Зов северной луны

10 лет назад

Конь Янхана — серый, черногривый, полный чувства собственного достоинства — выделялся среди других лошадей клана не только аристократичным внешним видом, но и невероятной сообразительностью. Он правильно понимал каждое слово хозяина, выполнял любой приказ и никогда не шёл ему наперекор.

Порой Кайшин думал, что это не просто животное, а дух мудреца, запечатанный в лошадином теле. Прикасаться к себе конь разрешал лишь Янхану, поэтому сейчас, когда ладонь Кайшина скользнула по его лоснящемуся боку, он вскинул голову и недовольно заржал.

— Тише, тише. — Янхан прикоснулся к расчёсанной гриве. — Успокойся.

После ночи, проведённой вместе, Кайшин не мог заставить себя посмотреть другу в лицо, поэтому сейчас упорно изучал мелкую вышивку на его поясе. Виной тому был и жгучий стыд, и желание как можно быстрее забыть о случившемся, и чувства, которые он испытывал к Янхану: от омерзительной похоти до оправданной ненависти. Он не мог понять сам себя и не хотел втягивать в свои запутанные мысли кого-то ещё, поэтому не нашёл выхода лучше, чем отстраниться.

Янхан делал вид, что не замечает этих перемен. Иногда он так же смело и нежно целовал Кайшина на виду у прохожих, иногда — шутливо отчитывал его за неразговорчивость, а иногда — неподдельно обижался, если охранитель так и не вступал в оживлённый разговор. Сегодня он как раз из-за чего-то дулся, несмотря на то что Кайшин с утра неотступно следовал за ним, помогая собирать вещи для недельной поездки в соседний город.

— Не забудь о том, что нужно сделать, — холодно напомнил Янхан. — И постарайся не напугать Нэйхана, а то если придёшь к нему с таким лицом, мальчику потом неделю кошмары будут сниться.

— Не забуду, — ответил Кайшин. — Я пойду к нему сразу же, как ты выедешь за ворота.

— Хорошо. — Взгляд Янхана на миг потеплел. — Спасибо.

Он тронул поводья и повёл коня к городской стене в сопровождении вооружённых до зубов солдат. Не смотря им вслед, Кайшин повернул обратно, к клану Кристального утреннего мороза, чтобы передать Нэйхану, младшему троюродному брату Янхана, новую «игрушку» — острый кинжал с резной ручкой, совершенно не подходящий восьмилетнему ребёнку. Янхан собирался подарить его сам и сводить Нэйхана на боевой турнир солдат-новобранцев, но вынужден был уехать по приказу главы клана.

Покрепче сжав шкатулку с кинжалом, Кайшин машинально положил свободную ладонь на карман рубашки, в котором, завёрнутая в плотную бумагу, лежала золотая генеральская пряжка. Он боялся, что друзья, которые несли его домой в тот злополучный день, могли её обнаружить, но всё обошлось, — хотя отныне он никак не мог сообразить, зачем ему вообще нужно хранить столь ненадёжную и бессмысленную улику.

Обличить генерала Танвэя можно было попробовать другим способом: обвинить его в сластолюбии и тяге к молодым людям, что были втрое младше его, — но в Тарне не существовало закона, предполагающего наказание за любовь к мальчишкам; а порицание за неверность супруге генерала вряд ли бы испугала. Да и к тому же... Все клановые с завидной частотой посещали увеселительные заведения и не видели в таких развлечениях ничего плохого, поэтому Кайшин сразу отмахнулся от этой идеи.

Погружённый в свои мысли, он свернул на улице Весеннего цветения. Пару часов назад в Интао прошёл долгожданный дождь, и с того момента на пустых мокрых улицах царила непривычная тишина. Юные вишнёвые деревца, прижимающиеся к персиковым стенам доходных домов, трепетали под напористым дыханием ветряной прохлады. Низкие дождевые облака были подсвечены пробивающимися сквозь серость солнечными лучами. Кайшин задрал голову, чтобы посмотреть на небо, и парочка тусклых, но игривых молний поприветствовали его, сверкнув белизной на востоке.

Вдохнув прохладный воздух, он почувствовал, что обстановка вокруг изменилась. Это было маленькое, почти незаметное изменение, которое, впрочем, отчётливо ощущалось кожей и колебаниями тха. Кайшин огляделся и, отметив иней, покрывший листья, уставился на появившееся в двух шагах молочно-белое пятно, похожее на сгусток озёрного тумана. Медленно задвигавшись, оно неестественно вытянулось и обрело форму утончённого тела.

