Глава 6
Громкий стук в дверь — три удара, резких и уверенных, словно молот по наковальне. Ли вздрагивает, сердце ёкает в груди, пальцы судорожно сжимают рукоять ложки. Но через секунду раздаётся хрипловатый голос:
— Эй, Эварт! Твой заказ готов!
Девушка выдыхает, краешек губ дрожит в смеси облегчения и досады.
Всего лишь кузнец.
Уильям стоит на пороге, засыпанный угольной пылью, словно ночной дух кузницы. Его рубаха покрыта пятнами сажи, а лицо и руки будто вылеплены из теней — только глаза сверкают, как отполированная сталь. Увидев Ли, он замирает, неуклюже пытаясь стряхнуть копоть с фартука, но лишь размазывает её ещё больше.
— Эварт проспал рассвет? Или ты его уже выгнала за храп? — мужчина усмехается, переступая порог без приглашения.
Ли скрещивает руки на груди, оценивающе оглядывая его с ног до головы. Сажа, запах металла, усталая гордость в осанке украшают мужчину.
— Он рыбачит. Говорит, утренняя щука — самая глупая, — её голос звучит насмешливо, но взгляд смягчается. — А ты... — пауза, нос морщится, — ...опять всю ночь колдовал над железом? Пахнешь, как дракон после пира.
Уильям, не дожидаясь приглашения, опустился на табурет у стола, развалившись с преувеличенной небрежностью. Его взгляд скользнул по котлу с сыром, потом вернулся к Ли.
— Драконы, говоришь? Ну, если я пахну как чудовище, то ты... – мужчина принюхался, что показалось ведьме забавным. - ...Пахнешь козьим сыром и страхом. Небось, мышей боишься, пока Эварта нет?»
Ли резко повернулась к нему, ложка в её руке замерла в воздухе.
— Мышей? Я однажды приручила лису, которая воровала кур.
Он рассмеялся, но звук получился резковатым. Смех его закончился так же быстро, как и начался. Уильям прищурился, наклонил голову на бок, спрашивая:
— Ты зачем здесь, Ли? В этой глуши, с Эвартом, который рыбу ловит лучше, чем слова подбирает. Не похоже, чтобы ты любила тишину.
Девушка отвернулась к очагу, тени от пламени плясали на её лице.
— Тишина — лучшая компания. Особенно когда другие только и делают, что задают глупые вопросы.
Наглец.
— Задавать глупые вопросы – моя работа, — сказал мужчина, обворожительно улыбнувшись, что сразу же расположило Ли. — Спасибо, что оценила. А то Эварт вечно ворчит, что крючки «слишком зазубренные».
— Может, он просто завидует?
В этот момент дверь скрипнула. На пороге стоял Эварт с сетью, полной рыбы. Его глаза сузились, перебегая с Ли на Уильяма.
— Уилл, привет, ты чего тут? — спросил дед, кидая сеть на стол. Девушка принюхавшись, поморщила нос. – Ли, ты чего?
— Фу. – Констатировала девушка, продолжая помешивать сыр.
— Ой, ладно тебе. Мы этим живем. Зато теперь наш дом пахнет не скучными розами, а настоящей «морской романтикой»!
Уильям, перебивая меня, кинул старику крючки, завернутые в кусочек ткани, а тот взамен отдал ему часть прошлой партии сушеной рыбы.
Эварт, подхватив крючки, фыркнул:
— Спасибо, Уильям. Теперь хоть акул ловить буду, раз уж местные рыбы языками треплют.
Ли, не отрываясь от котла, бросила взгляд на Уильяма. Тот, опершись о стол, слегка наклонился к ней:
— Сыр-то не сбежит. Или ты решила его помешивать до старости?
Девушка приподняла бровь, едва сдерживая улыбку:
— А ты вдруг заботиться начал? Может, сам хочешь попробовать?
— Только если ты будешь кормить меня с ложки, — Уильям притворно серьезно склонил голову. — А то вдруг отравлюсь.
— Мечтай, — Ли фыркнула, но уголки губ дрогнули.
Эварт, наблюдая за ними, громко крякнул:
— Ох, молодежь... Лучше рыбу чистить, чем друг друга дразнить.
Уильям, не смущаясь, подмигнул Ли:
— Эварт, тебе помочь? Разделать рыбку?
Дед закатил глаза, швырнув ему нож:
— Режь, шутник. А то щуки уже скучать начали...
