Кровь на алтаре

Рынок напоминал пестрый лоскутный ковер — прилавки с вяленой рыбой, пахнущей дымом и солью, соседствовали с корзинами гранатов, чья кожица лопалась от сочности. Воздух дрожал от криков торговцев: "Свежие мидии!» и "Свежее молоко — дешевле не найдете!". Ли, перебирая связку сушеных грибов, вдруг заметила, как сквозь шум пробивается тоненькое всхлипывание. Возле фонтана с бронзовой русалкой, сидела девочка лет шести. Её соломенные косы растрепались, а голубое платье было перепачкано глиной.

— Подожди минутку, — Ли коснулась локтя Уильяма, указывая взглядом на ребёнка. — Видишь ту малышку у фонтана?

Мужчина, нагруженный тюками как вьючное животное, проворчал:

— Ведьмочка, неужто собралась детей в лес заманивать?

Ли закатила глаза, но улыбка все равно промелькнула на ее лице.

Девочка сжимала в руках глиняный горшок, где покоился увядший стебель с поникшими листьями. Казалось, само растение оплакивало свою судьбу — лепестки, некогда алые, теперь напоминали смятый пергамент.

— Привет, — Ли присела на корточки, чтобы оказаться на уровне детских глаз. Её тень, удлиненная закатным солнцем, накрыла девочку, словно защитный плащ.

Малышка вздрогнула, подняв лицо, усыпанное веснушками, как ночное небо — звёздами. Слёзы оставили блестящие дорожки на её щеках.

— Пр-ривет...

— Где твоя мама? — спросила Ли, незаметно проводя пальцем по краю горшка. Глина была ещё влажной — ребёнок недавно поливал цветок.

— Она с братиком... — девочка всхлипнула, вытирая нос оборванным рукавом. — Он всё спит. Говорит странные слова, а мама плачет...

Ли почувствовала, как по спине пробежал холодок.

Лихорадка Морфея.

Она вспомнила, как мама учила их с Мириэль распознавать симптомы: горячий лоб, глаза подёрнутые дымкой, несвязный бред на непонятном языке...

— Меня зовут Эрика, — прошептала девочка, протягивая горшок. — Это... это мой волшебный цветок. Брат сказал, он прогонит злые сны. Но теперь он...

Ли взяла горшок. Корни растения едва теплились — слабый пульс жизни, как трепет крыльев умирающей бабочки. Она закрыла глаза, ощущая под пальцами шероховатость глины. Девушка вспомнила, как в восемь лет случайно сожгла розу огненным заклятьем, а Мириэль, смеясь, воскресила её, добавив лепесткам оттенок серебристого цвета.

— Знаешь, Эрика, — Ли открыла глаза, и зелёные искры заплясали в её зрачках, — иногда растения просто устают бороться в одиночку.

Она сомкнула ладони вокруг увядшего стебля. Из-под кожи девушки выползли золотистые нити, видимые только погибающему цветку — тонкие, как паутинка, но яркие, как солнечные лучи. Они оплели растение, и воздух наполнился ароматом дождя на свежевспаханной земле. Уильям замер, наблюдая, как сморщенные листья расправляются, становясь сочно-изумрудными, а из центра раскрывается бутон.

— Смотри, — прошептала Ли.

— Это... он... — Эрика застыла, протягивая дрожащие пальцы, но боясь прикоснуться.

— Теперь он настоящий волшебный цветок, — улыбнулась Ли, вкладывая горшок в детские ладони.

Глаза девочки расширились:

— Ты волшебница!

— Да-а, так меня еще не называли, — чуть смущаясь ответила девушка.

Уильям, до этого молчавший, кашлянул, скрывая улыбку:

— Надеюсь, с твоим братом всё будет в порядке.

Эрика улыбнулась, обнимая горшок, но вдруг нахмурилась:

— А если он снова завянет?

Ли погладила ребёнка по голове, незаметно оставляя в волосах крошечную руну защиты — серебристый завиток, невидимый для обычных глаз.

— Теперь он часть тебя. Пока твоё сердце помнит о нём — он будет цвести.

Когда они уходили, Ли заметила, как старуха-травница с соседнего лотка зазывает к себе покупателей. Уильям протянул девушке мешок с припасами:

— Следующий пункт — найти лекарство от "болезни спасать всех подряд".

Ли толкнула его плечом и взглянула в карие глаза кузнеца:

— Я альтруистка, и ничего ты с этим не сделаешь.

