Не ты, не я

Докончив последние штрихи прически, я задержала взгляд на собственном отражении в огромном зеркале на туалетном столике.

— Ну разве не красотка, — с усмешкой подумала я, склонив голову чуть набок, изучая каждый изгиб, каждую тень.

Платье сидело безупречно: облегало мою фигуру, натянутую, как струна, подчёркивая изгибы там, где нужно — плавно очерченную талию, ровные плечи и длинные ноги. Я выглядела как воплощение контролируемой элегантности — ровно настолько притягательной, чтобы вызвать интерес, и ровно настолько холодной, чтобы не позволить никому приблизиться слишком близко.

Лёгкий профессиональный макияж, который я сделала сама, придавал лицу выразительность и свежесть. Кожа — ровная, с лёгким матовым сиянием, словно покрытая тончайшей вуалью. Аккуратные стрелки подчёркивали форму карих глаз, делая взгляд чуть прищуренным, почти хищным, но завораживающим. Небольшой акцент на скулах придавал чертам чёткость, а нюдовая помада завершала образ, оставляя ощущение утончённости.

Было в этом отражении нечто... безупречное. И чуть опасное.

Распылив сладкий аромат дорогих духов, я была окончательно готова. Возможно, я бы продолжила разглядывать себя в зеркале ещё долго, наслаждаясь собственным отражением, если бы не стук в дверь.

— Входите, — произнесла я, не оборачиваясь.
В комнату вошла самая лучшая, восхитительная, талантливая, стройная и красивая женщина на этом белом свете — моя мама.

Её элегантное чёрное платье идеально сидело на стройной фигуре, а изящное колье на шее — то самое, которое не так давно подарил ей папа, — стало утончённым завершением её образа. Адель Фернандес — выдающаяся пианистка, чья музыка звучала на сценах Франции, Германии и Италии. Я не раз бывала на её сольных концертах, сидя в зале рядом с отцом. И каждый раз, будто в первый, мы вставали в конце и аплодировали ей — восхищённые, гордые, до мурашек тронутые.

— Дорогая, ты выглядишь потрясающе, — сказала мама, подходя ближе и легко целуя меня в щёку.

— Ты тоже, — улыбнулась я, обняв её.
Её родной аромат, тёплый и мягкий, как уютное воспоминание из детства, всегда дарил мне спокойствие и энергию, которой хватало на весь день.

Бросив взгляд на электронные часы на прикроватной тумбе, мама мягко произнесла:

— Нам пора спускаться. Гости скоро приедут.

Мы спустились по широкой лестнице, ведущей в гостиную, где уже всё было готово к приёму гостей. Свет мягко падал с хрустальной люстры, отражаясь в полированных поверхностях и придавая вечеру торжественность.

Мама шла рядом, словно королева в собственном замке — грациозная, безупречная, спокойная. Я украдкой смотрела на неё и чувствовала лёгкую зависть — нет, не к её красоте или успеху, а к той невидимой ауре уверенности и цельности, которая, казалось, была у неё всегда.
Мой отец, Виктор Фернандес, был человеком, с детства впитавшим в себя все тонкости мира бизнеса. Его фамилия давно стала синонимом успеха в сфере моды и рекламной индустрии, а его влияние распространялось и на одну из самых прибыльных отраслей — казино и азартные игры. Отец стоял у камина с бокалом в руке, его взгляд был сосредоточен, но спокойный, будто он мог просчитать будущее всего в этом зале за один взгляд.

Его бизнес охватывал три основные области: реклама брендов одежды, создание эксклюзивных кампаний для модных домов и фирм, которые стремились заявить о себе на международной арене; собственные люксовые казино, сочетавшие изысканную атмосферу и непревзойденный сервис, а также многочисленные коллаборации между модными марками и казино, превращавшие вечеринки и показы в экстравагантные мероприятия, где мода и азарт сливались в единую идею.

