жертвы.
— Заебется пыль глотать, — бурчит Кевин, коротко целуя меня в нос и сажая обратно на кровать, — я к тебе вечером зайду, договорим.
Я киваю, и только сейчас до меня доходит, что сказала Зои!
— Как «недовольную без сознания»? — вскрикиваю я, подрываясь с кровати. — Зои, что там такое?
— Подрались они, кажется. У нее пара синяков, и она в обмороке. Но у нее глубокий обморок, не травматический. Скорее, от стресса.
— Вот черт, ну, Алекс, блядь!
— Так, ты куда поскакала, коза! — одергивает меня медсестра, толкая меня обратно на кровать. — Нечего бегать, тебе еще восстанавливаться! Полежи сегодня, и я обещаю, что вечером выпущу тебя. На свиданку. Скай эта все равно сейчас ни на что не реагирует. Потом к ней сбегаешь. Или она сама к тебе придет, так и быть, пущу ее.
Блин, ну что Алекс делает-то засранец! Какого хрена девочку побил, и это вместо благодарности за мое спасение! Ну, погоди, командирушка. Дай только оправиться!
Алекс
Я уже почти заканчиваю тренировку старших Бесстрашных, когда чувствую присутствие недовольной, а вместе с ним накатывает раздражение. Опять. Мне перестаёт это казаться нормальным или забавным, потому что подобная реакция на девицу не радует ни полностью, ни частично. Я по идее должен быть ей благодарен за спасение Анишки — если бы она не вывела бы нас к каньону, где прятался этот психопат, неизвестно выжила бы Аниша или нет, потом вражинка где-то раздобыла телепорт, что тоже способствовало быстрому перемещению раненой на полигон в ренкапсулу.
Все эти события характериуют Скай с наилучшей стороны, и мне надо бы выразить ей благодарность, но в ее присутствии я чувствую лишь глухое раздражение и еще какие-то эмоции, не поддающиеся идентификации. Особенно когда она вот так вперивается в меня своими прозрачными глазами и смотрит так, будто хочет увидеть насквозь. А я себе как-то нравлюсь больше целым!
— Так, закончили на сегодня, вечером жду вас на спаринги, через час встречаемся на выходе, бежим кросс на выносливость. Вперед! — командую я, и Бесстрашные расходятся по тренажерному залу, кто-то на выход, кто-то за водой и полотенцами, бросая на недовольную осторожные взгляды. Все уже понимают, что командование для чего-то привечает её, позволяя свободно перемещаться по полигону, и не их ума дело спрашивать зачем и почему. Да и многие знают о ее вкладе в спасение Анишки, поэтому мне как-то совестно сажать ее обратно в камеру. Хотя, скорее всего, я еще пожалею о своей мягкотелости, чем-то чую.
Сообщить о ней в город все-таки пришлось, потому что после освобождения Аниши я не знаю, что с ней делать. Вайро очень заинтересовался фонограммой ее допроса, она сообщила, наконец, имя и фамилию лидера недовольных, однако сочетание Райн Мейн ничего не сказало никому из наших.
— Да все мы знавали самых разнообразных Райнов, но фамилии Мейн ни у кого не было, — басил Вайро по видеофону. — Скорее всего, это псевдоним, хрену лысому понятно, что он главный, прозвище это, не фамилия. И что, она говорит, это бывший Бесстрашный?
Как это ни паскудно, а признать это приходится, выходит, мы всю жизнь воевали против своих же. Вайро с девицей говорить не захотел, но приказал ее оставить и выделить пока комнату.
— Смотри в оба, Алекс. То, что она Анишку спасла, честь ей и хвала, бесспорно, но это не значит, что она не может быть засланной. Глаз с нее не спускай, протестируй ее, что она умеет. Посмотрим. Недовольные стали очень изворотливые, но это не значит, что мы должны отказываться от возможности узнать о них больше. Ворон к вам собирается, вот он на нее и посмотрит. Сам я не могу оставить город, пока лидера нет.
— Так и нет о нем новостей?
Вайро сжимает челюсти так, что мне кажется, я слышу, как скрипнули его зубы.
— Нет. Ни слуху ни духу. Не нравится мне это все. Такие дела творятся, а он пропал. Но никаких требований, ничего не было. Либо что-то готовится, либо не знаю, что думать, — и он замолчал, а меня это взбесило нереально. Да что они там мнутся-то все, нет, чтобы сразу все сказать.
— Вайро, если ты что-то знаешь, прошу, скажи мне. Я страшно заебался и устал от всей этой чертовщины с пропажей людей!
— Знаю, Алекс, прости меня, но… Ты обязательно все узнаешь, когда мы будем иметь хоть сколько-нибудь четкую картину. Пока могу сказать только одно: нам надо держаться вместе.