Они продолжили путь, а позади Эрика уже поспешила прочь с площади. Вероятно, она спешила домой.

***

Дверь скрипнула, словно протестуя против каждого движения, пропуская Уильяма в тесную комнату с низкими потолками. Он вошел, раздувая щеки, будто нёс королевский трофей, хотя его поношенная сумка лишь громко позванивала стеклом.

— Мы опустошили полрынка,— Ли не отрывала глаз от гримуара, её пальцы скользнули по странице. — Или ты стащил вино из погреба трактирщика?

Уильям бережно поставил сумку на дубовую скамью, откуда донеслось глухое позвякивание.

— Не грабёж. Сюрприз.

Девушка прищурилась, заметив, как из-под крышки сумки выглядывает край восковой бумаги.

— Если ты снова накормишь меня тем засохшим хлебом...

— Хлеб? — перебил он, доставая из-за пазухи цветок, который через мгновение оказался у девушки в руках. — Прогулка, Ли. Сейчас.

— Ты хитрый лис, Уил.

— Ого, мы перешли на этап, когда ты, наконец, назвала меня «Уил», а не протяжное «Уи-и-ль-я-ям», — передразнивая, парировал мужчина.

Ли в ответ кинула в него подушку.

— Тебе понравится, — он накинул ей на глаза шерстяной шарф, грубо вытканный местной пряхой. — Доверься. Мы идём туда, где твои заклинания сегодня отдыхают.

— Если упадём в канаву — я превращу тебя в свинью, — буркнула она, но шагнула за порог.

Улицы пахли дымом из печных труб и влажным сеном. Городок дремал, освещённый редкими факелами, а где-то за трактирной оградой перекликались пьяные голоса.

— Прибыли! — Уильям сбросил шарф с такой театральностью, будто открывал занавес в театре. Ли замерла, всматриваясь в сад, где среди пожелтевших деревьев лежало одеяло, а на нем — бутылка вина, кубки и сыр, аккуратно завернутый, как подарок.

— Ты что, лесных фей подкупил, чтобы они это устроили? — рассмеялась она, подбирая опавший листок. — Или просто признайся, что у тебя в кармане волшебная карта красивейших мест островов?

— Они согласились помочь, только если ты не превратишь их в лягушек, — проговорил Уильям, наливая вино так медленно, будто это был священный ритуал.

Ли фыркнула, отхлебывая вино, но вдруг замерла, когда его пальцы легонько задели её запястье, поправляя браслет.

— За рискованные приключения?

— За приключения, — кивнула Ли, но вдруг добавила с притворной строгостью: — И за то, что ты до сих пор не объяснил, как на самом деле нашел это место. Подкупил садовника?

— Секрет прост, — Уильям отломил кусочек сыра и протянул ей, нарочито серьезный. — Я просто шел туда, где пахнет цветами. А потом споткнулся о корень и упал прямо на это одеяло. Совпадение?

Она рассмеялась, и ветер подхватил её смех, смешав с шелестом листьев.

— Значит, мне стоит благодарить твою неуклюжесть? — Ли прикоснулась к его руке, и в её глазах мелькнула искорка. — Тогда, может, по возвращении «случайно» упадёшь в сундук с золотом где-нибудь в дороге?

— Для тебя — хоть в пропасть, — он наклонился ближе, притворяясь, что поправляет ветку у неё за спиной, не спуская с нее глаз.

— В пропасть? — Ли приподняла подбородок, будто оспаривая его слова, но пальцы непроизвольно сжали край его рукава. — Тогда учти: я не стану тебя спасать. Буду сверху кидать печенье и смеяться.

— Печенье? — Уильям притворно ахнул, сдвигая кубок в сторону, чтобы между ними осталось лишь пространство, наполненное ароматом вина и цветущих поздних цветов. — Вот это жестоко. Тогда лучше уж...

Он не договорил. Его рука скользнула по её щеке, задерживаясь у виска, где ветер запутал прядь волос. Ли затаила дыхание, а он, будто разгадывая древний шифр, медленно убрал непослушную прядку, позволив пальцам задержаться на её шее.

— Лучше уж... что? — она прошептала, но ответа не последовало.

Сзади они услышали шаги и вмиг отвернулись друг от друга, будто пойманный с поличным подростки.

— Запомним на чем остановились, — с улыбкой произнес мужчина, помогая Ли встать.