Его рекламные агентства создавали такие кампании, что в мире моды и шоу-бизнеса невозможно было обойтись без их участия. А казино, в которых он участвовал, не были просто заведениями для игры — это были места, где роскошь и стиль сочетались с азартом, привлекая самых влиятельных людей из разных уголков мира. Всё это создавалось и управлялось руками Виктора, который знал, как сделать так, чтобы каждый проект превращался в успешную легенду.

Но на этом успехи моего отца не заканчивались. Он также был первоклассным художником, окончившим художественную школу, и его мастерская, полная холстов, красок и вдохновляющих работ, каждый раз, как в первый раз, восхищала меня. Он находил время для творчества, несмотря на плотный график. Картины, которые он создавал, были не просто искусством, а отражением его уникальной души, его взглядов на жизнь и любовь.

К тому же, Виктор Фернандес был специалистом в психиатрии. Окончив университет в Вашингтоне, он несколько лет работал в одной из ведущих больниц, где с успехом применял свои знания в области человеческой психологии, помогая людям преодолевать трудности и находить гармонию. Его подход был уникален — сочетание научного подхода с истинным пониманием человеческой природы. И хотя в последнее время он меньше времени проводил в психиатрии, его знания оставались неоценимым активом как для бизнеса, так и для личных взаимоотношений.

Сейчас, усевшись у камина с бокалом в руке, он разговаривал по телефону, но, заметив нас, сразу же прервал разговор. Его взгляд задержался на маме, и в этот момент я уловила нечто тонкое, почти неуловимое. Это был не просто взгляд мужа, не просто привычное тепло, накопленное годами. В нём сквозила странная смесь — привязанности, сожаления, ожидания и чего-то похожего на любовь. Не яркую, не юношескую, но всё ещё живую, хотя и уставшую.

Он смотрел на неё так, будто многое хотел сказать, но давно разучился. Будто всё ещё пытался дотянуться до чего-то между ними — пусть не такого, как раньше, но всё же важного. И я почувствовала: за этим взглядом скрыта история. Не простая. Возможно, с потерями, с ошибками, с попытками начать заново.
А мама... она как будто уже отпустила. Была рядом, но без ответного движения. Не холодная, нет — просто та, кто больше не ждёт. И в этой тишине между ними было больше, чем в любом разговоре.

Раньше мне казалось, что он смотрит на неё как-то обыденно. Сдержанно, скорее с привычкой, чем с чувством. А может, тогда мне просто хотелось это так воспринимать.

Отец никогда не рассказывал мне, как они познакомились, а мама каждый раз отмахивалась, когда я спрашивала:
— Это была прекрасная встреча и любовь, дорогая, — говорила она с лёгкой улыбкой и тут же меняла тему.

Но мне, девочке лет десяти или одиннадцати, было сложно поверить в сказку. Я помню, как они ссорились. Папа постоянно пропадал на работе, дома появлялся лишь поздно вечером или вовсе не ночевал. Мама, поглощённая карьерой, часами репетировала, уезжала в другие страны, не всегда успевала даже на мои школьные концерты. Их казалось слишком много вне семьи — и слишком мало в ней.

А теперь... всё будто перевернулось на 180 градусов. Папа стал приходить домой пораньше, словно тянулся к тому, что раньше упустил. Они с мамой начали устраивать тихие ужины вдвоём, иногда даже уезжали за границу на годовщину — как будто время решило дать им второй шанс. Я всё чаще ловила их на взглядах, которые не нуждались в словах. В них была тишина, доверие, осторожная нежность — не вспышка, а тлеющее тепло.

И, глядя на них, я вдруг поймала себя на мысли: неужели вот она — та самая любовь, о которой все мечтают?

Только вот... я не уверена, что верю в неё.
Любовь, как мне кажется, — это когда ты готов отдать за другого всё, даже свою жизнь. А я не готова. Не хочу терять себя, растворяться, жертвовать ради кого-то. Знаю, звучит эгоистично.

Но такая уж я — Ева Фернандес.

****

Звонок в дверь выдернул меня из водоворота мыслей, вернув в реальность. Мама бросила на меня короткий взгляд и, улыбнувшись, едва заметно кивнула. Я выпрямилась, поправила тонкий ремешок платья на талии и слегка провела ладонью по волосам, словно вычищая воздух от невидимой пыли волнения.