Кайшин замер, будучи не в силах оторвать взгляд от смотрящей на него женщины. Это снова была его мать. Светлые локоны, спускаясь по плечам, достигали земли, брови были нахмурены, а за головой светился полупрозрачный диск, напоминающий полную луну. Она держала руки сложенными в замок, а в глазах Кайшин увидел непривычные растерянность и сожаление.

Вздрогнув, он выронил шкатулку. От удара о землю та раскрылась, и кинжал, вывалившись из бархатной подкладки, упал в неглубокую лужу. Образ Эрис зарябил, и вода, в которой оказался подарок для Нэйхана, превратилась в лёд.

Кайшин облизнул пересохшие губы. Он часто представлял, что скажет матери, если встретится с ней в Палатах святости, куда отправлялись все души после смерти, и был уверен, что сможет без запинки высказать всё, что накопилось, однако...

Однако на деле он не мог произнести ничего, кроме вырвавшегося из незнакомых ему самому глубин сердца, жалобного «мама». На этом слова закончились, будто влага в высохшем до основания роднике. Эрис легко склонила голову, показывая, что слышит его, но потерянное выражение её лица не изменилось, а на глазах выступили слёзы. Рванувшись к ней, Кайшин неуклюже поскользнулся на льду и рухнул на колени.

— Мама! — отчаянно закричал он. — Откуда ты здесь? Почему?

Эрис не ответила. Из-за её плеча появился ещё один силуэт, в котором Кайшин узнал свою золотоволосую подопечную, — но она была не маленьким ребёнком, а взрослой и очень красивой девушкой. Её запястье обвивала белёсая нить: один конец прятался в рукаве платья Эрис, а второй, к удивлению Кайшина, брал начало из его груди.

Он позвал девушку по имени — ещё более жалобно, чем мать. Она открыла рот и безжизненно протянула:

— Останься... со мной...

— Я и не собирался тебя бросать! Слышишь? Не собирался!

Кайшин хотел было побежать к ней, не смог пошевелиться: коварный лёд, незаметно обхватив его ноги, пополз к бёдрам, а после — к животу и ещё выше.

— Нет! — Кайшин разразился рыданиями. — Нет, не надо, стой!

Но лёд покрыл его полностью, не дав докричаться до тех, кого он так сильно любил.

— Эй, с тобой всё в порядке? — Кто-то, подойдя сзади, похлопал его по плечам. — Чего распластался тут, как льдобежец, у которого спину прихватило? Ну-ка, вставай...

Кайшин поднялся, опираясь на чьи-то руки. Слипшиеся от слёз глаза никак не хотели открываться, поэтому спасительницы он не видел, но её резковатый голос звучал совсем молодо, а хрипотца и столичный говор придавали ему особую прелесть. Слово «льдобежец» тоже говорило о том, что незнакомка долго прожила в Шуа́не: так в центре Тарны называли артистов, каждую зиму выступающих с танцами на замёрзшей главной площади.

— Живой? — спросила незнакомка и, когда Кайшин кивнул, повеселела. — Отлично! Постарайся больше не падать, колени тебе ещё пригодятся. И да... Я тут твои вещички подняла, держи!

Он машинально сжал прохладные бока шкатулки, ничего не сказав. Туман постепенно начал рассеиваться, однако девушка не стала дожидаться осознанной беседы: стоило Кайшину сморгнуть остатки слёз и сосредоточиться на её необычных волосах цвета вишнёвых лепестков, как она, развернувшись, забежала в один из доходных домов.

Кайшин так и остался стоять посреди улицы. Ноги дрожали то ли от холода, то ли от потрясения. Он знал, что многие люди подвержены воздействию божественных видений: кто-то считал их благословением, а кто-то, напротив, самым страшным проклятием, — но сам никогда не сталкивался ни с чем, помимо образа девушки из университета.

От видений страдал учитель, да так сильно, что порой путал сон и явь, и это значительно влияло на его и без того скверный характер. Благодаря этому Кайшин был осведомлён, что грёзы, посланные богами и богинями, размыто показывали иллюзорные облики людей или какие-то вещи, но чёткие обличья, яркость глаз, детали внешности и уж тем более определённые действия — никогда.

И поэтому он понимал, что появление его матери было чем-то бо́льшим, а не обычной выдумкой страждущего сердца.