Можно подумать, нам когда-то надо было разобщиться и воевать каждый сам за себя! Бля, как же это все выносит мозг, все эти недомолвки и неясности, не для этого нас готовили. Народ на полигоне стал откровенно скучать, участились размолвки и драки, людям надо определенности и хоть какого-нибудь продвижения, а мы топчемся на месте и жуем сопли.
Одно радует: с Ричи все в порядке, он наконец-то дома, к нему приставили охрану. Надеюсь, теперь-то хотя бы близнецы в безопасности. Эшли даже на связь со мной не выходит. Вайро сказал, что она загрузила себя работой, чтобы не сойти с ума от беспокойства. Я знаю, что она нервничает, все мы чувствуем, что финал близок, вот только не знаем, кто окажется проигравшим в этой войне. Майки прав, Фьюри, если он уведет за собой людей, обязательно надо найти — это будут ценные солдаты, если опять-таки это не подстава.
— Ты меня звал? — спрашивает Скай в ответ на мой пристальный взгляд.
— Да, я хотел посмотреть, на что ты способна. Прошу на ринг.
Она то ли удивляется, то ли упрямится, хрен разберет эту девицу. Но не двигается в ответ на мои слова, только ее взгляд становится еще более изумленным.
— Вы, что же… драться со мной будете, товарищ командир?
— Ну почему же сразу драться, — решаю я не поддаваться на ее провокации, — хочу посмотреть, какого черта тебя сделали хантером, слишком многое в твоих рассказах не вяжется. Для хантера ты слишком хилая и мелкая, однако утверждаешь, что готовили тебя именно для этого. У вас там все больные, что ли, или это какой-то коварный план? Кто следующий на очереди? Десятилетние малявки?
Вообще-то, конечно, неправильно это. Не с этого надо было начинать, надо было сказать ей хотя бы спасибо, что ли? Я ей Анишку доверил, и она справилась, потому что показала себя молодцом. Но вот эта моя реакция на нее, раздражение, замешанное на подозрительности и неопределенности, ее загадочном предательстве своих и нахождении ее на нашем полигоне.
Ведь что мы, собственно, знаем о ней? Да вообще ни хрена! Она хантер, но с какого, простите, хуя? Ей нет еще восемнадцати, у нас она считалась бы вообще малявкой, но ее уже выпустили мочить Бесстрашных. Мы не знаем, сколько и кого она убила, говорит, что я был ее заданием, но она его славно провалила, аж два раза. Говорит, что ее отец отдал приказ ее уничтожить, значит, он как минимум командир у недовольных. Потому собственно, скорее всего, и принцесса.
Лицо ее моментально становится обиженным, хотя она изо всех сил делает вид, что ей все равно. Я киваю ей на ринг, и она, дернув плечом, легко запрыгивает на него и встаёт в стойку.
— Ну что же вы, товарищ командир, не заставляйте девушку ждать!
Я клянусь один раз, потом еще парочку, ни в коем случае не реагировать на ее подъебки, но все равно, это как-то оказывается нереально сложно. Охуеть, да что ж такое!
— Ну так что? Расскажешь откуда взяла телепорт? — спрашиваю ее, уворачиваясь от первой атаки. Ну пока ничего. Движения достаточно четкие, не суетливые. Посмотрим, что будет дальше.
— Где-где, — тянет она досадливо, — у командора подрезала поясной запасник, — она делает ложный выпад, и я насилу успеваю поставить блок, не давая ее острому кулаку встретиться с моим прессом. Неплохо, однако очень самонадеянно — она не может не понимать, что корпус — это не туда, куда надо бить тренированного мужика. Но только эта мысль мелькает в голове, как я получаю довольно чувствительный удар по голени, при этом она поворачивается ко мне спиной и бьет локтем, стараясь попасть по лицу. Я резко кидаю корпус вбок, но при этом немного открываясь, куда прилетает не менее чувствительный удар ногой. Вот, черт, блядь!
— Неплохо, — протягиваю я, сохраняя равновесие, — стало быть, я был прав, воровство для тебя — это норма.
Да вообще, даже если и так, без этого Анишку невозможно было бы спасти, и я все это говорю вместо благодарности. Может, мне совсем не общаться с этой недовольной? Может быть, выгнать ее на все четыре стороны, раз из меня такой неадекват по отношению к ней прет? Она смеривает меня презрительным взглядом, но молчит. Грациозно повернувшись, метит ногой в бок, но наткнувшись на блок, меняет тактику и, как-то незаметно сложившись, подкатывается у меня между ног, и заряжает мне довольно сильно под колени. Я вообще-то не ожидал такого маневра, ноги подгибаются, и я позорно заваливаюсь на ринг.
— Один-ноль в мою пользу командир, — чуть ухмыляясь, говорит она, медленно обходя меня по кругу. — А что касается воровства, давайте поговорим об этом, находясь при прочих равных условиях. Потому что это, может быть, вам всю жизнь все на блюдечке подносили, а мне приходилось зубами и локтями вырывать то, что мне принадлежит по праву!