Их встреча выдалась мучительно короткой – времени не хватило даже на пару осмысленных фраз. Они сидели в прохладном полумраке в саду — разделенные невидимой, но ощутимой стеной невысказанного. Никто из них – ни он, сжавший от нервов кубок с вином, ни она, нервно перебиравшая складки своего простенького платья – не решался нарушить тягостное молчание и завести разговор о том поцелуе. О том жгучем, неожиданном прикосновении губ в душной хижине Эварта, где пахло чем-то запретно-сладким, что до сих пор витало в памяти Уильяма, сводя с ума.

Сердце Уильяма колотилось, как пойманная птица, под грубой тканью плаща. Он, человек, чья решительность в деловом споре не вызывала сомнений, теперь искренне, до дрожи в коленях, боялся. Боялся увидеть отторжение в ее глазах – тех самых, ставших для него солнцем в сером небе. Боялся получить холодный отказ от Ли, этой загадки, предмета его мучительных воздыханий и бессонных ночей. Нет, Уильям от природы не был робок – его плечи были расправлены, а взгляд темных глаз обычно тверд. Но стоило Ли оказаться рядом, как вся его привычная уверенность растворялась, словно дым на ветру. Она улетучивалась, уступая место странной скованности, прячась за баррикадой неуклюжих, глупых шуток, которые срывались с его губ неестественно громко, лишь бы заполнить пугающую тишину.

Каждый раз, когда в нем вспыхивало неудержимое желание – протянуть руку, коснуться ее локтя, притянуть к себе и ощутить тот самый вкус ее губ вновь – какая-то невидимая внутренняя преграда заставляла его буквально отшатываться. Он сам не понимал этого парализующего страха, этого саботажа собственных чувств. А когда Ли, казалось, искала его общества, замедляла шаг рядом или бросала украдкой взгляд, полный немого вопроса, он неосознанно возводил стену – отворачивался, начинал говорить о пустяках, делал вид, что поглощен созерцанием облаков. "Ну что же я за идиот?!" – проносилось в его голове с яростной, горькой силой, оставляя после себя лишь жгучую досаду и ощущение упущенного, невозвратимого мгновения. Он чувствовал, как сжимаются его кулаки от бессилия перед собственной трусостью.

Ли ощутила перемену с тревожной стремительностью, будто под ногами внезапно разверзлась пропасть, затягивающая в теплую, неизведанную пучину. Эта необычайная легкость, окутывавшая ее рядом с Уильямом, была не просто отсутствием дискомфорта – это было схоже с дыханием полной грудью после долгой духоты. В его присутствии мир будто обретал четкие краски, а тревоги, обычно гнездившиеся где-то под сердцем, стихали, уступая место странному, щемящему покою. И дело было не только в этом.

Его забота проявлялась не громкими словами, а тихими, точными жестами, словно он умел читать ее настроение по едва заметной тени на лице. То он невзначай пододвигал ей стул, когда она выглядела утомленной после долгого дня. То его большой, обычно уверенный палец осторожно смахивал угольную пылинку с ее рукава – прикосновение мимолетное, как крыло мотылька, но от которого по коже бежали мурашки. То он молча протягивал ей кувшин с прохладной водой, когда видел, как жара испытывала ее тело. Эта ласка, поданная именно в миг острой нужды, как глоток живительной влаги для увядающего цветка, растапливала лед сомнений и будила в ней что-то трепетное, незнакомое.

А потом был поцелуй. С тех пор прошел не один бессонный час, и Ли истязала свою память, перебирая мгновение за мгновением, как четки. Она воспроизводила каждый звук – скрип половиц под его шагами, треск полена в очаге, собственное учащенное дыхание. Каждый взгляд – его темные, нечитаемые в полумраке глаза, внезапно приблизившиеся. Она строила дюжины сценариев, пытаясь докопаться до корня того поступка.

Была ли это лишь вспышка глухой, накопившейся злости?

Или... Или это было нечто иное? То самое, о чем она боялась даже думать вслух – взаимное чувство? Мысль об этом заставляла ее сердце биться с бешеной силой, а ладони – становиться влажными. Она ловила себя на том, что ищет в его последующих поступках, в случайно брошенных фразах, в молчаливом напряжении между ними – хоть малейший намек, крохотное подтверждение, что в тот миг в хижине говорило не раздражение, а нечто глубокое и запретное, спрятанное за его привычной маской шутника. Возможно ли это? Возможно ли, что под этой броней глупых шуток скрывается то же смятение, что терзает сейчас ее собственную душу? Этот вопрос висел в воздухе каждого их неловкого молчания, каждого брошенного взгляда, превращая простую дружбу в мучительную, сладостную тайну.

