Глава 5
Рынок взрывался красками и звуками, будто гигантский котел, кипящий жизнью. Над прилавками, заваленными блестящими баклагами масла и связками алого перца, кружились осы, опьяненные сладким соком дынь. Лигейа шла, прижимая к груди корзину с козьим сыром, обернутым в виноградные листья, и глиняные горшочки с черничным вареньем. Каждый её шаг сопровождался хрустом рассыпанного под ногами гороха, вырвавшегося из развязавшегося мешка. Воздух был густ от аромата жареного миндаля и дыма, струившегося из жаровен, где вертелись туши барашков, их шкурка трескалась, обнажая румяное мясо. Но сквозь этот хаос она слышала лишь собственное дыхание, учащенное, как стук крыльев пойманной птицы.
Синие глаза в темноте. Они не мигали. Не дышали. Смотрели сквозь меня.
Девушка присела на корточки, доставая из корзины свёртки, обёрнутые в каштановые листья. Я научилась помогать Эварту выдерживать сыр в дубовых бочках, натирая розмарином и каплями можжевеловой настойки. Каждый круг, упругий и бледно-золотистый, был завёрнут аккуратно, как младенец в пелёнки. Запах острый, с ноткой дыма, смешивался с ароматом жареного лука от соседнего лотка, создавая странный, но заманчивый букет.
Первой подошла девочка лет десяти, в платье, перешитом из материнского подрясника. Она молча протянула морковку, обменянную, видимо, у огородников.
— Два круга за это, — Ли улыбнулась, покачивая головой.
Девочка виновато опустила взгляд, доставая из кармана два медяка. Ведьма вздохнула:
— Ладно, забирай. Но скажи маме, что в следующий раз — только за четыре продам два круга.
Следующим стал мясник, его фартук покрыт засохшей кровью.
— Давай творога, жена уж очень любит. Только последний горчил как-то.
Девушка протянула творог, завернутый в ткань.
— Не горчит, если не злить тех, кто его готовит, — ответила она, пряча медяки в кошель. Мясник фыркнул, но монету бросил без спора.
Но настоящая удача пришла с пожилой парой.
— Этот аромат... — женщина закрыла глаза, вдыхая. — Как в детстве, когда мы гоняли коз в горах.
Они купили полкорзины, расплатившись щедрой горсткой серебряков. Ли сжала их в кулаке, чувствуя холод металла.
Хватит на новое платье и плащ.
В голове внезапно всплыли синие глаза, но она быстро отбросила тревожные мысли.
Торговку тканями девушка заметила, когда солнце начало клониться к закату, окрашивая небо в цвет сирени.
Ткани здесь не висели — они "парили". Полотна из материала, которого она не узнавала: то прозрачного, как лёд, то плотного, как ночь, с прожилками, напоминающими вены. В прочем, в тканях и их составах Ли особо то и не разбиралась. Торговка, высокая и тонкая, как кипарис, повернулась.
— Милая, выбирай платья, в пол цены отдам, — сказала она, завлекая меня ещё сильнее.
Ведьма провела ладонью по ткани — та приятно холодила кожу, словно впитала зимний мороз. Накинув на себя платье, мир вокруг на мгновение погрузился в тишину. Крики торговцев, лай собак, звон колокольчиков на шеях коз — всё исчезло. Не раздумывая, отсчитала серебряки торговке, и довольная пошла в сторону хижины Эварта.
Не дойдя до дома, Ли решила свернуть в сторону поляны, где видела глаза. Ведомые азартом, мои ноги сами вели к нужному месту.
Опушка встретила её ледяным дыханием. Солнце, спрятавшееся за гребнем гор, окрасило небо в цвет синяка. Она шла, продираясь сквозь заросли ежевики, чьи колючки цеплялись за плащ, словно пытались его сорвать. Воздух был пропитан запахом гниющих грибов и сырсти. Внезапно земля под ногами стала мягкой, словно тело гигантского существа. Ли наклонилась: в грязи отпечатались четыре когтистых пальца, каждый длиной с её ладонь. Ветер донёс звук, похожий на скрежет когтей по камню. Ведьма обернулась. Ветви ив сплелись в арку, и в её глубине мелькнуло движение — огромное, почти бесформенное, словно белесая тень, вырвавшаяся из зеркала.
Она пустилась в бега с проклятой опушки так быстро, насколько только могла. И вскоре добралась до домика Эварта.