Последние слова она выкрикивает уже с явной злобой. Ну вот вам, пожалуйста. Не успела объявиться, и эта туда же, вот ведь твою блядь, ебаную мать! И этой кажется, что мне все подносили, да ебановрот, ну ей то откуда знать-то?
— Так-так-так, а ты, значит, нашла оправдание своим преступлениям и теперь гордишься тем, что ты воровка? И для убийства у тебя есть такие отмазки? Сколько Бесстрашных ты прикончила, будучи хантером? Как так вышло, что ты в столь нежном возрасте, уже стала убийцей?
— Я убивала не Бесстрашных! Я убивала врагов! — она все ходит вокруг меня, заставляя крутиться из стороны в сторону, и мне наконец это надоедает. Резко выкинув руку вперед, я попадаю ей по корпусу, и она была не готова к этому. Воздух резко выходит из нее, но она быстро справляется с собой и выпрямляется. — Браво. Отлично у вас получается избивать маленьких девочек.
Вот чем она меня бесит, блядь! Вот этим своим — «посмотрите на меня, я маленькая девочка», а внутри — будто из мрамора, холодного, гладкого. Она расчетливо, хладнокровно убивает, а потом тыкает всем и каждому своим нежным возрастом и половой принадлежностью.
— Хотела быть маленькой девочкой, играла бы в куклы и заплетала бы косички! А не сидела бы на деревьях с винтовкой и не отстреливала бы людей исподтишка!
— А может быть, мне кто-то выбор предоставил, блядь! Может, кто-то пришел и спросил меня, чего я хочу! Меня как привели в пять лет на ринг, так и заставляли избивать своих сверстников, но чаще всего избивали меня, потому что всегда находился кто-то сильнее, по типу вот таких огромных жлобов, как ты, которые, избивая девочку, упивались своей силой и мощью! — она набрасывается на меня как разъяренная макака, нанося удары куда ни попадя, и не от всех мне удаётся закрыться. В конце концов мне не остается ничего, кроме того, как в очередной раз переебать ей по роже, чтобы она успокоилась, наконец! Она отлетает от меня на пару метров, но в запале вскакивает опять, продолжая на меня орать. — Да ты просто трус, если гордишься тем, что победил меня! Посмотри, твой кулак размером с мою голову, ты одним ударом можешь прибить меня, и этим ты гордишься, да? Потому что больше нечем?
— Заткнулась бы ты лучше! — я толкаю ее, потому что мне совершенно не хочется участвовать в этой ее истерике. Визгливый голос резко ввинчивается в уши, я уже даже раздражения не испытываю, просто хочу отсюда уйти. — Все, на сегодня свободна. Да, и ты не хочешь мне поведать, почему тебя этот психопат называл принцессой?
— А ты не хочешь поведать мне, почему тебя называют командиром, потому что из тебя командир, как из говна пуля! Куда ты сбегаешь, ты все, уже сдался? Отчего не хочешь закончить начатое? И прибить меня уже, наконец?
— Да очень хотелось мараться, — ухмыляюсь я, поворачиваясь к ней спиной, чтобы уйти, — с этим прекрасно справятся твои соратники, здесь тебя никто не держит, если ты считаешь, что Бесстрашные такие уж плохие!
— Бесстрашные — отличные, а вот ты просто идиот! — я как-то не ожидал, что она на меня нападать будет, поэтому, когда она напрыгивает мне на спину, я чуть не падаю. — Давай, дерись со мной, я с тобой еще не закончила, дядя Эйт!
Стряхнуть с себя девицу несложно, а вот когда она снова идёт в атаку, я невольно удивляюсь ее агрессии и упорству. У меня, конечно, и в мыслях нет избивать эту девицу, но ее удары становятся все чувствительнее, она совсем входит в раж, и мне ничего не остаётся, как несколько раз ответить ей. Сделав очередной ложный выпад, она поворачивается так, что я не успеваю перехватить ногу, летящую мне в пах, хотя чего-то подобного я уже ожидал от нее. Не то чтобы я никогда не подставлялся под этот прием, но именно от нее получить такое унизительно. Неприятно. И вообще-то, откровенно говоря, больно, блядь! Стараясь ничем не показать своих эмоций, я, разогнувшись, одним прыжком оказываюсь возле нее, пока она, шалея от собственного поступка, пребывает в ступоре, и хватаю ее за волосы, поднимая ее лицо к себе, чтобы она смотрела мне в лицо.
— У себя на полигоне истерик я не допускаю, это понятно? Я задал вопрос — это понятно? — рявкаю, что есть мочи, и она открывает и закрывает глаза, потому что кивнуть не может, а говорить что-то ей резко расхотелось, видимо. — Я тебе говорил, как ко мне надо обращаться? Говорил, что язык отрежу? — я, доставая из ножен любимое оружие и перекатив его в пальцах, приставлю нож к ее щеке, несильно вдавливая, чтобы она почувствовала холодок стали. — Вот и не обижайся.