Дворецкий открыл дверь, и в холле послышались голоса — мужские, уверенные, с лёгкой усталостью долгой дороги. Сначала вошёл высокий седовласый мужчина в элегантном тёмном костюме. Он шёл с достоинством, но легко — походкой человека, привыкшего к вниманию. Его лицо хранило следы богатой жизни и непростых решений. Он улыбнулся папе, и они крепко обнялись, хлопнув друг друга по плечам.

В гостиную вошёл высокий мужчина с благородной сединой, элегантный и ухоженный. Его уверенная походка, твёрдый взгляд и дорогой костюм выдавали человека, привыкшего держать под контролем любую ситуацию. Он широко улыбнулся отцу, и мужчины обнялись как старые друзья, которые, несмотря на годы и расстояние, по-прежнему были близки.

— Рамон, — произнёс папа, вставая со своего кресла, — рад видеть тебя, друг.

— И я тебя, Виктор, — отозвался тот с лёгким испанским акцентом, сдержанно улыбнувшись.

Вслед за ним в комнату уверенно вошла женщина. Высокая, стройная, с безупречной осанкой и таким достоинством, что она будто заполнила собой всё пространство, не сказав ни слова. На ней было элегантное изумрудное платье, подчёркивающее глубокий оттенок её карих глаз и аристократичные черты лица.

— Изабель, — с улыбкой произнесла мама, выходя ей навстречу. Женщины обнялись, как старые добрые знакомые — не слишком тепло, но уважительно, по-светски. Они действительно знали друг друга давно: встречались на приёмах, благотворительных вечерах, совместных поездках. Их разговор сразу приобрёл оттенок лёгкой светской болтовни — плавной, отточенной, как у людей, привыкших к публичности.

Я стояла немного в стороне, давая взрослым возможность обменяться приветствиями, как вдруг в проёме двери появился ещё один человек.

Он вошёл непринуждённо, с лёгкой небрежностью в движениях, словно вовсе не спешил, и в то же время всё в нём выдавало уверенность. Высокий, стройный, в тёмных брюках и светлой рубашке, расстёгнутой на пару верхних пуговиц. Волосы чуть взъерошены, как будто только что вышел на улицу. В одной руке он держал смартфон, который тут же убрал в карман, заметив присутствующих.

— А вот и Рафаэль, — сказал Рамон, сдержанно, но с гордостью.

Рафаэль поднял на меня взгляд, и наши глаза встретились. В его взгляде не было удивления — скорее спокойствие человека, который будто бы уже знает, кто перед ним. Он чуть улыбнулся — не самодовольно, а скорее внимательно, как будто сразу заметил во мне что-то большее.

Я помнила его... смутно. Когда ты с детства бываешь на официальных мероприятиях, где десятки лиц сменяют друг друга, не всегда удаётся удержать всех в памяти. Он, должно быть, был рядом — где-то на заднем плане, когда мы были детьми, или позже, в подростковом возрасте, на приёмах и банкетах. Но ничего чёткого — только ощущение, что мы уже встречались.

— Приятно познакомиться, — произнесла я первой, сохранив вежливый тон.

— И мне, — отозвался он, подходя ближе.
Мы обменялись рукопожатием. Его рука была тёплой, сильной, и на какую-то долю секунды задержалась в моей — ровно настолько, чтобы уловить ощущение от прикосновения, но не нарушить границ приличия.

Рафаэль отпустил мою руку с лёгкой полуулыбкой, как будто что-то уже решил про себя. А я вдруг почувствовала лёгкий холодок по спине — не от страха, нет. От предчувствия.

****

Рафаэль был не столько милым, сколько элегантным и властным. Его взгляд, скользивший по мне с безупречной невозмутимостью, создавал ощущение, что он оценивает не внешность, а нечто глубже — характер, мотивы, сущность. В нём чувствовалась загадка, но в то же время его интерес казался поверхностным, словно я была лишь частью тщательно продуманной игры, в которой он всегда на шаг впереди.