Обратный путь к их временному пристанищу – скромной комнате под самой крышей трактира – прошел в глухом, почти осязаемом молчании. Только скрип половиц от их шагов нарушал молчание, да редкие, вымученные фразы, падавшие между ними, как камни в колодец:

– Лестница крутая... – пробормотал Уильям, пропуская Ли вперед на узком пролете, его пальцы едва не коснулись ее локтя, но он резко отдернул руку, будто обжегшись. Как мальчишка, честное слово.

– Да... я помню. Спасибо, – прошептала она в ответ, чувствуя, как горячая волна стыда или чего-то иного поднимается к щекам, и ускорила шаг.

– Завтра... рано вставать, – глухо бросил он уже у самой двери, ковыряя ключом в скрипучем замке, избегая ее взгляда.

Тяжесть предстоящего дня висела над ними обоими, как грозовая туча. Ли знала – завтра предстоит тяжёлый путь, в котором любая ошибка могла стоить их жизни. Это знание, горькое и неотвратимое, делало неловкость между ними еще острее, придавало каждому жесту, каждому несказанному слову оттенок прощания или упущенной возможности.

Войдя в комнату, озаренную лишь косым лучом луны, пробивавшимся сквозь щель в ставне, они разошлись по своим углам словно чужие.

Ли, не зажигая свечи, скинула потрепанный плащ и, оставшись в ночной рубахе легла в прохладную кровать. Она слышала, как Уильям тяжело дыша, снимал с себя одежду, оставшись лишь в штанах, как скрипнули половицы под его весом.

Прохладный ночной воздух, пробиравшийся сквозь щели в ставнях, заставил Ли содрогнуться под тонким одеялом. Она прислушалась к ровному, но слишком громкому дыханию Уильяма, доносившемуся с пола.

– Сегодня... ощутимо прохладнее, – ее голос, приглушенный темнотой и неловкостью, прозвучал неожиданно громко. – На этом сквозняке и голых досках ты к утру простудишься наверняка.

Снизу донеслось негромкое, хрипловатое покашливание – то ли от холода, то ли от смущения.

– Тогда ты, о могущественная ведьма, наколдуешь мне снадобье от кашля? – Ирония в его тоне была натянутой, словно струна, готовая лопнуть. Он явно пытался шутить, как обычно, но усталость выдавала его.

Ли тихо хмыкнула, но в звуке не было прежней легкости. Шершавая ткань простыни зашуршала, когда она решительно подвинулась к краю своей узкой койки, освобождая драгоценное пространство тепла.

– Моя магия, увы, в этом тебе не помощник, – парировала она, стараясь говорить так же сухо, но внутренняя дрожь прокрадывалась в слова. – Максимум, что я могу тебе предложить сегодня – это кипящий на печи чай с горькими травами или половину этого потертого одеяла. Выбирай.

Тишина повисла на мгновение, густая и зыбкая. Ли почти услышала, как он обдумывает ее слова, взвешивая риск близости против перспективы замерзнуть и захворать.

– Уил... – она начала неуверенно, сцепив пальцы под одеялом. – Не геройствуй, пожалуйста. Иди в кровать. Сопливым и кашляющим в таком путешествии ты мне точно не помощник.

Голос сорвался на полуслове, выдавая заботу, которую она так старалась скрыть за практичностью. Уговаривать его не пришлось.

Осторожно, будто боясь спугнуть дикое животное, Уильям лег на освобожденный край постели.

Жесткий тюфяк прогнулся под его весом, притягивая Ли ближе к центру. Он натянул на себя предложенную половину одеяла, и его холодная нога на мгновение коснулась ее теплой голени, заставив обоих вздрогнуть. Он замер, уставившись в потолок, где плясали лунные тени, его дыхание стало прерывистым.

Ли, затаив дыхание, медленно, очень медленно сделала то же самое – легла на спину, стараясь занять как можно меньше места. Тепло от его тела начало растекаться по простыне, смешиваясь с ее собственным.

Запах Уильяма заполнил крошечное пространство между ними. Тяжелое, напряженное молчание снова сгустилось, но теперь оно было иным – наполненным близостью, невысказанными вопросами и пульсирующим теплом двух тел, разделенных лишь тонкой тканью и барьером собственных страхов.