Внезапно я ощущаю, что девка не держится ни на чем, кроме как на моей руке, сжимающей ее волосы. Она вся странно обмякает, закатывает глаза и держать ее становится так тяжело в этом положении, что я невольно ослабляю хватку. Она моментально валится на ринг, я даже ничего не успеваю сделать.
Черт, вот что это за пиздоблядская манера в обмороки падать ни с того ни с сего? Да пьяному ежу понятно, что не стал бы я ее резать, она что, своего психопатического дружка вспомнила? Дура, она и есть дура, думается мне, пока я подхватываю ее на руки под спину и под коленки и тащу в медпункт.
Вот же ебаный хрен, ну вот что на меня нашло опять? Ну какого хуя я стал пугать девицу, пусть бы даже и выбесила она меня? Ну наподдал по шее и разошлись бы восвояси. Она ж мелкая еще совсем, даже и не весит ничего, соплей перешибить можно, хотя синяков вообще-то она мне наставила, да и по яйцам зарядила так, что блядь, до сих пор чувствуется. Но вся равно, малявка она еще совсем. Бледная вся, губы синие. Вот ведь, свалилась на мою голову!
Она слегка выскальзывает у меня из рук, и я подкидываю ее, чтоб поправить. Волосы опять падают на лицо, а потом потихоньку откидываются, и мне снова, уже в который раз за то время пока она у нас тут, кажется, что сейчас она откроет глаза и… Я вспоминаю, как я весь мокрый нес Алексис в лазарет после ее идиотского купания в бассейне, когда она не сказала мне, что плавать не умеет.
— Ты упала в бассейн и ушла на дно. Не хочешь мне поведать, почему?
— Ну… Понимаешь… Тут такое дело…
— Тебя Ларри сильно ударил? Ногу свело под водой? Лекси, не жуй сопли, скажи в чем дело? Обещаю, я не буду никого наказывать.
— Дело в том, что я не умею плавать. Я оказалась в воде, я пыталась выплыть, но она вокруг меня, стала затекать в рот и я… Дальше не помню.
— Алексис! А почему ты мне не сказала об этом? Надеть спасжилет дело трех секунд!
— Ну… Ты же не спросил, «кто не умеет плавать?» Ну я и не сказала, и потом я надеялась, что я победю, то есть побежу… ну, в общем, одержу победу и не надо будет ничего говорить. Ты же сам сказал, «чтобы я тебя больше не видел и не слышал».
— Лекси, что у тебя в голове творится, можешь сказать? Откуда ты такая свалилась? Я же спросил: «Есть проблемы с водой?» Неумение плавать — это не проблема?
— Я думала, обойдется. Не хочется лишний раз привлекать к себе внимание, после того как…
— То есть, ты считаешь, что, утонув, ты привлечешь к себе меньше внимания, чем сказав, что не умеешь плавать?
— Откуда я могла знать, что в Бесстрашии надо уметь плавать? Вы же не ныряльщики, а солдаты, я не думала…
Вот, и эта головой думать не хочет, никак. Надо, надо как-то брать себя в руки и перестать уже ерунду молоть в ее присутствии! Надо выяснить о ней побольше, мы ведь и правда не знаем, что ей пришлось в жизни пережить, она так самоотверженно бросилась спасать Анишу, совершенно бесстрашно кинулась на меня. При этом она мелкая, совсем малявочная. Э-э-эх, ладно. Надеюсь, все обойдется!
Скай
Всё случилось как-то слишком быстро, буквально в одно мгновение. Сильная рука вплетается в мои волосы, а перед глазами мелькает, тоненько взвизгивая и рассекая воздух, сталь ножа. Командир решает продемонстрировать мне, никчемной, ещё раз свою власть, силу, презрение, а заодно и показать, кто есть кто. Только мне не надо демонстраций, я и так помню, он каждый день же мне напоминает, и знаю, что не стоило его злить во имя благоразумия, но и вытерпеть злорадства и обвинения Эванса оказывается выше моих сил.
Да как он смеет вообще обвинять меня в воровстве, если сам прекрасно знает, что другого выхода добыть телепорт у меня просто не было? А он так, играючи, издеваясь, оскорбляет меня, чувствуя себя хозяином положения. Да, мне обидно. Почему он постоянно старается меня задеть побольнее, отпуская свои колкие замечания, чем я его так раздражаю? Откуда ему знать, что было в моей жизни? Уж очень я сомневаюсь, что его родители отправили звездного сыночка жить среди беспризорников, где каждый день приходилось выживать, отстаивая своё право не только силой, но и изворотливостью, иногда даже чтобы не остаться голодной. И я ни за что не поверю, что Эйту приходилось спать вполглаза, с зажатым в руке ножом, опасаясь быть изнасилованным старшими воспитанниками или убитым только за то, что ты самая маленькая, слабая, и твой отец, которому, кстати, и дела до тебя никакого нет, является лидером.