Он мог бы быть идеальным партнёром — красивым, уверенным, с безупречными манерами. Но его холодность отталкивала. В нём не ощущалось ни тепла, ни живой энергии, ни даже запаха, который обычно ассоциируется с близостью. Всё в его образе казалось безупречно выстроенным — как мраморная статуя: завораживающая, но лишённая душевного тепла.

Мы сели за стол. Как только каждый занял своё место, пространство наполнилось едва уловимым напряжением. Отец, как всегда, выглядел абсолютно спокойным, но я замечала, как его взгляд раз за разом возвращался к маме. Это тревожило. Рафаэль устроился напротив, его осанка была идеальна — прямая спина, расслабленные руки, точность каждого движения. Но даже сидя рядом, он казался далёким, как будто его разум находился в другом измерении.

На столе уже стояли лёгкие и изысканные закуски. Напитки наливали с почти театральной аккуратностью. Но, несмотря на внешнюю утончённость, атмосфера оставалась натянутой. Всё было как обычно — и в то же время совсем иначе. Казалось, каждая фраза, каждый взгляд скрывали в себе подтекст, будто за вежливыми репликами прятались невыраженные чувства и мысли.

Отец начал разговор уверенным, ровным голосом, словно не замечал напряжённости. Он всегда умел создать иллюзию гармонии, даже если внутри всё кипело.
Рафаэль почти не участвовал в беседе — отвечал кратко, по существу, иногда задерживал на мне взгляд, будто изучая, но не раскрываясь. Я сидела между ними, словно на границе двух миров: прошлого, предшествующего этому ужину, и будущего, которое ещё не наступило. С каждой минутой напряжение сгущалось, как плотный туман, в котором скрывались намерения и тайны.

Разговор вскоре перешёл в привычное русло. Отец с Рамоном обсуждали бизнес — делились последними достижениями, вспоминали прошлое с лёгкой иронией, как старые союзники, знающие цену и победам, и поражениям. В их голосах звучало взаимное уважение, отточенное годами сотрудничества.

Мама тем временем оживлённо беседовала с новой знакомой — её голос стал чуть звонче, в глазах заиграли искорки. Она умела вести разговор легко и изящно, даже когда говорила о вещах, которые её не особенно волновали.

А я... я просто сидела, молча ковыряя вилкой салат. Скука липким облаком окутала меня, мысли начали разбредаться. Всё вокруг было слишком правильным, слишком отлаженным. И я — единственная, кто здесь ощущал себя посторонней.

«Хмм», — подумала я, — мне скучно. А жертва сидит прямо, напротив.
Рафаэль — идеальный претендент на роль развлечения. Такой холодный, самодовольный, отстранённый. Чем не вызов? Почему бы не попытаться его соблазнить, влюбить, разговорить... разбить ледяную маску, за которой он так тщательно прячется?

В голове, как надоедливые искры, мелькали разные мысли: об играх, о власти, о любопытстве. Это было как щекочущее напряжение под кожей — не страсть и не интерес, а скорее желание разрушить его спокойствие, столкнуть с пьедестала, на котором он так уверенно восседал.

Я подняла глаза и встретилась с его взглядом. Он не улыбался, но смотрел внимательно, с лёгким прищуром, будто что-то уже понял. И на мгновение мне показалось, что он читает мои мысли.

Что ж, тем интереснее.

Я отвела взгляд первой — не потому, что смутилась, а потому что решила, что правила игры устанавливаю я. Он мог быть спокоен, уверен, холоден — но я хотела посмотреть, как он поведёт себя, когда лед под его ногами начнёт трескаться.

Я взяла бокал, медленно, почти лениво, и сделала глоток. Потом взглянула на него снова — мимолётно, будто случайно, но достаточно выразительно, чтобы вызвать вопрос в его глазах.

— У тебя всегда такой отстранённый вид, или только сегодня? — спросила я негромко, повернувшись к нему вполоборота. Голос прозвучал спокойно, почти дружелюбно, но в словах прятался вызов.