Он сидел у костра, который старательно разводил. Его лицо, изъеденное комарами, напоминало бугристую поверхность, а в глазах, мутных, как болотная вода, плавали отсветы пламени.
Девушка замялась, прежде, чем рассказать ему о насыщенности сегодняшнего дня. Не забыла упомянуть и об обнаруженных следах, и о тени, что появилась ниоткуда и уплыла в никуда. Старик все это терпеливо выслушал, хотя глаза его горели: он хотел мне что-то сказать.
Затем он подкинул в костёр дров, почесал бороду и спросил:
— Легенды любишь?
— Смотря какие. - Ответила ведьма, поднимая глаза на деда.
— Ох, дитя, расскажу тебе одну, что гуляет по нашим краям. Она о звере, что пришёл к нам из другого мира.
Эварт замолчал, будто давая словам прорасти в тишине. Пламя костра вытягивало из темноты его профиль, превращая морщины в глубокие трещины древнего камня.
— Давно, когда сосны здесь были ещё ростками, а люди молились множеству Богов, а не Единому Господу, — начал он, и голос его заскрипел, как колесо телеги, вьющееся по памяти веков, — в озере за леском, вода стала зеркалом. Будто впускало сюда всякое... нечистое.
Он ткнул палкой в огонь, и искры взвились к звёздам, словно испуганные светляки.
— Однажды зимней ночью, когда лёд на озере запел колыбельную, рыбаки увидели, как из глубины поднимается белизна. Думали — туман. А нет. Оно вышло на берег, оставляя следы с четьмя когтями, будто кто гигантскую сову протащил. Глаза — две ледяные щели в кромешной тьме, а шерсть... — Старик облизал потрескавшиеся губы. — Говорят, она шевелилась сама по себе, как мокрый песок под волной.
Ветер внезапно стих, и костёр пригнулся к земле, будто в страхе. Эварт наклонился к девушке, и в его глазах заплясали не отблески пламени, а что-то холодное, глубинное.
— Убежать от него нельзя, догонит, поиграет и растерзает, коли душа твоя грязна.
За спиной хрустнула ветка. Ли вжалась в скрипучее бревно скамьи.
— Но что это за зверь такой? — выдохнула она, чувствуя, как запах гниющих грибов, прилипший к одежде, вдруг стал гуще.
Старик усмехнулся, и нарочито страшным голосом проговорил:
— Никто не знает, живых то не осталось... — Он швырнул щепку в огонь, а затем спокойно продолжил.— Но это всё детские сказки, не бери в голову бредни хрыча.
Где-то за стеной завыл ветер. Или что-то другое.
— Сказки!
— Думаю волки тебя пугали. Нет-нет, да захаживают в наши края — Эварт прищурился. — Но помни. ОН карает грешные души, — промолвил старик. Секундная пауза и он разразился хриплым смехом, потирая выступившую слезу.
Но в то же мгновение смех прекратился: мы услышали крики.
Ведьма выбежала на улицу, где уже столпились люди, их лица, освещённые факелами, казались масками из воска. Девушка лежала в луже, что странно блестела — не водой, а чем-то маслянистым. Её рыжие волосы раскинулись, словно корни, а шея... Шея была перекручена, будто кто-то пытался выжать из неё сок, как из виноградной грозди. Мать, в платье, порванном на груди, выла, царапая камень ногтями:
— Она хотела уйти! В монастырь! Она клялась, что прекратит!
Но толпа бубнила, как голодные псы:
— Первым был Эйдан, — шептала старуха с лицом, как смятый пергамент. — Лежал в собственном поту и грязи, пока жена с детьми голодала. Ленивая тварь. Даже свинарник вычистить не в состоянии был.
— Гарри Торн, — добавил мужчина шепотом, пряча глаза. — Завидовал моей мельнице, моей жене... Говорил, сжечь бы всё. А теперь сам горит в аду.
Перешептывания набирали обороты.
— А эта... — юноша с лицом пропойцы тихо прыснул, — Элионора. Прикидывалась святой, а по ночам в каждом трактире продавалась за серебряки.
Ли отступила, наткнувшись на стену. Плащ вдруг сжался, словно удав, развязав его, стало легче дышать.
Подавшись вперёд она заметила на груди Элионоры метку. Ту же метку, что хранилась на вложенном ею пергаменте в гримуаре Агнесс. Всем присутствующим, как и ей стало ясно: убийца нашёл свою третью жертву.
В эту ночь Ли поняла одно: нужно было это остановить.