Серые глаза мужчины прожигают меня гневом, ожидая, наверное, какой-то реакции и предвкушая разгромленное поражение недовольной, а губы всё так же тонкой полоской кривятся в едкой ухмылке. Я не знаю, чего он ждёт, чего добивается, но видела такие ненавистные взгляды много раз. И смотреть на это надменное лицо у меня нет желания. Зажмурившись, пытаюсь незаметно протолкнуть в лёгкие воздух, но выходит слабо. Вздохи рваные, как загнанные, а в груди разрастается черная волна злости, обиды и боли. Боли от того, что кожу на голове словно ошпарили кипятком, а он держит, накрутив мои волосы на руку, и тянет, заставив поднять на него глаза. Сердце начинает выплясывать в груди, а во рту пересыхает так, что я не могу и слова выговорить. Да не то, что слова, не выходит даже понять, что на самом деле происходит.
Какое-то горькое разочарование и смесь непонятного предчувствия, болезненно скребут изнутри своими острыми, маленькими коготками. Однако несмотря ни на что, он мне кажется совершенно другим, настоящим. Совсем ненадолго. На коротенький миг, но этого хватает, чтобы разглядеть его благородную отвагу, а теперь… И это не только потому, что я ненавижу напыщенных засранцев, просто мне внутренне не хочется ошибиться в этом человеке. Не знаю, как объяснить, но для меня это было важно. Было. А еще ощущение, словно я упускаю нечто скрытое, вот только подцепи ниточку — и все станет понятным, не дает покоя. В душе поселяется стойкое предчувствие чего-то надвигающегося, будто должно что-то случиться и переломить весь ход событий.
Нет, я, конечно, тоже виновата. Сорвалась. Но невозможно постоянно находиться в подвешенном состоянии, и в удары я вложила всю свою накопившуюся и теперь вырвавшуюся наружу злость, слепую ярость, давно мучившую душу обиду на то, что мне «посчастливилось» родиться не на той стороне, на людей, сделавших и вырастивших меня такой… не знаю даже кем, наверное, Эванс прав — убийцей. Так просто этого не смыть. И ненависть к тем, кто меня предал, обманул, кого я любила, с кем общалась, и на этого самодовольного командира, появившегося на моём пути и пытающегося очередной раз меня унизить и посмеяться, ткнуть носом, упиваясь властью, силой над более слабым противником.
А он склоняется еще ближе, я чувствую кожей теплое дыхание. Скулы на его лице рвет желваками, а от прожигающего насквозь презрения, которым так и веет, хочется спрятаться, укрыться, а ещё лучше — провалиться сквозь землю. На его изогнутой в усмешке разбитой губе, выделяется капля крови, между бровей мужчины пролегает маленькая складочка, а в пристальном взгляде серых глаз отсвечивает сталь. Остро, по-хищному сощурена.
А ведь я и раньше, кажется, видела эти глаза. Это последнее, что доходит до моего осознания перед тем, как щеку обожигает холодным металлом и перед глазами начинают мельтешить размытые картинки: человек, держащий мои волосы так, чтобы я запрокинула голову и смотрела ему прямо в лицо. Холодный отблеск лезвия ножа, ловко прокрученного между пальцами и занесенного надо мной. Отчетливый страх текущий вниз желудка.
«А вот теперь шутки кончились, детка.»
Снова этот голос. Он кажется мне знакомым. Сердце ухает последний раз в бешеном ритме и замирает. Мне нужно разглядеть лицо человека, но перед глазами резко темнеет, и меня затягивает в вязкую черноту из ничего.
Эту фигуру сложно перепутать с какой-то другой. Высокий рост, расправленные, широкие плечи, уверенная стойка, статная осанка, затихшее шуршание гравия, под ногами. Ёжик коротких волос, черная куртка, взвинченная, напряженная спина. Я вижу, как он сжимает на миг крепкие ладони в кулаки, словно отчего-то нервничает. Вижу, как раскаченная грудь вбирает в себя воздух, даже вижу, как он чуть ведет шеей. Каждый раз я будто впитываю в себя все эти нюансы, выискивая всё новые и новые детали того образа, и даже нахожу их, но никогда мне не удается разглядеть его лица. Оно словно размыто. А еще я хочу узнать, какие у него глаза. Какого они цвета? И какой взгляд широко распахнутых глаз. Удивленный? Растерянный? Ласковый? Или же злой, жесткий? Какой он настоящий? Кто же ты?