Минуты тянулись мучительно медленно. Ли лежала на спине, впиваясь взглядом в потолок, где плясали тени от лунного света. В ушах стоял гул собственной крови, а в висках пульсировало. Каждое неосторожное движение Уильяма – поворот на скрипучей кровати, глухой вздох – заставляло ее замирать, а сердце бешено колотиться. Мысли путались: обрывки их разговоров сменял холодный ужас перед завтрашним днем. Сон упорно не приходил, отгоняемый тревогой и этим тягостным чувством неразрешенности, что висело между ними в темноте.

Внезапно, нарушив хрупкое равновесие молчания, Уильям перевернулся на бок, лицом к Ли. Его движение было резким, будто он решился на прыжок. Он подпер голову согнутой в локте рукой, и в лунном свете, пробивавшемся сквозь щель в ставне, Ли увидела резкую линию его скулы, тень ресниц на щеке. Одеяло сползло с ее плеча, обнажив участок бледной кожи. Уильям тут же, почти рефлекторно, накинул его обратно на Ли, укутывая ее плечо с заботливой бережностью, которая контрастировала с напряжением в его позе.

– А что... – голос его был низким, хрипловатым от долгого молчания, – будет, если мы не найдём камень?

Ли замерла. Она чувствовала, как холодок страха пробежал по ее позвоночнику, смешиваясь с теплом от его близости. Секунды тянулись, наполненные лишь прерывистым звуком их дыхания. Затем, медленно, словно против воли, она повернула голову на подушке, встречая направленный на нее невидимый в темноте, но ощутимый взгляд. Она не видела его глаз, но была абсолютно уверена – сейчас в них читалось то же беспокойство, что сжимало и ее сердце, делая каждый вдох колючим.

– Мы... – ее собственный голос звучал чужим, натянутым, – придумаем другой способ. Логикой. – Предложение прозвучало слабо, почти вопросительно. – Найдем закономерность, как Валтарион выбирает будущих жертв.

– Логикой? – В его повторе слышалось горькое сомнение. – Ли... Каждый человек грешен. Каждый носит в себе семя тьмы или слабости. Каждый... может подходить под его критерии. Голос дрогнул на последних словах.

– Да, но... – Девушка попыталась возразить, найти контраргумент, щель в этой мрачной логике. Но слова застряли комом в горле. Уильям был прав. Безнадежность ситуации вдруг накрыла ее с новой силой. – Но... – она выдохнула, вкладывая в слово всю свою упрямую волю, – мы найдём их. Мы остановим это безумие. Обещаю.

Последнее слово было шепотом, больше для себя.

И тут ее начало трясти. Сначала мелкой дрожью в кончиках пальцев, потом волны озноба пробежали по всему телу, заставляя зубы стучать. Не от холода – от леденящего страха, от осознания масштаба угрозы, от мысли о сестре...

Уильям мгновенно это заметил. Его рука, большая и теплая, накрыла ее сжатую в кулак ладонь. Он осторожно разжал ее холодные пальцы и прижал ее руку к себе – не к одеялу, а прямо к своему животу, чувствуя, как ее ледяные кончики пальцев впиваются в его горячую кожу. Рука мужчины легла сверху, создавая островок тепла и тяжелого успокоения.

– Я знаю, – прошептал он, и его губы почти коснулись ее виска, ощущая, как она дрожит. – Знаю, что ты... больше всего беспокоишься о Мириэль. – Произнесение имени сестры заставило Ли вздрогнуть сильнее. – Но если она и замешана во всем этом... – он сделал паузу, ища слова, которые не ранят, – то мы... придумаем что-нибудь. Вместе.

Слово "вместе" он произнес с особой силой, как клятву.

Затем он сдвинулся ближе. Сильные руки обвили ее, не спрашивая разрешения, не оставляя выбора. Он сгреб ее в охапку, как хрупкую драгоценность, укутывая целиком своими объятиями, притягивая к своей широкой груди. Ли не сопротивлялась. Ее лицо уткнулось во впадину между его плечом и шеей, в знакомый запах кожи. Она устроилась там, чувствуя, как дрожь понемногу отступает, сменяясь оглушительным стуком двух сердец.

Но через мгновение она медленно приподняла голову. В темноте их лица оказались совсем рядом, разделенные лишь сантиметрами. Лунный свет скользнул по ее влажным глазам. А ли в свою очередь всматривалась в невидимые, но ощущаемые всем существом глаза Уильяма.