Рафаэль чуть приподнял бровь.

— А тебе бы хотелось, чтобы я был другим?
Его голос был всё таким же ровным, но я заметила, как чуть напряжённее легла его рука на бокал, как уголок губ едва заметно дрогнул. Мелочь, но я заметила.

— Возможно, — я чуть наклонилась вперёд, так, чтобы между нами осталось совсем немного воздуха. — Просто трудно понять, говорю я с человеком... или с идеально запрограммированным манекеном.

Он усмехнулся. На этот раз чуть шире.
— Тогда, возможно, ты должна попробовать меня... перепрограммировать.
Вот так. Значит, он всё же умеет отвечать. И играть.

— Осторожней с такими словами, Рафаэль. Я — человек действия, не слов, — прошептала я почти ласково, но достаточно громко, чтобы он понял: я не шучу.

Он откинулся на спинку стула, всё ещё удерживая мой взгляд.
— Тогда удиви меня.

В этот момент официант подал основное блюдо, и мы оба откинулись, позволив себе сделать глоток вина. Рафаэль снова стал молчалив, но теперь в этой тишине было другое — лёгкое напряжение, интерес, ожидание. Он, как и я, понял: игра началась.

Я отвернулась, не дожидаясь ответа. Он хотел, чтобы я его удивила? Пусть ждёт. Мне не было интересно развлекать мужчин, которые слишком уверены в себе. Я просто проверяла границы, как кошка, которая касается лапой двери — не чтобы войти, а чтобы знать, можно ли.

Рафаэль вернулся к своему блюду, не сказав ни слова. Словно ничего и не было. Его лицо снова стало непроницаемой маской — будто разговор и наш обмен репликами были частью светского протокола, не больше. Он даже не пытался продолжить диалог.

Идеально. Хуже всего — когда мужчина начинает воспринимать игру как приглашение. Рафаэль, похоже, понимал: я не искала флирта. Я просто разбивала скуку.

Отец, тем временем, засмеялся — низко, уверенно. Он рассказывал Рамону старую историю о совместном проекте, и мужчины обменялись взглядами, полными общего прошлого, о котором мне не рассказывали. Их дружба была прочной, почти военной.
Мама мельком взглянула на меня через плечо собеседницы, сохраняя вежливую дистанцию. Тонкий, внимательный — она что-то почувствовала. Может, уловила перемену в настроении. Она слишком хорошо знала меня, чтобы не заметить, когда я скучаю. Я слегка улыбнулась ей в ответ — ту самую, спокойную, как у благовоспитанной дочери.
Рафаэль всё ещё молчал. Словно я его и не трогала. И это было раздражающе... или, наоборот, обнадеживающе? Нет. Просто пусто. За его взглядом, манерами, безупречным поведением — не было ничего, что могло бы по-настоящему зацепить.

Люди вроде него — они никогда не ломаются, потому что внутри и ломаться нечему. Я отвела взгляд. Интерес исчез так же быстро, как появился.

Он не жертва. Он — декорация.
— Рамон, вы надолго в Лондоне? — спросил папа, бросив взгляд на собеседника.

— Да, думаю, здесь мы останемся на какое-то время. Рафаэль, кстати, поступил в один из ведущих университетов по бизнес- и экономическому управлению, — ответил мужчина с гордостью.

— А, понятно, — кивнул папа, — Ева тоже учится в частном университете. Может, расскажешь, дорогая? — обратился он ко мне.

Я ненадолго отвлеклась от закусок:
— Да, я учусь в частном университете, — начала я, откладывая бокал и слегка выпрямляя спину.