Где-то там, очень далеко, в параллельном мире, он приходит ко мне по ночам. Я не знаю, кто он. Зачем приходит? Что ему нужно? Он всегда молчит, ни слова не говорит. Но где-то там, неизвестно где, я тянусь к этому незнакомцу навстречу. Несколько шагов, чтобы протянуть руку и почувствовать его щеку на ощупь. Теплая кожа, мягкая, чуть колючая. Расходящийся ритм его сердца, стук собственного сердца, шумящий в ушах, его прерывистое, сдавленный дыхание. Звуки жизни со вкусом таинственности. Одна секунда — и он уже накрывает мою ладонь своей горячей рукой, прижимает ее в своей щеке, стискивает пальцы, скользя по ним мучительно медленно, долго, так, что казалось, он гладит их недоверчиво, боясь отпустить.
А потом он порывисто хватает меня на руки, прижимает к себе так сильно, будто я маленькая и могу потеряться, или так, словно он меня очень долго искал. Берет в кольцо своих надежных рук, отгораживая от всех и всего, бережно, а я доверчиво жмусь в ответ и закрываю глаза. Все равно его лица не видно. Только ощущаю, как я задыхаюсь от окатившей волны нежности, что он мне дорог, чувствую жар его тела, разливающееся по венам облегчение. Только тепло, только некая сладость, только щемящее внутри счастье, и продолжаю обнимать мужчину за шею, крепко вжимаясь, почти до боли нежась. Боясь расцепить руки, отпустить его. Упустить. Зная, что так нужно. Так правильно и лучше всего, хоть я его и не знаю, но вдруг понимаю, что он вновь вернется и впереди еще много таких ночей, которые я буду ждать.
Разрозненное сознание возвращается ко мне медленно, я прихожу в себя от того, что моего лица касаются чем-то прохладным. Чувствую себя сломанной и разбитой, щека немного полыхает от удара, а в голове мутные обрывки последних событий.
— Где я? — спрашиваю хриплым голосом и начинаю осматриваться по сторонам.
— В лазарете, — отвечает звонкий, девичий голос Зои. — Ты упала в обморок, и Алекс принес тебя сюда. — Ох, ну надо же. Эванс не иначе как годовую норму доброты выполнил. Очень логично с его стороны, сперва подраться, а потом на руках носить. И охота было возиться. — Голова не кружится? — участливо интересуется медичка, на что я тут же отрицательно мотаю головой, отчего перед глазами снова всплывают пятна.
— Нормально все. Я уже хорошо себя чувствую, вот чуть-чуть полежу и встану, — кое-как заверяю я девушку и валюсь на подушку. Зои еще что-то щебечет, но я уже не слушаю и отвечать не хочу.
Мысли путаются, а слова застревают где-то в голосовых связках. Кажется, что меня кто-то схватил за горло и держит, не давая вздохнуть, и перед глазами всё расплывается от невыплаканных, копившихся с этой неизвестностью и обидой, но неудержимых слёз. Хочется выплеснуть их полностью, чтобы они больше не душили. Чтобы я ни делала, как ни пыталась помочь и старалась доказать ему то, что я окончательно сделала свой выбор в этой войне, ничего не помогает. На все мои действия я получаю только чашу презрения и недоверия с примесью чистейшего раздражения и некой брезгливости. Вот так. Только так. Другого я, видимо, не заслуживаю. И чаша моего терпения скоро переполнится, потому что душа настолько истерзалась из-за того, что за последний месяц моя жизнь менялась кардинально, швыряя меня из стороны в сторону, и каждый раз думала, что всё, дальше хуже не может быть, но каждый раз становится всё хуже. В груди жалко щемит, а воздуха снова перестаёт хватать.
Нужно отдохнуть и успокоиться. Мне сейчас это просто необходимо, иначе свихнусь. Еще и этот сон… Мне очень хочется остановить время и остаться там насовсем, рядом с тем, кому я, кажется, дорога, и тем, кто так нужен мне. Но это всего лишь сон. Лишь сон, но такой реальный. Разве так бывает?
Вялые клочки вопросов и мыслей, никак не поддающихся пониманию, плавают в голове, но ни за одну я так ухватиться и не могу. Они всё время ускользают от меня, растворяясь, оставляя ни с чем, когда я, скорее подсознательно, делаю слабые попытки проанализировать их, хоть как-то, просто для того, чтобы не лежать тут зареванной и не жалеть себя. Но я устаю от этих попыток, которые ничего не проясняют, а только приносят новые приступы дурноты. Полудрема накрывает незаметно, тихо подкравшись, забрав с собой, пусть временно, но забрав все мои проблемы, что я не сразу слышу звук размашистых шагов, наполнивший помещение.
— Давай, открывай глаза, я знаю, что ты уже очнулась, — выдергивает меня из забытья низкий голос.