– Уил... – голос ее был тихим, но пронзительным, как лезвие. – Как ты думаешь, какое будущее ждет... человечество?

Вопрос звучал непросто, огромно и страшно в этой тесной комнате, на краю их маленькой, шаткой безопасности.

Уильям глубоко вздохнул. Его рука непроизвольно сжала ее плечо.

– Я не знаю... что ждет человечество, – ответил он честно, и в его голосе не было прежней показной храбрости, только усталая мудрость. – Но нас двоих... – его губы нашли ее лоб в темноте, легкое, обжигающее прикосновение, – непременно должно ждать счастье. Мы прошли через многое... чтобы не заслужить его.

Голос сорвался на последнем слове, выдавая всю глубину надежды.

Ответом было движение ее руки. Она осторожно, почти робко, положила ладонь на его обнаженную грудь, чуть левее сердца. Гладкая, горячая кожа под пальцами, напряженные мышцы, учащенная, сильная пульсация жизни под ней. Его пресс слегка дрогнул и напрягся от неожиданного прикосновения ее все еще холодных пальцев.

– У тебя... руки ледяные, – пробормотал он, но не отстраняясь, а наоборот, прижимая ее ладонь плотнее к себе, как бы пытаясь согреть.

– Прости... – прошептала Ли, чувствуя, как жар от его тела начинает проникать в ее пальцы. – Убрать?

– Нет... – его ответ был немедленным, твердым. – Оставь. Здесь... им самое место.

Они замерли. Глаза, привыкшие к мраку, различали теперь лишь смутные очертания, но этого было достаточно. Двое лежали, не отрывая взгляда друг от друга, в тяжелой, сладкой тишине, где гудело только их дыхание, да бешено стучали сердца. Уильям зарылся лицом в ее волосы, вдыхая их запах – что-то неуловимо женственное, и прижал ее еще ближе, стирая последние миллиметры между ними. Его губы коснулись ее виска, затем щеки...

Потом взгляд мужчины, темный и бесконечно глубокий даже в ночи, снова встретил ее. И в следующее мгновение его губы накрыли ее – нежно, вопросительно сначала, а затем с нарастающей жаждой и уверенностью, словно он наконец-то нашел ту единственную...

Губы Уильяма были горячими, настойчивыми, и Ли отдалась этому порыву с тихим стоном облегчения. Ее руки, еще секунду назад замершие, сами нашли его шею, впились пальцами в жесткие тёмные волосы на затылке, притягивая его ближе, глубже. Мир сжался до точки соприкосновения губ, до запаха его кожи, до пульсации крови в висках и прерывистого, общего дыхания.

Уильям зарылся рукой в ее волосах, другая скользнула вниз по спине девушки, прижимая ее к себе так плотно, что кости могли треснуть. Его ладонь жгла сквозь ткань рубахи. Он перевернул Ли на спину, не отрываясь от ее губ, тело Уильяма тяжелым, желанным грузом легло сверху. Ощущение его веса, его тепла, его мужественности, вызвало новую волну жара, разлившуюся по всему ее телу. Губы Уильма сползли с губ девушки на чувствительную кожу шеи, нашли точку под ухом, заставляя ее вздрагивать и выгибаться навстречу. Руки Ли блуждали по его спине, ощущая играющие мышцы, горячую, гладкую кожу, шрамы, знакомые и незнакомые.

Желание, долго дремавшее и подавляемое, закипело в ней с неистовой силой. Его рука, крепкая и уверенная, скользнула под краем ее рубахи, коснулась обнаженной кожи живота. Шершавые подушечки пальцев провели по ребрам, двигались вверх... Его прикосновение было огнем, электричеством, обещанием чего-то большего, желанного и пугающего одновременно.

И тут... как удар холодной воды. Внезапно, резко. Где-то в глубине сознания, за туманом страсти, всплыл образ Мириэль. Ее холодные глаза, ее возможная причастность к происходящему ужасу. Всплыло ощущение шаткости их собственного мира и огромной опасности, висящей над ними. Мысль о том, что происходит сейчас, здесь, в этой комнате, на краю пропасти, показалась внезапной, неуместной, пугающе уязвимой.

Тело Ли напряглось, словно струна. Дрожь, уже не от страсти, а от внезапного леденящего страха и осознания, прокатилась по ней. Ее рука, только что жадно скользившая по спине Уильяма, замерла, а затем легла ему на грудь, не лаской, а легким, но недвусмысленным нажимом.