Спустя некоторое время после ухода Уильяма, Эварт попросил Ли сходить в лес за ягодами. Девушка, даже не думая возражать, собралась и отправилась в направлении, указанном дедом. Она шла по лесу, сгибаясь под тяжестью воспоминаний. Корзина на её согнутой руке казалась чуждой, будто не для ягод, а для чего-то большего, что она боялась признать даже себе. Губы автоматически выводили колыбельную — ту самую, что мать напевала, сидя у её кровати. Тогда мелодия была утешением, а теперь стала шифром, ключом к дверям, которые Ли не решалась открыть. Каждая нота растворялась в тумане, словно пыталась достучаться до того, кто её украл... или до той части себя, что Ли прятала за стеной спокойствия.
Туман висел не просто пеленой — он пульсировал, как живой. Сливаясь с тенями деревьев, он создавал иллюзию движения: то справа мелькнёт силуэт, то позади скривится ветка, будто невидимый палец приглашает обернуться. Ли сжала корзину, ощущая, как прутья впиваются в ладонь.
Это всего лишь пар.
Воздух был густым, как желе, пропитанным запахом прелой листвы и... привкусом страха. Её собственного. Будто чувствуя страх девушки, туман начал сильнее клубиться у ног, разгоняемый каждым её шагом.
И почему в этом лесу постоянно туман? Ни черта не видно же.
Шаг. Ещё шаг. Мелодия сорвалась на высоких нотах, когда она споткнулась о корень. Внезапная тишина оглушила. Ни шепота листьев, ни щебета — только её сердце, колотящееся в такт забытым словам колыбельной.
И тогда она увидела его.
Белая тень возникла не из тумана — она будто была туманом, сгустившимся в форму. Тигр. Но его шерсть не была просто белой — она мерцала, как зимнее небо перед снегопадом, а глаза... Голубые, как трещины во льду, ведущие в бездну. В них не было звериной ярости. Только бездонная грусть и — странно — понимание. Ли почувствовала, как по спине бегут мурашки, но не от страха. От чего-то другого.
Она не дышала. Тигр сделал шаг вперёд, и земля под его лапой не хрустнула, будто он парил над ней. Его взгляд скользнул по её дрожащим рукам, задержался на губах, всё ещё хранящих форму последней ноты. Ли вдруг поняла: он слышал. Слышал её зов, её тоску, её невысказанное "вернись", обращённое к матери.
— Ты... кто ты? — выдохнула она, и голос прозвучал чужим.
Тигр отпрянул, как будто её слова были физическим ударом. И туман поглотил его, оставив лишь горсть шерсти у ног. Ли подняла её, сохранив на будущее. Или чтобы убедиться в собственной вменяемости.
Девушка вернулась в деревню, когда солнце уже касалось верхушек сосен, а её корзинка была полна разнообразных ягод. Избы стояли, пригнувшись к земле, будто прячась от надвигающейся ночи. Запах дыма из печных труб смешивался с «ароматом» навоза. Ли задержалась у порога, сжимая в кармане клочок шерсти. Холодок от неё просачивался сквозь ткань, будто напоминая, что она не умалишенная.
В углу хижины стоял сундук Эварта — дубовый, с железными скобами, на которых время оставило ржавые слёзы. Ли присела на корточки, отодвигая тяжёлую крышку. Внутри пахло лавандой и старыми письмами. Там лежали вещи, которые она не решалась трогать: вышитый платок Агнесс, серебряная брошь в форме волны, подвеска с морским стеклом – кусочек стекла, отшлифованный временем и водой. Она положила шерсть поверх них.
Он меня не боится...
В памяти всплыл взгляд тигра — не зверя, а кого-то разумного, будто с душой.
Эварт куда-то ушел, не оставив и записки. Но Ли догадывалась:
Снова на рыбалке.
Вечером, когда тени слились в единую черноту, в дверь постучали. Уильям стоял на пороге, держа в руках нож в кожаных ножнах. Лезвие было узким, с волнообразным узором — явно кованый, работа умелого мастера.
— Для леса, — сказал он, протягивая подарок. — Слышал, рыси опять шастают.
Ли взяла нож, ощущая тяжесть рукояти. На ней были вырезаны странные символы — спирали, напоминающие завитки тумана.
— Спасибо, — она попыталась улыбнуться, но губы дрогнули. — Я...
Уильям приподнял бровь, уловив дрожь в её голосе. Он шагнул ближе, и свет масляной лампы упал на его лицо, подчеркнув шрам на скуле — след от давней стычки с браконьерами.
— Ли, ты белее луны. Что случилось?
Она отвела взгляд, гладя пальцем узор на ножнах.
Сказать? Нет, сочтет меня больной колдуньей и будет мне дорога прямиком на эшафот.