Открыв глаза, я конечно же, натыкаюсь на Эванса. Ну что ему опять нужно? Почему вот так, всем всё в меру, а мне именно с лихвой, и совершенно не того, чего б хотелось? Мужчина возвышается над кушеткой и, прищурившись, долго смотрит на меня. Недовольно, снова раздраженно и изучающе. Между нахмуренных бровей залегает злополучная складка, как всегда, когда он хмурится, губы плотно сжаты, но по ним все равно угадывается ухмылка.
— Что ты тут делаешь? Почему не можешь просто оставить меня в покое? — смотреть на него я не хочу, чтобы Эйт не приметил заплаканных глаз, и упрямо отвожу взгляд ниже, на растатуированную руку, засунутую в карман, стараясь придирчиво рассмотреть причудливый рисунок, только бы не глядеть в его лицо с насмешливым прищуром серых глаз.
— Отчего ты все время в обморок валишься? — он вальяжно, но в то же время осторожно, будто опасаясь спугнуть, перемещается ближе, опираясь бедром на соседнюю кушетку. — Слишком многое не вяжется у тебя, ты можешь неделями выслеживать жертву, а когда увидела нож, потеряла сознание. Это все как-то настораживает.
— У меня было ранение, ударилась головой. Сильно, — еле слышно отвечаю я, пряча сиплые нотки голоса.
— Что за ранение, когда? — тут же вцепляется в меня Эйт, как голодный хищник, в целях добычи информации.
— Год назад. Бесстрашные разбомбили полигон, на котором были все наши гражданские, в том числе и беспризорников туда вывезли. Меня сильно ранило, я на самом деле ничего этого не помню, это мне уже потом рассказали, что там было и как, — лепечу я, осекшись, ведь он мне и так не верит, а теперь еще и за ненормальную примет.
— И что же это был за полигон? Где?
— На востоке. У нас там была база, перевалочный пункт, тылы. Я была там вместе с другими детьми, почти все погибли, — еле продрав горло, проговариваю я, пытаясь сцепить в замок вдруг задрожавшие пальцы. — Я выжила.
— Ясно, — тянет он, шумно выдохнув, и качает головой, почти с сожалением. — У тебя в голове какая-то каша. Бесстрашные не бомбили полигон недовольных год назад на востоке. Мы разнесли их базу, но это было, во-первых, на севере, во-вторых, они откуда-то знали о нападении и там никого, кроме киборгов и машин, не было, — Алекс говорит вкрадчиво, почти доверительно, точно пытаясь донести до меня оправдания, и поэтому, наверное, снизжает децибелы. — Либо ты врешь, либо врали тебе.
— Но нападение точно было! Я недавно совсем вспомнила, горящие здания, полуголых людей, выбегающих из них! Просто… каждый раз, когда я что-то вспоминаю, сознание почему-то покидает меня, — сердце начинает биться чаще, голова кружится, а по телу проходит волна дрожи и жара он накативших попыток что-то вспомнить. — И еще от вида крови… и запаха.
— Год назад недовольные уничтожили наш секретный полигон. О нем никто не мог знать, даже не все Бесстрашные знали о нем. На том полигоне погибла… погиб мой близкий человек, — тихо и неохотно как-то говорит Эйт и отворачивается, глядя в стену и пряча глаза за припущенными ресницами. — Я думал, если ты оттуда, ты можешь что-нибудь знать о нем.
Так вот оно, в чем дело. Вот о чем говорила Ани! Он потерял близкого человека и, наверное, из-за боли потери винит меня как одного из представителей недовольных. Я приглядываюсь внимательнее к командиру и понимаю: ему правда больно, хоть он всеми силами пытается сдержаться, чтобы не показать, как это тяжело. Я знаю.
— Мне жаль, но… я совсем ничего не помню, кроме вот этой отдельной картинки с горящими зданиями.
— Ладно, а сейчас что на тебя нашло? — тряхнув головой, с толикой раздражения возвращается он к нашей ситуации. — Опять что-то вспомнила?
— Да так… ничего. Просто испугалась, — правая бровь мужчины вопросительно приподнимается, а левый глаз так и остаётся сощурен из-за шрама, задевающего веко.
— Ясно, — скептически кивает Алекс. — Не хочешь говорить, значит.
— Да, не хочу, — отвечаю прямо. Ну не губы же дуть на него, как детсадовке. — А чего ты ждал? Ты мне ножом будешь угрожать, а я должна с тобой откровенничать?
— А как до тебя еще донести, что нельзя распускать свой длинный язык? — Алекс говорит вроде бы и спокойно, но так холодно, что по коже продирает озноб. — Я командир, у меня люди под началом, а ты меня чуть только хуями не кроешь!
— Ничем я тебя не крыла, это ты до меня все время докапываешься! — возмущенно вскрикиваю я.
— Я не докапываюсь, я проявляю бдительность! — злится Эванс, и голос его начинает набирать обороты. — Ты недовольная! Враг! Хуй знает зачем ты вообще здесь! — нет, вы посмотрите на него, само негодование.