Мужчина замер мгновенно. Его губы оторвались от ее шеи, его тело, еще секунду назад неистовое, стало неподвижным камнем над ней. Он приподнялся на локтях, отстраняясь всего на сантиметры, но создавая внезапную пропасть. В темноте она не видела его глаз, но чувствовала его взгляд – вопрошающий, растерянный, напряженный. Его дыхание все еще было тяжелым и частым, но в нем появилась нотка... ожидания?

– Ли? – его шепот был грубым от страсти, но в нем пробивалось беспокойство. – Что-то не так? Я тебя напугал?

Его рука, все еще под ее рубахой на ребрах, не двигалась, но пальцы слегка разжались, теряя уверенность.

Стыд и вина волнами накатили на ведьму. Она хотела этого... Она до сих пор хотела его близости, его тепла...

Но не здесь. Не сейчас. Не когда тень Валтариона лежит на всем, а судьба Мириэль неизвестна. Ощущение было слишком... Опасным.

– Нет... – она прошептала, отчаянно пытаясь собрать мысли в кучу. Девушка поцеловала Уильяма, а затем еще и еще раз. – Нет, ты не напугал. Это я... Я не готова.

Слова вырвались тихо, но отчетливо:

– Не сейчас. Не... так. Всё это... – она сделала неопределенный жест рукой, охватывая и комнату, и их положение, и весь груз проблем, – Слишком... не вовремя. Прости.

Тишина повисла густая, тяжелая. Ли боялась услышать разочарование, обиду, даже гнев. Но Уильям глубоко, с дрожью, вдохнул. Потом его рука медленно, очень медленно, выскользнула из-под ее рубахи. Не рывком, а с осторожностью. Его ладонь нежно легла ей на щеку, большой палец провел по ее горячей, влажной от пота и, возможно, слез, коже.

– Не извиняйся, – его голос был низким, с хрипотцой, но удивительно мягким. – Никогда не извиняйся за это. Ты права. Время... место... – он тяжело вздохнул, его лоб коснулся ее лба. – Просто я так долго не решался. А потом ты, такая красивая, улыбающаяся на фоне цветов того сада...

Он аккуратно сполз с нее, освобождая ее от своего веса, но не отпуская. Вместо этого он перевернулся на бок, снова лицом к ней, и крепко, защищающее обнял, притянув к себе. Одеяло, сбившееся во время их страсти, он натянул на них обоих, укутывая от внезапно ощутившегося холода ночи.

– Мы никуда не торопимся, – прошептал он ей в волосы, его губы коснулись макушки. – Когда будешь готова...

Ли прижалась к его груди, вдыхая его запах, слушая еще бешеный, но постепенно успокаивающийся стук его сердца под ухом. Дрожь понемногу отступала, сменяясь глубокой, изматывающей усталостью и чувством безопасности. Он понял. Он не оттолкнул. Он остался. Ее рука легла ему на грудь, на то место, где билось сердце. Рука Уильяма накрыла ее ладонь, согревая. Они лежали так, в тишине, лишь их дыхание выравнивалось, сливаясь в один ритм. Страсть улеглась, но на смену ей пришло что-то более глубокое, более прочное: доверие, принятие, тихое обещание, что их время – когда мир станет безопаснее, а сердца легче – обязательно настанет.

Лишь когда за окном начал блекнуть мрак ночи, окрашивая небо в грязно-серые, предрассветные тона, а первые птицы защебетали где-то в саду, тяжелый, беспокойный сон, наконец, сомкнул ее веки. Но и во сне ее преследовали смутные образы: бесконечные поля, суровое лицо лорда Эдмунда – главы Нотерби, и фигура Уильяма, удаляющаяся в туман, его рука, так и не протянутая к ней.

А утро наступило стремительно и безжалостно. Первые лучи солнца, еще холодные и колкие, пробились сквозь щель в ставне и упали прямо на лицо Ли. Она открыла глаза, ощущая во всем теле усталость. Голова гудела. Где-то внизу, во дворе постоялого двора, уже слышались голоса, бряцание посуды, ржание лошадей – начинался новый день. Тот самый тяжелый день, к которому она была готова. Холодный пол жестоко встретил ее босые ноги, когда она спустила их с кровати, бросая взгляд на сонного улыбающегося Уильяма.