Далёкий бой колокола возвестил о начале нового часа. Этот звук вернул Кайшина в реальность: он встряхнулся, как промокший пёс, тщательно протёр подарок для Нэйхана рукавом и бросился к клановому району. Проскочив мимо телеги с залитыми дождём фруктами, которую владелец почему-то не озаботился убрать с дороги, он выбежал на скользкую брусчатку и затормозил, чуть не столкнувшись с Ханой, так же быстро мчавшейся ему навстречу.

— Ох! — воскликнула она. — Где ты пропадал? На тебе лица нет!

— Ну... — Кайшин потупился. — Я просто...

— А, да неважно, — легкомысленно сказала Хана и, помрачнев, добавила: — Сегодня утром я попросила отца дать мне возможность увидеться с Ёнгой. Он, конечно, отказал.

Она шумно вдохнула.

— Я даже не знаю, на какой день назначена казнь. И мысли об этом... грызут меня изо дня в день.

— Угу, — рассеянно отозвался Кайшин.

Он не услышал ни слова из того, что сказала Хана, и она, поняв это, произнесла:

— Ладно, пойдём к Нэйхану. Он, наверное, заждался.

Они остановились недалеко от ворот, за которыми белели дома главы, его детей и близких родственников: Янхан предупреждал, что Нэйхан подойдёт сюда после утренних занятий и тренировок. Спустя четверть часа ожидания Кайшин забеспокоился. Нэйхан был совсем юн, но никогда не позволял себе опаздывать, относясь к различного рода встречам со взрослой серьёзностью.

Беспокойство усилилось, когда из-за можжевельников вышел статный человек в окружении свиты покорно склонивших головы слуг. Узнав главу клана, Кайшин отвесил глубокий поклон. Байхан пренебрёг его приветствием и обратился к Хане:

— Ты пришла навестить моего племянника?

— Да, — ответила Хана. — Янхан просил передать ему подарок.

Заметив снисходительную усмешку главы, Кайшин оцепенел. Такая реакция, по его мнению, не сулила ничего хорошего. Всё дело было в том, что Байхан, ставший главой клана мороза после странной гибели старшего брата, отца Нэйхана, имел дурную славу самодура, дорвавшегося до власти, и жестокого тирана: чего только стоили показательные порки слуг и даже родственников, а также публичное унижение чиновников и насильное возвращение старых, потерявших смысл традиций.

Больше всего Байхан не любил племянника. Нэйхану доставались пинки, пощёчины, словесные упрёки и прочие издевательства, которые мальчик сносил с завидной стойкостью. Он всеми силами стремился заслужить любовь дяди, с утра до ночи читая древние трактаты и упражняясь с мечом, но всё это никаких результатов не дало: беспричинная ненависть Байхана лишь возрастала, давая жуткие плоды.

Кайшин не сомневался, что глава отпустит едкий комментарий по поводу кинжала, и не ошибся. Передав шкатулку подоспевшему слуге, Байхан высокомерно проговорил:

— Это будет последний подарок. Завтра мальчик пройдёт обряд клеймения, и безделушки ему больше не пригодятся.

— Не может быть! — вырвалось у Кайшина.

Одна из страстно любимых Байханом традиций предписывала наносить на тела людей глубокие порезы, которые позже превращались в шрамы, изображающие клановые символы. Этот ритуал, подкреплённый силой тайных заклинаний, фактически делал из членов семьи безвольных слуг, неспособных противиться воле главы. Под обряд клеймения мог попасть любой: дальний родственник, племянник, брат, супруга, собственный ребёнок... И вот эта участь выпала на долю Нэйхана.

От несправедливости у Кайшина перехватило дыхание.

— Он же ребёнок! Сын вашего брата! Как можно заставить его пройти через это?

— Да, сын моего брата, — прошипел Байхан. — И наглой шлюхи, которая много о себе возомнила!

Он дёрнул руками, словно стряхивая с них невидимую грязь.

— Моё решение было одобрено господствующей ветвью клана и оспариванию не подлежит. Можете помолиться за этого щенка, если вам так хочется. Это единственное, что в ваших силах.

Сделав знак слугам, Байхан удалился. Полы его белого платья, испачканные бурой, похожей на кровь грязью, касались земли и луж.

— А что если они используют этот кинжал? — пробормотал Кайшин.

Хана повела плечами.

— Сомневаюсь. Для обряда нужны специальные инструменты.