— Моя специальность — маркетинг и PR. Это
достаточно интересная область, потому что мы изучаем не только основы коммуникации и рекламы, но и стратегическое планирование, исследование рынка и поведение потребителей.
У нас довольно разнообразные курсы, и иногда мы даже проводим проекты с реальными компаниями. Кроме того, в рамках программы нам предлагают дополнительные лекции по экономике и управлению бизнесом, что помогает расширить кругозор и понять, как эти дисциплины связаны с моей основной специализацией. Я считаю, что это даёт мне уникальное понимание того, как работает современный рынок и как важно сочетание теории и практики.
​
Я задумалась на мгновение, вспоминая, как много нового узнала за время учёбы, и продолжила:
— Впрочем, мне всегда нравился баланс между креативностью и стратегией, который я нахожу в маркетинге, так что я довольна своим выбором.

— Похоже, вы действительно копия своего отца в работе, — сказал собеседник, подняв бокал с вином. — Уверен, в будущем вы будете отлично смотреться в его компании.

Я улыбнулась, немного дежурно поблагодарив его, но почувствовала, как этот комплимент всё же задевает. Папа всегда гордился моими ответами, особенно когда они касались работы, хотя я прекрасно знала, что иногда сама могла бы быть искренней.

Папа часто говорил, что врать — это не так сложно, когда ты богат или умеешь манипулировать людьми. На его лице всегда мелькала такая лёгкая, но всё же горделивая улыбка, когда он это говорил. Но в тот момент я вспомнила, как часто моя «правда» звучала скорее как заученная фраза, чем что-то, во что я действительно верю. Конечно, мне нравилось учиться в университете на своей специальности, и я действительно гордилась тем, что выбрала маркетинг и PR. Но ложь, как ни странно, заключалась не в словах, а в том, что я так легко улыбалась этим людям, которых едва знала.
Я была хороша в поддержке разговора, в том, чтобы выглядеть дружелюбно и открыто, хотя на самом деле чувствовала себя как-то отстранённо, словно стояла за невидимой стеной.

После моих монологов Рафаэль продолжал молчать. Это затишье стало невыносимым. Мне вдруг захотелось заглянуть ему в голову, понять, что он думает обо всем этом, что происходит в его голове. Но, признав это бесполезным, я решила не забивать себе голову. Пусть молчит — и ладно, его молчание меня уже не потревожит.

****

Ужин подходил к концу. Родители, явно не спешившие прощаться, углубились в разговор: обсуждали общих знакомых, деловые перспективы, обменивались воспоминаниями с особым блеском в глазах. Слушать это становилось всё скучнее. Я отложила вилку, выпрямилась и с лёгким вдохом проговорила:
— Папочка, можно я выйду в сад? Здесь слишком душно, хочется немного свежего воздуха.
Я знала, как правильно подать такую просьбу, чтобы не вызвать лишних вопросов. Он взглянул на меня быстро, почти равнодушно, но всё же кивнул.
— Конечно.
Я уже собиралась встать, когда голос Рамона, звучавший до этого лишь в фоновом тоне, неожиданно прервал общую беседу:
— Рафаэль, может, составишь компании Еве?
Я едва не закатила глаза. Ещё этого не хватало. Рафаэль мельком взглянул на отца, затем спокойно встал из-за стола.
— Конечно.
Просто, чётко, без эмоций — будто речь шла не обо мне, а о деловой просьбе. Делать было нечего — отказываться было бы невежливо, особенно при родителях. Я кивнула и направилась к выходу, услышав его шаги чуть позади.

****

Свежий воздух садовой аллеи мягко обвил меня, наполняя лёгкостью и ароматом влажной листвы. Я сделала глубокий вдох, наслаждаясь тишиной и покоем, который царил в этом уголке сада. В нем росло много растений, привезённых из разных уголков мира для мамы. Она обожала цветы и всегда ухаживала за ними лично — поливала, удобряла и заботливо следила за их состоянием. Я в свою очередь предпочитала букеты и растения в горшках — мне казалось, что в них было больше воздуха, больше жизни.

Среди всех цветов особенно любила оранжевые и желтые розы, хотя не могу сказать, что они были единственными фаворитами. У меня был целый список любимых цветов, но, к сожалению, я его потеряла. В памяти же остались лишь те, которые мне точно не нравились: ромашки и лилии. Ромашки никогда не вызывали у меня чувства удовлетворения, их простота оставляла какой-то пустой след. А лилии... у меня была лёгкая аллергия на их запах. Папа, кстати, тоже не переносил лилии. В их присутствии он не мог нормально дышать, всегда жалуясь на их «ужасный» аромат. Я могла дышать, но становилось не по себе — от этого запаха как будто терялась энергия.