— А то, что я дралась с вами против своих же, вообще ничего не значит, да?
— За Анишку тебе спасибо, я не отрицаю, но в целом… — даже как-то, как мне кажется, примирительно, говорит Эванс.
— В целом, как видно, у вас паранойя, товарищ командир.
— Это не паранойя, а добросовестное исполнение своих прямых обязанностей! А ими является безопасность полигона! — теперь его очередь приходит возмущаться, Эванс начинает раздраженно вести плечами. — Я не могу позволить врагу вот так запросто приходить сюда, влезать в наши ряды да еще подрывать мой авторитет.
— Почему бы тогда вам просто не пристрелить меня, и дело с концом? — злюсь я так, что хочется врезать ему, самоуверенному паршивцу, возомнившему себя решателем судеб. И вроде бы всё правильно с его стороны, не доверять мне, и вполне объяснимо, но на душе всё равно неразбериха. Чего я так остро реагирую-то на его выпады, а?
— Слушай, — словно пытаясь взять себя в руки и унять гнев, уже спокойнее говорит Алекс. — Нужно кое-что еще, кроме поганого языка и одного рейда по спасению заложника, чтобы я поверил, что ты не втираешься к нам в доверие. О чем ты переговаривалась с командором отряда недовольных? Ты ему информацию сливала? — Ну вот, опять. О-о, боже, я окончательно свихнусь с ним!
— Он сказал, что собирается уходить с полигона. Хочет организовать сопротивление против Райна Мейна, звал меня с собой. Если ты мне не веришь, я могу отвести тебя на место, где они собираются базироваться, и сам убедишься, но я так поняла, это произойдет не сейчас, через две-три недели. Или даже через месяц. Я не знаю, что мне еще сделать, чтобы доказать тебе, что я не хочу быть недовольной. Я не могу быть с ними и их нечеловеческими идеями.
— Ну, а все-таки, — вклинивается Эванс, — почему тот ублюдочный садист, что Нишку похитил, называл тебя принцессой? Ты мне так и не ответила, — горло словно тисками сдавливает, внутри всё переворачивается, ладони мигом потеют, а его стальные глаза с прищуром следят, ожидая ответа.
— Меня так прозвали. Я была одна из немногих девушек в отряде, да еще и самая младшая.
— У тебя глаза бегают, и я думаю, что ты мне врешь, — в его голосе даже не предположение, а уверенная констатация факта.
Вру. Знаю. А что я могу сказать, что я являюсь побочной дочерью лидера недовольных? Да стоит мне только рот открыть, как командир обвинит меня во всех смертных грехах и пристрелит. Он не поверит мне. Тишина в палате воцарилась такая, что казалось, можно услышать бешеное биение моего сердца.
— Хорошо. Будем считать, что я тебе поверил, — усмехнувшись, решает отложить допытывания Эванс и, мельком глянув на меня, небрежно, но внимательно следя за реакцией, бросает: — Давай так, докажи мне свою преданность, отведи меня туда, где находится вход на полигон недовольных, и я разрешу тебе пройти зачетные бои и пейзажи страха, чтобы ты стала одной из нас, официально. В знак моей доброй воли, — поясняет мужчина и впервые чуть улыбается.
— У вас и добрая… — не без ехидцы начинаю я, что командиру явно не нравится и он бросает на меня злобненький взгляд. — Ладно, идет. И не надо так на меня смотреть, ничего хорошего я от вас пока не видела.
Эйт разворачивается, слегка ведя шеей, будто разминает затекшие мышцы, а мне на мгновение чудится этот жест знакомым. Алекс разворачивается спиной, подходит к двери и берется за ручку, но вдруг обернувшись и изо всех сил стараясь не улыбаться, говорит:
— Да и вот еще что. Я связывался с городом, — а я теряюсь, потому как голос его впервые мягкий, с какой-то чарующей хрипотцой. — Привет тебе от Ричи. С ним все хорошо, но он говорит, что очень скучает. Я сказал ему… что ты тоже его не забыла.
Не могу взгляд отвести от этого неожиданного видения — Эванс улыбается! Не ухмыляется, не кривит уголок губ, а улыбается, открыто и по-настоящему. Удивление вливается в меня, заставляя хоть попытаться так завороженно не пялиться и не лыбиться в ответ, и дышать, самое главное дышать, пытаясь понять.
Черт, ну вот и как на него теперь злиться, если командир, оказывается, даже умеет так улыбаться? И передаёт вражинке привет от Ричи! Все, не могу больше. Нажаловаться все равно некому, Ани пока не до меня, а в себе держать я долго не умею. И с Ричи все-все в порядке, он дома, с родными и скучает. По мне. Обожание пополам с нежностью затапливает меня. Никто не поддерживал и не верил в меня так, как он. Никогда. Маленький мой, и я скучаю, безумно. Хочется торжествующе прыгать по кровати. А что, собственно, мне мешает?