Она заправила короткую прядь за ухо, и Кайшин бестактно уставился на ожог на её шее. Для создания этого клейма глава клана Вольного первородного пламени задействовал не «специальные инструменты», а одну из своих способностей, унаследованных от первопредка Ма́рдэ: в народе эту силу, прожигающую кожу насквозь, называли «пепельным облаком».

— Нэйхан привыкнет, — сказала Хана. — Поначалу будет больно, страшно и стыдно. А потом... Если ему хватит смелости и терпения, он не даст клейму захватить своё сознание полностью. Конечно, он никогда не выступит против главы, но обязательно найдёт способ, как облегчить себе жизнь.

— Возможно... — Кайшин вздохнул. — Тебе лучше знать.

Хана зачем-то стащила с пальца золотое кольцо с рубином, подбросила его на ладони и надела обратно.

— Порой я пытаюсь понять, что мне досталось от предков. Может, мне, как отцу, тоже однажды захочется снимать кожу со слуг или травить членов семьи, с удовольствием наблюдая, как они давятся кровью... Или я осмелюсь сбежать, чтобы прятаться где-то далеко от родных мест и дожидаться, когда клановое проклятие окончательно сведёт меня с ума? Скажи, каково тебе жить, не зная никого из родных? Чувствуешь ли ты себя... свободнее?

Кайшин скромно улыбнулся. Хане было невдомёк, что он встретился со своим отцом во время своего пребывания в Натобу: неожиданное знакомство и порадовало его, и стало причиной поспешного побега из страны грома и молний. Отец, представитель древнего знатного рода, из-за светлых волос, высокого роста и смуглой кожи напоминал заснеженную гору, и подступиться к нему было так же сложно, как забраться на вершину.

С этой непростой задачей Кайшин тогда не справился, поэтому предпочёл вновь отправиться в неизвестность, а не остаться в Натобу, где его так никто и не полюбил. Рассказывать подруге правду он не собирался, так как считал, что ему лучше оставаться тем, кем его всегда и считали, — простолюдином и воякой.

— Я не чувствую себя свободным. И не потому, что мне приходится служить Янхану. Просто у меня есть ощущение, что существование само по себе ограничивает мои возможности... И на самом деле я могу гораздо больше, чем жить в Интао и выполнять обязанности охранителя, — признался он.

— Время переменчиво, судьба непостоянна, — уклончиво ответила Хана расхожим выражением.

— Ты веришь, что в моём случае что-то может измениться?

— При чём здесь моя вера? — Она стёрла со щеки растаявшую снежинку. — Если ты сам в это не веришь, то ничего и не изменится. Ты не хочешь взять что-то поесть?..

Кайшин не хотел, но смена темы разговора его безмерно порадовала. С фальшивым интересом обсуждая разные виды тарнийской лапши, они покинули территорию клана мороза.

Небо почернело. Воздух, пронизанный мелкими нитями дождя, загустел, предупреждая о скорой грозе. На торговой площади, где в благоприятную погоду собирались толпы местных жителей и торговцы всех мастей, было пусто: лишь несколько смельчаков, закутанных в плащи, гордо стояли у своих прилавков, надеясь заполучить по меньшей мере парочку рун. Поизучав вырезанные из дерева игрушки, Кайшин озадаченно посмотрел на группу поисковиков, столпившихся около прилавка со сладостями.

Один из них повернул голову и помахал ладонью.

— Привет! Чего шатаетесь тут без дела? Не хотите помочь?

Хана отозвалась первой:

— С чем?

Отобрав у товарища палочку с засахаренными фруктами, поисковик зубами снял с неё крупную клубнику, прожевал её и ответил:

— Ерунда полная. Надо собрать ягод оленьей ели для клановых закусочных.

— И вам нужна помощь с этим? — недоверчиво уточнил Кайшин. — Или ты пошутить решил?

— Какие уж тут шутки, — скривился поисковик. — Корзин пятьдесят, а нас четверо. Ещё и дождь! Надо побыстрее справиться, пока низины в лесу не затопило... Да и разве тебе не нужны руны? Зуб даю, что твой клановый господин не слишком щедрый!

— Да не нужны мне руны, — обречённо сказал Кайшин. — Янхан вполне...

— Мы поможем, — быстро встряла Хана. — Куда идти?

Проглотив ещё одну клубнику, поисковик отбросил палочку и вытер ладони о штаны.

— В южную часть Тернового леса.