— Гуляем? — спросил Рафаэль, уже не таким скучным и холодным голосом.

— Да, — кивнула я, с облегчением. Он, наконец, перестал играть роль.

— Наконец-то! Я чуть не прирос к этому стулу с прямой спинкой, — выдохнул он, расправляя плечи.

— Ого. Так ты не такой уж и интеллигентный зануда, как хотел показаться, — усмехнулась я.

— Ага. Вообще-то я обаятелен и неотразим, — сказал он с лукавой улыбкой, неожиданно взяв мою руку и поцеловав её почти театральным движением.

Я выдернула руку, сдерживая усмешку:

— Давай без этих манер. Начнём заново. Я — Ева.

— Рафаэль Мартинес, — представился он,
протягивая мне руку. Я пожала её.

— Наслышан о тебе, Ева. Ты... впечатляешь.

— Рафаэль, ты сыплешь комплиментами, как будто хочешь меня вырастить, как цветок. Сейчас ещё немного — и расцвету, — кокетливо заметила я.

— Думаешь, ты расцветёшь от моих слов? — Он подмигнул.
Я прищурилась, будто оценивая:
Да уж... Ты казался интереснее. Но, похоже, ты просто играешь в типичного парня с обаянием на поводке. Посмотрим, куда это приведёт.

— Ты меня возбуждаешь, — сказала я, подходя ближе, почти касаясь его.
Он резко притянул меня за талию — уверенно, хищно. Я почувствовала, как его руки сомкнулись вокруг меня. Не знаю, зачем — но я потянулась к его губам. Он поцеловал первым.
Холодно. Жёстко. Без тепла.
Я резко отстранилась.

— Что, не понравилось? — спросил он, отпуская меня.

— Я не разрешала углубляться, — спокойно произнесла я.

— Странно. По тебе не скажешь, — с ухмылкой заметил он.

— Нет. Не понравилось, — ответила я твёрдо.
Боже, что я творю... — подумала я. — Не нужно было его целовать.

Рафаэль был не первым, кого я поцеловала вот так — мимолётно, без смысла. Он просто оказался рядом. Были и другие. Я не знала, чего искала. Может быть, хотела наконец почувствовать влюблённость. А может — просто найти кого-то, с кем смогу, наконец, сбросить с себя эти оковы невинности.

Тема целомудрия меня, признаться, не особо волновала. Я не задумывалась о том, захочет ли мой будущий муж, которого подберёт мне папа, видеть рядом с собой «чистую» девушку. Да и вообще — не уверена, что хочу мужа. Или детей.
Особенно детей.

Кричащие, орущие маленькие существа, которых ты ещё и должна выносить, несмотря на все протесты собственного тела.

— И что мы будем делать дальше? — спросил он, всё ещё не понимая моих действий.

— Ничего. Я вернусь внутрь, а ты... хочешь — погуляй, — отрезала я, не глядя на него.

И, закончив этот фарс, который сама же и создала, я направилась обратно в дом.
Изнутри уже доносились голоса родителей — они, похоже, закруглялись. Отец, как и положено по этикету, пожал руку Рамону, отцу Рафаэля. Женщины вежливо обнялись, перекинувшись стандартными фразами о том, как приятно было провести вечер.

Я же, натянув на лицо смесь лёгкого смущения, сдержанной элегантности и подчеркнутой скромности, попрощалась с Рафаэлем так, словно между нами ровным счётом ничего не произошло. Ни поцелуя, ни взгляда, ни этой странной, напряжённой сцены.

Рафаэль, заметив в моих глазах ледяное спокойствие, сам смутился — видно было, что он ничего не понял. Он неловко улыбнулся в ответ, не найдя слов.

«Ну наконец-то», — подумала я, когда за ними захлопнулась дверь.