В горле застряли слова: «Я встретила тигра. Нет, не тигра — призрак. Или бога. И он... «смотрел» на меня». Но вместо этого выдохнула:
— Просто устала. И... туман сегодня странный.
Уильям замер, будто улавливая недосказанное. Его рука непроизвольно потянулась к её волосам, но опустилась, сжавшись в кулак.
— Туман — он как люди. Кажется мягким, а внутри прячет клыки, — он склонил голову в знак прощания. — Береги себя.
Когда он ушёл, Ли прижала лезвие к груди. Металл был тёплым, будто впитал жар его ладони. Она открыла сундук, чтобы спрятать нож рядом с шерстью.
Чуть позже пришел Эварт с крупным уловом. Они сидели у кострища на заднем дворе и разговаривали, попивая медовуху и обжаривая рыбу – их сегодняшний ужин.
Костер трещал, вырывая из темноты морщины на лице Эварта. Он переворачивал рыбу на импровизированной решетке, брызги жира шипели, падая в угли. Ли сидела напротив, обхватив колени, и смотрела, как отблески пламени играют на медной кружке в его руках. Медовуха пахла дымом и историями.
— Я тебя никогда не спрашивала, — девушка глянула на старика, то ли спрашивая разрешения, то ли извиняясь за еще не заданный вопрос. — Как вы познакомились с Агнесс?
— Ах, Агнесс, — начал Эварт внезапно, словно ответ не приносил ему ни капельки боли, — в первый раз я её увидел на том утёсе, где теперь чайки гнёзда крушат. Стояла, волосы — чёрный парус на ветру, а в руках... эх, держала какую-то книжищу. Думал, городская сумасшедшая.
Ли приподняла бровь, заставляя себя не перебивать.
— Подошёл, говорю: «Девка, тут ветер с ног сбивает, а ты будто проросла в землю». А она поворачивается, глаза — голубизной режут. Отвечает: "Пусть так, зато стану свободна!". Ну, я тогда засмеялся. Думал, философствует. А она... — он хрипло рассмеялся, отпивая медовухи. — А она взяла и прыгнула с утёса.
— Что? — Ли чуть не выронила кружку.
— Да не волнуйся, — махнул он рукой. — Приземлилась в воду, как русалка. Вынырнула, смеётся: "Вот теперь собаки точно со следа собьются!" Только спустя месяцы я узнал, что она, как и ты, от охотников скрывалась.
Ли улыбнулась, представив Агнесс молодой, бесстрашной, с мокрыми волосами. Эварт потянулся за куском рыбы, но вдруг замер, будто поймал в дыму тень своей жены.
— Она здесь, на этом самом дворе, пыталась рыбу жарить. Сожгла всё дотла. Говорила: «Огонь должен быть живым, а не рабом». — Его голос потускнел. — Я тогда ругался, а она... пела. Глаза блестели, будто угли эти её веселили.
— А как вы... — Ли запнулась, подбирая слова. — Как вы стали... семьёй?
Эварт бросил в костёр ветку, искры взметнулись к звёздам.
— Семья... — он фыркнул. — Она ночевала в лодке, пока я не сдался. Через месяц я уже сам ей сети чинил, а она мне травы от лихорадки заваривала. Без детей, к сожалению, получилось. Она не могла зачать, ну а я не настаивал.
— Почему она не могла? — прошептала ведьма.
Эварт посмотрел на неё, и в его взгляде мелькнуло что-то древнее, как скалы у залива.
— Она когда-то давно девчушку спасла. Объясняла это тем, что "магия всегда забирает свое", — он ткнул вилкой в рыбу, будто это могло скрыть дрожь в руке. — Тогда не понимал, только спустя годы начал осознавать смысл её слов.
Тишина растянулась, прерываемая треском огня. Ли сглотнула ком в горле:
— А как она... умерла?
Эварт закрыл глаза, и девушка вдруг поняла — он видит не угли, а тот день.
— Лихорадка. Лежала четыре дня, а на пятый ушла. — Он поправил бороду, будто та сильно растрепалась.— Знаешь, она любила сыр Мисс Бэ-Бэ, только ради неё козу купил, дурак. Она всегда его тмином поспала и говорила, что так пахнет "свобода". До сих пор каждое утро на утёс ношу немного, чаек кормлю.
Он швырнул в огонь оставшуюся рыбу, поднялся, скрипя коленями:
— Ладно, старику пора. А ты... — он кивнул на её кулак, бессознательно сжимающий подол платья, — не думай о мертвых, думай о живых.
Когда его шаги затихли, Ли разжала ладонь. На ткани остались мелкие узоры — следы от сожаления, что она испытывала к Эварту.